ный стол, и,  хотя  там  лежащие  в  своей  кожаной
чашечке кости бывали столь же безупречны, как жена Цезаря, доходы от игры  -
фишки, деньги - все же набегали, то ли благодаря его таланту, то  ли  просто
необходимости в них.
     Затем потянулись месяцы, в течение которых  они  ежедневно  слышали  не
только грохот поездов по отремонтированному мостику, но и  движение  сыскных
групп (иногда с ними можно было бы заговорить, не повышая голоса); поиски не
прекращались еще долго после того, как те, кто бранился, шлепал по воде и  в
ужасе отскакивал от лениво извивающихся или зловеще  шипящих  мокасиновых  и
гремучих змей, решили, что конь давно пал  и  навсегда  исчез  в  ненасытных
утробах угрей, щук и черепах, а сами воры покинули эту местность, страну  и,
возможно, даже континент, полушарие, но тем не менее они продолжали  поиски,
потому что железнодорожная  компания  использовала  для  ограждения  дорогой
набор строенных блоков и более двухсот футов двухдюймового кабеля; страховой
компании принадлежали  банки,  пароходные  линии  и  розничные  магазины  от
Портленда, штат Мэн, до Орегона, и  поэтому  она  не  могла  себе  позволить
потери коня, стоящего даже один доллар, тем более пятьдесят тысяч;  владелец
коня, этот бездонный кошелек, не  пожалел  бы  стоимости  шестидесяти  своих
коней, чтобы отомстить похитителям шестьдесят первого, а федеральная полиция
ставила на карту даже больше, чем полиция штата, которая могла получить лишь
свою долю славы и вознаграждения:  у  нее  было  дело,  которое  требовалось
закрыть, - и вот однажды поступило  сообщение  "Юнайтед  Пресс",  переданное
накануне вечером из Вашингтона заместителю начальника федеральной полиции, о
том, что конь, дорогой, породистый скакун, передвигающийся  на  трех  ногах,
опекаемый  или  по  крайней   мере   сопровождаемый   маленьким   кривоногим
иностранцем, едва  говорящим  по-английски,  и  пожилым  негром-священником,
победил в скачках на три фарлонга  в  Уэзерфорде,  штат  Техас,  жокеем  был
двенадцатилетний негритянский мальчик. ("Мы шли туда пешком, - сказал старый
негр. - По ночам. Это было нужно, чтобы конь снова пришел в себя.  Чтобы  он
забыл тот мостик, снова обрел форму и стал конем. Когда  наступал  день,  мы
прятали его в лесу". Рассказал он  и  что  было  потом:  что  они  не  могли
поступать иначе: после скачек они тут же, почти  не  задерживаясь,  уходили,
потому что как только трехногий конь выигрывал скачки,  это  разносилось  по
всему миру, а им нужно было опережать  преследователей  хотя  бы  на  день.)
Преследователи прибыли  туда  с  опозданием  на  один  день  и  узнали,  что
негр-священник и  ворчливый,  презрительный  иностранец  внезапно  появились
неизвестно откуда как  раз  вовремя,  чтобы  выставить  трехногого  коня  на
скачки, иностранец делал ставки, достигающие (к тому времени) от  тысячи  до
десяти тысяч долларов при неравных шансах, составляющих от одного  к  десяти
до одного к ста; трехногий конь так рванул от  столба,  что,  казалось,  это
барьер отскочил назад, и скакал так быстро,  что,  казалось,  все  остальные
кони участвуют в другом, следующем забеге, и так до  самого  финиша;  жокей,
казалось, совсем не управлял им - если только кто-нибудь (тем более  мальчик
двенадцати, от силы тринадцати лет, скакавший без седла, с одной  подпругой,
чтобы держаться за нее,  -  осведомитель  видел  эти  скачки)  был  способен
управлять им после того, как был дан старт; конь на всем скаку пересек линию
финиша и проскакал бы еще круг,  но  белый  иностранец,  перегнувшись  через
барьер за линией финиша, сказал ему какое-то слово так тихо, что его не было
слышно в пятнадцати футах.
     Следующим местом, куда преследователи прибыли с опозданием уже  на  три
дня, было Уиллоу-Спрингс, штат Айова, потом в Басирус,  штат  Огайо,  а  три
месяца спустя с опозданием почти на две недели -  в  труднодоступную  долину
среди гор Восточного  Теннесси,  столь  отдаленную  не  только  от  железной
дороги, но и от телеграфа с телефоном,  что  конь  участвовал  в  скачках  и
выигрывал их десять дней подряд, прежде чем преследователи узнали  об  этом;
несомненно, белый грум там и вступил, был принят в орден масонов, потому что
они впервые  остановились  дольше,  чем  надень;  конь  получил  возможность
спокойно участвовать в скачках десять дней, пока преследователи не узнали об
этом, а когда преследователи покинули эту долину, то отставали от  коня  уже
на двадцать дней, так как  за  две  недели  терпеливых  расспросов  по  всей
тридцатимильной, окруженной горами котловине они снова,  как  и  при  первом
исчезновении, не смогли найти никого, кто слышал бы о трехногом  коне,  двух
мужчинах и ребенке, тем более видел бы их.
     И  когда  до  преследователей  дошли  слухи,  что  конь   находится   в
Центральной  Алабаме,  он  уже  исчез  оттуда,  снова  скрылся  на   Западе;
продвигаясь по штату Миссисипи, они отставали  уже  на  месяц;  преследуемые
перебрались через реку Миссисипи в штат Арканзас  и  делали  передышки,  как
птицы, не останавливаясь, хотя это меньше всего можно было назвать парением,
поскольку конь хотел скакать снова с немыслимой,  невероятной  скоростью  (и
при немыслимых, невероятных ставках; по сообщениям  и  слухам,  эти  двое  -
пожилой чернокожий служитель Бога и сквернослов белый, который, если  и  мог
быть служителем, то лишь Владыки Тьмы, - выиграли десятки  тысяч  долларов);
казалось, их светское турне по Америке было  слишком  медленным,  незаметным
взгляду, и лишь в  эти  невероятные  минуты  у  белой  ограды  конь  и  трое
состоящих при нем людей становились видимыми.
     И  тогда  заместитель  начальника  федеральной   полиции,   официальный
руководитель погони, внезапно обнаружил, что с ним что-то произошло,  то  же
самое произойдет пять лет спустя  в  Париже  с  английским  солдатом,  имени
которого он никогда не услышит. Он - заместитель - был  поэтом,  хотя  и  не
пишущим стихов, по крайней мере пока, скорее, он был  всего  лишь  одним  из
немых, осиротевших крестников Гомера, благодаря слепому случаю  он  появился
на свет в богатой и влиятельной новоорлеанской семье и по меркам этой  семьи
не добился успеха в Гарварде, потом потерял два года в Оксфорде, прежде  чем
в семье узнали об этом и вернули его домой; отец несколько месяцев  грозился
сделать его начальником полиции, и он пошел с ним на компромисс,  став  лишь
заместителем.. И однажды ночью - было это в  Арканзасе,  в  новом,  пахнущем
краской номере  гостиницы  маленького,  быстро  растущего  лесопромышленного
городка, помолодевшего по сравнению с прошлым годом, - он осознал, что  было
подоплекой этого дела, отвергаемого им с самого Уэзерфорда, штат Техас, и  в
следующий миг он окончательно отверг его, ибо  то,  что  оставалось,  должно
было быть не только решением вопроса, но  и  истиной,  или  даже  не  просто
данной истиной, а истиной, потому что истина есть истина: ей не  нужно  быть
чем-то  еще;  ей  даже  безразлично,  действительно  это  так  или  нет;  он
(заместитель) взирал на нее даже не торжествующе, а униженно (негр-священник
два года назад распознал ее с одного взгляда -  священник,  служитель  Бога,
заклятый и убежденный враг человеческих страстей  и  грехов;  однако  с  той
первой минуты он не только потворствовал краже  и  азартной  игре,  но  даже
пожертвовал этому делу нежные, невинные годы  своего  мальчика,  как  старый
отец - своего Самуила или Авраам - Исаака), и даже не  с  гордостью,  что  в
конце концов увидел истину, пусть ему потребовался на это целый год,  но  по
крайней мере с гордостью в том, что с самого начала, как понимал теперь,  он
исполнял свою роль в преследовании пассивно и нехотя. И через  десять  минут
он разбудил своего помощника,  а  два  дня  спустя  в  нью-йоркской  конторе
сказал:
     - Оставьте. Вам никогда не найти его.
     - То есть вам, - сказал владелец коня.
     - Если угодно, - сказал заместитель. - Я подал в отставку.
     - Нужно было сделать это восемь месяцев  назад,  когда  вы  пренебрегли
своими обязанностями.
     - Ладно, touche {Сдаюсь (фр.).}, - сказал заместитель. -  Если  вам  от
этого станет легче. Видимо, то, что я делаю сейчас, - это попытка  загладить
свою вину, потому что восемь месяцев назад я ни о чем не догадывался.
     И предложил:
     - Я знаю, сколько денег вы истратили  за  это  время.  Вы  знаете,  что
случилось с конем. Я выпишу вам чек на эту сумму. Куплю у вас  искалеченного
коня. Отмените погоню.
     Владелец сказал  ему,  во  сколько  обошелся  конь.  Сумма  была  почти
невероятной.
     - Хорошо, - сказал заместитель. - Выписать чек на эту сумму я не  могу.
Но я дам расписку. Даже мой отец не будет жить вечно.
     Владелец нажал кнопку звонка. Вошла секретарша. Владелец  кратко  отдал
ей распоряжение, она вышла, вернулась и положила на  стол  перед  владельцем
чек, тот подписал его и придвинул заместителю. Там была  проставлена  сумма,
превышающая разницу между стоимостью коня и издержками на  преследование  по
сей день. Выписан чек был на заместителя.
     - Это гонорар за то, что вы найдете моего коня, вышлете из страны этого
англичанина и приведете моего черномазого в наручниках, - сказал владелец.
     Заместитель сложил чек пополам и разорвал его на четыре части;  большой
палец владельца был  уже  на  кнопке  звонка,  когда  заместитель  аккуратно
положил клочки в пепельницу; он поднялся, намереваясь  уйти,  но  тут  снова
появилась секретарша.
     - Выпишите другой чек, - сказал  владелец,  не  поворачивая  головы.  -
Добавьте к этой сумме премию за поимку людей, укравших моего коня.
     Но он не стал  дожидаться  чека  и,  нагнав  (уже  будучи  в  отставке)
преследователей в Оклахоме, увязался  за  ними,  как  тот  праздный  молодой
человек с деньгами - вернее, у которого были  деньги,  но  он  проиграл  или
растратил их - увязывался за детективами агентства "Марлборо" в их разъездах
по континенту (и действительно, те, кто неделю назад были его  сотрудниками,
отнеслись  к  нему  с  единодушным  полупрезрением,  как  профессионалы   из
"Марлборо" относились  к  праздному  молодому  человеку).  Затем  потянулись
унылые железнодорожные станции с горками для погрузки скота  и  резервуарами
для воды; люди в  широкополых  шляпах  и  в  сапогах  с  высокими  каблуками
толпились возле объявлений, сулящих за похищенного  коня  такую  награду,  о
какой даже в Америке  еще  не  слышали,  -  там  были  репродукции  газетной
фотографии из Буэнос-Айреса,  где  человек  и  конь  были  сняты  вместе,  и
описание обоих - лица, уже столь знакомого и узнаваемого в центральной части
Соединенных Штатов (в Канаде  и  Мексике  тоже),  как  лицо  президента  или
Женщины-убийцы, но главное сумма, размер  вознаграждения  -  черное,  сжатое
воплощение того золотого сна, той сверкающей  и  немыслимой  кучи  долларов,
которую любой мог бы  получить,  лишь  пошевеля  языком,  -  эти  объявления
неизменно опережали их, разносили свой яд быстрее, чем  продвигались  они  и
даже чем этот метеор любви и самоотречения; должно быть, уже весь водораздел
Миссисипи-Миссури-Огайо был осквернен, растлен ими; и заместитель понял, что
развязка теперь близка; он думал, что  человек  не  смог  разрешить  проблем
своего бытия на земле, потому что  не  пытался  обучиться  -  не  тому,  как
управлять своими страстями и безрассудством - они вредили ему лишь в редкие,
почти исключительные мгновенья, - а как противиться  своей  слепой  массе  и
весу; он понимал, что они - тот человек, конь и  двое  негров,  которых  они
волей-неволей втянули в эту неистовую, сверкающую орбиту, -  обречены  вовсе
не потому, что страсть эфемерна ( потому-то ей и  не  дано  иного  названия,
потому-то Ева и Змий, Мария и Агнец,  Ахав  и  Кит,  Андрокл  и  африканский
дезертир Бальзака, и вся небесная зоология - Конь, Козерог, Лебедь, Телец  -
были твердью человеческой истории, а не просто камнем его прошлого), и  даже
не потому, что похищение - это кража,  кража  -  это  зло,  а  злу  не  дано
победить, а лишь потому, что благодаря череде нолей за символом  доллара  на
объявлении любой человек в пределах видимости  и  слышимости  (а  увидеть  и
услышать об этом мог каждый между Канадой и Мексикой,  Скалистыми  горами  и
Аппалачами) ощутит почти безудержное желание донести о местопребывании коня.
     Нет, теперь оставалось уже недолго, и на миг он увлекся, зажегся мыслью
противопоставить подкупу подкуп, использовать эквивалент  чека,  который  он
предлагал выписать  в  Нью-Йорке,  для  борьбы  с  объявленной  наградой,  и
отбросил эту мысль, так как из этого ничего бы не вышло  -  не  потому,  что
подкуп продажности лишь растлил бы ее еще больше, а потому, что  мысль  лишь
создала образ, который даже поэт должен был  рассматривать  как  поэтическую
причуду: Давид Маммоны поражает медный, несокрушимый, грешный череп  Голиафа
Маммоны. Оставалось недолго, конец, в сущности, был уже виден,  когда  путь,
маршрут (словно  тоже  сознавая  близость  конца)  резко  свернул  снова  на
юго-восток, через  Миссури  в  угол,  образованный  впадением  реки  Святого
Френсиса в  Миссисипи,  все  еще  кишащий  призраками  грабителей  банков  и
поездов, которые там укрывались; затем  конец,  завершение,  развязка-вторая
половина дня, небольшой затерянный окружной центр у железнодорожной ветки  с
неплохим  парком  и  полумилей  насыпи  без  рельсов  преследователи  шли  в
авангарде все увеличивающейся толпы местных жителей из городка, с ферм  и  с
болот, это были одни мужчины, они молчали  и  пристально  глядели,  пока  не
напирая на них, просто глядели; и тут они  впервые  увидели  вора,  которого
преследовали уже почти пятнадцать месяцев, иностранца, англичанина; он стоял
в дверном проеме полуразвалившейся  конюшни;  из-за  пояса  грязных  бриджей
торчала рукоятка еще не остывшего пистолета; позади него  лежал  труп  коня,
пуля вошла прямо в звездочку на лбу, за конем стоял старый негр-священник  с
головой римского сенатора, одетый в старый вычищенный сюртук,  а  за  ним  в
темноте виднелись белки застывших детских глаз; и вечером в тюремной  камере
бывший заместитель  (тем  не  менее  адвокат,  хотя  заключенный  яростно  и
непристойно отвергал его) сказал:
     - Разумеется, я сделал бы то же самое. Но скажите мне, почему... Нет, я
знаю, почему. Я знаю причину. Знаю, что причина достойная:  я  только  хочу,
чтобы вы назвали ее, чтобы мы оба назвали  ее,  и  тогда  я  пойму,  что  не
ошибся,  -  говорил  он  уже  -  или  еще  -  спокойно,  словно   не   слыша
единственного,  злобного,   непристойного   эпитета,   которым   заключенный
награждал его. - Вы могли бы в любое время возвратить коня, и он остался  бы
жив, но цель была в другом: не просто сохранить его в живых,  тем  более  не
ради нескольких тысяч  или  сотен  тысяч;  которые,  по  общему  мнению,  вы
загребли, делая на него ставки. - Он умолк и спокойно ждал  или  по  крайней
мере молчал, торжествующий и  невозмутимый,  пока  заключенный  почти  целую
минуту однообразно, грубо и  непристойно  сквернословил,  не  просто  отводя
душу,  а  честя  его,  бывшего  заместителя,  потом  торопливо,  спокойно  и
примирительно заговорил снова:
     -  Ладно,  ладно.  Цель  заключалась  в  том,  чтобы  он  мог  скакать,
участвовать в скачках, пусть даже проигрывать их, приходить последним, пусть
даже на трех ногах, и он скакал на трех ногах, потому что это  был  исполин,
ему хватило бы даже  одной  ноги,  чтобы  оставаться  конем.  А  его  хотели
отправить на ферму в Кентукки и запереть в борделе, где ноги были бы ему  не
нужны, не нужна была бы  даже  петля,  свисающая  с  кран-балки,  снабженной
механическим приводом для  ритма  совокупления,  потому  что  любой  опытный
пособник с жестяной  банкой  и  резиновой  перчаткой...  -  Торжествующий  и
совершенно спокойный, он негромко говорил: - Всю жизнь плодить жеребят;  они
использовали бы его железы, чтобы выхолащивать ему сердце  до  конца  жизни,
потому что любой самец  может  быть  отцом,  но  лишь  самый  лучший,  самый
смелый... - и ушел, не слушая тупой, нудной, однообразной брани, а на другое
утро отправил туда из Нового Орлеана  лучшего  адвоката,  какого  при  своих
политических, профессиональных и светских связях только мог найти,  -  таких
адвокатов, очевидно, никогда не видели в маленьком, затерянном  миссурийском
городишке, да, в сущности, и других, способных приехать  за  четыреста  миль
для защиты неизвестного конокрада-иностранца, - и рассказал адвокату, что он
видел: любопытствующее, выжидательное отношение городка...
     - Сброд, - сказал адвокат и чуть ли не со смаком: - Давно уже я не имел
дела со сбродом.
     - Нет, нет, - торопливо сказал клиент. - Они просто дожидаются чего-то.
Я не успел выяснить чего.
     И адвокат увидел то же самое. Даже обнаружил еще кое-что: он прибыл  на
второе утро, проехав всю ночь в лимузине с личным шофером, и через  тридцать
минут позвонил своему клиенту в Новый Орлеан, потому что  человек,  которого
требовалось защищать, скрылся, исчез, не бежал, а  был  выпущен  из  тюрьмы;
адвокат сидел у телефона, глядя на тихую, почти пустую площадь, откуда никто
не следил за ним, даже не смотрел на него, но он ощущал - и не столько  этих
суровых людей с  неторопливой  речью,  полуюжан-полузападников,  сколько  их
ожидание, внимание.
     И скрылся не только белый, но и оба негра:  адвокат  снова  позвонил  в
Новый Орлеан вечером - не потому, что столько времени ушло на узнавание этих
скудных подробностей, а потому, что, как он понял, больше ничего нельзя было
выяснить путем расследования, или подкупа, или просто сбора слухов,  сколько
бы он здесь ни оставался; оба негра даже не  переступали  порога  тюрьмы,  а
словно растворились в воздухе по пути к тюрьме от здания суда, где  преемник
заместителя начальника федеральной полиции сдал троих арестованных  местному
шерифу;  в  тюрьме  оказался  только  белый,  поскольку  бывший  заместитель
начальника видел его там; и теперь он тоже скрылся, даже не был  освобожден,
а просто исчез; адвокат через  пять  минут  после  прибытия  обнаружил,  что
арестованного нет, через тридцать - что вообще нет преступника, а к  полудню
- что даже не было преступления; труп коня куда-то исчез в первую же ночь, и
никто не трогал его, не видел, чтобы кто-нибудь его касался, не слышал ни  о
ком, кто мог бы убрать его, и даже не знал о его исчезновении.
     Но преследователи давно узнали  все,  что  можно  было  узнать  о  двух
неделях в Восточном Теннесси прошлой  осенью;  бывший  заместитель  подробно
осведомил адвоката, и адвокату все стало ясно; он уже  нашел  объяснение:  в
Миссури тоже должны быть масоны - этого клиент в Новом Орлеане не стал  даже
слушать, тем более подтверждать; адвокат еще продолжал, а  на  другом  конце
провода звучал голос не бывшего заместителя, а поэта.
     - Что касается денег, - сказал адвокат. - Его, разумеется, обыскали...
     -  Хорошо,  хорошо,  -   сказал   бывший   заместитель,   -   ...право,
справедливость наверняка  не  могли  восторжествовать,  но  восторжествовало
нечто более важное...
     - У него оказалось лишь девяносто четыре доллара и несколько центов,  -
сказал адвокат.
     -  Остальное  было  у  негра  под  полой  сюртука,  -   сказал   бывший
заместитель, - ...истина, любовь, самоотречение и нечто  еще  более  важное:
связь между человеком и его собратом,  более  крепкая,  чем  золотые  оковы,
угрожающе обвившие его дряхлую землю...
     - Будь я проклят, - сказал адвокат. - Конечно, где же еще быть деньгам?
Какого черта я не... Делать здесь мне  уже  нечего,  поэтому  я  возвращаюсь
домой, как только откроют гараж и можно будет взять машину. Но вы на  месте,
вам это будет легче, чем мне по телефону отсюда. Свяжитесь со своими людьми,
и как можно быстрее. Оповестите всю - всю долину - объявления, описание всех
троих...
     - Нет, - сказал бывший