слыхал про это?
   - Так говорили в Ла-Гранхе?
   - Да, nombre. Я и забыл совсем. Но подобные толки часто ходят.
   - Откуда же они берутся?
   - Откуда? От разных людей. Зайдут два офицера в  кафе  в  Сеговии  или  в
Авиле, поговорят между собой, а официант услышит. Вот и пошел  слух.  Теперь
вот стали говорить, что будет наступление в наших местах.
   - Чье наступление - Республики или фашистов?
   - Республики. Если бы фашистов, тогда бы уж все  точно  знали.  Нет,  это
будет большое наступление! Кто говорит - даже два. Одно здесь, а  другое  за
Альто-дель-Леон, около Эскуриала. Ты про это ничего не слышал?
   - А еще что говорят?
   - Nada, nombre. Ничего. Ах да. Еще говорят, что республиканцы  собираются
взорвать мосты в горах, если будет наступление. Да ведь там везде охрана.
   - Ты что, шутишь? - сказал Роберт Джордан, потягивая кофе.
   - Нет, зачем же, - сказал Фернандо.
   - Этот никогда не шутит, - сказала женщина. - И жаль, что он не шутит.
   - Так, - сказал Роберт Джордан. -  Ну,  спасибо  за  новости.  Больше  ты
ничего не слышал?
   - Нет. Говорят, как всегда, будто скоро пошлют войска очистить эти  горы.
Будто даже они уж и выступили. Будто  их  послали  из  Вальядолида.  Но  это
всегда говорят. Не стоит и прислушиваться.
   - Слыхал? - сказала женщина, обращаясь к Пабло,  почти  злорадно.  -  Вот
тебе твои разговоры о безопасности.
   Пабло посмотрел на нее задумчиво и почесал подбородок.
   - А ты слыхала? - сказал он. - Вот тебе твои мосты.
   - Какие мосты? - весело спросил Фернандо.
   - Тупица, - сказала ему женщина. - Медный лоб. Tonto (1). Налей себе  еще
кофе и постарайся припомнить остальные новости.
   - Не злись, Пилар, - сказал Фернандо спокойно и весело. - Из-за слухов не
стоит тревожиться. Я сказал тебе и этому товарищу все, что мог вспомнить.
   - Ты верно ничего больше не помнишь? - спросил Роберт Джордан.
   - Верно, - с важностью отвечал Фернандо. - Хорошо еще, что  я  и  столько
запомнил, потому что, раз уж я знаю, что  все  это  пустые  слухи,  я  и  не
стараюсь обращать на них внимание.
   - Значит, там еще что-то говорили?
   - Да, очень возможно. Только я не обращал внимания. Вот уж год, как  все,
о чем ни говорят, - пустые слухи.
   Роберт Джордан услышал, как стоявшая позади него Мария прыснула со смеху.
   - Расскажи нам еще про какие-нибудь слухи, Фернандито, - сказала  она,  и
плечи у нее опять затряслись.
   - Даже если бы вспомнил, и то не стал бы рассказывать, - сказал Фернандо.
- Не к лицу человеку обращать внимание на слухи.
   - И вот такие будут спасать Республику! - сказала женщина.
   - Нет, ты ее спасешь, взрывая мосты, - ответил ей Пабло.
   - Идите, - сказал Роберт Джордан Рафаэлю и Ансельмо. - Если вы уже поели.
   - Мы идем, - сказал старик, и они оба встали.
   Чья-то рука легла Роберту Джордану на плечо. Это была Мария.
   - Ешь, - сказала она, не снимая руки. - Ешь побольше, чтобы твой  желудок
легче переваривал слухи.
   - От этих слухов у меня аппетит пропал.
   - Нет. Так не должно быть. Поешь, пока не дошли до нас новые слухи. - Она
поставила перед ним миску.
   - Не подшучивай надо мной, - сказал Фернандо. - Я ведь тебе друг, Мария.
   - Я над тобой не подшучиваю, Фернандо. Это я с ним шучу, чтоб он ел, а то
останется голодным.
   - Нам всем есть пора, - сказал Фернандо. - Пилар,  что  такое  случилось,
что нам не подают? ---------------------------------------(1) Дурень (ис.).
   - Ничего, друг, - сказала жена Пабло и  положила  ему  в  миску  тушеного
мяса. - Ешь. Хоть это ты умеешь. Ешь, ешь!
   - Очень вкусное мясо, Пилар, - сказал Фернандо, не теряя своей важности.
   - Спасибо, - сказала женщина. - Спасибо и еще раз спасибо.
   - Ты злишься на меня? - спросил Фернандо.
   - Нет. Ешь. Почему ты не ешь?
   - Я ем, - сказал Фернандо. - Спасибо.
   Роберт  Джордан  увидел,  что  у  Марии  опять  затряслись  плечи  и  она
отвернулась в сторону. Фернандо ел методично, с лица его не сходило важное и
горделивое выражение; этой важности не  нарушал  даже  вид  огромной  ложки,
которой он орудовал, и струйки соуса, бежавшие по его подбородку.
   - Так тебе нравится мясо? - спросила его жена Пабло.
   - Да, Пилар, - сказал он с полным ртом. - Оно такое, как всегда.
   Рука Марии легла на локоть Роберта Джордана, и он почувствовал, что у нее
даже пальцы дрожат от удовольствия.
   - Верно, потому оно тебе и правится? - спросила у Фернандо женщина. - Да,
- продолжала она. - Ну конечно. Мясо, как всегда, como  siempre.  На  севере
дела плохи, как всегда. Наступление  готовится,  как  всегда.  Солдаты  идут
гнать нас отсюда, как всегда. Тебя бы  памятником  поставить  на  площади  и
написать: как всегда.
   - Да ведь это же только слухи, Пилар.
   - Испания, - с горечью сказала жена Пабло. Потом  повернулась  к  Роберту
Джордану: - Есть такие люди в другой какой-нибудь стране?
   - Нет другой такой страны, как Испания, - вежливо сказал Роберт Джордан.
   - Ты прав, - сказал Фернандо. - Во всем свете нет другой такой страны.
   - А ты бывал в других странах? - спросила его женщина.
   - Нет, - сказал Фернандо. - Не бывал и не хочу.
   - Слыхал? - сказала женщина Роберту Джордану.
   - Фернандито, - сказала Мария, - расскажи нам, как ты ездил в Валенсию.
   - Не понравилась мне Валенсия.
   - Почему? - спросила Мария и  опять  сжала  локоть  Роберта  Джордана.  -
Почему же она тебе не поправилась?
   - Люди там невоспитанные и говорят так,  что  их  не  поймешь.  Только  и
знают, что орут друг другу: che? (1)
   - А они тебя понимали? - спросила Мария.
   - Понимали, только притворялись, что не понимают, - сказал Фернандо.
   - Что же ты там делал, в Валенсии?
   - А я сразу и уехал, даже моря не посмотрел, - сказал  Фернандо.  -  Люди
мне там не понравились.
   - Вон с моих глаз, ты, старая дева, - сказала ему жена Пабло. - Вон, а то
меня сейчас стошнит от тебя. В Валенсии я провела самые прекрасные дни  моей
жизни. Vamos (2), Валенсия! Не говорите мне о Валенсии.
   - А что ты там делала? - спросила Мария.
   Жена Пабло уселась за стол и поставила перед собой кружку  кофе,  хлеб  и
миску с мясом.
   - Que?(3) Ты спроси, что мы там делали. Я ездила туда с  Финито,  у  него
был контракт на три боя во время  ярмарки.  В  жизни  я  не  видела  столько
народу. В жизни  не  видела  таких  переполненных  кафе.  Часами  надо  было
дожидаться столика, а в трамвай и вовсе не  сядешь.  День  и  ночь  там  все
кипело ключом, в Валенсии.
   - А что же ты там делала? - спросила Мария.
   - Мало ли что, - сказала женщина. - Мы ходили на пляж, и лежали в воде, и
смотрели, как  быки  вытаскивают  из  моря  большие  парусные  лодки.  Быков
загоняют в море на большую глубину и там впрягают  в  лодки;  и  они  спешат
назад, на берег, сначала вплавь, а потом, как почуют  дно  под  ногами,  так
чуть не бегом бегут. Утро, и маленькие волны бьются о берег,  и  десять  пар
быков тянут из моря лодку под всеми парусами. Вот это и есть Валенсия.
   - Что же ты еще делала, когда не смотрела на быков?
   - Мы завтракали в павильонах на пляже. Пирожки с жареной и  мелкорубленой
рыбой, и перцем, красным и зеленым, и маленькими орешками, похожими на зерна
риса. Тесто нежное и рассыпчатое, а рыба так и тает во рту. Креветки  только
что из воды, политые лимонным соком. Розовые и сладкие  и  такие  крупные  -
раза четыре куснешь. Мы много их ели.  А  еще  мы  ели  paella  из  риса  со
---------------------------------------(1) Чего? (каталанск.)
   (2) Еще чего (исп.).
   (3) Что? (исп.) всякой морской мелочью - рачками, моллюсками,  ракушками,
маленькими угрями. Угрей мы еще ели отдельно, жаренных в масле, их  не  надо
было даже разжевывать. И пили мы при этом белое  вино,  холодное,  легкое  и
очень вкусное, но тридцать сантимо бутылка. А на закуску -  дыня.  Там  ведь
родина дынь.
   - Кастильские дыни лучше, - сказал Фернандо.
   - Que va, - сказала жена Пабло. - Кастильские  дыни  -  это  только  срам
один. Если хочешь знать вкус дыни,  возьми  валенсийскую.  Как  вспомню  эти
дыни, длинные, точно рука от кисти до плеча, зеленые, точно море, и  сочные,
и хрустящие под ножом, а на вкус - слаще, чем летнее  утро.  А  как  вспомню
этих угрей - крошечные, нежные,  сложенные  горкой  на  тарелке.  Или  пиво,
которое мы пили с самого полудня из кружек с добрый кувшин величиной,  такое
холодное, что стекло всегда запотевало.
   - А что ты делала, когда не пила и не ела?
   - Мы любили друг друга в комнате, где на окнах  висели  шторы  из  тонких
деревянных планок, а верхняя рама балконной двери откидывалась на петлях,  и
в комнату задувал легкий ветер. Мы любили друг друга  в  этой  комнате,  где
даже днем было темно от опущенных штор и пахло цветами, потому что внизу был
цветочный рынок, и еще пахло жженым порохом от  шутих,  которые  то  и  дело
взрывались во все время ярмарки. По всему городу тянулась traca - целая сеть
фейерверочных петард, они все были соединены друг с другом и  зажигались  от
трамвайных искр, и тогда по всем улицам стоял  такой  треск  и  грохот,  что
трудно даже представить себе. Мы любили друг друга, а потом  опять  посылали
за пивом; служанка принесет запотевшие от холода кружки, а я приму их от нее
в дверях и приложу холодное стекло к спине Финито, а тот спит и  не  слышит,
как принесли пиво, и сквозь сон говорит: "Ну-у, Пилар.  Ну-у,  женщина,  дай
поспать". А я говорю:  "Нет,  ты  проснись  и  выпей,  посмотри,  какое  оно
холодное", - и он выпьет, не раскрывая глаз,  и  опять  заснет,  а  я  сижу,
прислонившись к подушке в ногах кровати, и смотрю, как он  спит,  смуглый  и
черноволосый, и молодой, и такой спокойный во сне, и одна выпиваю все  пиво,
слушая, как играет оркестр, проходящий по улице. А ты  что?  -  сказала  она
Пабло. - Разве ты можешь это понимать?
   - У нас с тобой тоже есть что вспомнить, - ответил Пабло.
   - Да, - сказала женщина. - Да, конечно. В свое время ты был  даже  больше
мужчиной, чем Финито. Но мы с тобой никогда не ездили в Валенсию. Никогда мы
не ложились в постель под звуки оркестра, проходящего по улицам Валенсии.
   - Мы не могли, - сказал ей Пабло. -  У  нас  не  было  случая  поехать  в
Валенсию. Ты сама это знаешь, только не хочешь подумать об этом.  А  зато  с
Финито тебе ни разу не случалось пустить под откос поезд.
   - Да, - сказала женщина. - Только это нам теперь и осталось.  Поезд.  Да.
Поезд, это верно. Против этого ничего не скажешь. При всей лени, никчемности
и слюнтяйстве. При всей теперешней трусости. Я не хочу быть  несправедливой.
Но против Валенсии тоже ничего не скажешь. Слышите, что я говорю?
   - Мне она не  понравилась,  -  невозмутимо  сказал  Фернандо.  -  Мне  не
понравилась Валенсия.
   - А еще говорят, мулы упрямы, - сказала женщина. - Убирай посуду,  Мария.
Пора идти.
   И тут они услышали шум возвращающихся самолетов.
 
 
 
   Глава девятая
 
   Они  столпились  у  выхода  из  пещеры  и   следили   за   ними.   Звенья
бомбардировщиков,  напоминавшие  грозные  разлатые  наконечники  стрел,  шли
теперь высоко и быстро, раздирая небо ревом своих моторов. Они правда похожи
на акул, подумал  Роберт  Джордан,  на  акул  Гольфстрима  -  остроносых,  с
широкими плавниками. По движутся они, сверкая  на  солнце  серебром  широких
плавников и легкой дымкой пропеллеров, - эти движутся совсем по-другому, чем
акулы. Их движение не похоже ни на что на свете.  Они  как  механизированный
рок.
   Тебе надо писать, сказал он себе. Что ж, может быть,  когда-нибудь  опять
примешься за это. Он почувствовал,  как  Мария  взяла  его  за  локоть.  Она
смотрела в небо, и он сказал ей:
   - Как по-твоему, guapa (1), на что они похожи?
   - Не знаю, - сказала она. - Должно быть, на смерть.
   - А по-моему, просто на  самолеты,  -  сказала  жена  Пабло.  -  Куда  же
девались    те,    маленькие?     ---------------------------------------(1)
Красавица, милая (исп.).
   - Наверно, перелетают через горы в другом месте, - сказал Роберт Джордан.
- У бомбардировщиков скорость больше, поэтому они не ждут тех и возвращаются
назад одни. Мы их  никогда  не  преследуем  за  линию  фронта.  Машин  мало,
рисковать нельзя.
   В эту минуту три истребителя типа "хейнкель", держа курс  прямо  на  них,
показались, покачивая крыльями, над самой прогалиной, чуть повыше  деревьев,
точно  стрекочущие,  тупоносые,  уродливые  игрушки,  и  вдруг   с   грозной
стремительностью  выросли  до  своей  настоящей  величины   и   умчались   в
подвывающем реве моторов. Они прошли так низко, что все, кто стоял у входа в
пещеру, увидели летчиков в  очках  и  кожаных  шлемах,  увидели  даже  шарф,
развевающийся за спиной у ведущего.
   - Эти могут заметить лошадей, - сказал Пабло.
   - Эти и огонек твоей сигареты заметят,  -  сказала  женщина.  -  Опустите
попону.
   Больше самолетов не было. Остальные, должно быть, перелетели через горы в
другом месте, и когда гул затих, все вышли из пещеры.
   Небо было теперь пустое, высокое, синее и чистое.
   - Как сон, от которого очнешься  среди  ночи,  -  сказала  Мария  Роберту
Джордану.
   Больше ничего не было  слышно,  даже  того  почти  неуловимого  жужжания,
которое иногда остается, когда звук уже замер вдали, - будто  кто-то  слегка
зажимает тебе пальцем ухо и отпускает, зажимает и снова отпускает.
   - Никакой это не сон, и ты лучше пойди убери посуду, - сказала ей  Пилар.
- Ну как? - Она повернулась к Роберту Джордану. - Поедем или пойдем пешком?
   Пабло взглянул на нее и что-то буркнул.
   - Как хочешь, - сказал Роберт Джордан.
   - Тогда пешком, - сказала она. - Это полезно для моей печени.
   - Верховая езда тоже полезна для печени.
   - Для печени полезна, а для зада вредна. Мы пойдем пешком, а ты... -  она
повернулась к Пабло, - сходи пересчитай своих кляч, не улетела ли какая.
   - Дать тебе верховую лошадь? - спросил Пабло Роберта Джордана,
   - Нет. Большое спасибо. А как быть с девушкой?
   - Ей тоже лучше прогуляться, - сказала Пилар. - А то натрудит себе всякие
места и никуда не будет годиться,
   Роберт Джордан почувствовал, что краснеет.
   - Как ты спал, хорошо?  -  спросила  Пилар.  Потом  сказала!  -  Болезней
никаких нет - это  верно.  А  могли  бы  быть.  Даже  удивительно,  как  так
получилось. Наверно, бог все-таки есть, хоть  мы  его  и  отменили.  Ступай,
ступай, - сказала она Пабло. - Тебя это не касается. Это касается  тех,  кто
помоложе. Кто из другого, чем ты, теста. Ступай! - Потом Роберту Джордану: -
За твоими вещами присмотрит Агустин. Он вернется, тогда мы пойдем.
   День был ясный, безоблачный, и  солнце  уже  пригревало.  Роберт  Джордан
посмотрел на высокую смуглую женщину, на ее массивное, морщинистое и приятно
некрасивое лицо, в ее добрые, широко расставленные глаза, - глаза веселые, а
лицо печальное, когда губы не двигаются.  Он  посмотрел  на  нее,  потом  на
Пабло, который шагал, коренастый, грузный, между деревьями к загону. Женщина
тоже смотрела ему вслед.
   - Ну, слюбились? - спросила женщина.
   - А что она тебе сказала?
   - Она ничего не сказала.
   - Я тоже не скажу.
   - Значит, слюбились. Ты береги ее.
   - А что, если будет ребенок?
   - Это не беда, - сказала женщина. - Это еще не беда.
   - Здесь для этого не место.
   - Она здесь не останется. Она пойдет с тобой.
   - А куда я пойду? Туда, куда я пойду, женщину брать нельзя.
   - Как знать. Может быть, туда, куда ты пойдешь, можно и двух взять.
   - Не надо так говорить.
   - Слушай, - сказала женщина. - Я не трусиха, но по утрам я все вижу ясно,
вот мне и  думается,  что  многие  из  тех,  кто  сейчас  жив,  не  дождутся
следующего воскресенья.
   - А какой сегодня день?
   - Воскресенье.
   - Que va, - сказал Роберт Джордан. - До следующего воскресенья еще долго.
Если среды дождемся, и то хорошо. Но мне не нравится, что ты так говоришь.
   - Нужно же человеку иногда поговорить, - сказала женщина. - Раньше у  нас
была религия  и  прочие  глупости.  А  теперь  надо,  чтобы  у  каждого  был
кто-нибудь, с кем можно поговорить по душам, потому что  отвага  отвагой,  а
одиночество свое все-таки чувствуешь.
   - У нас нет одиноких. Мы все вместе.
   - Когда видишь такие машины, это даром не проходит, - сказала женщина.  -
Что мы против таких машин!
   - А все-таки мы их бьем.
   - Слушай, - сказала женщина.  -  Я  призналась  тебе  в  своих  печальных
мыслях, но ты не думай, что у меня не хватит решимости.  Моя  решимость  как
была, так и осталась.
   - Печальные мысли - как туман. Взошло солнце - и они рассеялись.
   - Ладно, - сказала женщина. - Пусть будет по-твоему. Может  быть,  это  у
меня оттого, что я наговорила всякой чепухи про Валенсию. Или вон  тот  меня
довел, - вон тот, конченый, что торопится посмотреть на своих лошадей. Я его
очень обидела своими  россказнями.  Убить  его  можно.  Обругать  можно.  Но
обижать нельзя.
   - Как это случилось, что вы вместе?
   - А как это всегда случается? До войны  и  в  первые  дли  войны  он  был
человеком, настоящим человеком. А теперь его песенка спета. Затычку  вынули,
и все вино вытекло из бурдюка.
   - Мне он не нравится.
   - Ты ему тоже не нравишься, и  не  зря.  Я  ночью  спала  с  ним.  -  Она
улыбнулась и покачала головой. - Vamos a ver (1), - сказала она. - Я  говорю
ему: "Пабло, почему ты не убил этого иностранца?" А Пабло мне: "Он неплохой,
Пилар. Он малый неплохой".  А  я  ему  говорю:  "Ты  теперь  понимаешь,  что
командую я?" - "Да, Пилар. Да". Потом среди  ночи  слышу  -  он  не  спит  и
плачет. Некрасиво плачет, весь дергается. Мужчины всегда так,  точно  у  них
какой-то зверь сидит внутри и трясет их. Я спрашиваю: "Что с тобой,  Пабло?"
Взяла его за  плечи  и  повернула  к  себе.  "Ничего,  Пилар...  Ничего".  -
"Неправда. Что-то с тобой случилось". - "Люди, говорит, gente (2).  Они  все
от меня отступились". Я говорю: "Но ведь они со мной.  А  я  твоя  жена".  -
"Пилар, говорит, не забывай про поезд". Потом:  "Да  поможет  тебе  господь,
Пилар". Я ему говорю: "Что это еще за разговоры? Разве можно бога поминать?"
- "Можно, - говорит. - Да поможет тебе господь и пресвятая дева". Я  говорю:
"А ну их, и твою пресвятую деву, и бога! Что это за разговоры?" -  "Я  боюсь
умереть, Пилар. Tengo  ---------------------------------------(1)  Посмотрим
(исп.).
   (2) Народ, люди (исп.).
   miedo de morir. Понимаешь? Боюсь!" Я говорю: "Тогда вылезай  отсюда.  Тут
нам места не хватит, в одной постели. Мне, тебе да еще твоему страху". Тогда
ему стало стыдно, и он замолчал, а я заснула, но  его  дело  кончено,  друг,
кончено.
   Роберт Джордан молчал.
   - Вот так у меня всю жизнь - нет-нет и вдруг станет  грустно,  -  сказала
женщина. - Но это не такая  грусть,  как  у  Пабло.  Мою  решимость  она  не
задевает.
   - Я в тебе не сомневаюсь.
   - Может быть, это как у всех женщин в известное время, - сказала она. - А
может быть, так - пустяки. - Она помолчала,  потом  заговорила  снова.  -  Я
многого жду от Республики. Я твердо верю в Республику, вера во мне  есть.  Я
верю в нее горячо, как набожные люди верят в чудеса.
   - Я в тебе не сомневаюсь.
   - А ты сам веришь?
   - В Республику?
   - Да.
   - Да, - сказал он, надеясь, что это правда.
   - Я рада это слышать, - сказала женщина. - А страха в тебе нет?
   - Смерти я не боюсь, - сказал он, и это была правда.
   - А чего ты боишься?
   - Боюсь, что я не выполню своего долга так, как его следует выполнить.
   - А того не боишься, чего тот, другой, боялся? Плена?
   - Нет, - сказал он совсем искренне. - Если этого бояться, так больше ни о
чем не сможешь думать и никакой пользы от тебя не будет.
   - Холодный ты человек.
   - Нет, - сказал он. - Думаю, что нет.
   - Да. Голова у тебя очень холодная.
   - Это потому, что я много думаю о своей работе.
   - А все другое, что есть в жизни, ты разве не любишь?
   - Люблю. Даже очень. Только чтобы это не мешало работе.
   - Пить ты любишь, я знаю.