йчас
месяц, важно, какая луна, - сказал солдат,  занимавшийся  стряпней.  -  Вот,
например, сейчас майская луна только началась. А по календарю скоро июнь.
   - Почему же тогда времена года остаются всегда на своем месте? -  спросил
капрал. - Прямо голова лопается от этой чепухи!
   - Ты горожанин, - сказал солдат, занимавшийся стряпней.  -  Ты  из  Луго,
откуда тебе знать про море и про землю!
   - В городе народ больше знает, чем всякие analfabetos  (1),  которые  всю
жизнь торчат в море или на земле.
   -  В  эту  луну  появляются  первые  косяки  сардин,  -  сказал   солдат,
занимавшийся стряпней. - В эту луну снастят  лодки,  а  скумбрия  уходит  на
север.
   - Почему же тебя не взяли во флот, если ты из Нойи? - спросил капрал.
   - Потому что по спискам я значусь не в  Нойе,  а  в  Негрейре,  по  месту
рождения. А из Негрейры, которая стоит на реке Тамбре, берут в армию.
   - Тем хуже для вас, - сказал капрал.
   - А ты не думай, что во флоте так уж безопасно, - сказал солдат, сидевший
на койке. - Даже если не попадешь в морской бой, то  в  береговой  охране  в
зимние месяцы тоже всякое бывает.
   - Хуже армии ничего нет, - сказал капрал.
   - Эх ты, а еще капрал, - сказал солдат, занимавшийся  стряпней.  -  Разве
можно так говорить?
   - Да нет, - сказал капрал, - я про то, где всего опасней.  Про  бомбежки,
атаки, про окопную жизнь.
   - Здесь ничего такого нет, - сказал солдат, сидевший на койке.
   - Да, милостью божией, - сказал капрал. - Но кто знает,  может,  нас  это
еще  не  минует.  Не  век  же  нам   будет   так   вольготно,   как   здесь.
---------------------------------------(1) Неграмотные (исп.).
   - А как ты думаешь, скоро нас отсюда откомандируют?
   - Не знаю, - сказал капрал. - Хорошо бы здесь отсиживаться всю войну.
   - По шесть  часов  на  посту  -  это  слишком  долго,  -  сказал  солдат,
занимавшийся стряпней.
   - Пока метель не кончится, будем  сменяться  через  каждые  три  часа,  -
сказал капрал. - Это можно.
   - А почему сегодня столько проехало  штабных  машин?  -  спросил  солдат,
сидевший на койке. - Не нравятся мне эти штабные машины.
   - Мне тоже, - сказал капрал. - Такие штуки - плохой признак.
   - И самолеты, - сказал солдат, занимавшийся  стряпней.  -  Самолеты  тоже
плохой признак.
   - Ну, авиация у нас мощная, - сказал капрал. - У  красных  такой  авиации
нет. На сегодняшние самолеты прямо сердце радовалось.
   - Мне приходилось видеть красные самолеты в бою, и это тоже не  шутка,  -
сказал солдат, сидевший на койке. - Мне приходилось видеть  их  двухмоторные
бомбардировщики в бою, и это страшное дело.
   - Но все-таки у них не такая мощная авиация, как у нас, - сказал  капрал.
- Наша авиация непобедима.
   Так они говорили, пока Ансельмо, стоя у дерева, поглядывал сквозь снег на
дорогу и на огонь в окне лесопилки.
   Хорошо, если бы мне не пришлось убивать, думал Ансельмо.  Наверно,  после
войны наложат тяжелую кару за все эти убийства. Если у нас не будет  религии
после войны, тогда, наверно, придумают  какое-нибудь  гражданское  покаяние,
чтобы все могли очиститься от стольких убийств, а если нет, тогда у  нас  не
будет хорошей, доброй основы для жизни. Убивать нужно, я знаю,  но  человеку
нехорошо это делать, и, наверно, когда все это кончится и мы выиграем войну,
на всех наложат какое-нибудь покаяние, чтобы мы все могли очиститься.
   Ансельмо был очень  добрый  человек,  и  когда  ему  приходилось  подолгу
оставаться наедине с самим собой, а он почти все время бывал один,  подобные
мысли об убийство не покидали его.
   Любопытно, как думает Ingles на самом-то деле. Он  сказал,  что  ему  это
нетрудно, а ведь он,  кажется,  отзывчивый,  мягкий.  Может  быть,  те,  кто
помоложе, смотрят на это проще. Может  быть,  иностранцы  и  люди  не  нашей
религии по-другому относятся к этому. Но, по-моему, в конце концов  убийства
ожесточают человека, и если даже без этого нельзя  обойтись,  то  все  равно
убивать - большой грех, и когда-нибудь нам  придется  приложить  много  сил,
чтобы искупить его.
   Было уже совсем темно, и он снова посмотрел через дорогу на огонь в  окне
лесопилки и стал размахивать руками,  стараясь  согреться.  Вот  теперь  уже
можно идти в лагерь, подумал он, и все-таки что-то удерживало  его  у  этого
дерева над дорогой. Снег пошел сильнее, и  Ансельмо  подумал:  эх,  если  бы
взорвать этот мост сегодня ночью. В такую ночь ничего бы не стоило захватить
оба поста и взорвать мост, и дело с концом. В такую ночь можно сделать  все,
что угодно.
   Потом он прислонился к дереву и легонько потопал  ногами,  уже  не  думая
больше  о  мосте.  Наступление  темноты  всегда  вызывало  у  него   чувство
одиночества, а сегодня ему было так одиноко, что  он  даже  ощущая  какую-то
пустоту внутри, как от голода.  В  прежнее  время  от  одиночества  помогали
молитвы, и  часто  бывало  так,  что,  вернувшись  с  охоты,  он  бессчетное
количество раз повторял какую-нибудь одну молитву, и  от  этого  становилось
легче. Но с тех пор,  как  началась  война,  он  не  молился  ни  разу.  Ему
недоставало молитвы, но он считал, что  молиться  теперь  будет  нечестно  и
лицемерно, и он не хотел  испрашивать  себе  каких-нибудь  особых  благ  или
милостей в отличие от остальных людей.
   Пусть я одинок, думал он. Но так же одиноки все солдаты, и все солдатские
жены, и все те, кто потерял родных или близких. Жены у меня нет, но  я  рад,
что она умерла до войны. Она бы не поняла ее. И детей у меня нет  и  никогда
не будет. Я и днем чувствую себя одиноким, если я ничем не занят, по  больше
всего мне бывает одиноко, когда наступает темнота.  И  все-таки  есть  одно,
чего у меня никто не отнимет, ни люди, ни  бог,  -  это  то,  что  я  хорошо
потрудился для Республики. Я много труда  положил  для  того,  чтобы  потом,
когда кончится война, все мы зажили лучшей жизнью. Я отдавал все  свои  силы
войне с самого ее начала, и я не сделал ничего  такого,  чего  следовало  бы
стыдиться.
   Только об одном я жалею - что приходится убивать. Но ведь будет же у  нас
возможность искупить этот грех, потому что его приняли на душу многие  люди,
и, значит, надо придумать справедливую кару для всех. Мне бы очень  хотелось
поговорить об этом с Jngles, но он молод и, наверно, не поймет меня. Он  уже
заводил об этом разговор. Или я сам его заводил? Ingles, должно быть,  много
убивал, но не похоже, чтобы ему это было по душе. В тех, кто охотно идет  на
убийство, всегда чувствуешь что-то мерзкое.
   Все-таки убивать - большой грех, думал он. Потому что это есть то  самое,
чего мы не имеем права делать, хоть это и необходимо. Но в  Испании  убивают
слишком легко, и не всегда в этом есть необходимость, а сколько  у  нас  под
горячую  руку  совершается  несправедливого,  такого,  чего  потом  уже   не
исправишь. Хорошо бы отделаться от таких  мыслей,  подумал  он.  Хорошо  бы,
назначили какое-нибудь искупление за это  и  чтобы  его  можно  было  начать
сейчас же, потому что это то  единственное,  о  чем  мне  тяжело  вспоминать
наедине о самим собой. Все остальное людям прощается, или они искупают  свои
грехи добром или какими-нибудь достойными делами. Но убийство, должно  быть,
очень большой грех, и мне бы хотелось, чтобы все это  было  как-то  улажено.
Может, потом назначат дни, когда надо будет  работать  на  государство,  или
придумают еще что-нибудь, чтобы люди могли снять с себя этот грех. Например,
платить, как мы раньше платили церкви, подумал он и улыбнулся. Церковь умела
управляться с грехами. Эта мысль понравилась ему, и он улыбался  в  темноте,
когда подошел Роберт Джордан. Он подошел совсем тихо, и старик  увидел  его,
когда он уже стоял у дерева.
   - Hola, viejo, - шепотом сказал Роберт Джордан и хлопнул его по плечу.  -
Ну как, старик?
   - Очень холодно, - сказал Ансельмо.
   Фернандо остановился чуть поодаль от них, повернувшись спиной к  ветру  и
снегу.
   - Пошли, - все так же шепотом сказал Роберт Джордан. -  Пошли  в  лагерь,
там обогреешься. Просто преступление,  что  тебя  здесь  продержали  столько
времени.
   - Вон свет, это у них, - показал Ансельмо.
   - А где часовой?
   - Его отсюда не видно. Он за поворотом.
   - Ну и черт с ними, - сказал Роберт  Джордан.  -  Расскажешь  все,  когда
будем в лагере. Пошли, пошли.
   - Подожди, я тебе покажу, - сказал Ансельмо.
   - Утром все посмотрим, - сказал Роберт Джордан. - Вот, возьми, выпей.
   Он протянул старику свою  флягу.  Ансельмо  запрокинул  голову  и  сделал
глоток.
   - Ух ты! - сказал он и вытер губы рукой. - Как огонь.
   - Ну, - сказал в темноте Роберт Джордан, - пошли.
   Стало уже так темно, что  кругом  ничего  не  было  видно,  кроме  быстро
мчавшихся снежных  хлопьев  и  неподвижной  черноты  сосен.  Фернандо  стоял
немного выше по склону. Полюбуйтесь на этот манекен, подумал Роберт Джордан.
Пожалуй, его тоже надо угостить.
   - Эй, Фернандо, - сказал он, подходя к нему. - Хочешь выпить?
   - Нет, - сказал Фернандо. - Спасибо.
   Это тебе спасибо, подумал Роберт Джордан. Какое счастье, что манекены  не
потребляют спиртного. У меня совсем немного осталось. Как же  я  рад  видеть
этого старика, подумал Роберт Джордан. Он посмотрел на Ансельмо, шагая рядом
с ним вверх по склону, и опять хлопнул его по спине.
   - Я рад тебя видеть, viejo, - сказал он ему. - Когда я не в  духе,  стоит
мне только посмотреть на тебя, и сразу легче делается. Ну, пойдем, пойдем.
   Они поднимались в гору сквозь метель.
   - Возвращение в чертоги Пабло, - сказал Роберт Джордан.  По-испански  это
прозвучало великолепно.
   - El Palacio del Miedo, - сказал Ансельмо. - Чертоги Страха.
   - Чертоги Бессилия, - подхватил Роберт Джордан.
   - Какого бессилия? - спросил Фернандо.
   - Это я так, - сказал Роберт Джордан. - Того самого.
   - А почему? - спросил Фернандо.
   - Кто его знает, - сказал Роберт Джордан. - В двух словах не  расскажешь.
Спроси Пилар. - Он обнял Ансельмо за плечи, притянул его  к  себе  и  крепко
встряхнул. - Знаешь что?  -  сказал  он.  -  Я  рад  тебя  видеть.  Ты  даже
представить себе не можешь, что это значит - в этой стране найти человека на
том же самом месте, где его оставил. - Вот какое  он  чувствовал  доверие  и
близость к нему, если решился сказать хоть слово против страны.
   - Мне тоже приятно тебя видеть, - сказал Ансельмо. - Но я  уже  собирался
уходить.
   - Черта с два! - радостно сказал Роберт Джордан. - Ты  замерз  бы,  а  не
ушел.
   - Ну как там, наверху? - спросил Ансельмо.
   - Замечательно, - сказал Роберт Джордан. - Все совершенно замечательно.
   Он радовался той внезапной радостью, которая так редко выпадает  на  долю
человека, которому  приходится  командовать  в  революционной  армии;  такая
радость вспыхивает, когда видишь,  что  хотя  бы  один  твой  флат  держится
крепко. Если бы оба фланга держались крепко, это было бы уж слишком, подумал
он. Не знаю, кто бы мог вынести такое. А если разобраться в том,  что  такое
фланг, любой фланг, то можно свести его к  одному  человеку.  Да,  к  одному
человеку. Не такая аксиома была ему нужна. Но этот человек -  надежен.  Один
падежный человек. Ты будешь моим левым флангом, когда  начнется  бой,  думал
он. Говорить тебе об  этом  сейчас,  пожалуй,  не  стоит.  Бой  будет  очень
короткий, думал он. Но и очень славный бой. Ну что ж,  мне  всегда  хотелось
самостоятельно провести хоть один бой. Я всегда находил  погрешности  в  тех
боях, где командовали другие, начиная с  Азенкура  и  до  наших  дней.  Свой
собственный бой надо провести  как  следует.  Это  будет  бой  короткий,  но
безупречный. Если все  сложится  так,  как  оно  должно  сложиться  по  моим
расчетам, то этот бой будет действительно безупречен.
   - Нет, правда, - сказал он Ансельмо. - Я ужасно рад тебя видеть.
   - И я рад видеть тебя, - сказал старик.
   Сейчас, когда они взбирались по склону в темноте, и ветер дул им в спину,
и их заносило снегом, Ансельмо уже не чувствовал себя одиноким. Он  перестал
чувствовать свое одиночество с той минуты, как Ingles хлопнул его по  плечу.
Ingles был веселый, довольный, они шутили друг с другом.
   Ingles сказал, что все идет хорошо и тревожиться но о чем. Глоток абсента
согрел Ансельмо, и ноги у него тоже начали согреваться от ходьбы.
   - На дороге ничего особенного, - сказал он.
   - Ладно, - ответил ому Ingles. - Покажешь мне, когда придем.
   Ансельмо шел радостный, и ему  было  очень  приятно  думать,  что  он  не
покинул своего наблюдательного поста.
   Если бы он вернулся в лагерь, ничего бы плохого в этом не было.  Это  был
бы  вполне  разумный   и   правильный   поступок,   принимая   во   внимание
обстоятельства, думал Роберт Джордан. Но он остался, выполняя приказ,  думал
Роберт Джордан. Выстоять на  посту  в  такую  снежную  бурю.  Это  о  многом
говорит. Недаром по-немецки буря и атака называются одним и тем же словом  -
"Sturm". Я бы, конечно, мог подобрать еще одного-двоих, которые остались  бы
на посту. Конечно, мог бы. Интересно, остался бы Фернандо? Вполне  вероятно.
В конце концов, он сам вызвался проводить меня сюда. Ты думаешь, он  остался
бы? А как бы это было хорошо! Упорства у пего хватит. Надо  будет  прощупать
его, Интересно знать, о чем сейчас думает этот манекен.
   - О чем ты думаешь, Фернандо? - спросил Роберт Джордан.
   - А почему ты спрашиваешь?
   - Из любопытства, - сказал Роберт Джордан, - Я очень любопытный.
   - Я думаю об ужине, - сказал Фернандо.
   - Любишь поесть?
   - Да. Очень.
   - А как ты находишь - Пилар стряпает вкусно?
   - Так себе, - ответил Фернандо.
   Прямо второй Кулидж, подумал Роберт Джордан. А все-таки мне кажется,  что
он бы остался.
   Они медленно взбирались по склону сквозь метель.
 
 
 
   Глава шестнадцатая
 
   - Эль Сордо был здесь, - сказала Пилар Роберту Джордану.
   Они вошли с холода в дымное тепло  пещеры,  и  женщина  кивком  подозвала
Роберта Джордана к себе.
   - Он пошел насчет лошадей,
   - Хорошо. А мне он ничего не просил передать?
   - Вот только то, что пойдет насчет лошадей.
   - А как дела у нас?
   - No se (1), - сказала она. - Полюбуйся на него.
   Роберт Джордан увидел Пабло сразу, как только вошел, и Пабло  ухмыльнулся
ему. Сейчас  Роберт  Джордан  ---------------------------------------(1)  Не
знаю (исп.). опять посмотрел на Пабло, сидевшего  за  столом,  и  с  улыбкой
помахал ему рукой.
   - Ingles! - крикнул Пабло. - А снег-то все еще идет, Ingles.
   Роберт Джордан кивнул.
   - Сними сандалии, я их посушу, - сказала Мария. - Повешу вот  тут,  перед
очагом.
   - Смотри не сожги, - сказал ей  Роберт  Джордан.  -  Я  босиком  не  хочу
расхаживать. В чем дело? - повернулся  он  к  Пилар.  -  Что  это  у  вас  -
собрание? А разве часовых не выставили?
   - В такую метель? Que va!
   За столом, прислонясь к стене, сидели шестеро мужчин. Ансельмо и Фернандо
все еще стряхивали снег с курток и штанов и постукивали  ногами  о  стену  у
входа в пещеру.
   - Сними куртку, - сказала Мария. - А то снег растает, и она намокнет.
   Роберт Джордан стащил с себя куртку, стряхнул  снег  с  брюк  и  развязал
шнурки своих альпаргат.
   - Намочишь тут все кругом, - сказала Пилар.
   - Ты же сама меня позвала.
   - Ну и что же? Вернись ко входу и стряхни снег там.
   - Прошу прощения, - сказал Роберт Джордан,  становясь  босыми  ногами  на
земляной пол. - Разыщи-ка мне носки, Мария.
   - Господин и повелитель, - сказала Пилар и сунула полено в огонь.
   - Hay que aprovechar el tiempo, -  ответил  ей  Роберт  Джордан.  -  Надо
пользоваться тем временем, которое еще есть.
   - Тут заперто, - сказала Мария.
   - Возьми ключ. - И он бросил ключ Марии.
   - К этому замку не подходит.
   - Не в этом мешке, в другом. Они там наверху, сбоку.
   Девушка вынула носки, затянула завязки у рюкзака, заперла замок и  подала
Роберту Джордану носки вместо с ключом.
   - Садись, надень носки и разотри ноги как следует, - сказала она.
   Роберт Джордан усмехнулся, глядя на нее.
   - Может, ты мне их волосами осушишь? - спросил он специально для Пилар.
   - Вот свинья, - сказала Пилар.  -  Сначала  корчил  из  себя  властелина,
теперь на место самого бывшего  господа  бога  метит.  Стукни  его  поленом,
Мария.
   - Не надо, - сказал ей Роберт Джордан. - Я шучу, потому что я доволен.
   - Ты доволен?
   - Да, - сказал он. - По-моему, все идет прекрасно.
   - Роберто, - сказала Мария. - Садись вот сюда, посуши ноги, а я дам  тебе
чего-нибудь выпить, чтобы ты согрелся.
   - Можно подумать, что до него  никому  не  случалось  промочить  ноги,  -
сказала Пилар. - Что с неба ни разу ни одной снежинки не упало.
   Мария принесла овчину и бросила ее на земляной пол.
   - Вот, -  сказала  она.  -  Подложи  себе  под  ноги,  пока  сандалии  не
просохнут.
   Овчина была недавно высушенная и недубленая, и, когда Роберт Джордан стал
на нее, она захрустела, как пергамент.
   Очаг дымил, и Пилар крикнула Марии:
   - Раздуй огонь, дрянная девчонка. Что тут, коптильня, что ли?
   - Сама раздуй, - сказала Мария. -  Я  ищу  бутылку,  которую  принес  Эль
Сордо.
   - Вон она, за мешками, - сказала Пилар. - Что ты с ним нянчишься,  как  с
грудным младенцем?
   - Вовсе нет, - сказала Мария. - Не как с младенцем,  а  как  с  мужчиной,
который озяб и промок. И который пришел к себе  домой.  Вот,  нашла.  -  Она
протянула бутылку Роберту Джордану. - Это то, что  ты  пил  днем.  Из  такой
бутылки  можно  сделать  хорошую  лампу.  Когда  мы  опять  будем  жить  при
электричестве, какая из нее лампа получится! - Она с восхищением  посмотрела
на плоскую бутылку. - Это как пьют, Роберто?
   - Разве я не Ingles? - сказал ей Роберт Джордан.
   - На людях я называю тебя Роберто, - тихо сказала она и покраснела. - Как
ты будешь пить, Роберто?
   - Роберто, - хриплым голосом проговорил Пабло и мотнул головой в  сторону
Роберта Джордана. - Как ты будешь пить, дон Роберто?
   - А ты хочешь? - спросил Роберт Джордан.
   Пабло покачал головой.
   - Я напиваюсь вином, - с достоинством ответил он.
   - Ну и ступай к своему Бахусу, - сказал по-испански Роберт Джордан.
   - Первый раз про такого слышу, - с трудом выговорил  Пабло.  -  Здесь,  в
горах, такого нет.
   - Налей Ансельмо, - сказал Роберт Джордан Марии. - Вот кто  действительно
прозяб.
   Он надевал сухие носки, ощущая во рту чистый и чуть обжигающий вкус виски
с водой. Но это не то что абсент, это не обволакивает все внутри, думал  он.
Лучше абсента ничего нет.
   Кто бы мог представить себе, что здесь найдется виски, думал он. Но  если
уж  на  то  пошло,  так  единственное  место  во  всей  Испании,  где  можно
рассчитывать на виски, - это Ла-Гранха. Но каков Эль Сордо - мало  того  что
расстарался достать бутылку виски для гостя-динамитчика,  он  еще  не  забыл
захватить ее с собой и оставил здесь.  Это  у  них  не  простая  любезность!
Любезность - это выставить бутылку и церемонно выпить с гостем. Так и сделал
бы француз  и  приберег  бы  оставшееся  для  другого  случая.  Но  проявить
неподдельное внимание к гостю, в своей предупредительности не только достать
то, что ему может быть приятно, но принести и оставить, в то время  как  сам
занят чем-то таким, что дает все основания думать лишь  о  самом  себе  и  о
своем деле, - на это способны только испанцы. Лучшие  из  них.  Не  забывают
захватить с собой виски - вот одна из тех особенностей, за которые ты любишь
этот народ. Не надо романтизировать их, подумал он. Испанцы  бывают  разные,
так же как и американцы. Но все-таки захватить с собой виски  -  это  просто
великолепно.
   - Ну как, нравится? - спросил он Ансельмо.
   Старик сидел у очага и улыбался, держа кружку своими большими руками.  Он
покачал головой.
   - Нет? - спросил его Роберт Джордан.
   - Девочка налила сюда воды, - сказал Ансельмо.
   - Роберто так пьет, - сказала Мария. - Ты  что,  какой-нибудь  особенный,
что тебе надо по-другому?