а другая пронзительным, дрожащим, резко оборвавшимся ржаньем.
   Роберт Джордан разглядел в темноте силуэты  новых  лошадей.  Он  прибавил
шагу и подошел к ним вместе с Пабло. Рядом с лошадьми стояли люди.
   - Salud, - сказал Роберт Джордан.
   - Salud, - ответили они в темноте.
   Он не мог разглядеть их лица.
   - Это Ingles, который  пойдет  вместе  с  нами,  -  сказал  Пабло.  -  Он
динамитчик.
   Никто ничего не сказал на это. Может быть, они кивнули в темноте.
   - Пора идти, Пабло, - сказал один. - Скоро начнет светать.
   - Вы принесли еще гранат? - спросил другой.
   - Много, - сказал Пабло. - Возьмите себе, сколько нужно, когда спешитесь.
   - Тогда поехали, - сказал кто-то  еще.  -  Мы  уж  и  так  полночи  здесь
прождали.
   - Hola, Пилар, - сказал один из них подошедшей женщине.
   - Que me maten (1), если это не Пене, - хриплым голосом сказала Пилар.  -
Ну, как дела, пастух?
   - Хорошо, - сказал он. - Dentro de la gravedad.
   - Что это у тебя за лошадь? - спросила его Пилар.
   - Пабло мне дал своего серого, - сказал он. - Хороший конь.
   - Пошли, - сказал другой. - Пора. Нечего тут болтать.
   - Ну, а ты как, Элисио? - спросила Пилар  другого,  когда  он  садился  в
седло.
   - А что мне, - грубо ответил он. - Отстань, женщина, надо дело делать.
   Пабло сел на гнедого.
   - Ну, а теперь молчите и поезжайте за мной, - сказал он. - Я покажу,  где
мы  оставили  лошадей.  ---------------------------------------(1)  Чтоб  ты
пропал (исп.).
 
 
 
   Глава сороковая
 
   Пока Роберт Джордан спал, пока он обдумывал, как взорвать мост, и пока он
был с Марией, Андрее медленно  продвигался  вперед.  До  того  как  выйти  к
республиканским позициям, он шел быстро, минуя фашистские посты, так быстро,
как только может идти в  темноте  здоровый,  выносливый  крестьянин,  хорошо
знающий местность. Но стоило  ему  выйти  к  республиканским  позициям,  как
продвижение его сразу замедлилось.
   Предполагалось, что достаточно будет показать  пропуск,  удостоверение  с
печатью СВР, полученное от Роберта Джордана, и пакет с той же печатью, и все
будут помогать ему возможно скорее добраться до места назначения. Но,  попав
на республиканскую территорию, он сразу же  столкнулся  с  командиром  роты,
который насупился, словно сыч, и взял под сомнение все с самого начала.
   Андрее пошел с этим ротным командиром в  штаб  батальона,  и  батальонный
командир, который до начала движения был парикмахером, выслушал его и горячо
принялся за дело. Этот командир, по имени  Гомес,  отчитал  ротного  за  его
глупость, похлопал Андреса по спине, угостил его плохим коньяком  и  сказал,
что он сам, бывший парикмахер, всегда  хотел  стать  guerrillero.  Потом  он
поднял своего спавшего адъютанта,  передал  ему  командование  батальоном  и
послал вестового разбудить мотоциклиста. Вместо того чтобы отправить Андреса
в штаб бригады с мотоциклистом, Гомес решил, что лучше он отвезет  его  туда
сам; Андрее вцепился в переднее сиденье, и, подскакивая на выбоинах,  они  с
ревом помчались по изрытой снарядами  горной  дороге,  окаймленной  с  обеих
сторон высокими деревьями, и фара мотоцикла вырывала из  темноты  побеленные
стволы, известь  на  которых  облупилась  и  кора  была  ободрана  осколками
снарядов и пулями во время боев, происходивших на этой дороге в  первый  год
поело начала движения. Они въехали в маленький горный курорт, где в домике с
развороченной крышей помещался штаб бригады, и Гомес, ловко,  точно  гонщик,
затормозив, прислонил свою машину к стене  дома  и  мимо  сонного  часового,
взявшего на караул, протиснулся в большую комнату, где  стены  были  увешаны
картами и совсем сонный офицер с зеленым  козырьком  над  глазами  сидел  за
столом, на котором было два телефона, лампа и  номер  "Мундо  обреро".  Этот
офицер взглянул на Гомеса и сказал:
   - Ты зачем сюда явился? Разве тебе неизвестно, что существует телефон?
   - Я хочу повидать полковника, - сказал Гомес.
   - Он спит, - сказал офицер. - Я твою фару еще  за  милю  увидел.  Хочешь,
чтобы нас начали бомбить?
   - Вызови полковника, - сказал Гомес. - Дело крайне серьезное.
   - Говорят тебе, он спит, - сказал офицер. - Что это за бандит с тобой?  -
Он мотнул головой в сторону Андреса.
   - Это guerrillero из фашистского  тыла,  у  него  очень  важный  пакет  к
генералу Гольцу. Генерал командует наступлением, которое должно начаться  за
Навасеррадой завтра на рассвете, -  взволнованно  и  очень  серьезно  сказал
Гомес. - Разбуди полковника, ради господа бога.
   Офицер посмотрел  на  него  полузакрытыми  глазами,  затененными  зеленым
целлулоидом.
   - Все вы не в своем уме, -  сказал  он.  -  Никакого  генерала  Гольца  и
никакого наступления я знать не знаю. Забирай с  собой  этого  спортсмена  и
возвращайся в свой батальон.
   - Я тебе говорю, разбуди полковника, - сказал Гомес, и Андрее увидел, что
губы у него сжались.
   - Иди ты знаешь куда, - лениво сказал ему офицер и отвернулся.
   Гомес вытащил из кобуры тяжелый девятимиллиметровый револьвер и ткнул  им
офицера в плечо.
   - Разбуди его, фашистская сволочь, - сказал он. - Разбуди,  или  я  уложу
тебя на месте.
   - Успокойся, - сказал офицер. - Очень уж вы, парикмахеры, горячий народ.
   Андрее увидел при свете настольной лампы, как у Гомеса перекосило лицо от
ненависти. Но он только сказал;
   - Разбуди его.
   - Вестовой! - презрительным голосом крикнул офицер.
   В дверях появился солдат, отдал честь и вышел.
   - У него сегодня невеста в гостях, - сказал  офицер  и  снова  взялся  за
газету. - Он, конечно, будет страшно рад повидать тебя.
   - Такие, как ты, делают все, чтобы помешать нам выиграть войну, -  сказал
Гомес штабному офицеру.
   Офицер не обратил внимания на эти слова. Потом, продолжая читать  газету,
он сказал, словно самому себе:
   - Вот чудная газета!
   - А почему ты не читаешь "Эль Дебате"? Вот газета по тебе.
   Гомес  назвал  главный  консервативно-католический  орган,  выходивший  в
Мадриде до начала движения.
   - Не забывай, что я старше чином и что мой рапорт о тебе будет иметь вес,
- сказал офицер, не глядя на него. - Я никогда не  читал  "Эль  Дебате".  Не
взводи на меня напраслины.
   - Ну конечно. Ведь ты читаешь  "АБЦ",  -  сказал  Гомес.  -  Армия  кишит
такими, как ты. Такими кадровиками, как ты. Но этому придет конец. Невежды и
циники теснят нас со всех сторон. Но первых мы обучим, а вторых уничтожим.
   - Вычистим - вот правильное слово, - сказал офицер, все еще не  глядя  на
пего. - Вот тут пишут, что твои знаменитые русские еще  кое-кого  вычистили.
Так сейчас прочищают, лучше английской соли.
   - Любое слово подойдет, - со страстью сказал Гомес. - Любое  слово,  лишь
бы ликвидировать таких, как ты.
   - Ликвидировать, - нагло сказал офицер, словно разговаривая сам с  собой.
- Вот еще одно новое словечко, которого нет в кастильском наречии.
   - Тогда расстрелять, - сказал Гомес. - Такое  слово  есть  в  кастильском
наречии. Теперь понял?
   - Понял, друг, только не надо так кричать. У нас в штабе  бригады  многие
спят, не только полковник, и  твоя  горячность  утомительна.  Вот  почему  я
всегда бреюсь сам. Не люблю разговоров.
   Гомес посмотрел на Андреса и покачал головой. Глаза  у  него  были  полны
слез, вызванных яростью и ненавистью. Но он только покачал головой и  ничего
не сказал, приберегая все это на будущее. За те полтора года, за которые  он
поднялся до командира батальона в Сьерре, он хранил  в  памяти  много  таких
случаев, но сейчас, когда полковник в одной пижаме вошел  в  комнату,  Гомес
стал во фронт и отдал ему честь.
   Полковник Миранда, маленький человек с серым лицом, прослужил в армии всю
жизнь, расстроил свое семейное счастье, утратив любовь жены, остававшейся  в
Мадриде,  пока   он   расстраивал   свое   пищеварение   в   Марокко,   стал
республиканцем, убедившись, что развода добиться немыслимо (о восстановлении
пищеварения не могло быть и речи), -  полковник  Миранда  начал  гражданскую
войну в чипе полковника. У него было только одно желание: закончить войну  в
том же чине. Он хорошо провел оборону Сьерры, и теперь ему  хотелось,  чтобы
его оставили там же на тот случай, если опять  понадобится  обороняться.  На
войне он чувствовал себя гораздо лучше,  вероятно,  благодаря  ограниченному
потреблению мяса. У него был с собой огромный запас двууглекислой  соды,  он
пил виски по вечерам, его двадцатитрехлетняя любовница  ждала  ребенка,  как
почти все девушки, ставшие milicianas в июле прошлого года, и вот он вошел в
комнату, кивнул в ответ на приветствие Гомеса и протянул ему руку.
   - Ты по какому делу, Гомес? - спросил он и потом,  обратившись  к  своему
адъютанту, сидевшему за столом: - Пепе, дай мне, пожалуйста, сигарету.
   Гомес показал ему документы Андреса и донесение. Полковник бросил быстрый
взгляд на salvoconducto, потом на Андреса, кивнул ему, улыбнулся и с  жадным
интересом осмотрел пакет. Он пощупал печать пальцем, потом вернул пропуск  и
донесение Андресу.
   - Ну как, нелегко вам там живется, в горах? - спросил он.
   - Нет, ничего, - сказал Андрее.
   - Тебе сообщили, от какого пункта ближе всего должен быть  штаб  генерала
Гольца?
   - От Навасеррады, господин полковник, - ответил Андрее. - Ingles  сказал,
что это будет недалеко от Навасеррады, позади позиций, где-нибудь с  правого
фланга.
   - Какой Ingles? - спокойно спросил полковник.
   - Ingles, динамитчик, который сейчас там, у нас.
   Полковник кивнул. Это было для него еще одним из совершенно  необъяснимых
курьезов этой войны. "Ingles, динамитчик, который сейчас там, у нас".
   - Отвези его сам на мотоцикле, Гомес, - сказал  полковник.  -  Напиши  им
внушительное  salvoconducto  в  Estada   Mayor   генерала   Гольца,   только
повнушительнее, и дай  мне  на  подпись,  -  сказал  он  офицеру  с  зеленым
целлулоидовым козырьком над глазами. - И лучше напечатай на  машинке,  Пепе.
Что нужно, спиши отсюда, - он знаком велел Андресу дать свой  пропуск,  -  и
приложи две печати. - Он повернулся к  Гомесу.  -  Вам  сегодня  понадобится
бумажка повнушительнее. И это правильно. Когда готовится  наступление,  надо
быть осторожным. Я постараюсь, чтобы вышло как можно внушительнее.  -  Потом
он сказал Андресу очень ласково: - Чего ты хочешь? Есть, пить?
   - Нет, господин полковник, - сказал Андрее. - Я не голоден. Меня угостили
коньяком на последнем посту, и если я выпью еще, меня, пожалуй, развезет.
   - Ты, когда шел,  не  заметил,  есть  ли  какие-нибудь  передвижения  или
подготовка вдоль моего фронта? - вежливо спросил полковник Андреса.
   - Все как обычно, господин полковник. Спокойно. Все спокойно.
   - По-моему, я тебя видел в Серседилье месяца три назад, могло это быть? -
спросил полковник.
   - Да, господин полковник.
   - Так я и думал. - Полковник похлопал его по плечу. - Ты был со  стариком
Ансельмо. Ну как он, жив?
   - Жив, господин полковник, - ответил ему Андрее.
   - Хорошо. Я очень рад, - сказал полковник.
   Офицер показал ему напечатанный на машинке пропуск, он прочел и  поставил
внизу свою подпись.
   - Теперь поезжайте, - обратился он к Гомесу и Андресу. -  Поосторожнее  с
мотоциклом, - сказал он Гомесу. - Фары  не  выключай.  От  одного  мотоцикла
ничего не будет, а ехать  надо  осторожно.  Передайте  мой  привет  товарищу
генералу Гольцу. Мы с ним встречались после Пегериноса. - Он пожал им  обоим
руки. - Сунь документы за рубашку и застегнись, - сказал он. - На  мотоцикле
ветер сильно бьет в лицо.
   Когда они вышли, полковник подошел к шкафчику,  достал  оттуда  стакан  и
бутылку, налил себе виски и добавил воды из глиняного кувшина, стоявшего  на
полу у стены. Потом, держа стакан в одной руке и медленно  потягивая  виски,
он остановился у большой карты и стал оценивать шансы на  успех  наступления
под Навасеррадой.
   - Как хорошо, что там Гольц,  а  не  я,  -  сказал  он  наконец  офицеру,
сидевшему за столом.
   Офицер не ответил ему, и, переведя взгляд с карты на  офицера,  полковник
увидел, что тот спит, положив голову на руки. Полковник подошел  к  столу  и
переставил телефоны вплотную к голове офицера - один справа,  другой  слева.
Потом он подошел к шкафчику, налил себе еще  виски,  добавил  воды  и  снова
вернулся к карте.
   Андрее, крепко уцепившись  за  сиденье,  задрожавшее  при  пуске  мотора,
пригнул голову от ветра, когда мотоцикл с оглушительным фырканьем ринулся  в
рассеченную фарой темь проселочной дороги, которая уходила вперед, в черноту
окаймлявших ее тополей, а  потом  эта  чернота  померкла,  пожелтела,  когда
дорога нырнула вниз, в туман около  ручья,  потом  опять  сгустилась,  когда
дорога снова поднялась  выше,  и  тогда  впереди,  у  перекрестка,  их  фара
нащупала серые махины грузовиков, спускавшихся порожняком с гор.
 
 
 
   Глава сорок первая
 
   Пабло остановил лошадь и  спешился  в  темноте.  Роберт  Джордан  услышал
поскрипыванье седел  и  хриплое  дыхание,  когда  спешивались  остальные,  и
звяканье уздечки,  когда  одна  лошадь  мотнула  головой.  На  него  пахнуло
лошадиным потом и кислым запахом давно не стиранной, но  снимаемой  на  ночь
одежды, который исходил от новых людей; и дымным, застоявшимся запахом  тех,
кто жил в пещере. Пабло стоял рядом с ним, и от него  несло  медным  запахом
винного перегара, и у Роберта Джордана было такое ощущение, будто он  держит
медную монету во рту. Он закурил, прикрыв папиросу ладонями, чтобы  не  было
видно огня, глубоко затянулся и  услышал,  как  Пабло  сказал  совсем  тихо:
"Пилар, отвяжи мешок с гранатами, пока мы стреножим лошадей".
   - Агустин, - шепотом сказал Роберт Джордан, - ты и  Ансельмо  пойдете  со
мной к мосту. Мешок с дисками для maquina y тебя?
   - Да, - сказал Агустин. - Конечно, у меня.
   Роберт Джордан подошел к  Пилар,  которая  с  помощью  Примитиво  снимала
поклажу с одной из лошадей.
   - Слушай, женщина, - тихо сказал он.
   - Ну что? - хрипло шепнула она, отстегивая ремень под брюхом лошади.
   - Ты поняла, что атаковать  пост  можно  будет  только  тогда,  когда  вы
услышите бомбежку?
   - Сколько раз ты будешь это повторять? - сказала Пилар. - Ты хуже  старой
бабы, Ingles.
   - Это я для проверки, - сказал Роберт Джордан. - А как только с постовыми
разделаетесь, бегите к мосту и прикрывайте дорогу и мой левый фланг.
   - Я все поняла с первого раза, лучше не  втолкуешь,  -  шепотом  ответила
Пилар. - Иди, делай свое дело.
   - И чтобы никто не двигался с места, и не стрелял, и не бросал гранат  до
тех пор, пока не услышите бомбежки, - тихо сказал Роберт Джордан.
   - Не мучай ты меня, - сердито прошептала Пилар. - Я все поняла, еще когда
мы были у Глухого.
   Роберт Джордан пошел туда, где Пабло привязывал лошадей.
   - Я только тех стреножил, которые могут испугаться, - сказал Пабло.  -  А
эти - достаточно потянуть за веревку, вот так, и они свободны.
   - Хорошо.
   - Я объясню девушке и цыгану, как с ними обращаться, - сказал Пабло.
   Те, кого он привел, кучкой стояли в стороне, опираясь на карабины.
   - Ты все понял? - спросил Роберт Джордан.
   - А как же,  -  сказал  Пабло.  -  Разделаться  с  постовыми.  Перерезать
провода. Потом назад, к мосту. Прикрывать мост, пока ты его не взорвешь.
   - И не начинать до тех пор, пока не услышите бомбежки.
   - Правильно.
   - Ну, тогда желаю удачи.
   Пабло буркнул что-то. Потом сказал:
   - А ты будешь прикрывать нас большой maquina и своей  маленькой  maquina,
когда мы пойдем назад, a, Ingles?
   - Не беспокойся, - сказал Роберт Джордан. - Будет сделано, как надо.
   - Тогда все, - сказал Пабло. - Но надо  быть  очень  осторожным,  Ingles.
Если не соблюдать осторожности, то не так-то просто будет все сделать.
   - Я сам буду стрелять из maquina, - сказал ему Роберт Джордан.
   - А ты умеешь с  ней  обращаться?  Я  не  желаю,  чтобы  меня  подстрелил
Агустин, хоть и с самыми добрыми намерениями.
   - Я умею с ней обращаться. Правда.  И  если  стрелять  будет  Агустин,  я
послежу, чтобы он целился выше ваших голов. Чтобы забирал выше, выше.
   - Тогда все, - сказал Пабло. Потом добавил тихо, словно по секрету:  -  А
лошадей все еще мало!
   Сукин сын, подумал Роберт Джордан. Неужели  он  не  догадывается,  что  я
сразу раскусил его?
   - Я пойду пешком, - сказал он. - Лошади - это твоя забота.
   - Нет, Ingles, лошадь будет и для тебя, - тихо  сказал  Пабло.  -  Лошади
найдутся для всех.
   -  Это  твое  дело,  -  сказал  Роберт  Джордан.  -  Обо  мне  можешь  не
беспокоиться. А патронов у тебя хватит для твоей новой maquina?
   - Да, - сказал Пабло. - Все, что было у кавалериста, все здесь. Я  только
четыре расстрелял, хотел попробовать. Я пробовал вчера в горах.
   - Ну, мы пошли, - сказал Роберт Джордан. -  Надо  прийти  туда  пораньше,
чтобы залечь до рассвета.
   - Сейчас все пойдем, - сказал Пабло. - Suerte (1), Ingles.
   Что он, подлец, теперь  задумал,  спросил  самого  себя  Роберт  Джордан.
Кажется, я знаю. Ну что ж, это его дело, не мое. Слава богу, что  я  впервые
вижу этих людей.
   Он протянул руку и сказал:
   - Suerte, Пабло. - И их руки сомкнулись в темноте.
   Протягивая руку, Роберт Джордан  думал,  что  это  будет  все  равно  как
схватить пресмыкающееся или дотронуться до прокаженного. Он не знал, какая у
Пабло рука. Но рука Пабло ухватила в темноте его руку и крепко, смело  сжала
ее, и он ответил на рукопожатие. В темноте рука у Пабло показалась  приятной
на ощупь, и когда Роберт Джордан сжал ее, у него появилось странное чувство,
самое странное за сегодняшнее утро. Мы теперь союзники, подумал он. Союзники
всегда очень любят обмениваться рукопожатиями. Уж не  говоря  о  навешивании
друг на друга орденов и о лобызаниях в обе щеки, думал он. Я рад, что у  нас
обошлось без этого. А союзники, наверно, все на один лад. В глубине души они
ненавидят друг друга. Но этот Пабло весьма странный субъект.
   - Suerte, Пабло, -  сказал  он  и  сильно  сжал  эту  странную,  крепкую,
настойчивую руку. - Я прикрою тебя как следует. Не беспокойся.
   - Я теперь жалею, что взял твои материалы, -  сказал  Пабло.  -  На  меня
будто нашло что-то.
   - Но ты привел людей, а нам как раз это и нужно.
   - Я больше не стану корить тебя этим мостом, Ingles, -  сказал  Пабло.  -
Теперь я вижу, что все кончится хорошо.
   - Чем вы тут занимаетесь? Maricones (2) стали? - раздался вдруг рядом  из
темноты голос Пилар. - Тебе только этого и не  хватало,  -  сказала  она.  -
Пойдем,  Ingles,  до---------------------------------------(1)  Желаю  удачи
(исп.).
   (2) Испанское ругательство. вольно тебе прощаться, смотри, как бы  он  не
стащил остатки твоего динамита.
   - Ты не понимаешь меня, женщина, - сказал Пабло. - А  мы  с  Ingles  друг
друга понимаем.
   - Тебя никто не понимает. Ни бог, ни твоя  собственная  мать,  -  сказала
Пилар.  -  И  я  тоже  не  понимаю.  Пойдем,  Ingles,  попрощайся  со  своим
стригунком, и пойдем. Me cago en tu padre (1), я уже начинаю думать, что  ты
трусишь перед выходом быка.
   - Мать твою, - сказал Роберт Джордан.
   - А у тебя своей и не было, - весело прошептала Пилар. - Но теперь  идем,
потому что мне хочется поскорей начать все это и поскорее кончить. А ты  иди
со своими, - сказала она Пабло. - Кто знает, надолго ли их  хватит.  У  тебя
там есть двое, которых, приплати мне, я бы не взяла. Позови их, и уходите.
   Роберт Джордан взвалил рюкзак на спину и пошел к лошадям, туда, где  была
Мария.
   - Прощай, guapa, - сказал он. - Скоро увидимся.
   У него появилось какое-то странное чувство,  будто  он  уже  говорил  это
когда-то раньше или будто какой-то поезд  должен  был  вот-вот  отойти,  да,
скорее  всего,  будто  это  поезд  и  будто  он  сам  стоит   на   платформе
железнодорожной станции.
   - Прощай, Роберто, - сказала она. - Береги себя.
   - Обязательно, - сказал Роберт Джордан.
   Он нагнул голову, чтобы поцеловать ее, и рюкзак сполз