ла перевоплощение пострадавшей не только  глазами  психолога,
но и патолога. В ее уме почему-то,  как  фонетическая  гармония,  почти  что
вокальный восторг, зазвучало чисто медицинское понятие  -  "юкстомедуллярный
круг кровообращения". В нем собрались звуки  почти  всех  нот,  -  отсюда  и
лилась бальзамоподобная музыка! Вспомнились  отдельные  куски  поразительных
текстов  из  учебников  патологической  анатомии:   "Юкстомедуллярный   круг
кровообращения  почки  составляют   проксимальные   отрезки   интрлобулярных
артерий, приносящие артериолы  юкстомедуллярных  клубочков,  артериальные  и
венозные  компоненты  сосудов  пирамид,  а   также   проксимальные   отрезки
интрлобулярных вен".
   Всплыло  еще  кое-что  загадочное,  музыкальное,   волшебное   и   трудно
воспринимаемое неподготовленным умом нормального человека: "юкстамедуллярные
клубочки,  составляющие  одну  десятую  или  пятнадцатую  от  общего   числа
гломерул, в отличие от кортикальных имеют выносящие сосуды гораздо  большего
диаметра ,  чем  приносящие".  Сколько  специальной  тарабарщины  приходится
хранить эскулапу в своей голове, чтобы мастерски лечить своих пациентов.  Но
на всю эту гармонию музыки и мысли, сердца и боли за  исход  лечения  своего
пациента какая-нибудь Скуратиха  может  наложить  растоптанную  пролетарскую
лапу и, изощряясь словно отпетый палач,  лишать  вершителя  жизни  и  смерти
удовлетворения его наивных  коммунальных  прав.  Блеснули  слова  "славного"
Иосифа: "Поставить всех к стенке!  Расстрелять"!  Но  Муза  решительно  себя
одернула заявлением Иисуса Христа: "Я пришел не судить мир, но  спасти  мир"
(От Иоанна 12: 47).
   Приметив Сабрину и Музу, Зоя Леонидовна извиняющимся, крайне  вежливым  и
предупредительным тоном пригласила их к себе. Разговор начальница  начала  с
раболепских извинений и объяснений по  поводу  собственных  заблуждений:  ей
дескать    только    сейчас    "руководство    строго-настрого     объяснило
несправедливость предъявленных к Сабрине требований".
   Был повод ликовать, но Сабрина и Муза почти одновременно ушли  памятью  в
мир своего кумира - Сергеева. А, ворвавшись  в  тот  мир,  вдруг  ясно  себе
представили то, как стал бы  рассуждать  покойный  философ.  Он,  наверняка,
вспомнил бы, что Зоя в переводе с греческого означает жизнь. Имя  это  имела
бывшая распутная женщина, которая решила своей красотой ослепить и  склонить
к пороку  Преподобного  Мартиниана  -  известного  пустынника.  Все  события
происходили еще в пятом веке. Зоя явилась к святому в  пустыню  в  роскошном
убранстве. Но, быстро поняв ее намерения, отшельник разложил горящие угли  и
принялся ступать по ним босыми ногами, повторяя молитву. Бог  помог  ему,  а
Зоя прониклась  благолепием:  по  рекомендации  Мартиниана,  она  прожила  в
монастыре в  Вифлееме  12  лет,  соблюдая  строжайший  пост,  где  и  почила
совершенно иным человеком. Зоя Леонидовна  с  трудом  дотягивала  до  образа
святой Зои. Но некоторые подвижки начались! Ей, скорее всего,  мешал  Леонид
(льву подобный). Однако в святой российской жизни Леонид отправился в глухое
лесистое место, близ города Пошехонья Ярославской губернии, где и  скончался
в честном служении Богу в 1549 году. Кто знает, может быть,  и  Скуратова  -
выходец из тех же мест.
   Муза восприняла унижение власти не как  победу,  а  с  горечью:  "Неужели
российскому дельцу необходим кнут, чтобы стать честным  и  порядочным"?  Она
пропустила мимо ушей извинения и объяснения, но взгляд ее ясно говорил:  "Не
надо делать из нас дур, если сама больна этой болезнью"! Муза понимала,  что
имеет дело со  своеобразным  "блуждающим  быдло-этносом",  которого,  как  и
горбатого,  может  исправить  только  могила.  Уж  слишком  высока   у   его
представителей была ставка жизни. Такие люди мыслят, как и  отщепенцы  любой
национальности, утилитарно:  "Ubi  bene  ibi  patria"  (Где  хорошо,  там  и
отечество). Сабрине было обещано выправить документы в кратчайший срок.

5.3

   Улица встретила наших  женщин  слабенькими  солнечными  лучиками,  легким
ветерком и мелким  дождиком,  -  погода  бодрила,  но  не  мучила.  Раскрыли
зонтики, взялись под руку, прижались плотнее плечиками. Все было так, как  в
одном из сергеевских стихотворений. Сабрина и Муза ощутили  это  практически
одновременно. Не договариваясь, они, руководствуясь общим  велением  сердец,
повернули в сторону Николаевского моста, следуя сперва по Невскому, затем по
Адмиралтейскому - Конногвардейскому - к площади Труда.  У  обоих  в  головах
чеканились в ритме шагов рифмы "Осени":

   Деревья грустно-городские
   Зажали линии людские,
   Стряхнули зелень оперенья,
   Разрушив лета вдохновенье,
   Их руки голые - в ряды -
   Лишь добавляют пустоты.
   К зиме готовится природа:
   Сбирает тучи небосвода,
   Организуя мерзкий дождь,
   Луч солнца - робкий гость.
   Не стоит думать, что удача
   Приходит сразу после плача,
   Не поднимает настроенья
   Слеза поминок восхищенья,
   Грусть, как предтеча перемен,
   Готовит сердце для измен.
   Мужская верность - редкий случай:
   Ты поиском себя не мучай;
   Супружества разрушит пару
   Стук каблучков по тротуару.
   И только мудрость Божьей кары
   Смиряет страсти пошлой драмы!
   "Прости их, Господи!
   Ибо не ведают, что творят".

   Женщины шли на поклонение  своей  прежней  любви:  там,  с  Николаевского
моста, когда-то, почти в  такую  же  осеннюю  пору,  Муза  ночью,  обливаясь
слезами, высыпала пепел - остатки от кремации своего возлюбленного - Михаила
Романовича Чистякова. Воды темной, набухшей от накопившихся за  многие  годы
людских несчастий, Невы принимали это свидетельство еще одной трагедии. Муза
шла поклоняться памяти любимого человека. Возможно,  прах  его  испепеленный
еще задержался в складках илистого невского дна.
   Сабрину вела та же мука памяти, но по человеку, который упокоился  далеко
отсюда. Никто толком и не знает места истинного погребенья его  тела,  -  но
весь Мир един! Обе души, сейчас витающие где-то в  небесах  или  выполняющие
новую миссию, в прошлом принадлежали большим друзьям, ушедшим  из  жизни  по
собственной  воле.  Забудем  на  время  верховенства  Воли  Всевышнего!  Они
растворились во  вселенной,  отдав  ей  сухой  остаток,  свою  биологическую
сущность. Но их души уже принадлежали Богу, и земная природа не была властна
над ними. Этот мир был далек для них, но  скоро,  очень  скоро,  вещий  крик
какого-либо новорожденного должен был известить избранную  женщину  о  новом
витке перевоплощений - о повторении незабвенного Божественного дара.
   Самое время было вспомнить и другое - "Назидание".  Его  Сергеев  оставил
своей  возлюбленной  и  своему  возможному  потомку.   Муза   помнила,   что
стихотворение то родилось у Сергеева неожиданно, спонтанно. До тридцати лет,
в  силу  партийных  обычаев  того  времени,  Священное  Писание   ему   было
недоступно. Но он тянулся к нему,  искал  возможность  приобрести  в  личное
пользование,  словно  чувствовал,  что  может  найти   в   нем   незаменимые
откровения. Представился случай: санитарка больницы, где он тогда работал, -
искренне  верующий  человек,  -  помогла.  И  Сергеев  наконец-то   приобрел
Евангелие, да еще дореволюционного издания, да еще освященное.  Он  прочитал
его запоем за одну ночь. Наутро явился к Михаилу с воспаленными, но сияющими
радостью глазами, и заявил, что от него скрывали великую мудрость в  течение
целых тридцати лет "ослиной жизни". Вот тогда, в скорости,  и  родилось  это
стихотворение-причастие. Он читал его всей  честной  компании  на  очередных
посиделках. Муза всегда была участницей тайных вечерей. Сравнительно тяжелые
переходы были очевидны - их сжимали рамки метафор. Они,  скорее,  -  предмет
для размышления интеллектуалов,  чем  широкой  публики.  Музу  стихотворение
впечатлило. Она помнила его все долгие годы, могла воспроизводить наизусть в
любое время суток. Муза несколько умерила шаг, подстроила его под ритм стиха
и тихо, почти на ушко Сабрине, ласково, но четко, заговорила-запричетала.
   Сабрина внимательно слушала, стараясь вникнуть в суть аллегорий.  В  душе
она уже окончательно решила, что остаток жизни посвятит изучению  творчества
Сергеева:  это  могло  быть  и  данью  женской  любви,   и   удовлетворением
профессионального интереса, и серьезным занятием, наполняющим жизнь смыслом.
Она поделилась своими планами с Музой. Но та, почему-то, не сразу подхватила
идею, не одобрила ее с восторгом. Задумавшись, Муза еще  сравнительно  долго
шла молча, а затем заговорила:
   - Сабринок, пойми меня правильно, а, самое главное,  не  воспринимай  мои
слова,  как  попытку  тебя  отговорить  от  такого  решения.   Просто   хочу
предостеречь тебя от неожиданностей. Сергеев был не простой личностью. Да  в
нашей стране, вообще, простым людям и делать нечего - погибнешь на первых же
шагах, в два счета, если,  конечно,  задумаешь  прожить  более-менее  путную
жизнью. Здесь нужно быть либо простецкой амебой, либо незаурядной личностью.
Сергеев, безусловно, относился к породистым особям. Но это как раз и создаст
для  тебя  массу  хлопот.  Жизнь  он  вел  интеллектуально  насыщенную,   но
подчиненную   сугубо   эгоистической   общей   установке,    сводящейся    к
удовлетворению собственного любопытства.

Какие дети мы, однако, -  точней, чем бредни Зодиака. все верим в козни Зодиака.  Слово пустое нежней елея, Губа раскатана до носа,  от него простаки овцой блея, утерян смысл Его вопроса:  топчутся в кале, млея в ночи, Все на Земле от Бога?!  но суть обнаженные мечи! Беда нависла у порога:  В поклоне, истово помолись: заповедь выполняй строго -  спасение рядом - оглянись! минует дальняя дорога.  Ибо беззакония мои я осознаю, Казенный дом ждет за углом:  и грех мой всегда предо мною. нары лишние отыщут в нем,  Не губит праведный приговор: сам останови шаг грешный,  Ты - справедлив, а я - не вор! отврати срок неспешный.  Вот, Ты возлюбил истину в сердце, Чужого мужа пожелаешь -  и внутрь меня явил мне мудрость. болезнь суровую познаешь.  Слова те - нарочитая скудность, Но чаще всего ломает народ  но обличение зла - их мудрость. истина та, что душу крадет:  Нет спора, для меня решено: обилию и вкусу острых блюд  "н Нет делающего добро, нет ни одного.  покланяется только верблюд.  Отвращу душу от греха снова, Бог Единый и Неделимый  не будем мычать - я не корова: - запомни истину эту отныне.  Ты любишь всякие гибельные речи, Чужой религией не увлекайся,  язык коварный - Бес бездарный! кумиру похоти не поклоняйся.  Не оставь меня, Господи, Боже мой! Десять верных помни знака -  Не удаляйся от меня, подари покой!
   Муза глубоко задумалась, как бы проверяя то, какую степень откровения она
может позволить себе, обсуждая с Сабриной личность Сергеева.  Разрешив  себе
что-то, она продолжала более уверенно:
   - Ему было безразлично, за чей счет удовлетворять любопытство. Он по мере
сил доил государство, не  возвращая  ему  краткосрочные  долги,  потому  что
государство каждому своему гражданину должно  долгосрочно  (из  поколения  в
поколение) невероятные суммы. При этом государство не терзалось  угрызениями
совести. Он мало  уделял  времени  жене,  детям,  друзьям,  потому  что  они
стремились быть пиявками на его  теле.  Разговоры  о  каких-то  коллективных
обязанностях вызывали у него гомерический хохот, потому что находясь по  шею
в говне, надо ли беспокоиться о его цвете и запахе. Женщинами  он  увлекался
(точнее развлекался) только, как занятными игрушками, приятными до  поры  до
времени,  потому  что  они  относились  к  нему  точно  так  же.   Проходило
любопытство - потухало и увлечение к науке,  близким,  любимым,  коллективу,
работе, стихам, книгам... Честно говоря, я не знаю, от чего он на  тебе  так
основательно застрял. Скорее всего, к тому причастна мистика. А еще вернее -
он почувствовал веленье Господа. Он ведь всегда верил, что браки совершаются
на небесах. Вот такую небесную любовь он, наверняка, искал всю жизнь  (может
быть, любопытства ради!). В любви к тебе он почувствовал ее проблески.
   Муза перевела дыхание, еще немного помолчала и продолжала:
   - Сабринок, скорее всего, я сообщаю тебе неприятное, терзаю  душу,  но  я
хочу  подготовить  тебя  к  некоторым  разочарованиям,  которые  обязательно
возникнут, как только ты копнешь этот пласт. Таким же страшным эгоистом  был
и мой Михаил. Оба они странные люди: даже  жизнь  свою  они  согласились  бы
прервать только для того, чтобы быстрее заглянуть  в  зазеркалье,  проверить
свои "гениальные" гипотезы. Нам же с тобой они объявили бы об этом  в  самую
последнюю очередь. Даже не спросив серьезно, а выдержат ли наши сердца такой
поворот, не разорвутся ли они от горя. Это страшные для супружества субъекты
- отстраненные, неблагодарные, способные смотреть на союз с женщиной, как на
еще один эксперимент в своей жизни. Короче говоря, сволочи они и мерзавцы! И
не стоят они наших слез!
   Муза от таких речей начала всхлипывать, полезла  в  сумочку  за  платком.
Сабрина опешила, не понимая, что происходит с подругой. Наконец она  въехала
в тему. Муза вступила на  мост  Лейтенанта  Шмидта  (в  прошлой  редакции  -
Николаевский мост, а еще раньше - Благовещенский).  Музу  явно  схватили  за
горло воспоминания  о  молодости,  о  всепоглощающей,  беззаветной  любви  к
Михаилу, о том, как он обошелся с ее преданностью.  "Так,  так,  -  подумала
Сабрина, - наш важный психотерапевт соткан из плоти, а не выкован из стали"!
Она не решилась лезть к подруге с успокоительными речами, просто  задумалась
о своем - о Сергееве. Что-то не совсем то, не по  теме,  не  в  цвет,  несла
здесь и сейчас расстроенная подруга. Но многое, по  всей  вероятности,  было
правдой. Как бы там ни было, в Сабрине еще прочно сидело светлое  чувство  к
Сергееву, и выковырять его с помощью простецких отмычек  не  так-то  просто.
Первый воровской заход у Музы явно сорвался. Сабрина убедилась  в  том,  что
для вступления в компанию сестер по несчастной любви она еще не готова.
   Прошли большую часть моста и над последним, береговым, пролетом, ближе  к
Васильевскому острову, остановились: Муза заглянула в темную воду, несколько
перегнувшись через перила, и  с  моста  полетели  в  пасть  черному  водному
безмолвию красные гвоздики. Туда же и Сабрина  бросила  свой  пучок  цветов.
Постояли не очень долго. Не привлекая внимания прохожих  отчаянной  грустью,
двинулись  по  набережной  направо,  к  Сфинксам.  Как  гласила  надпись  на
постаментах, загадочные изваяния привезенны из Фивы, что в  Египте,  в  1832
году.
   Сабрина впервые посетила эту  часть  города,  и  Муза,  уже  основательно
отогнав переживания, принялась давать пояснения. Подруги спустились к  самой
воде, к скамеечкам, красиво обрамленным медными фигурками грифонов:  закинув
потускневшие от времени и сырости крылья за спину,  они  встречали  желающих
присесть на гранит предупреждением об опасности простуды. Хотелось покормить
уток, плавающих в студеной  воде.  Муза  предусмотрела  и  такое  желание  -
видимо, это был и ее ритуал. Из сумки извлекли свежий батон и раскрошили его
Божьим тварям.
   Сабрина повнимательнее рассмотрела сфинксов, обратила внимание на то, что
на попах у задумчивых символов были отбиты значительные  куски  гранита.  Но
никого это не беспокоило, городские власти, скорее всего, не спешили  лечить
крупы загадочным существам:  такие  дефекты  -  дань  страданиям  блокадного
Ленинграда и, вообще, жития в очумелой России.
   Сфинксы устремили холодный, задумчивый взгляд  в  неведомое  пространство
далеко перед собой, ни один мускул не дернулся на приятных женских,  но  все
же каменных, лицах. Их словно бы и не волновал весь этот суетящийся  мир,  а
тем более какие-то куски гранита, отколотые по чьему-то злому умыслу  у  них
из зада. Все это форма, а содержание заключается в ином. В жизни все  бывает
наоборот: какая женщина согласится даже с намного меньшими потерями красоты,
чисто женских достоинств. Пустяковый дефект макияжа привел  бы  красавицу  в
бешенство и заставил бы срочно  восполнять  утрату.  А  отними  у  красавицы
musculus glutaeus maximus, а заодно - medius, minimus.
   Хвосты сфинксов, элегантно перекинутые через правый окорок, покоились  на
крестцах, лапы лежали спокойно, без какого-либо напряжения  мышц,  никто  не
скреб когтями гранит. Наверное и здесь был спрятан некий символ -  возможно,
то  был  символ  покоя,  безразличия,  погруженности  в  трансцендентальное.
Сфинксы как бы жили в обстановке сегодняшнего северного города, но, вместе с
тем, они уже умерли для него душой,  откатили  от  него  мысленно,  духовно.
Здесь,  на  постаментах,  оставались  лишь  телесные  оболочки,  скорее,  их
кристаллические решетки. Им, бесспорно, был  противен  весь  этот  бездарный
кавардак:  и  прежних  дворцовых  интриг,   и   революции,   и   бестолковые
преобразования власти,  да  суета  простых  смертных.  Их  манил  загадочный
Египет, но тоже, видимо, не сегодняшний, а былой, ушедший в века!
   Напротив Румянцевского садика по покатому спуску  приблизились  к  обрезу
воды, последили за двумя стройными и величественными чайками,  отпрянули  от
музыкального   грохота   плавучего    ресторана,    поражавшего    очевидной
неряшливостью и отсутствием уюта. Балаган и неопрятность были  заметны  даже
издалека. Двинулись дальше мимо Меньшиковского дворца,  скорее  похожего  на
помпезный сарай для лошадей, коров и овец, чем на людское жилище.  Поражаясь
бесхозяйственности, доводившей старинные строения до  состояния  медленного,
но верного разрушения, двинули мимо Университета имени М.В.Ломоносова. Здесь
внимание приковала группа ряженных: толпились люди - пожилые и молодые  -  в
цивильных костюмах, при галстуках, но сидевших на их  владельцах  почему-то,
как на коровах седло. Сабрине подумалось: "Украли они одежду, что ли?..  или
спешно пошили, взяли на прокат, прямо так, без всякой портновской подгонки"?
   Среди ряженых больше всех суетилась женщина, почти пенсионного  возраста,
но активно бодрящаяся. Она была  энергична  не  по  годам,  некрасива  -  по
возрасту и породе, в одежде -  безвкусна.  Женщина  что-то  быстро  говорила
сразу нескольким участникам балагана, и от того  Сабрина  успела  разглядеть
щербатость ее зубов, не правильный прикус  и  большой  красный  язык,  плохо
умещавшийся во рту. Она напомнила Сабрине поведение марионеток, но  деловых,
энергичных, плохо управляемых. Эту куклу основательно  трепал  нервный  тик,
заставляя часто поправлять очки. Прыгающий взгляд было трудно уловить  -  он
был слишком суетлив,  точнее,  прыгающе-внимательный.  Очевидным  оставалось
одно: узкий прищур глаз сильно подводил даму под образ заезжего татарина,  а
может быть, чем-то напоминал ленинскую породу, манеры вождя.
   Сабрина хотела уточнить кое-что у Музы, но та уже сама наклонялась к  уху
подруги и шептала заговорщицки:
   - Та особа с невротическими  реакциями  -  ректор  Университета,  большой
мастер интриг, проводимых всегда по  женскому  типу,  а  потому  с  заметной
толикой бестолковости. Она, Сабринок, твой коллега -  доктор  филологических
наук, профессор кислых щей!
   Сабрина изумилась:
   - Зачем же доктору филологических наук нужен административный пост?  Ведь
так много интересного в самой науке.
   Муза уточнила диспозицию:
   - Сабринок, интерес к науке возникает только у тех, у кого имеется талант
к  этому  роду  деятельности.  Когда  же  запас  способностей  истрачен   на
выполнение только кандидатской или докторской диссертации, тогда  испаряется
и  научной  азарт.  Вступает  в  силу  банальная  поведенческая  порочность,
называемая приспособленчеством. Необходимо правильно выбирать  профессию:  я
еврейка и если бы меня угораздило увлечься  филологией,  как  наукой,  то  я
принялась бы изучать еврейские языки и диалекты, но не арабский  и  даже  не
русский. Необходимо, на мой взгляд, трезво оценивать  св