ам нельзя оставаться
одной.
   - Нет! Нет! Я не хочу никого видеть. Останьтесь вы со мной. У меня  нет
друзей. - Она встала, слезы заливали ее лицо. - Майлз -  мой  единственный
друг. Он не умер, он не может умереть! Я поеду туда,  я  должна  сама  все
увидеть. Узнайте, когда поезд. И вы поедете со мной.
   - Но сейчас ночь, ничего нельзя сделать. Скажите  мне,  кому  из  ваших
подруг я могу позвонить: Лоис? Джоун? Кармеле? Кому?
   Стелла подняла на него невидящие глаза.
   - Моей лучшей подругой была Ева Гобел, - сказала она.
   Джоэл вспомнил, как они с Майлзом говорили на  студии  два  дня  назад,
увидел перед собой его отчаянное, печальное  лицо.  В  страшном  безмолвии
смерти   все    стало    на    свои    места.    Он    был    единственным
режиссером-американцем, соединившим в себе совесть художника с незаурядным
характером. Зажатый в тисках киномашины, он расплачивался  своим  душевным
здоровьем за то, что не шел на компромиссы, не  сумел  выработать  в  себе
трезвый цинизм, не смог найти себе убежище, а если оно у него и  было,  то
жалкое и ненадежное.
   У парадной, двери  что-то  стукнуло,  потом  она  отворилась.  В  холле
послышались шаги.
   - Майлз! - пронзительно крикнула Стелла. - Это ты,  Майлз?  Это  Майлз,
Майлз!
   На пороге появился рассыльный с телеграфа.
   - Я не нашел звонка. Но вы тут разговаривали.
   Телеграмма  точно  повторяла  то,  что  передали  по  телефону.  Стелла
перечитывала ее снова и снова, будто хотела убедиться,  что  это  какая-то
страшная чушь, а Джоэл тем временем звонил по  телефону.  Все  еще  где-то
веселились, и никого не было дома, но в конце концов он разыскал  каких-то
знакомых, потом заставил Стеллу выпить виски.
   - Вы должны остаться, Джоэл, - шепнула  она  словно  в  полусне.  -  Не
уходите,  Майлзу  вы  так  нравились...  он  говорил,  что  вы...  -   Она
содрогнулась всем телом. - Боже мой, если бы  вы  только  знали,  как  мне
одиноко! - Глаза ее закрылись. - Обнимите меня, Джоэл. У Майлза был  такой
же костюм. - Она резко выпрямилась. - Как подумаю, какой  ужас  он  должен
был испытать! Он так всего боялся.
   Она помотала головой,  потом  вдруг  сжала  лицо  Джоэла  в  ладонях  и
притянула к себе.
   - Нет, нет, ты не уйдешь! Я ведь нравлюсь  тебе  -  ты  любишь  меня...
Любишь? Не звони никому. Завтра еще будет время.  А  сейчас  останься,  не
уходи от меня!
   Он смотрел на нее, не веря своим  ушам,  а  потом  вдруг  все  понял  и
ужаснулся. Быть может, сама  того  не  сознавая,  Стелла  тщилась  вернуть
Майлза к жизни, сохраняя ту ситуацию, в которой он был главным действующим
лицом, - ей словно казалось, что сознание его не угаснет, пока не исчезнет
причина его тревоги. Это была безумная, мучительная попытка  отсрочить  ту
минуту, когда придется смириться с реальностью его смерти.
   Джоэл решительно взял трубку и позвонил доктору.
   - Не надо, не надо, не звони никому! - закричала Стелла. - Иди ко  мне,
обними меня!
   - Доктор Бейлз дома?
   - Джоэл! - рыдала Стелла. - Я думала, что могу положиться на  тебя.  Ты
так нравился Майлзу. Он ревновал меня к тебе... Джоэл, иди же ко мне!
   ...Значит, если он предаст Майлза, ей удастся сохранить иллюзию, что он
жив... но ведь он погиб, его уже невозможно предать!
   - ...страшное потрясение. Только что. Не могли бы вы приехать сейчас же
и привезти сиделку?
   - Джоэл!
   Теперь дверной звонок и телефон звонили беспрерывно, а к парадному  уже
подъезжали автомобили.
   - Но ты не уйдешь! - молила Стелла. - Ведь ты  останешься,  скажи,  что
останешься!
   - Нет, я не останусь, - ответил он. - Но я вернусь, если буду нужен.
   На ступеньках крыльца Джоэл остановился. Дом теперь гудел и пульсировал
жизнью, которая всегда трепещет вокруг смерти, как защитная завеса листвы,
и в горле у Джоэла забилось глухое рыдание.
   "Он был волшебником. Он сотворял чудо, к  чему  бы  ни  прикоснулся,  -
подумал он. - Он преобразил даже эту маленькую статисточку и сделал из нее
подлинное произведение искусства".
   Потом:
   "Как будет не хватать его в этой пустыне... Уже не хватает!"
   И потом, не без горечи:
   "Я-то вернусь... я вернусь".

   1932



    Ф.Скотт Фицджеральд.
    Две вины

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - И.Бернштейн.
   Авт.сб. "Последний магнат. Рассказы. Эссе". М, "Правда", 1990.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 17 July 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   1

   - Смотрите - видали ботиночки? - сказал Билл. - Двадцать восемь монет.
   Мистер Бранкузи посмотрел.
   - Неплохие.
   - На заказ шиты.
   - Я и так знаю, что вы франт каких мало. Не за этим же вы меня звали?
   - Совсем даже не франт. Кто сказал, что я франт? - возмутился  Билл.  -
Просто я получил хорошее воспитание, не то что иные прочие  в  театральном
мире.
   - И еще, как известно, вы красавец писаный, - сухо добавил Бранкузи.
   - Конечно. Уж не вам чета. Меня девушки принимают за актера... Закурить
есть? И что самое главное, у меня мужественный облик,  чего  уж  никак  не
скажешь про здешних мальчиков.
   - Красавец. Джентльмен. В шикарных ботинках. И везуч как черт.
   - А-а, вот тут вы ошибаетесь, - заспорил Билл. - Голова на плечах,  это
- да. За три года -  девять  постановок,  четыре  прошли  на  "ура",  одна
провалилась. Ну при чем здесь везение?
   Бранкузи надоело  слушать,  он  задумался,  уставившись  в  одну  точку
невидящими глазами. Сидящий  перед  ним  молодой  румяный  ирландец  всеми
порами источал такое самодовольство - не продохнуть.  Но  пройдет  немного
времени, и он, как всегда, спохватится, услышит сам себя  и,  устыдившись,
поспешит спрятаться в свое второе "я"  -  этакого  утонченно-высокомерного
покровителя  искусств  по  образу   и   подобию   ультраинтеллигентов   из
Театральной гильдии. Между этими двумя ипостасями Билл  Мак-Чесни  до  сих
пор еще не сделал окончательный выбор, такие  натуры  обычно  определяются
годам к тридцати.
   - Возьмите Эймса, возьмите  Гопкинса,  Гарриса  -  любого  возьмите,  -
продолжал разглагольствовать Билл. - Кто из них лучше меня?.. В чем  дело?
Хотите выпить? - спросил он, видя, что Бранкузи посматривает на стену, где
висел винный шкафчик.
   - Я не пью  по  утрам.  Просто  там  кто-то  стучит.  Вы  б  им  велели
перестать. Слышать не могу, страшно действует на нервы.
   Билл встал и распахнул дверь.
   - Никого нет... - начал он. - Эй! Вам чего?
   - Ой, простите, - ответил женский  голос.  -  Простите,  ради  бога!  Я
разволновалась  и  сама  не  заметила,  что,  оказывается,  держу  в  руке
карандаш.
   - А что вам здесь надо?
   - Я к вам. Секретарь говорит, что вы заняты, а у меня к вам  письмо  от
Алана Роджерса, драматурга. Я хотела передать вам его лично.
   - Мне некогда. Обратитесь к мистеру Кадорна.
   - Я обратилась.  Но  он  был  не  слишком  любезен,  а  мистер  Роджерс
говорил...
   Бранкузи нетерпеливо пододвинул стул  и  посмотрел  в  открытую  дверь.
Посетительница была очень юная, с копной  ослепительных  золотых  волос  и
гораздо более волевым лицом, чем можно было подумать по ее лепету.  У  нее
был твердый характер, потому что она родилась и выросла в городке  Делани,
штат Южная Каролина, но откуда было знать об этом мистеру Бранкузи?
   - Как же мне быть? - спросила она, без колебаний отдавая свою судьбу  в
руки Билла. - У меня было письмо к мистеру Роджерсу,  а  он  вот  дал  мне
письмо для вас.
   - Ну, и что я должен сделать? Жениться на вас? - взорвался Билл.
   - Я хотела бы получить роль в одном из ваших спектаклей.
   - Тогда сидите тут и ждите. Я сейчас занят... Где мисс  Кохалан?  -  Он
позвонил, с порога еще раз сердито оглянулся на посетительницу и закрыл за
собой дверь. Но за это время с ним произошла обычная метаморфоза, и теперь
с мистером Бранкузи  разговор  возобновил  человек,  который  на  проблемы
театрального  искусства  смотрит,  можно  сказать,  просто  глазами  Макса
Рейнгардта.
   К половине первого он уже ни о чем не помнил,  кроме  того,  что  будет
величайшим на свете режиссером и что сейчас, за ленчем,  он  встретится  с
Солом Линкольном, которому все  это  втолкует.  Он  вышел  из  кабинета  и
вопросительно посмотрел на мисс Кохалан.
   - Мистер Линкольн не сможет с вами встретиться, - доложила  она.  -  Он
только что звонил.
   - Ах, только что звонил, - в сердцах повторил Билл. - Тогда  вычеркните
его из списка приглашенных на четверг.
   Мисс Кохалан провела черту поперек лежащего перед нею листа бумаги.
   - Мистер Мак-Чесни, вы, наверно, про меня забыли?
   Билл обернулся к посетительнице.
   - Да нет, - неопределенно ответил  он  и  добавил,  опять  обращаясь  к
секретарше: - Ладно, черт с ним, все равно пригласите его на четверг.
   Есть в одиночку ему не хотелось. Он теперь ничего  не  любил  делать  в
одиночку,  ведь  для  человека  известного  и  влиятельного   общество   -
удивительно приятная вещь.
   - Может быть, вы уделите мне две минуты, - снова начала рыженькая.
   - Сейчас, к сожалению, не могу.
   И вдруг он понял, что таких красивых,  как  она,  не  видел  никогда  в
жизни. Он не мог оторвать от нее глаз.
   - Мистер Роджерс мне говорил...
   - Может, перекусим вместе? - предложил он и, дав мисс Кохалан несколько
поспешных и противоречивых указаний, распахнул перед своей дамой дверь.
   Они стояли на Сорок второй улице и дышали воздухом для избранных -  его
было так мало,  что  хватало  всего  на  несколько  человек.  Был  ноябрь,
театральный сезон начался уже давно. Биллу стоило повернуть голову  вправо
- и там сияла реклама одного спектакля, потом влево - и  там  горели  огни
другого. Третий шел за углом - тот, что он поставил вместе с Бранкузи и  с
тех пор зарекся работать на пару.
   Они вошли в "Бедфорд-отель", и среди официантов и служителей  поднялась
суматоха.
   - Как тут мило, - любезно, но искренне сказала девушка.
   - Актерская берлога. - Он кивал каким-то  людям.  -  Привет,  Джимми...
Билл... Джек, здорово... Это Джек Демпси... Я редко сюда  хожу.  Больше  в
Гарвардский клуб.
   - Так вы учились в Гарварде? Один мой знакомый...
   - Да.
   Он  колебался.  Относительно  Гарварда  существовали  две   версии,   и
неожиданно он выбрал ту, которая соответствовала истине.
   - В Гарварде. Меня там считали деревенщиной, никто знаться со  мной  не
хотел, не то что теперь. На той неделе я гостил у одних на Лонг-Айленде  -
такой фешенебельный дом, боже ты мой,  -  так  там  у  них  двое  светских
молодчиков,  которые  в  Кембридже  меня  в  упор  не  замечали,  вздумали
панибратствовать, я им теперь, видите ли, "старина Билл".
   Он еще поколебался и вдруг решил на этом поставить точку.
   - Так вам что, работа нужна? -  спросил  он.  Он  вдруг  вспомнил,  что
увидел у нее дырявые чулки. Перед дырявыми чулками он пасовал, терялся.
   - Да. Иначе мне придется уехать обратно домой, - ответила она. - Я хочу
стать балериной,  заниматься  русским  балетом,  знаете?  Но  уроки  такие
дорогие, вот  и  приходится  искать  работу.  Заодно,  я  думала,  немного
привыкну к сцене.
   - Пляски, значит?
   - Нет, что вы, классический балет.
   - Павлова, например, она разве не пляшет?
   - Ну что вы! - Она ужаснулась, но потом продолжила свой рассказ. - Дома
я занимаюсь у мисс Кэмпбелл, вы, может, быть, слышали?  Джорджия  Берримен
Кэмпбелл. Ученица Неда Уэйберна. Она просто замечательная! Она...
   - Да? - Он слушал рассеянно. - Дело нелегкое. В агентствах  от  актеров
отбою нет, и послушать их всех, так они  что  угодно  могут  -  до  первой
пробы. Вам сколько лет?
   - Восемнадцать.
   - Мне двадцать шесть. Приехал сюда четыре года назад без единого  цента
в кармане.
   - Ну да?
   - А теперь могу хоть сегодня прикрыть  лавочку,  мне  хватит  до  конца
жизни.
   - Честное слово?
   - В будущем году устрою себе отпуск на  год.  Женюсь...  Айрин  Риккер,
слыхали про такую?
   - Еще бы! Моя любимая актриса.
   - Мы помолвлены.
   - Правда?
   Потом, когда они снова вышли на Таймс-сквер, Билл небрежно спросил:
   - А что вы сейчас делаете?
   - Работу ищу.
   - Да нет же. Вот сейчас.
   - Ничего.
   - Может, зайдем ко мне, выпьем кофе? Я живу на Сорок шестой улице.
   Глаза их встретились, и Эмма Пинкард решила, что в случае  чего  сможет
за себя постоять.
   В просторной светлой комнате-студии с огромным диваном в  десять  футов
шириной она выпила кофе, он - виски с содовой, и  его  рука  легла  ей  на
плечи.
   - С какой стати я должна вас целовать? - решительно сказала она.  -  Мы
почти незнакомы, и потом вы помолвлены с другой.
   - Пустяки. Она не рассердится.
   - Так я и поверила!
   - Вы - хорошая девушка.
   - Во всяком случае, не дура.
   - Ну и ладно. Оставайтесь себе хорошей девушкой.
   Она поднялась с дивана и стала рядом, свежая и спокойная  и  ничуть  не
смущенная.
   - Я так понимаю, что теперь мне работы у вас не получить?  -  беззлобно
спросила она.
   Он думал уже о другом - о  каком-то  разговоре,  о  репетициях,  -  но,
поглядев, опять увидел на ней дырявые чулки. И позвонил по телефону:
   - Джо, это Нахал говорит...  Что,  думали,  я  не  знаю,  как  вы  меня
называете?.. Ладно, ничего... Слушайте, вы уже набрали  мне  трех  девушек
для сцены с гостями? Ну, так оставьте место,  я  вам  сейчас  пришлю  одну
южаночку.
   И, довольный собою, гордо посмотрел на нее, чувствуя себя самым что  ни
на есть отличным малым.
   - Прямо не знаю, как вас благодарить.  И  мистера  Роджерса,  -  дерзко
добавила она. - До свидания, мистер Мак-Чесни.
   Он не снизошел до ответа.



   2

   Во время репетиций он часто приходил в театр и стоял с умным выражением
на лице, будто каждого  видел  насквозь.  На  самом  же  деле,  оглушенный
собственным успехом, он  воспринимал  действие  на  сцене  смутно,  как  в
тумане, да и не особенно интересовался. В конце недели он обычно уезжал на
Лонг-Айленд и гостил  у  своих  новоявленных  роскошных  друзей.  Бранкузи
величал его не иначе как "светский лев", а он отругивался:
   - Ну и что? Разве я не  учился  в  Гарварде?  Думаете,  я,  как  вы,  у
зеленщика в тележке отыскался?
   Новые знакомые ценили его за приятную внешность, и за легкий  характер,
и, конечно, за успех.
   И только  помолвка  с  Айрин  Риккер  омрачала  его  жизнь.  Они  давно
действовали друг другу на нервы, но ни он, ни она не решались  на  разрыв.
Как двух юных отпрысков двух самых богатых семейств в городе уже  одно  их
исключительное положение часто сводит вместе, так и Билл Мак-Чесни с Айрин
Риккер, оба вознесенные на вершину успеха, не могли не принести друг другу
дань  взаимного  восхищения.  Но  ссоры,  в  которых  они  отводили  душу,
становились все чаще и ожесточеннее, и конец неотвратимо  приближался.  Он
принял облик рослого красавца Фрэнка Ллуэлина, актера, игравшего в паре  в
Айрин. Билл быстро  понял,  к  чему  идет  дело,  и  взял  с  ними  особый
горько-иронический тон; через неделю репетиций отношения  в  труппе  стали
натянутыми.
   А между тем Эмми Пинкард, у которой теперь хватало денег на  крекеры  с
молоком и был приятель, водивший ее в ресторан, благоденствовала. Приятеля
звали  Истон  Хьюз,  он  тоже  был  из  Делани  и  учился  в  Колумбийском
университете на зубного врача. Иногда он приводил с собою и других молодых
людей, которые тоже учились на зубных врачей и страдали от одиночества,  и
за мизерную плату в два-три торопливых поцелуя в такси Эмми  всегда  могла
пообедать. Как-то вечером у актерского подъезда она познакомила  Истона  с
Биллом Мак-Чесни, и с тех пор при встрече с  нею  Билл  всегда  разыгрывал
ревность.
   - Я вижу, этот зубодер опять перебежал мне дорогу? Ну, ладно.  Смотрите
только, не разрешайте ему давать вам наркоз.
   Разговаривали они не часто, но  всегда  смотрели  друг  на  друга.  Он,
взглядывая на нее, всякий раз делал сначала большие глаза, словно встретил
ее впервые, и только потом спохватывался и принимался ее дразнить. А  она,
взглядывая на него, видела многое - яркий, солнечный день, толпы народу на
улицах; очень хороший новый лимузин у тротуара, и двое очень хорошо одетых
людей в него садятся и едут туда, где все  как  в  Нью-Йорке,  только  это
где-то далеко и  там  еще  гораздо  веселее.  Часто  она  жалела,  что  не
поцеловала его тогда, но чаще радовалась, потому что проходили  недели,  и
он забывал про любезности, привязанный, как и все они, к скрипучему колесу
работы.
   Премьеру назначили в Атлантик-Сити. И здесь настроение  у  Билла  вдруг
окончательно испортилось, это заметили  все.  Он  был  сух  с  помрежем  и
язвителен с актерами. А все потому, говорили в труппе,  что  Айрин  Риккер
приехала из Нью-Йорка одним поездом не  с  ним,  а  с  Фрэнком  Ллуэлином.
Вечером во  время  генеральной  репетиции  он  сидел  рядом  с  автором  в
полутемном зале, и вид у него был довольно зловещий; но репетиция  шла,  а
он хранил молчание, и только в конце второго акта, когда  Ллуэлин  остался
на сцене вдвоем с Айрин Риккер, вдруг крикнул:
   - Еще раз этот кусок! И прошу без глупостей!
   Ллуэлин подошел к рампе.
   - Что значит "без глупостей"? Так написано в роли.
   - Сами знаете. Никакой отсебятины.
   - Не понимаю.
   Билл вскочил с кресла.
   - Никаких перешептываний! Понятно?
   - Мы и не перешептывались. Я только спросил...
   - Неважно. Повторяем!
   Ллуэлин в сердцах повернулся и уже готов был начать сцену,  когда  Билл
вполне внятно произнес:
   - Даже пешке надо все-таки делать, что велят.
   Ллуэлин обернулся, как будто его дернули.
   - Я не намерен терпеть такое обращение, мистер Мак-Чесни.
   - Почему? Думаете, вы не пешка? Напрасно.  Спектакль  ставлю  я,  а  вы
обязаны делать, что я приказываю. - Он пошел вперед по проходу. - Если  вы
и этого не можете, как вас тогда называть?
   - Мне не нравится ваш тон!
   - Да? Ну и что же с того?
   Ллуэлин спрыгнул в оркестровую яму.
   - Я не потерплю! - заорал он.
   - Да вы что, с ума оба сошли? - крикнула  со  сцены  Айрин  Риккер.  Но
Ллуэлин размахнулся и  одним  коротким  мощным  ударом  отбросил  Билла  в
партер. Билл перелетел через ряды кресел, вышиб  сиденье  и  застрял  вниз
головой. Началась паника. Кто-то держал Ллуэлина,  автор  без  кровинки  в
лице вытаскивал Билла, помреж со сцены орал: "Я убью  его,  шеф!  Расквашу
ему жирную морду!" Ллуэлин тяжело дышал, Айрин Риккер трепетала.
   - По местам! - еще в объятиях автора,  распорядился  Билл,  прижимая  к
лицу платок. - Всем вернуться на свои места. Еще раз  последний  кусок,  и
никаких разговоров! Ллуэлин, на сцену!
   Никто не успел опомниться,  а  уже  все  было  готово  к  возобновлению
репетиции. Айрин Риккер  тянула  Ллуэлина  за  рукав  и  что-то  торопливо
говорила. В зале по ошибке дали свет и тут же опять приглушили. Когда  был
выход Эмми, она успела  заметить,  что  Билл  сидит  в  зале  и  лицо  его
залеплено целой маской окровавленных платков.  Она  была  страшно  зла  на
Ллуэлина.  И  ведь  из-за  него  все  могло  расстроиться  и  пришлось  бы
возвращаться в Нью-Йорк. Хорошо, что Билл спас спектакль, хотя сам же  его
чуть не погубил. По своей  воле  Ллуэлин  не  бросит  сейчас  работу,  это
повредило бы его карьере. Второй  акт  доиграли  и  сразу,  без  перерыва,
приступили к третьему. А когда кончили, Билл уже уехал.
   На следующий вечер, во время премьеры, он сидел на стуле в  кулисах  на
виду у всех, кто проходил на сцену или со сцены. Лицо у него распухло, под
глазом разлился синяк, но видно, было, что ему не до того, и обошлось  без
язвительных замечаний. Один раз после  антракта  он  вышел  в  зал,  потом
вернулся, и тотчас же  распространился  слух,  что  от  двух  нью-йоркских
агентств поступили выгодные предложения. Он опять добился успеха - они все
добились успеха.
   Сердце  Эмми  захлестнула  волна  признательности  к  этому   человеку,
кот