рать войну и никого не расстреливать. Хорошо  бы  нам  править
справедливо и чтобы каждый получил свою долю благ, так же как каждый боролся
за них. И  пусть  бы  тем,  кто  дерется  против  нас,  объяснили,  что  они
ошибались.
   - Нам многих придется расстрелять, - сказал Агустин.  -  Многих,  многих,
многих.
   Он крепко сжал правую руку в кулак и постучал по ладони левой.
   - Лучше бы нам никого не расстреливать. Даже самых главных. Лучше бы  нам
исправить их работой.
   - Я им нашел бы работу, -  сказал  Агустин  и,  набрав  пригоршню  снега,
положил в рот.
   - Какую, злодей? - спросил Роберт Джордан.
   - Два достойнейших занятия.
   - Какие же?
   Агустин положил в рот еще снегу и посмотрел в  ту  сторону,  где  скрылся
кавалерийский отряд. Потом он выплюнул растаявший снег.
   - Vaya. Ну и завтрак, - сказал он. - Где этот вонючий цыган?
   - Какие занятия? - спросил Роберт Джордан.  -  Что  же  ты  не  говоришь,
злоязычник?
   - Прыгать с самолетов без парашюта, - сказал  Агустин,  и  глаза  у  него
заблестели. - Это для тех, кого  мы  пожалеем.  А  остальных  -  тех  просто
приколотить к забору гвоздями, и пусть висят.
   - Подлые твои слова, - сказал Ансельмо. - Так  у  нас  никогда  не  будет
Республика.
   - Когда я глядел на ту четверку и думал, что мы можем их убить, я был как
кобыла, ожидающая жеребца в загоне, - сказал Агустин.
   - Но ты знаешь, почему мы их не убили, - спокойно сказал Роберт  Джордан.
---------------------------------------(1) Испанское ругательство.
   - Да, - сказал Агустин. - Да. Но мне не терпелось, как той самой  кобыле.
Тебе не понять, если ты сам этого не чувствовал.
   - С тебя пот градом катился, - сказал Роберт Джордан. - Я думал,  это  от
страха.
   - И от страха тоже, - сказал Агустин. - И от страха и от другого. Нет  на
свете ничего сильней того, про что я сказал.
   Да, подумал Роберт Джордан. Мы идем на это с холодной головой, но  у  них
по-другому, и всегда было по-другому. Это их святейшая вера. Та,  в  которой
они жили до того, как с дальних берегов Средиземного моря пришла к ним новая
религия. От старой веры они никогда не отступались, а лишь затаили ее, давая
ей выход в войнах и инквизиции. Это  люди  аутодафе  -  акта  веры.  Убивать
приходится всем, но мы убиваем иначе, чем они. А ты, подумал  он,  ты  разве
никогда не поддавался этому? С тобой  такого  не  бывало  в  Сьерре?  И  под
Усерой? Ни разу за все время, что ты провел в Эстремадуре? Ни  разу  вообще?
Que va, сказал он себе. Это со мной бывало при каждом эшелоне.
   Прекрати все эти сомнительные литературные домыслы о берберах  и  древних
иберийцах и признайся, что и тебе знакома радость убийства, как знакома  она
каждому солдату-добровольцу, что бы он ни говорил об этом.  Ансельмо  ее  не
знает, потому что он не солдат, а охотник. И нечего идеализировать  старика.
Охотники убивают животных, а солдаты -  людей.  Не  обманывай  самого  себя,
подумал он. И не разводи литературщины по этому поводу. Ты теперь заразился,
и  надолго.  И  не  пытайся  взвалить  что-то  на  Ансельмо.  Он   настоящий
христианин. Редкое явление для католической страны.
   Но тогда,  с  Агустином,  я  был  уверен,  что  это  страх,  подумал  он.
Естественный страх перед боем. А  оказывается,  это  было  то.  Может  быть,
конечно, он теперь просто бахвалится. Но и страх тоже был. Я ощущал это всей
ладонью. Ладно, пора кончать разговоры.
   - Иди посмотри, принес ли цыган еду, - сказал он Ансельмо. - Сюда его  не
пускай. Он дурак. Возьми у него и принеси сам. И сколько  бы  там  ни  было,
пусть сходит, принесет еще. Я проголодался.
 
 
 
   Глава двадцать четвертая
 
   И вот теперь уже утро стало настоящим майским утром, небо было высокое  и
ясное, теплый ветер обвевал плечи Роберту Джордану. Снег быстро таял, а  они
сидели и завтракали. На долю каждого пришлось  по  два  больших  сандвича  с
мясом и козьим сыром, а Роберт Джордан нарезал своим складным ножом  толстые
кружки лука и положил их с обеих сторон на мясо и на сыр.
   - У тебя такой дух пойдет изо рта, что фашисты на том конце леса  почуют,
- сказал Агустин, сам набив полный рот.
   - Дай мне бурдюк с вином, я запью, - сказал Роберт Джордан;  рот  у  него
был полон мяса, сыра, лука и пережеванного хлеба.
   Он был голоден, как никогда, и,  набрав  в  рот  вина,  чуть  отдававшего
дегтем от кожаного меха, сразу проглотил. Потом он еще выпил вина, приподняв
мех так, что струя лилась прямо ему в горло, и при этом низ бурдюка коснулся
хвои сосновых ветвей, маскировавших пулемет, и голова Роберта Джордана  тоже
легла на сосновые ветки, когда он запрокинул ее, чтоб удобнее было пить.
   - Хочешь еще? - спросил его Агустин, протягивая ему из-за  пулемета  свой
сандвич.
   - Нет. Спасибо. Ешь сам.
   - Не могу. Не привык есть так рано.
   - Ты правда не хочешь?
   - Правда, правда. Бери.
   Роберт Джордан взял сандвич  и  положил  его  на  колени,  а  сам  достал
луковицу из бокового кармана куртки, того, где  лежали  гранаты,  и  раскрыл
нож, чтобы  нарезать  ее.  Он  снял  верхний  тонкий  серебристый  лепесток,
загрязнившийся в кармане, потом  отрезал  толстый  кружок.  Внешнее  колечко
отвалилось, и он поднял его, согнул пополам и сунул в сандвич.
   - Ты всегда ешь лук за завтраком? - спросил Агустин.
   - Когда его можно достать.
   - У тебя на родине все его едят?
   - Нет, - сказал Роберт Джордан. - Там это совсем не принято.
   - Рад слышать, - сказал Агустин. - Я всегда считал Америку цивилизованной
страной.
   -- А чем тебе не нравится лук?
   - Запахом. Больше ничем. В остальном он как роза.
   Роберт Джордан улыбнулся ему с полным ртом.
   - Как роза, - сказал он. - Совсем как роза! Роза - это роза - это лук.
   - У тебя от лука ум за разум заходит, - сказал Агустин. - Берегись.
   - Лук - это лук - это лук, - весело  сказал  Роберт  Джордан  и  прибавил
мысленно: "Камень - это Stem, это скала, это валун, это голыш".
   - Прополощи рот вином, - сказал Агустин. -  Чудной  ты  человек,  Ingles.
Ничем ты не похож на того динамитчика, который раньше работал с нами.
   - Я на пего одним не похож.
   - Чем же, скажи.
   - Я жив, а он умер, - сказал Роберт Джордан. И подумал: что это  такое  с
тобой? Разве можно так говорить? Неужели это тебя от еды  так  развезло?  От
лука ты пьян, что ли? Неужели это теперь для  тебя  ничего  не  значит?  Это
никогда много не значило, чистосердечно сказал он себе. Ты  старался  делать
вид, будто это значит много, но ты только  делал  вид.  А  теперь  так  мало
осталось времени, что лгать не стоит.
   - Нет, - сказал он уже серьезно. - Этому человеку тяжело пришлось.
   - А ты? Разве тебе не тяжело приходится?
   - Нет, - сказал Роберт Джордан. - Я из тех, кому  никогда  не  приходится
особенно тяжело.
   - Я тоже, - сказал ему Агустин. -  Одни  люди  все  тяжело  переносят,  а
другие нет. Я все переношу легко.
   - Тем лучше. - Роберт Джордан снова поднял бурдюк с вином. - А вот с этим
еще лучше.
   - Но за других мне бывает тяжело.
   - Это как всем добрым людям.
   - А за себя нет.
   - У тебя есть жена?
   - Нет.
   - У меня тоже нет.
   - Но у тебя теперь есть Мария.
   -Да.
   - Чудно все-таки, - сказал Агустин. - После того, как мы подобрали  ее  в
том деле с поездом, Пилар никого из нас близко к ней не подпускала, стерегла
ее, будто в монастыре кармелиток. Ты даже представить себе  не  можешь,  как
она ее свирепо стерегла. И вот приходишь  ты,  и  она  преподносит  ее  тебе
словно в подарок. Что ты на это скажешь?
   - Совсем не так было.
   - А как же было?
   - Она мне поручила заботиться о ней.
   - А твоя главная забота - любиться с ней всю ночь?
   -- Если ничего не случится.
   - Хороша забота.
   - А тебе не понятно, что можно проявлять заботу и таким способом?
   - Да ведь так любой из нас мог о ней позаботиться.
   - Не будем больше говорить об этом, - сказал Роберт Джордан. - Я ее люблю
по-настоящему.
   - По-настоящему?
   - В мире нет ничего более настоящего.
   - А потом? После моста?
   - Она уйдет со мной.
   - Тогда, - сказал Агустин, - пусть никто больше  не  скажет  об  этом  ни
слова и пусть вам обоим будет много счастья.
   Он приподнял кожаный мех и долго  пил  из  него,  потом  передал  Роберту
Джордану.
   - Еще одно, Ingles, - сказал он.
   - Говори.
   - Я сам тоже ее любил.
   Роберт Джордан положил ему руку на плечо.
   - Очень любил, - сказал Агустин. - Очень.  Так,  что  даже  и  вообразить
нельзя.
   - Верю.
   - Я как ее увидел, так с тех пор только о ней и думал.
   - Верю.
   - Слушай. Я с тобой говорю всерьез.
   - Говори.
   - Я до нее ни разу не дотронулся, ничего у меня с ней не было,  но  я  ее
люблю очень сильно. Ты с ней не шути. Хоть она и спит с тобой, не думай, что
она шлюха.
   - Я ее всегда буду любить.
   - Ну, смотри. Но вот еще что. Ты не знаешь, какая это  была  бы  девушка,
если б не случилась революция. Ты за нее отвечать должен.  Ей  вот  в  самом
деле тяжело пришлось. Она не такая, как мы.
   - Я женюсь на ней.
   - Нет. Не в этом дело, Это ни к чему( раз у нас  революция.  Но...  -  он
кивнул головой, - пожалуй, так было бы лучше.
   - Я женюсь на ней, - сказал Роберт Джордан и почувствовал, как  при  этих
словах клубок подступил к горлу. - Я ее очень сильно люблю.
   -  Это  можно  потом,  -  сказал  Агустин.  -  Когда  время  будет  более
подходящее. Главное, что у тебя есть такое намерение.
   - Есть.
   - Слушай, - сказал Агустин. - Я, может, говорю о том, что меня  вовсе  не
касается, но много ли ты девушек знал здесь, в Испании?
   - Не очень много.
   - Кто же они были, шлюхи?
   - Не только.
   - Сколько ж их было?
   - Несколько.
   - А ты спал с ними?
   - Нет.
   - Вот видишь!
   -Да.
   - Я только хочу сказать, что для Мария это не баловство.
   - Для меня тоже.
   - Если б я думал иначе, я бы тебя застрелил еще прошлой ночью,  когда  ты
лежал с ней. У нас тут за это нередко убивают.
   - Слушай, старина, - сказал Роберт Джордан.  -  У  нас  мало  времени,  и
потому все так вышло, не по правилам. Времени - вот  чего  нам  не  хватает.
Завтра нам предстоит бой. Для меня одного это не имеет значения. Но для  нас
с Марией это означает, что мы всю свою жизнь должны прожить за то время, что
еще осталось.
   - А день да ночь- времени немного, -сказал Агустин.
   - Да. Но у нас было еще вчера, и прошлая ночь, и эта.
   - Вот что, - сказал Агустин. - Если я могу помочь тебе...
   - Нет. Нам ничего не нужно.
   - Если я что-нибудь могу сделать для тебя или для стригунка...
   -Нет.
   - Правда, человек для человека мало что может сделать.
   - Нет. Очень много.
   - Что же?
   - Как бы дело ни обернулось сегодня или завтра, обещай полностью доверять
мне  и  повиноваться  во  время  боя,  даже  если  приказы  покажутся   тебе
неправильными.
   - Я тебе доверяю. Особенно после встречи с кавалерией и после  того,  как
ты спровадил лошадь.
   - Это все пустяки. Все, что мы делаем, делается ради одного.  Ради  того,
чтоб выиграть войну. Если мы ее не выиграем, все остальное не имеет  смысла.
Завтра нам предстоит очень важное дело. По-настоящему важное. Будет  бой.  В
бою нужна дисциплина. Потому что многое на самом деле не так,  как  кажется.
Дисциплина должна основываться на доверии.
   Агустин сплюнул на землю.
   - Это все одно дело, а Мария - другое, - сказал он.  -  Времени  осталось
немного, так хоть используйте его по-человечески. Если  я  чем  могу  помочь
тебе, приказывай. А в завтрашнем деле можешь на меня  рассчитывать  целиком.
Если надо умереть ради завтрашнего дела - что ж, пойдем охотно  и  с  легкой
душой.
   - Я сам так чувствую, - сказал Роберт Джордан. - Но приятно  слышать  это
от тебя...
   - И вот еще что, - сказал Агустин. - Вот тот, наверху, - он указал  туда,
где сидел Примитиве, - на него можно положиться. Пилар - о  ней  и  говорить
нечего, ты еще ей не знаешь цены. Старик Ансельмо тоже. Андрее тоже.  Эладио
тоже. Он человек тихий, но надежный.  И  Фернандо.  Не  знаю,  как  он  тебе
кажется. Про него, правда, не скажешь, что он живой как ртуть. В нем живости
не больше, чем в быке, который тащит в гору воз с  поклажей.  Но  драться  и
выполнять приказы - es muy nombre! (1) Увидишь сам.
   - Значит, все хорошо.
   - Нет. Есть два ненадежных. Цыган и Пабло. Но отряд Глухого по  сравнению
с нами - это все равно что мы по сравнению с кучей козьего дерьма.
   - Тем лучше.
   - Да, - сказал Агустин. - Но я хотел бы, чтоб все было сегодня.
   - Я тоже. Чтоб уже покончить с этим. Но ничего по поделаешь.
   - Ты думаешь, придется туго?
   - Может быть.
   Он умеет, как настоящий мужчина (исп.).
   - Но ты не унываешь, Ingles?
   - Нет.
   - И я нет. Несмотря на Марию и на все.
   - А знаешь почему?
   -Нет.
   - И я нет. Может быть, это от погоды. Погода очень хорошая.
   - Кто его знает. А может быть, оттого, что предстоит дело.
   - Наверно, так, - сказал Роберт Джордан. - Но не сегодня. Самое  главное,
самое важное - это чтобы ничего не случилось сегодня.
   И тут он что-то услышал. Какой-то  шум  донесся  издалека  сквозь  шелест
теплого ветра в верхушках деревьев. Он не был уверен, не показалось ли  ему,
и стал прислушиваться, открыв рот  и  поглядывая  вверх,  на  Примитиве.  На
мгновение он как будто опять уловил звук,  но  только  на  мгновение.  Ветер
шумел в соснах, и Роберт Джордан весь  напрягся,  вслушиваясь.  Опять  ветер
донес едва слышный отголосок чего-то.
   - Умереть я от этого не умру, - услышал он голос Агустина.  -  Не  бывать
Марии моей - ну что ж! Буду обходиться шлюхами, как и до сих пор.
   - Тише, - сказал Роберт Джордан, не слушая его; они лежали рядом,  но  он
смотрел в другую сторону. Агустин быстро глянул на него.
   - Que раза? (1) - спросил он.
   Роберт Джордан прикрыл рот рукой и снова стал вслушиваться. Опять донесся
тот же звук. Он был слабый, приглушенный, сухой и очень далекий.  Но  теперь
уже не оставалось  сомнений.  Это  был  четкий,  дробный  раскат  пулеметной
очереди. Казалось, где-то очень  далеко  взрываются  одна  за  другой  пачки
крошечных петард.
   Роберт Джордан взглянул на Примитиве. Тот сидел, подняв голову,  повернув
лицо к ним и приложив к уху согнутую чашечкой ладонь. Когда  Роберт  Джордан
посмотрел на него, он показал пальцем в сторону гребня гряды.
   - У Эль Сордо идет бой, - сказал Роберт Джордан.
   - Так поспешим на помощь, - сказал Агустин. - Собирай народ. Vamonos.
   -   Нет,   -   сказал   Роберт   Джордан.   -   Мы    останемся    здесь.
---------------------------------------(1) Что случилось? (исп.)
 
 
 
   Глава двадцать пятая
 
   Роберт Джордан посмотрел вверх и увидел, что  Примитиво  стоит  на  своем
наблюдательном посту выпрямившись и делает знаки винтовкой.  Роберт  Джордан
кивнул, но Примитиво продолжал указывать винтовкой, прикладывая к уху  руку,
и опять настойчиво указывал, как будто боясь, что его не поняли.
   - Оставайся здесь, у пулемета,  но  пока  ты  не  будешь  совсем,  совсем
уверен, что они идут на тебя, не стреляй. Даже и тогда не стреляй, жди, пока
они не дойдут вот до тех кустов. - Роберт Джордан показал пальцем. - Понял?
   - Да. Но...
   - Никаких "но". Я тебе потом объясню. Я иду к Примитиво.
   Ансельмо был рядом, и он сказал ему:
   - Viejo, ты оставайся тут, с  Агустином  и  пулеметом.  -  Он  говорил  с
расстановкой, не спеша. - Стрелять он не должен, разве только если  верховые
подъедут совсем вплотную. Если они только покажутся, как в тот раз, не  надо
их трогать. Если придется стрелять,  держи  треногу,  чтоб  не  шаталась,  и
подавай ему диски.
   - Хорошо, - сказал старик. - А Ла-Гранха?
   - Пойдешь позднее.
   Роберт Джордан полез  наверх,  карабкаясь  по  серым  валунам,  мокрым  и
скользким под рукой, когда он цеплялся за них, подтягиваясь. Покрывавший  их
снег быстро таял на  солнце.  Сверху  валуны  уже  подсыхали,  и,  продолжая
карабкаться, он оглянулся и увидел сосновый лес, и длинную прогалину за ним,
и долину перед дальней цепью высоких гор. Наконец он добрался до  углубления
между двумя большими камнями, в котором угнездился Примитиво, и  тот  сказал
ему:
   - На Глухого напали. Что будем делать?
   - Ничего, - сказал Роберт Джордан.
   Отсюда стрельба была ясно слышна, и когда он посмотрел вперед, он увидел,
как вдалеке за долиной, в том месте, откуда начинался новый  крутой  подъем,
выехал из лесу кавалерийский отряд и стал подниматься по снежному склону, со
стороны которого доносилась  стрельба.  Он  видел  длинную  двойную  цепочку
всадников, темнеющую на снегу. Он следил за цепочкой, пока она  не  доползла
до гребня гряды и не скрылась в дальнем лесу.
   - Надо идти на помощь, - сказал Примитиво. Голос у  пего  был  хриплый  и
безжизненный.
   - Невозможно, - сказал Роберт Джордан. - Я этого ждал с самого утра.
   - Почему?
   - Они вчера увели лошадей из  селения.  Снег  перестал,  и  их  нашли  по
следам.
   - Но мы должны идти к ним на помощь, -  сказал  Примитиво.  -  Нельзя  их
бросать так. Это наши товарищи.
   Роберт Джордан положил ему руку на плечо.
   - Мы ничего не можем сделать, - сказал он. - Если б мы могли, я бы сделал
все.
   - Туда можно добраться поверху. Мы можем взять лошадей и обе maquina. Ту,
что внизу, и твой автомат. И пойти к ним на помощь.
   - Послушай... - сказал Роберт Джордан.
   - Я вот что слушаю, - сказал Примитиво.
   Раскаты  стрельбы  следовали  один  за  другим,   без   перерыва.   Потом
послышались взрывы  ручных  гранат,  тяжелые  и  глухие  в  сухой  трескотне
пулеметов.
   - Они погибли, - сказал Роберт Джордан. - Они погибли  уже  тогда,  когда
перестал идти снег. Если мы  пойдем  туда,  мы  тоже  погибнем.  Нам  нельзя
разбивать свои силы.
   Серая щетина небритой бороды покрывала подбородок и часть шеи  Примитиво,
подбиралась к нижней губе. Лицо у него было плоское и почти коричневое  там,
где не было  щетины,  нос  сломанный  и  приплюснутый,  серые  глаза  сидели
глубоко; глядя ему в лицо, Роберт Джордан увидел, как  подергивается  щетина
возле углов его рта и на горле.
   - Ты только послушай, - сказал Примитиво. - Там настоящая бойня.
   - Если окружили лощину со всех сторон, тогда так и есть, - сказал  Роберт
Джордан. - Но, может, кому-нибудь удалось выбраться.
   - Мы могли бы подойти и ударить сзади,  -  сказал  Примитиво.  -  Возьмем
лошадей и пойдем вчетвером.
   - А дальше что? Что после того, как ты на них ударишь сзади?
   - Мы соединимся с Глухим.
   - Чтобы умереть там? Посмотри на солнце. До вечера еще далеко.
   Небо было высокое и безоблачное, солнце палило им в спину.
   На южном склоне по ту сторону прогалины, лежавшей  под  ними,  обнажились
длинные полосы черной земли, на ветвях сосен снега почти совсем не осталось.
Над камнями, которые только что были мокрыми, стлался теперь легкий пар.
   - Придется тебе снести это, - сказал Роберт Джордан. - Нау  que  aguantar
(1). Бывают такие вещи на войне.
   - Но неужели мы ничего не  можем  сделать?  Совсем  ничего?  -  Примитиво
смотрел ему в глаза, и Роберт Джордан знал, что он доверяет ему.  -  А  если
тебе послать только меня и еще кого-нибудь с маленьким пулеметом?
   - Бесполезно, - сказал Роберт Джордан.
   Ему показалось, что он увидел в небе то, чего ждал, но  это  был  ястреб,
подхваченный ветром и выравнивавший теперь свой полет  над  линией  дальнего
леса.
   - Бесполезно. Даже если мы все пойдем, - сказал он.
   Стрельба в это время усилилась, и  чаще  стало  слышаться  уханье  ручных
гранат.
   - О, так их и так, - сказал Примитиво в подлинном экстазе богохульства; в
глазах у него стояли слезы, щеки подергивались.  -  О  господь  и  пресвятая
дева, туды их и растуды!
   - Успокойся, - сказал Роберт Джордан. - Скоро и тебе придется  драться  с
ними. Смотри, вон идет Пилар.
   Женщина поднималась и ним, с трудом карабкаясь в камня на камень.
   Примитиво все п