неугасимой
гордостью.
   - Ты, там, наверху!.. -  напряженным  голосом  прокричал  он.  -  Ты...
там...
   Затем умолк, не опуская рук, подняв внимательное  лицо,  словно  ожидая
ответа. Джон смотрел во все глаза, не спускается ли кто-нибудь с  вершины,
но гора была безлюдна. Вокруг было  только  небо,  да  насмешливо  свистел
ветер в верхушках деревьев. Неужели Вашингтон молится? Сначала Джон так  и
подумал. Но затем впечатление это рассеялось - было  в  позе  и  поведении
этого человека что-то противоречащее молитве.
   - Эй, ты, там, наверху!
   Голос окреп, сделался уверенным.  Это  не  была  мольба  несчастного  о
помощи. Если  уж  на  то  пошло,  в  голосе  скорее  слышалась  чудовищная
снисходительность.
   - Ты... там...
   Слова стали  следовать  слишком  быстро  одно  за  другим,  сливаясь  в
неразборчивую речь... Джон слушал затаив дыхание, улавливая то одну фразу,
то другую, а голос прерывался, звучал снова, опять умолкал - то  властный,
убедительный, то медленный,  нетерпеливо-недоумевающий.  И  вдруг  догадка
стала зреть у Джона; и когда она превратилась  в  уверенность,  он  ощутил
бешеный толчок крови,  жар  во  всем  теле.  Брэддок  Вашингтон  предлагал
взятку... богу!
   Да, именно так - сомнений не оставалось. Алмаз в руках рабов был как бы
авансом, обещанием дать еще.
   Смысл фраз в целом, как разобрал через некоторое время  Джон,  сводился
именно   к   этому.   Прометей   Разбогатевший   ссылался    на    забытые
жертвоприношения, забытые ритуалы, на молитвы, отошедшие в прошлое еще  до
рождения Христа. Сперва он напоминал богу о тех или  иных  дарах,  которые
тот  соблаговолил  принять  от  людей:  великие  храмы,  мирра  и  золото,
человеческие  жизни  и  прекрасные  женщины,  побежденные  армии,  дети  и
королевы, лесные и полевые звери, овцы и козы, урожаи и города, покоренные
земли,  -  все,  что  приносилось  в  дар  среди  похоти  и  крови,   дабы
умилостивить его и получить себе в награду смягчение божественного  гнева.
А ныне он, Брэддок Вашингтон, император  страны  алмазов,  король  и  жрец
Золотого века, владетель роскоши и великолепия, предложит ему сокровище, о
каком не мечтал ни один государь, предложит не в унижении, а  в  гордости.
Он даст богу, продолжал он, переходя  к  подробностям  сделки,  величайший
алмаз в мире. В этом алмазе будет граней в тысячи раз больше, чем  листьев
у дерева, но в то же время форма его будет  не  менее  совершенна,  чем  у
алмаза величиной с муху. Множество людей будет  трудиться  над  ним  много
лет. Он будет помещен под грандиозный купол из кованого золота, украшенный
дивной резьбой, снабженный воротами из опала и  неотшлифованного  сапфира.
Внутри  алмаза  будет  выдолблена  часовня  с  алтарем  из  радия,   вечно
изменчивого, испускающего лучи, которые ослепят  того,  кто  оторвется  от
молитвы. И на этом алтаре будет для развлечения Божественного  Благодетеля
умерщвлена любая жертва, какую только он  изберет,  даже  если  его  выбор
падет на самого могущественного и великого из живущих.
   Взамен он просит очень немного, и богу это сделать до нелепости просто:
чтобы все стало, как было вчера, в этот же час, и чтобы так  и  оставалось
всегда. Так просто! Пусть, скажем, разверзнутся  небеса  и  поглотят  этих
людей с их аэропланами, а потом опять сомкнутся. Пусть вернутся к нему его
рабы, живые и невредимые.
   До сих пор ему еще никогда ни с кем не приходилось вести переговоры, ни
с кем вступать в сделку. Он  только  сомневается,  достаточно  ли  большую
предложил взятку. У бога, конечно, своя  цена.  Бог  создан  по  образу  и
подобию человека, так принято считать, - значит, у него есть своя цена,  и
он, Брэддок, платит неслыханную. Ни один собор, на строительство  которого
ушли многие годы, ни одна пирамида, возводившаяся десятью тысячами  рабов,
не сравнится с этим собором, с этой пирамидой.
   Брэддок Вашингтон умолк. Он свое сказал. Все обещанное будет  исполнено
в точности, и нет ничего вульгарного в  его  утверждении,  что  для  такой
малости цена более чем достаточная.  Дело  Провидения  -  согласиться  или
отказаться.
   По мере того как речь подходила к концу, фразы становились отрывистыми,
короткими и нерешительными, тело говорившего напряглось; казалось, он  изо
всех  сил  старается  уловить  малейшее  движение,   малейший   отклик   в
пространствах над ним. По мере того как он говорил, волосы его  седели,  и
теперь он обратил лицо к небу, точно пророк былых времен,  великолепный  в
своем безумии.
   Джону, у которого кружилась голова, который смотрел  как  зачарованный,
почудилось, что вокруг  творится  что-то  странное!  Небо  на  миг  словно
почернело, в порыве ветра словно послышался ропот,  отзвук  далеких  труб,
вздох, подобный шороху грандиозных шелковых одежд,  на  какой-то  миг  вся
природа отдала дань наступившей тьме: птичий  щебет  прекратился,  деревья
замерли, и вдали за горой раздалось глухое угрожающее громыханье.
   И все. Ветер перестал гнуть высокую траву долины.  Заря  и  наступивший
день заняли свои места, а поднимавшееся солнце катило перед  собой  жаркие
волны желтого тумана, высвечивая яркую дорожку. Листья смеялись на солнце,
от их смеха тряслись деревья, и каждая зеленая ветка походила на школу для
девочек в сказочной стране. Бог отказался принять взятку.
   Еще минуту Джон взирал на торжество дня. Затем, обернувшись, он заметил
какое-то мелькание у  озера,  затем  еще  мелькание  и  еще,  будто  танец
золотистых ангелов, спустившихся с облаков. Аэропланы сели на землю.
   Джон соскользнул с валуна и бросился вниз по склону к группе  деревьев,
где ждали его проснувшиеся девочки.  Кисмин  вскочила,  камешки  у  нее  в
кармане звякнули, с полураскрытых губ готов был вот-вот сорваться  вопрос,
но Джон чувствовал, что разговаривать  уже  некогда.  Необходимо  покинуть
гору, не теряя ни минуты. Он взял девочек  за  руки,  и  они  стали  молча
пробираться между стволами, омытыми светом и подымающимся туманом.  Позади
них, из долины, раздавались жалобные крики павлинов и  негромкие  утренние
голоса просыпающейся природы.
   Пройдя с полмили, они обошли стороной парк и ступили  на  узкую  тропу,
которая вела на следующий перевал. На вершине  холма  они  остановились  и
оглянулись. Глаза их обратились на склон, который они только что покинули:
их томило мрачное предчувствие надвигающейся катастрофы.
   Четко  вырисовываясь  на  фоне  неба,  сломленный  седовласый   человек
медленно спускался с крутой горы, а за ним два гиганта,  два  бесстрастных
негра несли ношу, которая по-прежнему сверкала и вспыхивала на солнце.  На
полдороге к ним присоединились еще двое - миссис Вашингтон, опиравшаяся на
руку сына. Авиаторы уже вылезли из кабин на луг перед замком  и  теперь  с
винтовками в руках поднимались цепью по алмазной горе.
   Неожиданно пятеро наверху,  к  которым  было  приковано  внимание  всех
наблюдателей, остановились на уступе скалы, негры наклонились  и  отворили
какую-то дверцу - видимо, потайной ход в склоне горы. Туда они  спустились
все - седовласый человек первым, за ним жена и сын, последними два  негра,
в чьих прическах еще успели сверкнуть на солнце драгоценные  камни,  перед
тем как дверь закрылась и гора поглотила их всех.
   Кисмин стиснула Джону руку.
   - Что это? - отчаянно закричала она. - Куда они  идут?  Что  они  хотят
сделать?
   - Наверное, там есть подземный ход...
   Джон не окончил фразы, как обе девочки вскрикнули.
   - Как  ты  не  понимаешь?  -  Кисмин  истерически  всхлипнула.  -  Гора
заминирована!
   Она не успела проговорить это, как в ту же секунду  Джон  поднял  руки,
защищая глаза. Вся  поверхность  горы  полыхнула  слепящим  желтым  огнем,
который пронизал дерн, точно  свет  лампы  -  подставленную  ладонь.  Этот
невыносимый блеск длился с минуту, а потом  вдруг  исчез,  точно  в  лампе
перегорел волосок, и на  месте  горы  теперь  лежала  черная  пустыня,  от
которой медленно поднимался синий дым, унося с собой то, что  осталось  от
растений и человеческой плоти. От авиаторов не сохранилось  ничего  -  они
были истреблены дотла, как и пятеро, скрывшиеся в горе.
   Тут же последовало невероятное сотрясение, замок буквально  взлетел  на
воздух, пылающие обломки обрушились вниз,  и  дымящаяся  груда  наполовину
сползла в озеро. Пламени не было,  дым  унесло  вдаль,  и  он  смешался  с
солнечным сиянием;  еще  несколько  минут  мраморная  пыль  подымалась  от
огромной бесформенной массы, которая прежде была волшебным дворцом,  затем
наступила полная тишина.
   В долине остались трое...



   11

   На закате Джон  со  своими  спутницами  добрались  до  высокого  утеса,
обозначавшего границу владений Вашингтонов, и оглянулись назад: в сумерках
долина лежала мирная и прелестная. Они уселись, чтобы съесть ужин, который
захватила с собой в корзинке Жасмин.
   -  Вот!  -  Она  расстелила  на  камнях  скатерть  и  сложила  сандвичи
аккуратной стопкой. - Правда, они замечательно выглядят? Я всегда считала,
что на воздухе пища делается гораздо вкуснее.
   - Этим  высказыванием,  -  заметила  Кисмин,  -  Жасмин  приобщается  к
буржуазии.
   - А теперь, - с нетерпением сказал Джон, - выверни  карман,  и  давайте
посмотрим,  какие  драгоценности  ты  взяла  с  собой.  Если  ты  отобрала
правильно, мы все трое проживем до конца наших дней безбедно.
   Кисмин послушно сунула руку  в  карман  и  выбросила  на  скатерть  две
пригоршни сверкающих камешков.
   - Недурно! - восторженно воскликнул Джон. - Они не очень велики,  но...
Стой! - Лицо его вытянулось, едва он поднес один  из  камней  к  глазам  и
посмотрел сквозь него на заходящее солнце. - Да  это  же  не  алмазы!  Что
произошло?
   - Вот тебе раз! - с удивленным видом  воскликнула  Кисмин.  -  Какая  я
глупая!
   - Да ведь это стекляшки, стразы! - продолжал Джон.
   - Ну да! - Она расхохоталась. - Я выдвинула не тот ящик.  Они  украшали
платье одной девочки, которая приезжала к Жасмин. Я уговорила ее отдать их
мне в обмен на настоящие алмазы. Я до сих пор никогда  не  видела  ничего,
кроме драгоценных камней.
   - И только их ты и захватила?
   - Боюсь, что да. - Она задумчиво потрогала стразы. - Пожалуй,  они  мне
нравятся больше. Мне уже как-то надоели алмазы.
   - Отлично, - мрачно сказал Джон. - Придется поселиться в Гадесе.  И  ты
до старости станешь рассказывать женщинам, которые не будут  тебе  верить,
что ты ошиблась ящиком.
   - А что плохого в Гадесе?
   - Если я, в моем возрасте, явлюсь домой  с  женой,  отец  скорее  всего
оставит меня  без  единого  цента  -  оставит  с  носом,  как  у  нас  там
выражаются.
   Жасмин подала голос.
   - Я люблю стирать, - спокойно сказала она. - Я всегда сама стирала себе
носовые платки. Я буду брать стирать белье и содержать вас обоих.
   - А в Гадесе есть прачки? - наивно спросила Кисмин.
   - Еще бы, - ответил Джон. - Как и повсюду.
   - Я  подумала...  может  быть,  в  Гадесе  так  жарко,  что  там  ходят
неодетыми...
   Джон засмеялся.
   - Попробуй пройдись  в  таком  виде!  -  предложил  он.  -  Не  успеешь
показаться, как тебя выгонят из города.
   - А папа тоже будет там? - спросила она.
   Джон с удивлением на нее посмотрел.
   - Твой отец мертв, - ответил он хмуро. - Что ему делать  в  Гадесе?  Ты
спутала его с другим местом, которое давным-давно не существует.
   После ужина они сложили скатерть и расстелили одеяла, готовясь спать.
   - Все как сон, - вздохнула Кисмин, глядя вверх на звезды. - Как странно
находиться здесь  в  одном-единственном  платье!  Прямо  под  звездами,  -
продолжала она. - Я раньше не замечала  звезд.  Я  считала  их  большущими
алмазами, которые кому-то принадлежат.  А  теперь  они  меня  пугают.  Мне
сейчас кажется, будто все прежнее было сном - вся моя юность.
   - Это и был сон, - спокойно сказал Джон. - Юность  всегда  сон,  особая
форма безумия.
   - В таком случае, быть безумной очень приятно!
   - Говорят, - мрачно ответил Джон. - Но теперь я в этом  не  уверен.  Во
всяком случае, давай попробуем любить друг друга, хотя бы недолго, год или
два. Любовь - это форма божественного опьянения, она доступна всем. В мире
реальны  только  алмазы...  алмазы  да  еще,  быть  может,  ничтожный  дар
разочарования.  Что  ж,  этим  даром  я  владею  и,  как  водится,  им  не
воспользуюсь. - Он вздрогнул. - Подними воротник, девочка, ночь  сыра,  ты
простудишься. Великий грех совершил тот, кто изобрел сознание. Давайте  же
потеряем его на несколько часов.
   И, закутавшись в одеяло, он заснул.



    Ф.Скотт Фицджеральд.
    Алмазная гора

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - В.Муравьев.
   Авт.сб. "Последний магнат. Рассказы. Эссе". М, "Правда", 1990.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 17 July 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   1

   Род Джона Т.Ангера был на отменном счету в Геенне - есть такой  городок
на Миссисипи. Отец Джона из года в год в жарких боях завоевывал первенство
по гольфу среди любителей; миссис Ангер славилась, по местному  выражению,
"на все котлы и сковороды" своим зажигательным предвыборным  красноречием;
самому  Джону  Т.Ангеру  едва  исполнилось  шестнадцать,  однако  новейшие
нью-йоркские танцы он откалывал еще в коротких штанишках. И вот теперь ему
предстояло на какое-то время расстаться с родным домом. Вся провинция, как
известно, донельзя чтит учебные заведения Новой Англии:  на  алтарь  этого
почтения провинциалы приносят цвет своей молодежи,  и  родители  Джона  не
остались в стороне. Непременно надо было, чтобы он  отправился  в  колледж
святого Мидаса близ Бостона - не прозябать же их драгоценному и одаренному
сыну в Геенне!
   А в Геенне - кто бывал там, тот знает - фешенебельные закрытые школы  и
колледжи едва различают по названиям. Местные жители давным-давно  отстали
от мира сего и хоть и очень стараются поспеть за модой, но  живут  большей
частью понаслышке. Чикагской  ветчинной  принцессе  их  одежда,  манеры  и
литературные вкусы, конечно, покажутся "как-то слегка прошлогодними".
   Джон Т.Ангер был готов к отъезду. Миссис Ангер по-матерински набила его
чемоданы летними костюмами и вентиляторами,  а  мистер  Ангер  презентовал
сыну туго набитый асбестовый бумажник.
   - Помни, здесь тебе всегда будут рады, - сказал он. - Семейный очаг  не
остынет, будь уверен, мальчик.
   - Я знаю, - сглотнул комок Джон.
   - И не забывай, кто ты и откуда родом, - горделиво добавил отец, -  это
убережет тебя от неверных поступков. Ты - Ангер из Геенны.
   Родитель и сын  пожали  друг  другу  руки,  и  Джон  пустился  в  путь,
обливаясь  слезами.  Через  десять  минут,  покидая  пределы  города,   он
остановился и обернулся на прощанье. Старинная викторианская  надпись  над
вратами была ему чем-то отрадна. Отец все время предлагал  сменить  ее  на
что-нибудь бодрое и доходчивое, скажем: "Вот вы и в Геенне" или просто  на
"Добро пожаловать", а пониже выложить  лампочками  сердечное  рукопожатие.
Мистер Ангер считал, что старая надпись какая-то мрачноватая, но вот  поди
ж ты...
   Джон поглядел  -  и  обратился  навстречу  судьбе.  И  небесный  отсвет
оставленных позади огней Геенны был, казалось,  исполнен  теплой  и  яркой
прелести.


   От Бостона до колледжа святого Мидаса полчаса на "роллс-ройсе". Сколько
в милях - навеки останется тайной, ибо, кроме  Джона  Т.Ангера,  никто  не
приезжал туда иначе,  как  на  "роллс-ройсе",  да,  пожалуй,  никто  и  не
приедет. Это колледж для избранных - самый дорогой колледж в мире.
   Первые два года прошли очень приятно. Джон учился с отпрысками денежных
тузов и в каникулы гостил на модных курортах. Его гостеприимные сверстники
ему вполне нравились, но отцы их были все на один покрой; по молодости лет
он часто дивился их поразительной неразличимости. Когда он говорил, откуда
он, они неизменно шутили: "Ну и как у вас там, припекает?"  -  а  Джон  по
мере сил улыбался и отвечал: "Да не без того".  Он  бы,  может,  и  сказал
что-нибудь подходящее, но уж очень они все  одинаково  шутили,  разве  что
кто-нибудь спрашивал иначе: "Ну и как вам там, не  холодно?"  -  отчего  у
него опять-таки с души воротило.
   К концу третьего семестра среди одноклассников  Джона  появился  тихий,
изящный юноша по имени Перси Вашингтон. Новичок был приветлив в  обращении
и на редкость хорошо одет - даже в колледже святого Мидаса это бросалось в
глаза, - но держался как-то особняком. Близко он сошелся только  с  Джоном
Т.Ангером, но и с ним отнюдь не откровенничал насчет дома  и  семьи.  Ясно
было, что он из богатых и все такое, но вообще-то  Джон  почти  ничего  не
знал о своем приятеле, и любопытство его прямо-таки взыграло, когда  Перси
пригласил его на лето к себе, "на Запад". Он не заставил себя упрашивать.
   И только в поезде Перси впервые немного  разговорился.  Однажды,  когда
они обедали в вагоне-ресторане и язвительно обсуждали однокашников,  Перси
вдруг заметил совсем новым тоном:
   - Мой отец намного богаче всех в мире.
   - Да, - вежливо отозвался Джон. Непонятно было, что бы еще  сказать  на
такое признание. "Это замечательно" - не прозвучит,  и  он  чуть  было  не
сказал: "В самом деле?", -  но  вовремя  спохватился:  вышло  бы,  что  он
сомневается в словах Перси. А в таких  поразительных  словах  сомневаться,
пожалуй, не следовало.
   - Намного богаче, - повторил Перси.
   - Помню, я читал в справочнике, - решился Джон, - что  в  Америке  есть
один человек с годовым доходом пять миллионов и четверо, у кого свыше трех
миллионов...
   -   Тоже   мне   богачи.   -   Перси   брезгливо   скривил    рот.    -
Крохоборы-капиталистики, банкиришки, торгаши и  ростовщики.  Отец  мой  их
всех скупит и сам того не заметит.
   - Почему же тогда...
   - Почему его нет в справочнике? Да потому, что он не платит подоходного
налога. Платит какие-то там гроши, но не с дохода, а так.
   - Вот уж, наверно, богатый человек, - простодушно  заметил  Джон.  -  И
прекрасно. Я как  раз  люблю  очень  богатых.  Чем  богаче,  тем  лучше  -
по-моему, так. - Его смуглое лицо сияло искренностью. -  Прошлую  Пасху  я
гостил у Шнитцлеров-Мэрфи. И у Вивьен Шнитцлер-Мэрфи были рубины с куриное
яйцо и такие лучистые сапфиры, как фонарики...
   - Камни - это да, - восторженно поддержал Перси. - Конечно, в  колледже
об этом никому знать не надо, но у меня у самого есть неплохая  коллекция.
Камни собирать интереснее, чем марки.
   -  А  какие  алмазы  бывают,  -  мечтательно  продолжал   Джон.   -   У
Шнитцлеров-Мэрфи были алмазы с грецкий...
   -  Дребедень.  -  Перси  склонился  к  приятелю  и  глухо  зашептал:  -
Побрякушки. У моего отца алмаз - побольше, чем отель "Риц-Карлтон".



   2

   Закат в горах Монтаны сгустился между двумя  вершинами,  как  громадный
синяк, и темные вены  расползлись  от  него  по  изувеченному  небу.  Небо
отпрянуло  в  горную  высь  от  деревушки  Саваоф  -  крохотной,   унылой,
безвестной. По слухам, там жило двенадцать человек,  двенадцать  темных  и
загадочных душ, извлекавших пропитание  из  голого,  почти  совсем  голого
камня, на котором они произросли, неведомо как и почему. Они стали  особой
породой, эти двенадцать саваофцев, как будто природа, сперва  расщедрилась
на новую тварь, а потом опомнилась и оставила их копошиться и гибнуть.
   Из далекого иссиня-черного сгустка в скалистую пустошь выползла цепочка
огней, и двенадцать  саваофцев  возникли,  как  призраки,  у  станционного
сарайчика,  навстречу  семичасовому  трансконтинентальному  экспрессу   из
Чикаго. Примерно шесть раз в год трансконтинентальный экспресс,  повинуясь
непостижимому расписанию, останавливался  у  платформы  Саваоф,  и  кто-то
сходил с поезда, садился в коляску, поданную из сумерек, и исчезал во тьме
закатного  синяка.  Саваофцы  глазели  на   это   нелепое   и   диковинное
происшествие, словно соблюдали некий