не хотел ни за что,  и
я застрелил его.
   - Menos mal, - сказал Глухой. - Из двух зол меньшее.
   - Ты уверен, что у тебя крепкие нервы? - спросила Пилар Роберта Джордана.
   - Да, - ответил он. - Я уверен, что нервы у меня в порядке,  и  я  думаю,
что, когда мы кончим это дело с мостом, вам лучше всего будет уйти в Гредос.
   Не успел он это сказать, как  женщина  разразилась  потоком  непристойной
брани,  который  забушевал  вокруг   него,   точно   кипящая   белая   пена,
разлетающаяся во все стороны при внезапном извержении гейзера.
   Глухой закачал головой и радостно ухмыльнулся, глядя на Роберта Джордана.
Он долго качал головой, а  Пилар  ---------------------------------------(1)
Да, довольно странный, по славный (исп.).
   (2) Как это было? (исп.). ругалась не переставая, и Роберт Джордан понял,
что все уладилось. Наконец она умолкла,  потянулась  за  кувшином  с  водой,
запрокинула голову, напилась и сказала как ни Б чем не бывало:
   - Уж ты нас не учи, Ingles, что нам делать дальше. Возвращайся туда,  где
Республика, девчонку бери с собой, а мы тут сами решим, в какой стороне  нам
умирать.
   - Жить, - сказал Эль Сордо. - Успокойся, Пилар.
   - И жить и умирать, - сказала Пилар. - Я-то знаю, чем все  это  кончится.
Ты славный малый, Ingles, но зря ты вздумал учить нас, как нам  быть  потом,
когда ты сделаешь свое дело.
   - А это уж твое дело, - сказал Роберт Джордан. - Я в это не вмешиваюсь.
   - Но ты вмешался, - сказала Пилар. - Бери  свою  стриженую  потаскушку  и
уходи туда, где Республика,  но  не  смей  закрывать  дверь  перед  другими,
которые в этой стране родились и Республике были преданы еще тогда, когда  у
тебя молоко на губах не обсохло.
   Мария поднималась по тропинке и услышала последние слова  Пилар,  которые
та, снова обозлившись, выкрикнула Роберту Джордану. Мария энергично замотала
головой, глядя на Роберта Джордана, и подняла палец в знак  предостережения.
Увидев, что Роберт Джордан смотрит на девушку и улыбается, Пилар повернулась
к ней лицом и сказала:
   - Да. Именно потаскуха. И можете ехать вдвоем  в  Валенсию,  а  мы  будем
сидеть в Гредосе и есть козье дерьмо.
   - Пусть я потаскуха, если тебе угодно, Пилар, - сказала Мария. -  Раз  ты
так  говоришь,  значит,  это  правда.  Но  только  успокойся.  Что  с  тобой
случилось?
   - Ничего, - сказала Пилар и села на бревно; голос ее упал, и в нем уже не
звенела металлом ярость. - Вовсе я тебя не называла потаскухой. Но  мне  так
хочется туда, где Республика.
   - Вот и пойдем все вместе, - сказала Мария.
   - В самом деле, - сказал Роберт Джордан. - Раз уж тебе  так  не  по  душе
Гредос.
   Эль Сордо ухмыльнулся.
   - Ладно, посмотрим, - сказала Пилар; ее гнев совсем  улегся.  -  Дай  мне
стакан этого чудного напитка. У меня от злости горло  пересохло.  Посмотрим.
Посмотрим, что еще будет.
   - Видишь ли, товарищ, - объяснил Эль Сордо. - Самое трудное то,  что  это
утром. - Он перестал говорить кургузыми фразами и смотрел Роберту Джордану в
глаза спокойно и вразумляюще, не  пытливо  и  не  подозрительно  и  без  той
равнодушной снисходительности старого вояки, которая раньше сквозила  в  его
взгляде. - Я понимаю твой план и знаю, что нужно ликвидировать посты и потом
прикрывать мост, пока ты будешь делать свое дело. Это все я отлично понимаю.
Это все было бы легко до рассвета или ближе к сумеркам.
   - Да, - сказал Роберт Джордан. - Ступай погуляй еще  немножко,  ладно?  -
сказал он Марии, не глядя на нее.
   Девушка отошла настолько, что разговор уже не долетал  до  нее,  и  села,
обхватив руками колени.
   - Вот, - сказал Эль Сордо. - Сделать это все - невелика задача. Но  чтобы
потом при дневном свете уйти отсюда и добраться до другого места -  это  уже
задача потруднее.
   - Правильно, - сказал Роберт Джордан. - Я  об  этом  думал.  Ведь  и  мне
придется уходить при дневном свете.
   - Ты один, - сказал Эль Сордо. - А нас много.
   - А что, если вернуться в лагерь и ждать темноты, а потом уже уходить?  -
сказала Пилар, отхлебнув из стакана и снова отставив его.
   - Это тоже очень опасно, -  возразил  Эль  Сордо.  -  Это,  пожалуй,  еще
опаснее.
   - Представляю себе, - сказал Роберт Джордан.
   - Сделать это ночью было бы пустое дело, - сказал Эль Сордо. - Но раз  ты
ставишь условие, что это надо днем, все осложняется.
   - Я знаю.
   - А если ты все-таки сделаешь это ночью?
   - Меня расстреляют.
   - Если ты сделаешь это днем, тебя скорей всего тоже расстреляют, а заодно
и всех нас.
   - Для меня это уже не так важно, поскольку мост будет взорван,  -  сказал
Роберт Джордан. - Но я понимаю теперь, в чем загвоздка. При дневном свете вы
не можете организовать отход.
   - Вот то-то и есть, - сказал Эль Сордо. - Нужно будет - так сможем. Но  я
хочу, чтоб ты понял, чем люди озабочены и почему сердятся. Ты так говоришь о
переходе в Гредос, как будто это военный маневр,  который  ничего  не  стоит
выполнить. Нам попасть в Гредос можно только чудом.
   Роберт Джордан молчал.
   - Выслушай меня, - сказал Эль Сордо. - Я сегодня много говорю. Но это для
того, чтобы лучше можно было понять друг друга.  Мы  здесь  вообще  держимся
чудом. Сделали это чудо лень и глупость фашистов, но все это только до  поры
до времени. Правда, мы очень осторожны, никого и ничего здесь, в  горах,  не
трогаем.
   - Я знаю.
   - Но после дела с мостом нам придется уходить. Надо крепко  подумать  над
тем, как уходить.
   - Понятно.
   - Вот, - сказал Эль Сордо. - А теперь надо поесть. Я очень много говорил.
   - Никогда не слышала, чтоб ты так много разговаривал, - сказала Пилар.  -
Может, от этого? - Она приподняла стакан.
   - Нет. - Эль Сордо покачал головой. - Это не от виски. Это оттого, что  у
меня еще никогда не было о чем так много говорить.
   - Я оценил твою помощь  и  твою  верность  Республике,  -  сказал  Роберт
Джордан. - Я  оценил  трудность,  которую  создает  время,  назначенное  для
взрыва.
   - Не будем говорить об этом, - сказал Эль Сордо. -  Мы  здесь  для  того,
чтобы сделать все, что можно. Но это нелегко.
   - А на бумаге все очень просто, - усмехнулся Роберт Джордан. - На  бумаге
взрыв моста  производится  в  момент  начала  наступления,  для  того  чтобы
отрезать дорогу за мостом. Очень просто.
   - Пусть бы они нам дали что-нибудь сделать на бумаге, - сказал Глухой.  -
И подумать и выполнить - все на бумаге.
   - Бумага все терпит, - вспомнил Роберт Джордан поговорку.
   - И на многое годится, - сказала Пилар. - Es muy util (1).  Хотела  бы  я
употребить твой приказ для этой надобности.
   - Я и сам хотел бы,  -  сказал  Роберт  Джордан.  -  Но  так  никогда  не
выиграешь войну.  ---------------------------------------(1)  Очень  полезна
(ис.).
   - Да, - сказала женщина. - Пожалуй, это верно. А знаешь, чего  бы  я  еще
хотела?
   - Уйти туда, где  Республика,  -  сказал  Глухой.  Он  повернулся  к  ней
здоровым ухом, когда она заговорила. - Ya  iras,  mujer  (1).  Вот  выиграем
войну, и тогда везде будет Республика.
   - Ладно, - сказала Пилар, - А теперь, ради бога, давайте есть.
 
 
 
   Глава двенадцатая
 
   После обеда они вышли из лагеря Эль Сордо и стали спускаться  по  той  же
крутой тропинке. Эль Сордо проводил их до нижнего сторожевого поста.
   - Salud, - сказал он. - Вечером увидимся.
   - Salud, camarada, - ответил Роберт Джордан, и все трое пошли по тропинке
дальше, а Глухой стоял и смотрел им вслед.
   Мария оглянулась и помахала ему, и Эль Сордо ответил ей  тем  принятым  у
испанцев коротким движением руки вверх, которое выглядит так, будто  человек
отмахивается от чего-то, и меньше всего на свете похоже на  приветствие.  За
столом он сидел в той же овчинной куртке, даже не расстегнув ее, и все время
был подчеркнуто вежлив, заботливо поворачивал голову, чтобы  лучше  слышать,
и, снова перейдя на кургузый язык, расспрашивал Роберта Джордана о положении
в Республике; но было ясно, что он хочет поскорее отделаться от них.
   Когда они уходили, Пилар спросила:
   - Ну, так как же, Сантьяго?
   - Никак, женщина, - сказал Глухой. - Все в порядке. Я буду думать.
   - Я тоже, - сказала тогда Пилар, и во все время спуска по крутой тропинке
между соснами, по которой  спускаться  было  легко  и  приятно,  не  то  что
подниматься, она не вымолвила ни слова.
   Роберт Джордан и Мария тоже молчали, и  так  они  быстро  дошли  до  того
места, откуда начинался последний крутой подъем в гору и тропинка уходила  в
густую  чащу,  чтобы  прорезать  ее  насквозь  и  выйти   на   горный   луг.
---------------------------------------(1) Ты уйдешь, женщина (исп.).
   День клонился к вечеру, но майское солнце  уже  сильно  припекало,  и  на
половине подъема женщина вдруг остановилась. Роберт Джордан тоже остановился
и, оглянувшись назад, увидел капли  пота,  выступившие  у  нее  на  лбу.  Ее
смуглое лицо как будто побледнело, кожа приняла желтоватый  оттенок,  и  под
глазами обозначились темные круги.
   - Отдохнем немного, - сказал он. - Мы идем слишком быстро.
   - Нет, - сказала она. - Пошли дальше.
   - Отдохни, Пилар, - сказала Мария. - У тебя измученный вид.
   - Замолчи, - сказала женщина. - Тебя не спрашивают.
   Она снова полезла в гору, но, когда они добрались до перевала, она дышала
тяжело, все лицо у нее взмокло, и его бледность теперь бросалась в глаза.
   - Сядь, посиди, Пилар, - сказала Мария.  -  Ну  прошу  тебя,  пожалуйста,
посиди.
   - Ладно, - сказала Пилар, и они уселись втроем под  сосной,  лицом  туда,
где за лугом темнела вся гряда Сьерры и отдельные вершины как будто выпирали
из нее, сверкая снегом в лучах предвечернего солнца.
   - Такая дрянь этот снег, а как красиво, - сказала  Пилар.  -  Один  обман
этот снег. - Она повернулась к Марии. - Не сердись,  что  я  тебя  выругала,
guapa. Сама не знаю, что на меня нашло сегодня. Характер скверный.
   - Я на твои слова не обращаю внимания, когда ты  злишься,  -  сказала  ей
Мария. - А злишься ты часто.
   - Нет, это не злость, это  хуже,  -  сказала  Пилар,  глядя  на  снеговые
вершины.
   - Тебе нездоровится, - сказала Мария.
   - И не это, - сказала женщина. - Иди сюда, guapa, положи голову ко мне на
колени.
   Мария придвинулась к ней поближе, вытянула  руки,  сложила  их  так,  как
складывают, когда спят без подушки, и улеглась  на  них  головой.  Лицо  она
повернула к Пилар и улыбнулась ей, но женщина все смотрела на луг, на  горы.
Не глядя, она  погладила  голову  девушки,  потом  повела  толстым  коротким
пальцем во ее лбу, вокруг уха и вниз вдоль кромки волос на шее.
   - Сейчас я тебе ее отдам, Ingles, - сказала она.
   Роберт Джордан сидел позади нее.
   - Не надо так говорить, -- сказала Мария.
   - Да, пусть берет тебя, - сказала Пилар, не глядя на них обоих. - Ты  мне
никогда не была нужна. Но я ревную.
   - Пилар, - сказала Мария. - Не говори так.
   - Пусть берет тебя, - сказала Пилар и обвела пальцем вокруг мочки ее уха.
- Но я очень ревную.
   - Но, Пилар, - сказала Мария. - Ты ведь сама говорила мне, что  у  нас  с
тобой ничего такого нет.
   - Что-нибудь  такое  всегда  есть,  -  сказала  женщина.  -  Всегда  есть
что-нибудь такое, чего не долито быть. Но у меня нет. Правда,  нет.  Я  тебе
желаю счастья, вот и все.
   Мария промолчала, лежа все в той же позе и стараясь держать  голову  так,
чтобы Пилар не было тяжело.
   - Слушай, guapa, - сказала Пилар и стала рассеянно обводить пальцами овал
ее лица. - Слушай, guapa, я тебя  люблю,  но  пусть  он  берет  тебя.  Я  не
tortillera (1), я женщина, созданная для мужчин. Это правда. Но мне  приятно
так вот, при солнечном свете, говорить, что я тебя люблю.
   - Я тебя тоже люблю.
   - Que va. Не болтай глупостей. Ты даже не понимаешь, о чем я говорю.
   - Я понимаю.
   - Que va, что ты понимаешь! Ты пара этому  Ingles.  Это  сразу  видно,  и
пусть так и будет. И я на это согласна. На что другое я бы не согласилась. Я
глупостями не занимаюсь. Я просто говорю тебе то, что есть. Немного найдется
людей, а особенно женщин, которые будут говорить тебе то, что есть. Я ревную
и так говорю, и так оно и есть, и так я и говорю.
   - Перестань, - сказала Мария. - Перестань, Пилар.
   - Por que (2) перестань? - сказала женщина, по-прежнему не глядя  на  них
обоих. - Не перестану, пока мне не захочется перестать. Ну,  -  она  наконец
взглянула на девушку, - вот  теперь  мне  захотелось.  И  я  уже  перестала,
понятно?
   - Пилар, - сказала Мария. - Не надо так говорить.
   - Ты очень славный маленький зайчонок, - сказала Пилар. - А теперь  убери
свою    голову,    потому    что    блажь     у     меня     уже     прошла.
---------------------------------------(1) Лесбиянка (ис.).
   (2) Почему? (ис.)
   - Это вовсе по блажь, - сказала Мария.  -  А  моей  голове  очень  удобно
здесь,
   - Нет. Вставай, - сказала Пилар и, подложив свои большие руки под  голову
девушки, приподняла ее. - Ну, а  ты  что,  Ingles?  -  спросила  она  и,  не
выпуская головы девушки из рук, посмотрела на  дальние  горы.  -  Тебе  что,
кошка язык отъела?
   - Не кошка, - ответил ей Роберт Джордан.
   - А какой же зверь тебе его отъел?  -  Она  опустила  голову  девушки  на
землю.
   - Не зверь, - сказал Роберт Джордан.
   - Сам, значит, проглотил?
   - Должно быть, - сказал Роберт Джордан.
   - Ну и как, вкусно было? - Пилар с усмешкой повернулась к нему.
   - Не очень.
   - Я так и думала, - сказала Пилар. - Так я и думала.  А  теперь  я  отдам
тебе твоего зайчонка. Я и не собиралась отнимать у тебя твоего зайчонка. Это
хорошее прозвище, подходит к ней. Я утром слышала, как ты ее называл так.
   Роберт Джордан почувствовал, что краснеет.
   - Трудная ты женщина, - сказал он ей.
   - Нет, - сказала Пилар. - Но я такая простая - не сразу поймешь. А  тебя,
Ingles?
   - Вероятно, тоже. Хоть я и не слишком прост.
   -  Ты  мне  нравишься,  Ingles,  -  сказала  Пилар.   Потом   улыбнулась,
наклонилась вперед, опять улыбнулась и покачала головой.  -  Вот  если  б  я
могла отнять у тебя зайчонка или тебя отнять у зайчонка.
   - Ничего бы не вышло.
   - Знаю, - сказала Пилар и снова улыбнулась. - Да я бы и не захотела. А  в
молодые годы - отняла бы.
   - Это я верю.
   - Веришь?
   - Конечно, - сказал Роберт Джордан. - Но к чему весь этот разговор?
   - Это гак на тебя не похоже, - сказала Мария.
   - Я сама на себя не похожа сегодня, - сказала Пилар. - Совсем не  похожа.
От твоего моста у меня голова разболелась, Ingles.
   - Что ж, можно назвать его Мост головной боли, - сказал Роберт Джордан. -
Но он у меня полетит в теснину, как сломанная птичья клетка.
   - Вот это хорошо, - сказала Пилар. - Ты еще так поговори.
   - Он у меня разломится пополам, как очищенный банан.
   -- Я бы сейчас съела банан, - сказала Пилар. - Ну,  еще,  Ingles.  Говори
еще.
   - Незачем, - сказал Роберт Джордан. - Идем в лагерь.
   - Твой мост, - сказала Пилар. - Не убежит он от тебя. Я ведь обещала, что
дам тебе побыть с ней вдвоем.
   - Нет. У меня еще много дела.
   - Это тоже дело и много времени не займет.
   - Замолчи, Пилар, - сказала Мария. - Как ты грубо говоришь.
   - А я грубая, - сказала Пилар. - Но я и очень деликатная  тоже.  Soy  muy
delicada. Я вас оставлю вдвоем. А про ревность это все пустой разговор. Меня
разозлил Хоакин, потому что по его глазам я увидела, какая я уродина. И я не
ревную. Я только завидую. Завидую, что тебе девятнадцать лет. Но эта зависть
пройдет. Тебе не всегда будет девятнадцать. Ну, я иду.
   Она встала и, подбоченившись одной рукой, взглянула на Роберта  Джордана,
который тоже встал. Мария сидела на земле под деревом, низко опустив голову.
   - Мы все идем, - сказал Роберт Джордан. -  Пора  возвращаться  в  лагерь,
впереди еще много дела.
   Пилар кивнула в сторону Марии. Та сидела с опущенной головой  и  молчала.
Пилар улыбнулась, едва заметно пожала плечами и спросила:
   - Ты дорогу знаешь?
   - Я знаю, - сказала Мария, не поднимая головы.
   - Pues me voy, - сказала Пилар. -  Тогда  я  пошла.  Мы  тебе  приготовим
что-нибудь вкусное на ужин, Ingles.
   Она повернулась и пошла через заросший вереском луг к ручью, который  вел
к лагерю.
   - Погоди, - окликнул ее Роберт Джордан. - Мы пойдем все вместе.
   Мария сидела и молчала.
   Пилар не оглянулась.
   - Que va, все вместе, - сказала она. - Увидимся в лагере.
   Роберт Джордан смотрел ей вслед.
   - С ней ничего не случится? - спросил  он  Марию.  -  У  нее  вид  совсем
больной.
   - Пусть идет, - сказала Мария, все еще не поднимая головы.
   - Не надо бы ее отпускать одну.
   - Пусть идет, - сказала Мария. - Пусть идет!
 
 
 
   Глава тринадцатая
 
   Они шли по заросшему вереском горному лугу, и Роберт Джордан  чувствовал,
как вереск цепляется за его ноги, чувствовал тяжесть револьвера, оттянувшего
ему пояс, и тепло солнечных лучей на лице, и холодок, пробегающий  по  спине
от ветра со снежных вершин, и руку девушки в своей руке, крепкую и  сильную,
с тонкими пальцами, которые он захватил своими. Оттого, что ее ладонь лежала
на его ладони, что их пальцы были сплетены, что ее  запястье  прижималось  к
его запястью, от этой близости ее ладони, и пальцев, и запястья  шло  в  его
руку что-то свежее, как первый порыв ветра, который рябит гладь застывшего в
штиле моря, что-то легкое, как прикосновение перышка к губам, как листок,  в
тихую погоду падающий  на  землю;  такое  легкое,  что  достаточно  было  бы
прикосновения пальцев, чтобы  его  почувствовать,  но  тесное  пожатие  руки
настолько усиливало, настолько углубляло  это  "что-то",  делало  его  таким
острым, таким мучительным, таким сильным, что оно словно  током  пронизывало
его и отдавалось во всем теле щемящей тоской желания. Солнце отсвечивало  на
ее волосах цвета спелой пшеницы, на золотисто-смуглом нежном лице, на изгибе
шеи, и он запрокинул  ей  голову,  притянул  ее  к  себе  и  поцеловал.  Она
задрожала от его  поцелуя,  и  он  крепко  прижал  к  себе  все  ее  тело  и
почувствовал ее маленькие груди, почувствовал их сквозь ткань двух  рубашек,
и он поднял руку, и  расстегнул  пуговицы  на  ее  рубашке,  и  нагнулся,  и
поцеловал ее, а она стояла дрожа, откинув голову назад. Потом ее  подбородок
коснулся его головы, и тотчас же он  почувствовал,  что  она  обхватила  его
голову и прижала к себе. Он выпрямился и обнял ее обеими руками так  крепко,
что она отделилась от земли, и, чувствуя, как она дрожит,  он  поцеловал  ее
шею и потом опустил ее на землю и сказал:
   - Мария, о моя Мария.
   Потом он сказал;
   - Куда нам пойти?
   Она ничего не ответила, только ее пальцы скользнули ему за  ворот,  и  он
почувствовал, как она расстегивает пуговицы его рубашки, и она сказала:
   - Ты тоже. Я тебя тоже хочу поцеловать.
   - Не надо, зайчонок.
   - Нет, надо. Что ты, то и я.
   - Нет. Так не бывает.
   - Ну и пусть. И пусть. Пусть.
   Потом был запах примятого вереска, и колкие  изломы  стеблей  у  нее  под
головой, и яркие солнечные блики на ее сомкнутых веках, и  казалось,  он  на
всю жизнь запомнит изгиб ее шеи,  когда  она  лежала,  запрокинув  голову  в
вереск, и ее чуть-чуть шевелившиеся губы, и дрожание ресниц на веках, плотно
сомкнутых, чтобы не видеть солнца и ничего не видеть, и мир  для  нее  тогда
был красный, оранжевый,  золотисто-желтый  от  солнца,  проникавшего  сквозь
сомкнутые веки, и такого же цвета было все - полнота, обладание, радость,  -
все такого же цвета, все в такой же яркой слепоте. А для него  был  путь  во
мраке, который вел никуда, и только никуда, и опять никуда, и и еще, и  еще,
и снова никуда, локти вдавлены в землю,  и  опять  никуда,  и  беспредельно,
безвыходно,  вечно  никуда,  и  уже  больше  нет  сил,  и  снова  никуда,  и
нестерпимо, и еще, и еще, и еще, и снова никуда, и вдруг  в  неожиданном,  в
жгучем, в последнем весь мрак разлетелся и время застыло, и только они  двое
существовали  в  неподвижном  остановившемся  времени,  и  земля  под