ушедших в иной мир. Можно назвать их по разному -  эфирные  тела,
генетическое эхо,  одушевление  неодушевленных  предметов,..  -  как  угодно
назови, но смысл от этого не меняется. Такие "наместники"  будут  "пасти"  и
назидать, отслеживать поступки своих  адептов  на  земле,  на  которых  тоже
распространилась "пометка" Божьей милости  и  рока  Дьявола  (иначе  говоря,
образа Авеля и Каина одновременно). Как только проявится  отступничество  от
памяти "посвященного", то тотчас ударит гром и обрушится  молния  на  голову
отступника. Все это произойдет в автоматическом режиме, как явление  заранее
запрограммированное,   поэтому-то   Священное   Писание   и    предупреждает
сомневающихся об опасности. Но люди вообще плохо  читают  Мудрые  Книги,  не
вдумываются в тайный смысл вещих слов.
   Муза не применила "последний довод" (теперь  она  ругала  себя  за  это):
она-то, соприкоснувшись с  медициной  и  насладившись  знаниями  психологии,
догадывалась, что в настоящие врачи Бог посвящает только избранных.  Причем,
при таком посвящении у них отбираются  многие  преимущества  простых  людей.
Сергеев, даже если бы захотел, не смог бы совместить в себе особые  качества
врача и заурядного человека. Такие позиции не совмещаются: если тебе  дается
право останавливать сердце,  отключать  мозг,  вводить  яды,  иначе  говоря,
распоряжаться жизнью и смертью, то ты не можешь быть заурядностью. Иначе  ты
такого натворишь, что даже сам Господь Бог ужаснется.
   Классный врач вынужден смотреть на мир  иными  глазами,  профессиональным
взглядом биолога, разоблачающего жизнь, сдирающего с нее лирическое одеяние,
уничижающего  ее  прелести.  Невозможно  служить  двум  господам:  либо   ты
профессионал, сознательно обделяющий свою душу,  либо  ты  плохой  врач,  но
лирик и удачливый комедиант. Даже уголовник очень  хорошо  подумает  прежде,
чем поднимет руку на  врача  тюремной  больницы:  он-то  знает  о  возможных
последствиях.
   Муза  пыталась  объяснить  Сабрине,  что,  изменяя  Сергееву  уже  теперь
категорически, она тем самым подписывает себе приговор: хорошо, если  только
себе, а если еще и наследнику?!  От  таких  предположений  Музе  становилось
плохо, она почти теряла сознание: Володя был слишком дорогим  существом  для
нее. Теперь она готова была идти босая, пешком к  Стене  Плача,  только  для
того, чтобы замолить Большой грех! Несколько успокаивало  Музу  только  одно
(но это было еще только "вилами по воде писано"):  Володя  избрал  профессию
воина - а это тоже атрибут Божьего посвящения. Воин распоряжается не  только
своей,  но  и  чужой  жизнью,  а  при  теперешнем  развитии  оружия,  еще  и
возможностью существования планеты! Может быть, одна  избранность  профессии
пересилит избирательность греха, кто знает?! Музе казалось, что не может Бог
отпустить  в  "свободное  плаванье",  в   самостийность,   в   анархизм,   в
неуправляемость  человека,  несущего   в   своих   руках   страшный   огонь,
всеподжигающий факел.

Новое приглашение на казнь: защита, отчаяние

   От тяжелых мыслей голова кружилась, как при страшной  буре  в  бескрайнем
океане: Муза не заметила как уплыло сознание куда-то в сторону (в  какую?  -
непонятно!), и ее тело безжизненно повисло на  руках  Владимира  и  Феликса.
Несчастная  женщина,  раздавленная  страшным  горем  и  еще  более  страшным
ожиданием будущих потрясений, полетела в Тартарары! Ощущение было такое, что
она оступилась на краю бездонной пропасти и теперь летит  вниз  со  страшной
скоростью, не останавливаясь. Муза вполне реально  почувствовала  свистящий,
охлаждающий пылающие щеки ветер, мрак и сырость подземелья,  приближающегося
днища пропасти, заваленного  разлагающимися  трупами  неосторожных  людей  и
животных.  На  нее  дохнули   единым   леденящим   вихрем   мириады   особых
микроорганизмов, с аппетитом поедающих разлагающуюся придонную падаль.
   На разных этажах падения мелькали знакомые лица:  одни  подбадривали  ее,
словно предлагая не бояться и быстрее присоединяться к  компании  избранных,
другие предостерегали взглядом,  полным  искреннего  опасения,  третьи  были
бесчувственны. Как неприятный предвестник рвоты, просыпалась тошнота, идущая
от все возрастающей тревожности, от ощущения приближающейся  жути,  наконец,
от сильнейших спазмов сосудов  сердца  и  мозга.  Той  жутью  было  ожидание
реального  финала  падения  -  отчаянного  и  мерзкого  шлепка  разбиваемого
всмятку, вдребезги тела об острые "зубатые" камни этой "бездонной" пропасти.
Ясно, что все имеет предел и понятие  "бездонность"  тоже  ограничено  и  во
времени, и в пространстве.
   Падение вдруг резко, но относительно мягко затормозилось и в  мистическом
сиянии  воздушной  подушки,  принявшей  на  себя  беззащитное  тело,   стали
проступать очертания знакомых человеческих лиц - сперва в поле зрения влезло
лицо не Сабрины, а Сергеева. А так все  же  хотелось  увидеть  первой  милую
Сабрину! Однако на безрыбье и рак - рыба! Ужас!.. Сергеевские глаза смотрели
на Музу спокойно  и  даже  с  намеком  на  некоторое  участие,  но  губы  не
разжимались. Он, словно глубоко задумавшись, вспоминал земную жизнь, пытаясь
из ее глубин выцарапать сведения о новой пришелице - о Музе. Бывает так:  на
ходу, задумавшись, узреешь вроде бы знакомое лицо, но, еще не  освободившись
от прежней погруженности, не можешь понять:  кто  перед  тобой?  зачем  идет
навстречу и ест тебя глазами, пытается растянуть рот в улыбке?
   Муза хотела решительно напомнить о себе, для того было необходимо  помочь
Сергееву очнуться от прежних дум, выйти из ступора земной  памяти.  Вот  она
реальная возможность шепнуть ему, этому бесчувственному  остолопу,  о  своей
скрытой  любви  -  о  той  тайне,  которую  прежде  отгоняла  от  себя,  как
взбесившегося овода. Нечего пугаться  шизофренического  раздвоения:  да  она
любила  Сергеева,  но  одновременно  любила  и  блудила  с  Михаилом  -   не
Архангелом, вестимо... Боже упаси! -  а  с  паршивцем,  предателем  анатомом
Михаилом Чистяковым, которого ненавидела, но и жалела, привечала, обнимала и
целовала когда-то. Ему отдала свою молодость, словно  выплеснула  на  алтарь
Божественного  чувства  застоявшуюся,  бурлящую  девичью  кровь.  Потом  она
презирала первого своего избранника  за  отступничество,  за  измену,  но  и
берегла, готова была пойти с ним до конца. Однако тогда он не  позвал  ее  с
собой в неведомое и страшное путешествие. Возможно, он оказался умнее  ее  и
все расшифровал заранее, чтобы потом  у  нее  уже  не  было  повода  жалеть.
Мелькнуло в голубом сиянии, правее и  несколько  ниже,  лицо  Чистякова.  Но
как-то странно представлялись те лица (Сергеева  и  Чистякова)  -  это  были
скорее не лица, а только одни глаза, передающие мысль настолько  четко,  что
открывалось и полное восприятие тела, образа, лика, действия . Должно  быть,
это не души умерших, а лишь осколки их эфирных тел?..
   Чертовщина! Мистика! Но  и  намек  на  реальность.  Такая  же  реальность
открывалась в ней и теперь,.. сейчас,.. опять.. Она трансформировала  любовь
от  старшего  Сергеева  на  младшего  -  Владимира.  Кто-то   говорит,   что
материнская любовь - это нечто иное, особое. Чушь собачья! Любовь  бывает  у
женщины только одна  -  животная,  а  потому  универсальная!  И  вот  прямое
доказательство, если угодно: еще Муза любила и жила с Феликсом, от которого,
естественно, прятала свое любовное  раздвоение.  Одна  половина  сумасшедшей
страсти, видимо, жила в подсознании, а другая -  в  сознании.  Или  всю  эту
шизофрению можно сформулировать по другому: одна любовь - в сердце, а другая
в душе. Но забавно было то, что они все  (эти  ненормальности,  свихнувшиеся
любови) могли реализовываться только через плоть, через вульгарную похоть! О
Бог, Всемогущий! Как все же слаб человек!
   Муза вдруг ясно вспомнила, что Сергеев (еще до неожиданной командировки в
зазеркалье)  вывел  какую-то  "гениальную  закономерность".  Они  с   Мишкой
носились с той идеей, как курицы  (скорее,  петухи)  с  единственным  яйцом,
которое почему-то  только  им  кажется  золотым.  Пожалуй,  придурки  всегда
называют свои деяния гениальными! В патологической последовательности им  не
откажешь.  Выведенную  закономерность  Сергеев  моделировал   математически.
Помнится тогда он вытащил из-под мошонки (откуда еще  можно  выволочь  такую
дурь!) квадратурную формулу Томаса Симпсона: = h/3 (f0 f2n
   4 (f1
   ... f2n-1)
   2 (f2
   ... f2n-2)(, где h = (b-a)/2n; ...
   Речь шла о том английском математике, который жил и  творил  в  период  с
1710 по 1761 год. Вполне вероятно, что он  и  прожил  не  так  много  только
потому, что слишком переусердствовал в математическом анализе, а не в выборе
правил и радостей жизни. Но тогда Сергеева больше интересовала не  биография
математика, а простенькая для больного  головой  ассоциация:  оказывается  в
далекой  Австралии  (где-то  в  центре  материка)  имеется  песчано-галечная
пустыня (Simpson) с жалкими остатками акации, эвкалипта, спинифекса. Сергеев
подозревал, что на таких площадках  и  происходят  шабаши  отвергнутых  душ,
которые подвергаются здесь тщательному ранжированию и отбору для  посылки  в
далекое некуда. С помощью формулы Симпсона Сергеев моделировал квоты живущих
и  умерших,  рассчитывая  число  необходимых   "посадочных   мест"   методом
интегрального исчисления. То было  местом  "приглашения  на  казнь".  Именно
здесь души терзались, заламывали руки, искали  "защиты",  но  получали  лишь
жалкое "отчаяние".
   Муза даже сейчас, по прошествии  многих  лет,  вспомнив  всю  эту  ученую
галиматью, воскликнула  с  откровенным  азартом:  "Господи!  не  надмевалось
сердце мое, и не возносились очи мои, и я не входила в великое  и  для  меня
недосягаемое" (Псалом 130: 1). Дальше Муза даже не стала  вспоминать  и  так
понятно, что и выпирающие  из  мглы  глазищи  и  математические  эквиваленты
простой жизненной атрибутики и вялый, но напыщенный, слог рассуждений -  все
это симптомы явной шизофрении... Ясно,  что  Сергеева  с  Мишей  защищал  их
природный оракул -  петербургский.  Он  уберегал  головы  от  умопомрачения,
особенно если исследователи вовремя предпринимали алкогольную релаксацию, до
поры - до времени, но не бесконечно же,  в  самом  деле,  раздавать  дорогие
авансы!. А за ними по этой части никогда не было замешательства и  остановки
в виде серьезных  угрызений  совести.  Муза  вдруг  отчетливо  почувствовала
предостережение:
   -  О  ужас!...  Неужели   же   я   скатилась   до   вполне   определенной
ненормальности?!
   И грубый голос издалека тут же быстро и ясно ответил:
   - А что ж ты думала, страдалица, все твои вольности будут сходить тебе  с
рук... Не надейся!... Отыщем, отловим и накажем!.. Моментально!
   Трудно было разобрать, кому  принадлежит  голос  -  говнюкам  Сергееву  и
Михаилу, или же он принадлежал Высоким силам.
   Муза бросилась причитать, хныкать, но затем взяла себя в руки. Ясно,  что
это не ее шизофрения, а то, что осталось от нее  витать  в  воздухе  и  было
связано с другими именами. Муза, как строгий,  исполнительный  солдат,  дала
себе команду  мобилизоваться  и  рухнула  в  четкую,  спасительную  молитву:
"Господи, не лиши мене Небесных Твоих благ. Господи, избави мя  вечных  мук.
Господи, умом ли или помышлением, словом  или  делом  согреших,  прости  мя.
Господи,  избави  мя  всякого  неведения,  и  забвения,   и   малодушия,   и
окамененного нечувствия. Господи, избави мя от всякого  искушения.  Господи,
просвети мое сердце, еже помрачи лукавое похотение. Господи, аз яко  человек
согреших, Ты же, яко Бог щедр, помилуй мя, видя немощь души  моея.  Господи,
посли благодать Твою в помощь мне, да прославлю  имя  Твое  святое.  Господи
Иисусе Христе, напиши мя раба Твоего в  книзе  животней  и  даруй  ми  конец
благий. Господи Боже мой, аще и ничтоже благо сотворих пред Тобою, но  даждь
ми по благодати Твоей положити начало благое. Господи, окропи в сердце  моем
росу благодати Твоея. Господи  небесе  и  земли,  помяни  мя  грешного  раба
Твоего, студнаго и нечистаго, во Царствии Твоем. Аминь.
   Муза глотнула побольше  воздуха,  закрыла  глаза,  углубилась  в  память,
заглянула в сердце, выжав предварительно оттуда любые  порочные  помыслы,  и
затвердила  более  уверенно  продолжение  седьмой  молитвы  Святого   Иоанна
Златоуста: "Господи, в покоянии прими мя. Господи, не остави мене.  Господи,
не введи мене в напасть. Господи, даждь ми мысль благу.  Господи,  даждь  ми
слезы, и память смертную, и умиление"...
   При слове "умиление" Муза вдруг ясно почувствовала, что грех разжал  свою
холодную руку и отпустил горло: по телу разлилась  приятная  истома,  тепло.
То, что образованные миряне  называют  релаксацией,  наступило,  и  грешница
поняла, что Бог или его  посланник  -  Вещий  защитник,  небесный  опекун  -
услышал слова покаяния и помог. Сознание просветлела, потекли благие слезы -
слезы очищения!  Муза  с  еще  большим  восторгом  продолжила  молитву,  она
чувствовала, что в  ее  душе,  в  сознании  очень  четко  резонирует  именно
старославянское  слово,  а  не  еврейские:  ..."Господи,  даждь  ми   помысл
исповедания  грехов  моих.  Господи,  даждь  ми   смирение,   целомудрие   и
послушание. Господи, даждь ми терпение,  великодушие  и  кротость.  Господи,
всели в мя корень благих, страх Твой  в  сердце  мое.  Господи,  сподоби  мя
любити Тя от всей души моея и промышления  и  творити  во  всем  волю  Твою.
Господи, покрый мя от человек некоторых, и бесов и  страстей,  и  от  всякия
иныя неподобныя вещи. Господи, веси, яко твориши, якоже Ты волиши, да  будет
воля Твоя и во мне грешнем, яко благословен еси во веки. Аминь".
   После всесильного "Аминь" с Музой произошло тоже,  что  наступило,  когда
она первый раз приехала  на  первозданную  родину  -  в  Израиль.  Ей  вдруг
припомнилось  (до  боли  во   сем   теле)   то   состояние   "изломанности",
"растоптанности", которое она приволокла с собой на  родину  предков.  Тогда
она  была  основательно  спившейся  натурой,  с  душой,  изгаженной   чуждым
оракулом. Но уже после первого купания в Мертвом море произошло приобщение к
своему Родному Чуду, защищающему  избранный  Богом  народ.  Все,  как  рукой
сняло. Муза превратилась в иного человека - сильного,  знающего  себе  цену,
способного  сопротивляться  любой  каббалистике.  Оракул  Земли  Обетованной
оказался сильнее всех других оракулов, потому что он был плотью  ее  народа.
Вот и сейчас произошло победное просветление.
   Надо ли сомневаться, что, как тяжелый груз с плеч, с Музы свалились  муки
недавних  переживаний.  Уплыли  лица   холодных   эгоистов   и   неотступных
исследователей человеческих несчастий. Бог дал просветление, развернул время
жизни вспять -  позволил  увидеть  картину  гибели  дорогой  подруги!  Перед
глазами появилсь очертания последнего мгновения пребывания Сабрины на земле:
первым почувствовал неладное, конечно, опытный  военный,  он  уловил  эффект
приближения горы; Аркадий  тренированным  инстинктом  десантника-парашутиста
мгновенно прокрутил логику надвигающейся со страшной скоростью трагедии;  он
крепко обнял Сабрину, закрывая корпусом врывающуюся в  иллюминатор  панораму
горных хребтов.
   От сильного объятия у Сабрины остановилось дыхание  -  гипоксия  ослабила
восприятие кошмара нейронами мозга,  клетками  всего  тела,  зажало  всплеск
тревоги и страха. Собственно момента удара, скрежета  корежащегося  металла,
вопли остальных пассажиров она не слышала - все устранила  приятная  дурнота
"отключки". И здесь помог верный и мудрый Магазанник! Когда удар совершился,
то биологическая каша, называемая  телом  человека,  разлетелась  на  мелкие
кусочки  и  вмазалась  в  окружающие  предметы.  Но  это  был   уже   только
клеточно-тканный субстрат, годный лишь к посеву в чашках Петри.  Моментально
возникший бурный пожар в секунды слизал  остатки  размазанной  плоти.  Души,
словно из сильнейшей катапульты были выброшены на волю, из очага  пожара  и,
не задерживаясь ни на секунду, рванули вверх, к спасительным небесам.
   Ошметки астральных тел,  обрывки  клеточных  матриц,  пляшущие  в  языках
пламени  перемешивались   с   подобными   остатками   экипажа,   пассажиров,
металлических  конструкций.  Но  все  это  было  только  болью   природы   и
технической мысли, но не людей, в мгновение потерявших связь с земной жизнью
и ничегошеньки не чувствовавших. Все это телесное  месиво  вмиг  через  свои
души приобрело контакт с Богом и его Святыми адептами.
   По законам Каббалы, творящееся на мести катастрофы способны видеть только
откровенные  сенситивы,  среди  которых,  безусловно,  была  и   Муза.   Она
регистрировала   динамику   интересующих   ее   гиперфизических   сил,   ибо
посвященным, конечно, была подвластна Магия, главное свойство которой -  это
"воздействие и восприятие воли на  жизненную  силу".  Муза,  как  сфинкс,  в
критических ситуациях превращалась в полный пантакль, подчиняющийся формуле:
"знать, сметь, хотеть, молчать". В такие минуты ей даже самой казалось,  что
она меняла не только содержание, но и форму: голова оставалась человеческой,
но появлялись львиные когти, тело быка и орлиные крылья.
   Музе,  как  бы  во  сне,  явилась  Сабрина  -  печальная  и   удивительно
беззащитная. Она была настолько печальная, что Муза не  смогла  (скорее,  не
захотела)  удержать  рыдания.  Сабринок  каким-то  отсутствующим  голосом  -
голосом из далека -  поведала  подруге,  что  она  всегда  хранит  память  и
душевную верность Сергееву, Музе, Володе.
   Ощущение возникшей скорби нельзя  было  забыть,  потому  что  именно  оно
единственное приобщило  новомученицу  к  особому  таинству  любви.  И  новое
ощущение сливалось именно с образом Сергеева.
   Любая  женщин  в  глубине  души  романтик  -  ей  страшно  хочется   быть
похищенной,  украденной,  но  только  желанным  мужчиной.   Таким   желанным
волшебником был все же Сергеев, потому что он умел создать особую тайну даже
из, казалось бы  простых,  любовных  оргий:  это  было  некое  преступление,
приятно щекотавшее  нервы,  прежде  всего,  причастностью  к  порочности,  к
загадке, к особому таинству, может быть, даже запрещаемому Богом! С Сабриной
тогда творилось неведомое ранее, подобное тому, что, видимо,  происходило  с
Евой в Раю, когда она решилась поверить Змею-искусителю. Такое бывает только
один раз в жизни, и устоять против подобного  соблазна  никакая  женщина  не
может. Наоборот, чем святее женщина, тем  томительнее  всю  жизнь  она  ищет
встречи с грехом, с дьяволом-искусителем.
   Отношения с Магазанником были совершенно из другой сферы:  из  того,  что
называется "прочным тылом",  надежностью,  прогнозируемой  загодя.  О  таком
семейном  счастье  любая  женщина  тоже  мечтает  и  никогда  от   него   не
отказывается, особенно будучи в зрелом возрасте и здравом уме.
   Судорога рванула тело Музы, и она открыла глаза, в которых стояли  слезы.
Володя, и Феликс увидели в них языки пламенеющей муки. Без слов все  поняли,
что Муза  только  сейчас  побывала  в  "неведомом".  Ясно:  она  никогда  не
расскажет о том, что успела там увидеть! Но сознание еще непрочно  держалось
в женщине, путалось и спотыкалось о недавнее отрешение.
   Почему-то  очень  четко  и   ясно   в   памяти   шевельнулось   маленькое
стихотворение, написанное Александром, но  только  Муза  не  могла,  как  не
силилась, вспомнить каким Александром - тем старшим, который Георгиевич, или
молодым (даже совсем юным, внуком) -  Александром  Александровичем.  Но  это
неважно, когда есть стих, и он громким  колоколом  звенит  в  твоей  больной
голове (Обличение):

Нет памяти предела восторги посвящений в космической тиши. и новых воскресений. Ты не ищи без дела Псалом тридцать седьмой, блуждающей души. покрытый синевой: Ответ благоразумен, Господи! спокоен, но безумен, Не в ярости Твоей но только для того, кто обличай меня