- сказал старый генерал. - Ваша ложка...
     - Она исчезла. Не спрашивайте меня - куда. Спросите у  них.  Или  пусть
ваши капралы и сержанты их обыщут. Правда, у двоих даже сержант  не  захочет
шарить под одеждой. Но ни одна не станет возражать против этого.
     - Нет, - сказал старый генерал. - Не  стоит  требовать  от  капралов  и
сержантов большего, чем простые опасности военной жизни.
     Он произнес фамилию адъютанта.
     - Слушаюсь, - ответил адъютант.
     - Отправляйся на место происшествия. Найди ложку этой дамы и верни ей.
     - Я? - воскликнул адъютант.
     - Возьми целую роту. Выходя, направь сюда арестованных. Нет, сперва тех
троих офицеров. Они уже здесь?
     - Так точно, - ответил адъютант.
     - Хорошо, - сказал  старый  генерал.  И  повернулся  к  штатскому;  тот
суетливо, с какой-то испуганной готовностью, стал подниматься с кресла.
     - С ложкой вопрос решен, - сказал старый генерал.  -  Очевидно,  теперь
вашей проблемой остается только жалоба трех иностранок, что им негде спать.
     - И кроме того... - сказал мэр.
     - Да, - сказал старый генерал.  -  Вскоре  я  их  приму.  Тем  временем
постарайтесь найти для них жилье или же...
     - Непременно, генерал, - сказал мэр.
     - Благодарю. В таком случае доброй ночи. - Он повернулся к женщинам.  -
Вам тоже.
     Теперь женщины подхватили, увлекли уже мэра - на этот раз  он  выглядел
сорокой в стае голубей, кур или гусынь - в дверь,  которую  адъютант  держал
распахнутой, возмущенно и недоумевающе глядя на старого генерала.
     - Ложку, - сказал адъютант. - Роту. Я никогда не командовал даже  одним
солдатом, тем более ротой. И даже если бы я мог, умел командовать,  как  мне
найти ту ложку?
     - Не сомневаюсь, что ты ее найдешь, -  сказал  старый  генерал.  -  Это
будет четвертым чудом. Теперь пригласи троих  офицеров.  Но  сперва  проводи
трех иностранок в свой кабинет, пусть подождут там.
     - Слушаюсь,  -  ответил  адъютант.  Он  вышел  и  затворил  дверь.  Она
распахнулась снова; вошли трое:  английский  полковник,  французский  майор,
американский  капитан,  оба  младших  офицера   с   полковником   посередине
старательно  промаршировали  по  ковру  и  старательно   вытянулись,   когда
полковник отдал честь.
     - Господа, - сказал старый  генерал,  -  это  не  парад.  Это  даже  не
расследование;  просто  опознание.  Кресла,  пожалуйста,  -  сказал  он,  не
поворачивая головы, плеяде штабистов позади себя. - Потом арестованных.
     Трое адъютантов принесли кресла. Теперь этот  конец  комнаты  напоминал
галерку амфитеатра или  секцию  дешевых  зрительских  мест  в  Америке;  три
генерала и трое пришедших сидели полукругом на  фоне  стоящих  адъютантов  и
штабистов, один из тех, что принесли  кресла,  подошел  к  маленькой  двери,
распахнул ее и отступил в сторону. И тут, еще не видя солдат, они ощутили их
запах - тонкий,  сильный,  неуничтожимый  смрад  передовой:  вонючей  грязи,
жженого пороха, табака,  аммиака  и  немытых  тел.  Потом  вошли  тринадцать
человек, впереди них шел сержант с винтовкой на  ремне,  а  позади  рядовой,
тоже вооруженный, все тринадцать  были  с  непокрытыми  головами,  небритые,
отчужденные, по-прежнему в окопной грязи, и несли с  собой  еще  одну  смесь
запахов - усталости, настороженности, чуть-чуть страха, но  главным  образом
недоверчивости; когда сержант отдал две  отрывистые  команды  по-французски,
они как-то нехотя построились в одну шеренгу.  Старый  генерал  обратился  к
английскому офицеру:
     - Полковник?
     - Так точно, сэр, - незамедлительно ответил полковник. - Это тот  самый
капрал.
     Старый генерал обратился к американцу:
     - Капитан?
     - Так точно, сэр, - сказал американец. - Это он. Полковник Бил  прав...
я хочу сказать, что он не может быть прав...
     Но старый генерал уже обращался к сержанту:
     - Капрал пусть останется, - сказал он. - Остальных выведите в  переднюю
и ждите там.
     Сержант повернулся и резко отдал команду, но капрал уже вышел из  строя
и встал не  совсем  по  стойке  "смирно",  но  почти,  остальные  двенадцать
повернулись  и  образовали  колонну,  вооруженный  рядовой  теперь  оказался
впереди, а сержант сзади, но они не вышли, потому что направляющий  замялся,
попятился, уступая дорогу личному адъютанту старого генерала,  тот  вошел  и
посторонился сам, колонна вышла, шедший последним сержант притворил за собой
дверь, снова оставив перед ней одного адъютанта, бесхарактерного,  высокого,
все еще озадаченного и недоумевающего,  но  уже  не  возмущенного  -  просто
расстроенного. Английский полковник сказал:
     - Сэр.
     Но старый генерал глядел на адъютанта. Спросил по-французски:
     - Мое дитя?
     - Эти три женщины, - сказал адъютант. - Они у меня в кабинете.  Раз  уж
они здесь, то почему бы не...
     - О да, - сказал старый  генерал.  -  Тебе  не  хочется  идти.  Передай
начальнику штаба, что уходишь на поиски... скажем,  часа  на  четыре.  Этого
будет достаточно.
     И обратился к английскому офицеру:
     - Прошу вас, полковник.
     Полковник резко поднялся и впился взглядом  в  капрала  -  а  капрал  с
благородным  лицом  горца,  спокойным,  серьезным,  не  встревоженным,  лишь
настороженным, отвечал ему любезным и внимательным взглядом.
     - Богген, - сказал полковник. - Ты не помнишь меня? Лейтенанта Била?
     Но капрал лишь смотрел на него, любезно, вопросительно, не  растерянно,
лишь недоуменно, выжидающе.
     - Мы считали, что ты мертв, - сказал полковник. - Я... видел тебя...
     - А я не только видел, - сказал американский капитан. - Я хоронил его.
     Старый генерал чуть приподнял руку. Сказал англичанину:
     - Да, полковник?
     - Это случилось под Монсом, четыре года назад. Тогда я был лейтенантом.
Этот человек служил у меня во взводе, в тот  день  они...  догнали  нас.  Он
получил удар пикой. Я... видел, как острите вышло через  спину,  прежде  чем
сломалось древко. Потом проскакали две лошади. По нему. Я  тоже  видел  это,
потом. То есть я смотрел секунду или две, во что превратилось его лицо, пока
меня не...
     Продолжая сверлить капрала взглядом, он в отчаянии  снова  обратился  к
нему:
     - Богген!
     Но капрал по-прежнему лишь смотрел на него любезно, выжидающе, в полном
недоумении. Потом повернулся и сказал старому генералу по-французски:
     - Прошу прощенья. Я понимаю только французский язык.
     - Я знаю, - ответил старый генерал тоже по-французски.  И  по-английски
сказал полковнику:
     - Значит, это не тот человек.
     - Не может быть, сэр, - сказал полковник.  -  Я  видел  наконечник  той
пики. Видел его лицо, после того как лошади... Кроме того, я... я видел...
     Он умолк и сел, воинственный, сверкающий  красными  петлицами,  знаками
различия и цепочками, символизирующими кольчуги, в которых полк сражался при
Кресси и Азенкуре семьсот и восемьсот лет назад,  лицо  его  над  ними  было
похоже на смерть.
     - Скажите же, - вежливо попросил старый генерал, - что  вы  видели?  Вы
его видели потом, после этого?  Кажется,  я  уже  слышал  -  призраки  ваших
древних лучников там, под Монсом? В коротких кожаных куртках, в рейтузах,  с
арбалетами, и среди них его, в хаки, в стальной каске с  винтовкой  Энфилда.
Так?
     - Да, сэр, -  пробормотал  полковник.  Потом  он  выпрямился  и  громко
произнес: - Да, сэр.
     - Но может ли он быть именно тем человеком?
     - Прошу прощенья, сэр, - сказал полковник.
     - Вы ничего не ответили: это он или не он?
     - Прошу прощенья, сэр, - сказал полковник. - Я должен во что-то верить.
     - Пусть даже только в смерть?
     - Прошу прощенья, сэр.
     Старый генерал повернулся к американцу.
     - Капитан?
     - Это ставит нас  всех  в  трудное  положение,  не  так  ли?  -  сказал
американский капитан. - Всех нас троих; и я не знаю, кому хуже всего. Потому
что я не просто видел его мертвым  -  я  похоронил  этого  человека  посреди
Атлантического океана. Фамилия его... была  -  нет,  этого  не  может  быть,
потому что он стоит передо мной, -  нет,  не  Брозный.  По  крайней  мере  в
прошлом году она была другой. Она была... черт возьми - прошу прощенья, сэр,
- есть Бржевский. Он  из  одного  шахтерского  городка  под  Питтсбургом.  Я
похоронил его. То есть я руководил похоронной командой, прочел молитву - вам
известна эта процедура. Мы были национальной гвардией, вряд  ли  вы  знаете,
что это такое...
     - Знаю, - сказал старый генерал.
     - Сэр? - произнес капитан.
     - Я знаю, что это такое, - сказал старый генерал. - Продолжайте.
     - Слушаюсь, сэр. Гражданские сами  организовали  роту,  чтобы  пойти  и
умереть за нашего дорогого старого Рутгерса, - такая  вот  история,  выбрали
себе офицеров, написали в правительство, какое у кого звание,  и  ухватились
за военный кодекс, чтобы вызубрить, сколько успеем, до  утверждения  званий.
Отплыли мы в октябре прошлого года, на судне у нас начался грипп,  и,  когда
умер первый - это был Бржевский, - оказалось,  что  никто,  кроме  меня,  не
успел прочесть в наставлении, как хоронить мертвых солдат, - я был  тогда...
э... вторым лейтенантом - и вышло так, что я прочел это,  девушка  дала  мне
отставку, и я догадывался, почему. То есть я знал, кто был тот  парень.  Ну,
знаете, как оно бывает: думаешь, как бы отплатить ей, заставить  раскаяться;
ты лежишь мертвым, ей необходимо перешагнуть через тебя, уже  ничего  нельзя
поделать, и тут уж она...
     - Да, - сказал старый генерал. - Знаю.
     - Сэр?
     - Я знаю и это.
     - Конечно, знаете - во всяком случае,  помните,  -  сказал  капитан.  -
Никто не старится настолько, как бы... - и наконец сумел остановиться.
     - Прошу прошенья, сэр, - сказал он.
     - Ничего, - ответил старый генерал. - Продолжайте. Итак, вы  похоронили
его.
     - Словом, в тот вечер просто случайно, или из любопытства, или,  может,
то был личный интерес,  я  прочел,  что  нужно  будет  делать,  чтобы  потом
отделаться от меня и привести счета дяди Сэма в порядок, а когда Бр... -  он
умолк и торопливо взглянул на капрала, но лишь на секунду, даже меньше,  чем
на секунду, просто запнулся, -  ...первый  скончался,  я  был  избран  лично
удостоверить  с  офицером  медслужбы,  что  этот  человек  мертв,  подписать
свидетельство, выстроить отделение для салюта и дать команду  опустить  тело
за борт. Однако за две недели, пока мы не прибыли в Брест, и  все  остальные
поднаторели в этом. Видите, что у нас получается. То есть у него, это с  ним
происходит неизвестно что: если я  схоронил  его  в  октябре  прошлого  года
посреди океана, то полковник Бил не мог видеть, как он был убит под Монсом в
четырнадцатом. А если полковник Бил видел это, то он не может стоять  здесь,
дожидаясь, чтобы вы расстреляли его зав... - Капитан умолк. Потом  торопливо
произнес: - Прошу прощенья, сэр. Я не...
     - Да, - сказал старый генерал мягким, любезным,  ровным  голосом.  -  В
таком случае полковник Бил ошибается.
     - Нет, сэр, - сказал полковник.
     - Значит, вы верите полковнику Билу?
     - Раз он так говорит, сэр.
     - Это не ответ. Верите вы ему?
     Он взглянул на капитана в упор. Капитан ответил ему уверенным взглядом.
Потом сказал:
     - И в то, что  я  засвидетельствовал  его  смерть  и  похоронил.  Затем
обратился к капралу на плохом французском:
     - Значит, ты вернулся. Рад тебя видеть, и надеюсь, что путешествие было
приятным.
     Потом снова взглянул на старого генерала так же уверенно, как и он, так
же любезно и твердо, и смотрел, пока старый генерал не сказал по-французски:
     - Вы говорите и на моем языке.
     - Благодарю вас, сэр, - ответил капитан. - Пока что этого не сказал  ни
один француз.
     - Не скромничайте. Говорите вы хорошо. Как ваша фамилия?
     - Миддлтон, сэр.
     - Вам, должно быть, лет двадцать пять?
     - Двадцать четыре, сэр.
     - Двадцать четыре. Когда-нибудь вы  станете  очень  опасным  человеком,
если уже не стали.
     Потом повернулся к капралу:
     - Благодарю, мое дитя. Можешь вернуться к своему  отделению.  -  И,  не
оборачиваясь,  позвал   одного   из   адъютантов,   однако,   когда   капрал
поворачивался, адъютант уже вышел из-за стола, он подошел вместе с  капралом
к двери и скрылся за ней, американский капитан повернул голову и на  секунду
снова встретил спокойный непроницаемый взгляд, услышал негромкий, спокойный,
почти любезный голос:
     - Дело в том, что и здесь его фамилия Бржевский.
     Старый генерал откинулся на спинку  кресла,  он  снова  стал  похож  на
ребенка в маскарадном костюме, имитирующем тяжелое, пышное бремя голубого  и
алого, золота, бронзы и кожи, и даже  стало  казаться,  что  пятеро  сидящих
поднялись и обступили его. Он сказал по-английски:
     - Пока что я должен вас покинуть. Но майор Блюм  говорит  по-английски.
Разумеется, хуже, чем вы и  даже  чем  капитан  Миддлтон  по-французски,  но
ничего, один из наших союзников, полковник Бил, видел этого капрала  убитым,
а другой - капитан Миддлтон -  похоронил  его,  поэтому  нам  остается  лишь
засвидетельствовать его воскресение, и никто не сможет сделать этого  лучше,
чем майор Блюм, он был в 1913  году  направлен  из  академии  в  этот  полк,
следовательно, находился в полку еще до того,  как  этот  вездесущий  капрал
оказался там. Поэтому  вопрос  только  в  том...  -  старый  генерал  сделал
секундную паузу; казалось, он оглядел присутствующих, даже не шевельнувшись,
- изящное, хрупкое тело, изящное лицо, красивое, безмятежное и ужасающее,  -
...кто встретился с ним первым:  полковник  ли  Бил  под  Монсом  в  августе
четырнадцатого или майор Блюм под Шалоном в том же месяце -  разумеется,  до
того, как капитан Миддлтон похоронил его в море  в  семнадцатом.  Но  вопрос
этот чисто академический, подлинность его личности - если это можно  назвать
так - установлена (ведь ее никто не оспаривал), остается лишь резюме, и этим
займется майор Блюм.
     Старый  генерал  поднялся;  все  присутствующие,  за  исключением  двух
генералов, тут же  встали,  и,  хотя  он  торопливо  сказал:  "Нет,  сидите,
сидите", - трое офицеров  продолжали  стоять.  Старый  генерал  обратился  к
французскому майору:
     - Полковник Бил говорит, что видел призраки своих лучников  в  Бельгии;
нужно подкрепить это хотя бы нашими архангелами на Эне. Не  сомневаюсь,  что
вам это удастся, - громадные, бесплотные тени патрулируют нашу линию фронта,
с каждым шагом они сгущаются, уплотняются, становятся все более похожими  на
архангелов, возможно, и наш капрал шагает  вместе  с  ними  -  идет  обычная
перестрелка,  этого  вполне  достаточно,  чтобы  здравомыслящий  человек  не
высовывал голову из траншеи и радовался  тому,  что  у  него  есть  траншея,
однако наш капрал наверху, между бруствером и проволокой, он идет  спокойно,
как монах по своему монастырю, а громадные, яркие, расплывчатые тени  плывут
над ним в темном воздухе? Или, может, даже не плывут,  а  просто  висят  над
проволокой, глядя на  это  разорение,  как  фермер  на  свое  реповое  поле?
Постарайтесь, майор.
     - У меня всего лишь майорское воображение, - сказал тот. -  Ему  далеко
до вашего.
     - Ерунда, - сказал старый генерал. -  Преступление  -  если  оно  имело
место - уже доказано. Имело место? Доказано? Нам  даже  не  пришлось  ничего
доказывать; он не только заблаговременно признался в нем - он загладил  его.
И теперь нужно лишь добиться снисхождения  -  сострадания,  если  мы  сможем
убедить его принять сострадание. Постарайтесь, расскажите им что-нибудь.
     - Была история с девочкой, - сказал майор.
     - Да, - сказал старый генерал. - Брачный пир и вино.
     - Нет, - ответил майор. - Не совсем так. Видите ли, я могу - как это  -
dementire - contredire - сказать против...
     - Возразить, - подсказал американский капитан.
     - Благодарю, - сказал майор. - ...Возразить вам; майорскому воображению
под силу полковые сплетни.
     - Расскажите.
     И майор рассказал, однако после того, как  генерал  вышел  из  комнаты.
Маленькая девочка, ребенок, в одном из городков на Эне слепла, ее спасла  бы
операция, которую мог сделать известный парижский хирург, и этот капрал стал
собирать у солдат  двух  ближайших  дивизий  по  франку,  по  два,  пока  не
набралась нужная сумма, и ребенка отправили в Париж. Потом рассказал историю
со стариком. В 1914 году у него была жена, дочь, внук и небольшая ферма,  он
слишком долго не эвакуировался, почти до последней минуты, будучи не в силах
расстаться со своим хозяйством; дочь и внук пропали в  неразберихе,  которая
окончилась первым сражением на Марне,  старуха  жена  умерла  на  дороге  от
холода, и, когда деревню освободили, старик вернулся туда один, он  сошел  с
ума, забыл свое имя, свое горе и все на свете, мычал, пускал слюни, кормился
отбросами солдатских кухонь, спал в канавах и живых изгородях на той  земле,
что раньше принадлежала ему, в конце концов капрал,  потратив  свой  отпуск,
нашел одного из родственников старика в далекой деревне, снова собрал деньги
среди солдат полка и отправил беднягу к нему.
     - И вот что, - сказал майор, повернувшись к американскому  капитану.  -
Как сказать touche?
     - Вы проиграли, - ответил  капитан.  -  И  жаль,  что  его  нет,  я  бы
послушал, как вы скажете это ему.
     - Ерунда, - ответил майор. - Это только немецкому маршалу ничего нельзя
сказать, А теперь вы проиграли мне благодаря ему. Потому что речь  пойдет  о
брачном пире и вине... - И рассказал вот  что:  в  деревне  возле  Монфокона
прошлой зимой появились  американские  части;  солдатам  только  что  выдали
жалованье, шла игра в кости, пол  был  усеян  франковыми  бумажками,  вокруг
толпилось полроты американцев, вдруг вошел этот  французский  капрал  и,  не
сказав ни слова, начал  собирать  разбросанные  деньги;  назревал  настоящий
международный инцидент, но капралу  в  конце  концов  удалось  растолковать,
объяснить, в чем дело: готовилась свадьба молодого американского  солдата  и
девушки-сироты, беженки откуда-то из-под Реймса, прислуги в местном кабачке,
она и - молодой американец были... были...
     - Вся рота  говорила,  что  он  ее  обрюхатил,  -  сказал  американский
капитан. - Но мы понимаем, что вы имели в виду. Продолжайте.
     И майор продолжал: дело кончилось тем, что вся рота не только пошла  на
свадьбу, но и взяла на себя все хлопоты  и  расходы,  закупила  все  вино  в
деревне и пригласила всю округу; не забыла и о молодых: преподнесла  невесте
такой свадебный подарок, что она могла  жить  как  госпожа,  ждать  в  своей
комнатушке, когда муж вернется из очередной смены на передовой - если только
вернется.
     Но все это будет после того, как  старый  генерал  выйдет  из  комнаты;
теперь же все три офицера посторонились, чтобы выпустить его из-за стола, он
остановился и сказал:
     - Расскажите  им.  Расскажите  и  как  он  получил  медаль.  Мы  теперь
добиваемся не снисхождения, и даже не сострадания, а милосердия -  если  оно
существует и если он его примет.  -  Повернулся  и  направился  к  маленькой
двери: в это время она  открылась,  и  адъютант,  выводивший  арестованного,
застыл возле нее навытяжку, дожидаясь, пока  старый  генерал  выйдет,  потом
вышел за ним и прикрыл дверь.
     - Да? - сказал старый генерал.
     - Женщины в кабинете де Монтиньи,  -  доложил  адъютант.  -  Младшая  -
француженка. Одна из старших - жена француза, фермера...
     - Я знаю, - сказал старый генерал. - Где находится эта ферма?
     - Находилась, - ответил адъютант. - Возле деревни  Вьенн-ла-Пуссель,  к
северу от Сен-Мишеля.  Эта  местность  была  эвакуирована  в  1914  году.  В
понедельник утром Вьенн-лаПуссель находилась за немецкой линией фронта.
     - Значит, ни она, ни ее муж не знают, цела ли их ферма, - сказал старый
генерал.
     - Нет. - ответил адъютант.
     - Так, - сказал старый генерал. Потом произнес: - Да