.  Ты
пропал, как  только  увидел  ее.  Как  только  она  открыла  рот  и  впервые
заговорила с тобой, ты уже почувствовал это, сам знаешь. Раз это пришло, - а
ты уже думал, что оно никогда не придет, -  нечего  бросать  в  это  грязью,
потому что ты знаешь, что это оно и есть, и ты знаешь, что оно пришло  в  ту
самую минуту, когда ты первый раз увидел ее с тяжелой железной сковородой  в
руках.
   Тогда оно тебя и сразило, и ты это знаешь, так  зачем  же  выдумывать?  У
тебя внутри все переворачивается, как только ты на  нее  взглянешь  или  она
взглянет на тебя. Так почему же не признать это? Хорошо, я признаю. А насчет
того, что Пилар будто бы толкнула ее к тебе, так Пилар только показала  себя
умной женщиной, и больше ничего. Она заботливо следила за  девушкой,  и  она
сразу поняла все, когда девушка вернулась в пещеру с пустой сковородой.
   И она ускорила дело. Пилар ускорила дело, и благодаря ей  была  вчерашняя
ночь и сегодняшний час  после  обеда.  Она  гораздо  разумнее  тебя,  и  она
понимает, что такое время. Да, сказал он себе, пожалуй, надо  признать,  что
она в известной мере знает цену времени. Ей нелегко пришлось там,  на  горе,
потому что она не хотела, чтобы другие лишились того, чего лишилась она,  по
признать, что она этого лишилась, оказалось  выше  ее  сил.  И  ей  пришлось
нелегко, а мы, боюсь, только подливали масла в огонь.
   Но так или иначе, это случилось, и это есть, и можно смело  признаться  в
этом, а теперь тебе не осталось и двух ночей с Марией. Ни коротать  век,  ни
жить вместе, ни иметь то, что положено иметь людям,  -  ничего.  Одна  ночь,
которая уже миновала, один час сегодня днем, одна ночь впереди - может быть.
Так-то.
   Ни жизни, ни счастья, ни легких радостей бытия, ни  детей,  ни  дома,  ни
ванной, ни  чистой  пижамы,  ни  утренней  газеты,  ни  просыпаться  вместе,
чувствуя, что она рядом и ты не один. Нет. Ничего этого не  будет.  Но  если
это все, что еще может сбыться в жизни из твоих  желаний,  если  ты  наконец
нашел это, так неужели нельзя провести хоть одну ночь в настоящей постели?
   Ты просишь невозможного. Ты просишь совершенно невозможного. И если ты  в
самом деле любишь эту девушку так, как говоришь, постарайся любить ее  очень
крепко, и пусть будет хотя бы сильным то, что не может быть  ни  долгим,  ни
прочным. Слышишь? В старину у людей уходила на это вся  жизнь.  А  ты,  если
тебе выпадет две ночи, будешь считать, что тебе необыкновенно  повезло.  Две
ночи. Целых две ночи на то, чтобы любить,  лелеять  и  чтить.  В  горе  и  в
счастье. В болезни и в смерти. Нет, не так. В болезни и в здравии. Покуда не
разлучит нас смерть. Две ночи. Более чем вероятно.  Более  чем  вероятно,  а
теперь довольно думать об этом. Хватит. Это тебе может повредить.  Не  делай
того, что тебе может повредить. Вот-вот.
   Именно об этом говорил Гольц. Чем дольше он здесь, тем умнее кажется  ему
Гольц. Именно это Гольц и  подразумевал,  когда  говорил  о  компенсации  за
нерегулярную службу. Может быть, и у Гольца это  было,  и  все  дело  тут  в
обстоятельствах, в том, что нет времени и торопишься взять  свое  от  жизни.
Может быть, в таких обстоятельствах это  бывает  у  каждого,  и  ему  только
кажется, что в этом есть что-то особенное, кажется, потому что это случилось
с ним? Может быть, и Гольцу случалось наспех переспать с девушкой, когда  он
командовал  нерегулярными  кавалерийскими  частями  Красной  Армии,   и   от
сочетания обстоятельств и всего остального те девушки  казались  ему  такими
же, какой сейчас Роберту Джордану кажется Мария?
   Вероятно, Гольцу все это было знакомо, и именно это он и  хотел  сказать:
умей прожить целую жизнь за две ночи, которые тебе отпущены;  вместить  все,
что надо было бы иметь всегда, в тот короткий  срок,  когда  ты  можешь  это
иметь.
   Философия правильная. Но он не  верил,  что  Мария  -  только  порождение
обстоятельств. Разве что сыграли роль не только его, но и ее обстоятельства.
Ее единственное обстоятельство не очень приятно, подумал он.  Да,  не  очень
приятно.
   Что ж, если это так, значит, это так. Но нет закона, который заставил  бы
его сказать, что это хорошо. Я не знал, что способен чувствовать то,  что  я
теперь почувствовал, думал он. Что со  мной  может  случиться  такое.  Я  бы
хотел, чтобы так было всю жизнь. Так оно и будет,  сказала  другая  половина
его существа. Так оно и будет. Ты это чувствуешь сейчас, а это  и  есть  вся
твоя жизнь - сейчас. Больше ничего нет,  кроме  сейчас.  Нет  ни  вчера,  ни
завтра. Сколько времени тебе потребуется на то, чтобы  уразуметь  это?  Есть
только сейчас, и если сейчас - это для тебя два дня, значит, два дня  -  это
вся твоя жизнь, и все должно быть сообразно  этому.  Вот  это  и  называется
прожить целую жизнь за два дня. И если ты перестанешь жаловаться и просить о
том, чего не может быть, это будет очень хорошая  жизнь.  Хорошая  жизнь  не
измеряется библейскими периодами времени.
   А потому не тревожься, бери то, что есть, и делай свое  дело,  и  у  тебя
будет очень долгая жизнь и очень веселая. Разве  не  весело  было  последнее
время? Чего ты жалуешься? Такая уж это работа, сказал он себе, и  ему  очень
понравилась эта мысль; главное - не те новые истины, которые узнаешь,  а  те
люди, с которыми приходится встречаться. Он был доволен, что сумел пошутить,
и он снова вернулся к девушке.
   - Я тебя люблю, зайчонок, -  скачал  он  ей.  -  Что  ты  такое  говорила
сейчас?
   - Я говорила, что тебе незачем беспокоиться о своей работе, потому что  я
не буду вмешиваться и не буду тебе надоедать. Ты мне только  скажи,  если  я
чем-нибудь могу помочь тебе.
   - Ничего не нужно, - сказал он. - Это очень простое дело.
   - Я расспрошу Пилар, как надо заботиться о мужчине, и  буду  делать  все,
что она велит, - сказала Мария. - А потом  я  и  сама  научусь  видеть,  что
нужно, а чего не увижу, ты мне можешь сказать.
   - Мне ничего не нужно.
   - Que va, ничего не нужно! Вот хотя бы твой спальный мешок,  его  сегодня
утром надо было вытрясти, и проветрить, и повесить где-нибудь на  солнце.  А
вечером убрать до того, как выпадет роса.
   - Ну, дальше, зайчонок.
   - Носки твои надо выстирать и высушить. Я  буду  следить,  чтобы  у  тебя
всегда было в запасе две пары.
   - А еще что?
   - Я могу чистить и смазывать твой револьвер, если ты  покажешь  мне,  как
это делается.
   - Поцелуй меня, - сказал Роберт Джордан.
   -  Постой,  это  ведь  серьезное  дело.  Ты  мне  покажешь,  как  чистить
револьвер? У Пилар есть тряпки и масло. И шомпол у  нас  в  пещере  есть,  -
по-моему, он как раз подойдет.
   - Ну конечно. Я тебе непременно покажу.
   - И вот еще что, - сказала Мария. - Ты меня научи  стрелять  из  него,  и
тогда каждый из нас сможет застрелить себя или другого, чтобы не попасться в
плен, если будет ранен.
   - Очень интересно, - сказал Роберт Джордан. - И много у тебя таких идей?
   - Немного, - сказала Мария. - Но это очень хорошая идея. Пилар  дала  мне
вот эту штуку и показала, как с ней обращаться. - Она расстегнула  нагрудный
карман рубашки, вынула небольшой кожаный футляр, такой, как  для  карманного
гребешка, сняла перетягивавшую его резинку и вынула бритвенное лезвие.  -  Я
всегда ношу это с собой, - объяснила она. -  Пилар  говорит,  нужно  сделать
надрез вот здесь, под самым ухом, и провести до  сих  пор.  -  Она  показала
пальцем. - Она  говорит,  что  тут  проходит  большая  артерия  и  если  так
провести, то непременно заденешь ее. И она говорит, что ото не больно, нужно
только крепко нажать под ухом и сейчас же вести вниз. Она говорит, это очень
просто, и если уж так сделаешь, то помешать нельзя.
   - Правильно, - сказал Роберт Джордан. - Здесь сонная артерия.
   Значит, она все время с этим ходит, подумал он. Решение  принято,  и  все
подготовлено на тот случай, если надо будет его осуществить.
   - Но лучше, если ты меня застрелишь, -  сказала  Мария.  -  Обещай,  если
когда-нибудь случится так, что это будет нужно,  ты  возьмешь  и  застрелишь
меня.
   - Конечно, - сказал Роберт Джордан. - Обещаю.
   - Ну вот, спасибо, - сказала Мария. - Я знаю, что это не так легко.
   - Ничего, - сказал Роберт Джордан.
   Обо всем  этом  забываешь,  подумал  он.  Забываешь  обо  всех  прелестях
гражданской войны, когда слишком мною думаешь  о  своей  работе.  Ты  совсем
забыл об этом. Что ж, так и нужно. Вот Кашкин не мог забыть,  и  это  мешало
его работе. А может быть, у  бедняги  с  самого  начала  было  предчувствие?
Странно, что он без всякого волнения думал о том,  как  пришлось  застрелить
Кашкина. Когда-нибудь, вероятно, он почувствует волнение от этой  мысли.  Но
пока не чувствует никакого.
   - Я еще много чего могу для тебя сделать, - сказала Мария, шагая рядом  с
ним, очень серьезная и по-женски озабоченная.
   - Кроме того, что застрелить меня?
   - Да. Я могу свертывать для тебя сигареты, когда твои  с  трубочками  все
выйдут. Меня Пилар научила, и я очень хорошо умею их  свертывать  -  туго  и
ровно, и табак не просыпается.
   - Великолепно, - сказал Роберт  Джордан.  -  И  ты  сама  заклеиваешь  их
языком?
   - Да, - сказала девушка. - А когда ты  будешь  ранен,  я  буду  за  тобой
ухаживать, и перевязывать тебя, и кормить...
   - А если я не буду ранен? - спросил Роберт Джордан.
   - Ну, я буду ухаживать за  тобой,  когда  ты  заболеешь,  и  варить  тебе
бульон, и умывать тебя, и все для тебя делать. И буду тебе читать вслух.
   - А если я не заболею?
   - Ну, я буду приносить тебе кофе по утрам, как только ты проснешься...
   - А если я не люблю кофе?- спросил Роберт Джордан.
   - Нет, любишь, - радостно сказала девушка. - Сегодня утром ты  выпил  две
кружки.
   - А представь себе, что мне вдруг  надоел  кофе,  а  застрелить  меня  не
понадобилось, и я не ранен, и не болею, и бросил курить,  и  носков  у  меня
только одна пара, и я сам научился  вытряхивать  свой  спальный  мешок.  Что
тогда, зайчонок? - Он потрепал ее по плечу. - Что тогда?
   - Тогда, - сказала Мария, - я попрошу у Пилар ножницы  и  подстригу  тебя
покороче.
   - Мне не нравится короткая стрижка.
   - Мне тоже, - сказала Мария. - Мне нравится, как у тебя  сейчас.  Вот.  А
если тебе совсем ничего не нужно будет, я буду сидеть и смотреть на тебя,  а
ночью мы будем любить друг друга.
   - Отлично, - сказал Роберт Джордан. - Последняя часть проекта заслуживает
особенного одобрения.
   - По-моему, тоже. Это лучше всего, - улыбнулась Мария. -  Ах,  Ingles,  -
сказала она.
   - Меня зовут Роберто.
   - Я знаю. Но мне больше нравится Ingles, как зовет тебя Пилар.
   - А все-таки мое имя Роберто.
   - Нет, - сказала она. - Теперь твое имя Ingles, уже  второй  день.  Скажи
мне, Ingles, я тебе не могу помочь в твоей работе?
   - Нет. То, что я делаю, нужно делать одному и с ясной головой.
   - Хорошо, - сказала она. - А когда ты это кончишь?
   - Если все пойдет гладко, то сегодня вечером.
   - Хорошо, - сказала она.
   Внизу под ними темнел последний перелесок, за которым был лагерь.
   - Кто это? - спросил, указывая, Роберт Джордан.
   - Пилар, - сказала девушка, глядя по направлению его руки. - Ну  конечно,
это Пилар.
   На краю луга, у самой лесной опушки, сидела женщина,  опустив  голову  на
руки. Оттуда, где они стояли,  она  была  похожа  на  большой  темный  узел,
выделяющийся на рыжине стволов.
   - Идем, - сказал Роберт Джордан и пустился бегом через луг.
   В высоком, до колен, вереске  бежать  было  очень  трудно,  и  он  вскоре
замедлил ход и пошел шагом. Теперь он видел, что женщина уткнулась головой в
сложенные на коленях руки, и ее очень широкая фигура казалась черной на фоне
сосны. Он подошел и резко окликнул:
   - Пилар!
   - А! - сказала она. - Намиловались?
   - Тебе нездоровится?- спросил он, наклоняясь над ней.
   - Que va, - сказала она. - Просто я спала.
   - Пилар, - сказала Мария, подойдя и опускаясь на колени рядом  с  ней.  -
Что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь?
   - Я себя чувствую замечательно, - сказала Пилар,  но  продолжала  сидеть.
Она оглядела их обоих. - Ну как, Ingles, - спросила она. - Еще  раз  показал
свою прыть?
   - Ты правда хорошо себя чувствуешь? - спросил Роберт Джордан, не  обращая
внимания на ее слова.
   - А чего мне делается? Я спала. А вы?
   - Нет.
   - Ну, - сказала Пилар девушке. - Тебе, я вижу, это пришлось по душе.
   Мария покраснела и ничего не ответила.
   -- Оставь ее в покое, - сказал Роберт Джордан.
   - Тебя не спрашивают, - ответила ему Пилар. - Мария,  -  сказала  она,  и
голос ее прозвучал сурово.
   Девушка не подняла глаз.
   - Мария, - повторила женщина. - Я сказала, что тебе это, видно,  пришлось
по душе.
   - Оставь ее в покое, - повторил Роберт Джордан.
   - Молчи ты, - сказала Пилар, не глядя на него. - Слушай, Мария, скажи мне
одну вещь.
   - Нет, - сказала Мария и покачала головой.
   - Мария, - сказала Пилар, и голос у нее был  такой  же  суровый,  как  ее
лицо, а в лице не было дружелюбия. - Скажи мне  одну  вещь,  по  своей  воле
скажи.
   Девушка покачала головой.
   Роберт Джордан думал: если б только мне не нужно  было  работать  с  этой
женщиной, и ее пьяницей мужем, и ее жалким отрядом, я бы ей  сейчас  закатил
такую пощечину, что...
   - Ну, говори, - сказала Пилар девушке.
   - Пет, - сказала Мария. - Пет.
   - Оставь ее в покое, - сказал Роберт Джордан каким-то чужим голосом.  Все
равно дам ей пощечину, и черт с ними со всеми, подумал он.
   Пилар даже не ответила  ему.  Это  не  напоминало  змею,  гипнотизирующую
птицу, или кошку, играющую с птицей.  В  ней  не  было  ничего  хищного  или
коварного. Но она вся была  напряжена,  как  кобра,  приподнявшая  голову  и
раздувшая шею. Напряжение это чувствовалось. Чувствовалась угроза, скрытая в
этом напряжении. Однако злости не было, только властное желание знать. Лучше
бы мне по видеть этого, подумал Роберт Джордан. Но пощечину тут давать не за
что.
   - Мария, - сказал Пилар. - Я тебя не тропу. Ты мне скажи по своей воле.
   De tu propia voluntad - так это звучало по-испански.
   Девушка покачала головой.
   - Мария, - сказала Пилар. - Ну, по своей воле.  Ты  меня  слышишь?  Скажи
что-нибудь.
   - Нет, - тихо ответила девушка. - Нет и нет.
   - Ты ведь мне скажешь, - сказала ей Пилар. - Что-нибудь, все  равно  что.
Вот увидишь. Ты должна сказать.
   - Земля плыла, - сказала Мария, не глядя на женщину. - Правда.  Но  этого
не расскажешь.
   - Так, - сказала Пилар, и ее голос прозвучал тепло и ласково, и в нем  не
было принуждения. Но Роберт Джордан заметил мелкие капли пота,  проступившие
у нее на лбу и над верхней губой. - Вот оно что. Вот оно, значит, как было.
   - Это правда, - сказала Мария и закусила губу.
   - Конечно, это правда, - ласково сказала Пилар. -  Только  не  говори  об
этом людям, потому что они никогда не поверят тебе. Скажи,  Ingles,  в  тебе
нет цыганской крови?
   Роберт Джордан помог ей подняться.
   - Нет, - сказал он. - Насколько я знаю.
   - В Марии тоже нет, насколько она знает, - сказала Пилар. - Pues  es  muy
raro. Это очень странно.
   - Но это было, Пилар, - сказала Мария.
   - Como que no, hija? - сказала Пилар. - Почему же не быть, дочка? Когда я
была молодая, у меня так плыла земля, что даже страшно было, вдруг  она  вся
уйдет из-под меня. Каждую ночь это бывало.
   - Лжешь ты, - сказала Мария.
   - Да, - сказала Пилар. - Лгу. Это бывает только три раза в жизни.  Она  у
тебя в самом деле плыла?
   - Да, - сказала девушка. - Это правда.
   - А у тебя, Ingles? - Пилар посмотрела на Роберта Джордана. -  Только  не
лги!
   - Да, - сказал он. - Это правда.
   - Ладно, - сказала Пилар. - Ладно. Это хорошо.
   - Что это ты такое говорила про три раза? - спросила  Мария.  -  Что  это
такое значит?
   - Три раза, - сказала Пилар. - Один у тебя уже был.
   - Только три раза?
   - А у многих людей ни разу, - сказала ей Пилар, - Ты точно  помнишь,  что
она плыла?
   - Удержаться трудно было, - сказала Мария.
   - Значит, верно, плыла, - сказала Пилар. - Ну, раз так, вставай и идем  в
лагерь.
   - Что это за вздор про три раза? -  спросил  Роберт  Джордан  у  женщины,
когда они шли через сосновый лес.
   - Вздор? - Она искоса глянула  на  него.  -  Это  совсем  не  вздор,  мой
маленький англичанин.
   - Что же это, колдовство, вроде гаданья по руке?
   - Это так и есть, все gitanos (1) это по себе знают.
   - Но мы не gitanos.
   - Да. Но тебе повезло. Бывает иногда, что везет не только цыганам.
   - Значит, ты это всерьез сказала про три раза?
   Она как-то странно посмотрела на него.
   - Оставь меня в покое, Ingles, - сказала она. - Не приставай ко  мне.  Ты
еще слишком молод, чтобы я с тобой разговаривала.
   - Но, Пилар... - сказала Мария.
   - Молчи, - ответила ей Пилар. - Один  раз  у  тебя  уже  было,  еще  тебе
осталось два.
   - А у тебя сколько было? - спросил ее Роберт Джордан.
   - Два, - сказала Пилар и подняла два пальца. -  Два  И  третьего  уже  не
будет.
   - Почему? - спросила ее Мария.
   - Да замолчи ты, - сказала Пилар. - Молчи. Ох, уж эти мне молокососы!
   - Почему не будет третьего? - спросил Роберт Джордан.
   - И ты тоже молчи, понятно? - сказала Пилар. - Молчи.
   Ладно, сказал себе Роберт Джордан. Меня на это не возьмешь. Я знаю немало
цыган, и все они с причудами. Да, впрочем, и мы тоже. Разница только в  том,
что мы честно зарабатываем свой хлеб. Никто не знает, от какого  племени  мы
происходим, и что мы унаследовали  от  него,  и  какие  тайны  скрывались  в
дремучих лесах, где жили наши прародители. Мы знаем только, что мы ничего не
знаем. Мы ничего не знаем о том, что с нами  случается  по  ночам.  Впрочем,
когда это случается днем, это очень хорошо. Что случилось  -  случилось,  но
вот этой женщине но только непременно нужно было заставить девушку  сказать,
хотя   та   этого   не   хотела,   -   ей   нужно   взять   это    себе    и
---------------------------------------(1) Цыгане (исп.). сделать своим.  Ей
нужно примешать к этому какую-то цыганскую  чертовщину.  Может  быть,  ей  и
нелегко пришлось там, на горе, но только что, на опушке, она одержала  верх.
Если б то, что она сделала, было сделано со зла, ее стоило бы застрелить. Но
это было не со зла. Это было только желание  сохранить  свою  хватку  жизни.
Сохранить се через Марию.
   Когда с этой войной  будет  покончено,  ты  можешь  взяться  за  изучение
женской психологии, сказал он себе. Начнешь хотя бы с Пилар. Правду сказать,
у нее сегодня был трудный день. До сих пор она ни разу еще не пускала в  ход
цыганских фокусов. Вот разве только гаданье по руке. Да, верно,  гаданье  по
руке. И я не думаю, что она  просто  дурачила  меня  с  этим  гаданьем.  Она
действительно не хочет говорить, что она прочла у меня на руке.  Она  в  это
поверила и молчит. Но это еще ничего не доказывает.
   - Послушай, Пилар, -  сказал  он  женщине,  Пилар  взглянула  на  него  и
улыбнулась.
   - Чего тебе? - спросила она.
   - Брось ты эту таинственность, - сказал Роберт  Джордан.  -  Не  люблю  я
этого.
   - Да? - сказала Пилар.
   - Я не верю в людоедов,  прорицателей,  гадалок  и  во  всякие  цыганские
бредни.
   - Вот как? - сказала Пилар.
   - Да. И девушку ты, пожалуйста, оставь в покое.
   - Хорошо. Я оставлю ее в покое.
   - И таинственность свою тоже оставь, - сказал Роберт  Джордан.  -  У  нас
достаточно серьезной работы, и  нечего  осложнять  все  разными  глупостями.
Поменьше тайн, побольше дела.
   - Понятно, - сказала Пилар и кивнула головой в знак согласия. - Но  скажи
мне, Ingles, - она улыбнулась ему, - плыла земля?
   - Да, черт тебя возьми! Плыла!
   Пилар засмеялась и, смеясь, смотрела на Роберта Джордана.
   - Ох, Ingles, Ingles, - сказала она сквозь  смех.  -  Очень  ты  смешной.
Придется тебе крепко потрудиться, чтобы вернулась вся твоя важность.
   Ну  тебя  к  черту,  подумал  Роберт  Джордан.  Но  промолчал.  Пока  они