ов и их приспешники. Мы  презираем  и  ненавидим  этих
людей, - Он  снова  улыбнулся.  -  Но  все-таки  можно  считать,  что  метод
политических убийств применяется довольно широко.
   - Вы хотите сказать...
   - Я ничего не хочу сказать. Но, конечно, мы казним и уничтожаем выродков,
накипь человечества. Их мы ликвидируем. Но не убиваем. Вы понимаете разницу?
   - Понимаю, - сказал Роберт Джордан.
   - И если я иногда шучу, - а вы знаете, как опасно шутить даже в шутку,  -
ну так вот, если я иногда шучу, ото еще не значит, что испанскому народу  не
придется когда-нибудь  пожалеть  о  том,  что  он  не  расстрелял  кое-каких
генералов, которые и сейчас находятся у власти. Просто  я  не  люблю,  когда
расстреливают людей.
   - А я теперь отношусь к этому спокойно, - сказал Роберт Джордан. - Я тоже
не люблю, но отношусь к этому спокойно.
   - Знаю, - сказал Карков. - Мне об этом говорили.
   - Разве это так важно? - сказал  Роберт  Джордан.  -  Я  только  старался
говорить то, что думаю.
   - К сожалению, - сказал  Карков,  -  это  одно  из  условий,  позволяющих
считать надежным человека, которому при других обстоятельствах  понадобилось
бы гораздо больше времени, чтобы попасть в этот разряд.
   - А разве я непременно должен быть надежным?
   - При вашей работе вы должны быть абсолютно надежным. Надо мне как-нибудь
поговорить с вами, посмотреть, как работает  ваш  интеллект.  Жаль,  что  мы
никогда не разговариваем серьезно.
   - Я свой интеллект законсервировал до победного окончания войны, - сказал
Роберт Джордан.
   - Тогда боюсь, что он вам еще долго не понадобится. Но все-таки вы должны
его упражнять время от времени.
   - Я читаю "Мундо  обреро",  -  сказал  тогда  Роберт  Джордан,  а  Карков
ответил:
   - Ладно. Я и шутки понимать умею. Но в "Мундо  обреро"  попадаются  очень
разумные статьи. Самые разумные из всех, которые написаны об этой войне.
   - Да, - сказал Роберт Джордан. - Согласен.  Но  все-таки  нельзя  увидеть
полную картину событий, читая только партийный орган.
   - Вы все равно не увидите этой картины, -  сказал  Карков,  -  даже  если
будете читать двадцать газет, а если и увидите, мне не совсем ясно, чем  это
вам поможет. У меня это представление есть все время, и я  только  и  делаю,
что стараюсь забыть о нем.
   - По-вашему, все настолько плохо?
   - Теперь  лучше,  чем  было.  Постепенно  удается  избавиться  от  самого
худшего. Но до хорошего еще далеко. Задача теперь создать  мощную  армию,  и
некоторые элементы, те, что  идут  за  Модесто,  за  Кампесино,  Листером  и
Дюраном, вполне  надежны.  Более  чем  надежны.  Великолепны.  Вы  сами  это
увидите. Потом, есть еще бригады, хотя  их  роль  изменилась.  Но  армия,  в
которой есть и хорошие и дурные элементы, не может выиграть войну. Все бойцы
армии должны достигнуть определенного  уровня  политического  развития;  все
должны знать, за что дерутся и какое это имеет значение. Все должны верить в
борьбу, которая им предстоит, и все должны подчиняться дисциплине. Создается
мощная регулярная армия, а нет времени для создания дисциплины, необходимой,
чтобы такая армия достойно вела  себя  под  огнем.  Мы  называем  эту  армию
народной, но ей не хватает основных преимуществ подлинно народной армии, и в
то же время  ей  не  хватает  железной  дисциплины,  без  которой  не  может
существовать  армия  регулярная.  Увидите  сами.   Это   очень   рискованное
предприятие.
   - У вас сегодня настроение не очень хорошее.
   - Да, - сказал Карков. - Я только что из Валенсии, где я  повидал  многих
людей. Из Валенсии никто не возвращается в хорошем настроении.  Когда  вы  в
Мадриде, на душе у вас спокойно и ясно и кажется, что война может окончиться
только победой. Валенсия - совсем другое дело.  Там  еще  верховодят  трусы,
которые    бежали    из     Мадрида.     Они     уютно     погрузились     в
административно-бюрократическую истому. На тех, кто остался в  Мадриде,  они
смотрят свысока. Их очередная мания - это ослабление военного  комиссариата.
А Барселона! Посмотрели бы вы, что делается в Барселоне!
   - А что?
   - Самая настоящая оперетта. Сначала это  был  рай  для  всяких  психов  и
революционеров-романтиков. Теперь это рай для опереточных вояк. Из тех,  что
любят щеголять в форме, красоваться, и  парадировать,  и  носить  красные  с
черным шарфы. Любят все, что связано с войной, не любят только сражаться! От
Валенсии становится тошно, а от Барселоны смешно.
   - А что вы думаете о путче ПОУМ? (1)
   -  Ну,  это  совершенно  несерьезно.  Бредовая  затея  всяких  психов   и
сумасбродов, в сущности,  просто  ребячество.  Было  там  несколько  честных
людей, которых сбили с толку. Была одна неглупая голова и немного фашистских
денег. Очень мало. Бедный ПОУМ. Дураки все-таки.
   - Много народу погибло во время этого путча?
   - Меньше, чем потом расстреляли или еще расстреляют. ПОУМ. Это все так же
несерьезно, как само название. Уж назвали бы КРУП или ГРИПП. Хотя нет. ГРИПП
гораздо опаснее. Он может дать серьезные осложнения. Кстати, вы знаете,  они
собирались  убить  меня,  Вальтера,  Модесто  и  Прието.  Чувствуете,  какая
путаница у них в голове? Ведь все мы совершенно разные  люди.  Бедный  ПОУМ.
Они так никого и не убили. Ни на фронте, ни в тылу. Разве только  нескольких
человек в Барселоне.
   - А вы были там?
   - Да. Я послал оттуда телеграмму с  описанием  этой  гнусной  организации
троцкистских убийц и их подлых фашистских махинаций, но, между нами  говоря,
это несерьезно, весь этот ПОУМ. Единственным деловым человеком там был  Нин.
Мы было захватили его, но он у нас ушел из-под рук.
   - Где он теперь?
   - В Париже. Мы говорим, что он в Париже. Он вообще очень неплохой  малый,
но        подвержен        пагубным        политическим        заблуждениям.
---------------------------------------(1)   Троцкистская   организация    в
Каталонии.
   - Но это правда, что они были связаны с фашистами?
   - А кто с ними не связан?
   - Мы не связаны.
   - Кто знает. Надеюсь, что нет. Вы ведь часто бываете  в  их  тылу.  -  Он
усмехнулся. - А вот брат одного из секретарей республиканского посольства  в
Париже на прошлой неделе ездил в Сен-Жан-де-Люс и виделся там  с  людьми  из
Бургоса.
   - Мне больше нравится на фронте, - сказал тогда  Роберт  Джордан.  -  Чем
ближе к фронту, тем люди лучше.
   - А в фашистском тылу вам не нравится?
   - Очень нравится. У пас там есть прекрасные люди.
   - Да, а у них, вероятно, есть прекрасные люди в нашем тылу. Мы их ловим и
расстреливаем, а они ловят и расстреливают наших. Когда вы на их территории,
думайте всегда о том, сколько людей они засылают к нам.
   - Я об этом думаю.
   - Ну ладно, - сказал Карков. - Сегодня вам, вероятно,  еще  много  о  чем
надо  подумать,  а  потому  допивайте  пиво,  которое  у  вас  в  кружке,  и
отправляйтесь по своим делам, а я пойду наверх, проведаю кое-кого.  Кое-кого
из верхних номеров. Приходите ко мне еще.
   Да, думал Роберт Джордан. Многому  можно  научиться  у  Гэйлорда.  Карков
читал его первую и единственную книгу. Книга не имела  успеха.  В  ней  было
всего двести страниц, и он сомневался,  прочитали  ли  ее  хоть  две  тысячи
человек. Он вложил в нее все, что узнал об Испании за десять лет путешествий
по ней пешком, в вагонах третьего класса, в автобусах, на грузовиках, верхом
на лошадях и мулах. Он знал Страну Басков,  Наварру,  Арагон,  Галисию,  обе
Кастилии и Эстремадуру вдоль и поперек. Но Борроу, Форд  и  другие  написали
уже столько хороших книг, что он почти  ничего  не  сумел  добавить.  Однако
Карков сказал, что книга хорошая.
   - Иначе я бы с вами не возился, - сказал он  ему.  -  Я  нахожу,  что  вы
пишете абсолютно правдиво, а это редкое достоинство.  Поэтому  мне  хочется,
чтоб вы узнали и поняли некоторые вещи.
   Хорошо. Пусть все это кончится, и тогда он напишет новую книгу. Но только
о том, что он знает. Правдиво, и  о  том,  что  он  знает.  Придется  только
подучиться писательскому мастерству, чтобы справиться с этим. Все, о чем  он
узнал в эту войну, далеко не так просто.
 
 
 
   Глава девятнадцатая
 
   - Что ты делаешь? - спросила его Мария. Она стояла рядом с ним.
   Он повернул голову и улыбнулся ей.
   - Ничего, - сказал он. - Сижу, думаю.
   - О чем? О мосте?
   - Нет. С мостом все решено. О тебе и об одном отеле в Мадриде, где  живут
мои знакомые русские, и о книге, которую я когда-нибудь напишу.
   - В Мадриде много русских?
   - Нет. Очень мало.
   - А в фашистских газетах пишут, что их там сотни тысяч.
   - Это ложь. Их очень мало.
   - А тебе нравятся русские? Тот, который  был  здесь  до  тебя,  тоже  был
русский.
   - Тебе он нравился?
   - Да. Я тогда лежала больная, но он показался мне очень красивым и  очень
смелым.
   - Выдумает тоже - красивый! - сказала Пилар. - Нос плоский, как ладонь, а
скулы шириной с овечий зад.
   - Мы с ним были друзья-товарищи, - сказал Роберт Джордан Марии. - Я очень
его любил.
   - Любить любил, - сказала Пилар. - А потом все-таки пристрелил его.
   Когда она сказала это, сидевшие за столом подняли глаза от карт, и  Пабло
тоже посмотрел  на  Роберта  Джордана.  Все  молчали,  потом  цыган  Рафаэль
спросил:
   - Это правда, Роберто?
   - Да, - сказал Роберт Джордан. Ему было неприятно, что  Пилар  заговорила
об этом, неприятно, что он сам рассказал про это  у  Эль  Сордо.  -  По  его
просьбе. Он был тяжело ранен.
   - Que cosa mas rara (1), - сказал цыган, - Он все  время  беспокоился  об
этом, пока был с нами. И не запомню,  сколько  раз  я  сам  ему  обещал  это
сделать. Чудно, - повторил он и покачал головой.
   -  Он  был  очень  чудной,  -   сказал   Примитиво.   -   Не   как   все.
---------------------------------------(1) Как чудно (исп.).
   - Слушай, - сказал один из братьев, Андрее. -  Вот  ты  профессор  и  все
такое. Веришь ты, будто человек может наперед знать, что с ним случится?
   - Нет, я в это не верю, - сказал Роберт  Джордан.  Пабло  с  любопытством
посмотрел на  него,  а  Пилар  наблюдала  за  ним  бесстрастным,  ничего  не
выражающим взглядом. - У этого русского товарища нервы были  не  в  порядке,
потому что он слишком много времени провел на фронте. Он участвовал  в  боях
под Ируном, а там, сами знаете, было тяжко. Очень тяжко. Потом он воевал  на
севере. А с тех пор, как  были  организованы  первые  группы  для  работы  в
фашистском тылу, он находился здесь, в Эстремадуре и Андалузии. Я думаю,  он
просто очень устал, очень изнервничался, и поэтому ему мерещилось бог  знает
что.
   - Я не сомневаюсь, что он видел много страшного, - сказал Фернандо.
   - Как все мы, - сказал Андрее. - Но слушай, Ingles, как ты думаешь, может
человек наперед знать, что с ним будет?
   - Нет, - сказал Роберт Джордан. - Это все невежество и суеверие.
   - Ну, ну, - сказала Пилар. - Послушаем профессора. - Она говорила с  ним,
как с ребенком, который умничает не по летам.
   - Я думаю,  что  дурные  предчувствия  рождает  страх,  -  сказал  Роберт
Джордан. - Когда видишь что-нибудь нехорошее...
   - Вот как сегодняшние самолеты, - сказал Примитиво.
   - Пли такого гостя, как ты, - негромко сказал  Пабло,  и  Роберт  Джордан
взглянул на него через стол, понял, что это не  вызов  на  ссору,  а  просто
высказанная вслух мысль, и продолжал начатую фразу.
   - Когда видишь что-нибудь нехорошее, то  со  страху  начинаешь  думать  о
смерти, и тебе кажется, что дурное предзнаменование  неспроста,  -  закончил
Роберт Джордан. - Я уверен, что все  дело  только  в  этом.  Я  не  верю  ни
гадалкам, ни прорицателям и вообще не верю ни во что сверхъестественное.
   - Но тот, прежний, у которого было такое чудное имя, он знал свою судьбу,
- сказал цыган. - И как он ждал, так все и вышло.
   - Ничего он не знал, - сказал Роберт Джордан. - Он боялся, что так будет,
и это не давало ему покоя. Вам не удастся убедить меня, будто он что-то знал
заранее.
   - И мне не удастся? - спросила Пилар и, взяв  в  горсть  золы  из  очага,
сдула ее с ладони. - И мне тоже не удастся убедить тебя?
   - Нет. Ничто не поможет - ни твое колдовство, ни твоя цыганская кровь.
   - Потому что ты из глухих глухой, - сказала Пилар, повернувшись к нему, и
в неровном мерцании  свечки  черты  ее  широкого  лица  показались  особенно
резкими и грубыми. - Я не скажу, что ты глупый. Ты просто глухой.  А  глухой
не слышит музыки. И радио он тоже не слышит. А если он этого не слышит,  ему
ничего не стоит сказать, что этого нет. Que va, Ingles! Я видела  смерть  на
лице этого человека с чудным именем, будто  она  была  выжжена  там  каленым
железом.
   - Ничего ты не видела, - стоял на своем Роберт Джордан. - Это был страх и
дурные предчувствия. Страх появился у него после  всего,  что  ему  пришлось
вынести. Дурные предчувствия  мучили  его  потому,  что  он  воображал  себе
всяческие ужасы.
   - Que va, - сказала Пилар. - Я видела смерть так ясно, будто она сидела у
него на плече. И это еще не все - от него пахло смертью.
   - Пахло смертью! - передразнил ее Роберт Джордан. - Может, не смертью,  а
страхом? У страха есть свой запах.
   - De la muer  te  (1),  -  повторила  Пилар.  -  Слушай.  Бланкет,  самый
знаменитый из всех peon de brega, работал с Гранеро, и он  рассказывал  мне,
что в день смерти Маноло Гранеро они перед корридой заехали в церковь, и там
от Маноло так сильно запахло смертью, что Бланкета чуть не стошнило. А  ведь
он был с Маноло в отеле и видел, как тот принимал  ванну  и  одевался  перед
боем. И в машине по дороге в цирк они сидели бок о бок и никакого запаха  не
было. В церкви его тоже никто больше не учуял, кроме Хуана Луиса де ла Роса.
И когда они все четверо  выстроились  перед  выходом  на  арену,  Марсиал  и
Чикуэло тоже ничего не почувствовали. Но Бланкет рассказывал мне,  что  Хуан
Луис был белый как полотно, и Бланкет спросил  его:  "Ты  тоже?"  -  "Просто
дышать  невозмож---------------------------------------(1)  Смертью  (исп.).
но, - сказал ему Хуан Луис. - Это от  твоего  матадора".  -  "Pues  nada,  -
сказал Бланкет. - Ничего не поделаешь. Будем думать, что это нам кажется". -
"А от других?" - спросил Хуан Луис Бланкета. "Нет, - сказал Бланкет. - Но от
этого несет хуже, чем несло от Хосе в Талавере". И в тот же самый  день  бык
Покапена с фермы Верагуа придавил Маноло  Гранеро  к  барьеру  перед  вторым
tendido (1) в мадридской Plaza de Toros. Я  была  там  с  Финито,  и  я  все
видела. Бык раскроил ему череп рогом, и голова Маноло застряла под  estribo,
в самом низу барьера, куда швырнул его бык.
   - А ты сама что-нибудь учуяла? - спросил Фернандо.
   - Нет, - сказала Пилар. - Я была слишком  далеко.  Мы  сидели  в  третьем
tendido, в седьмом ряду. Но оттуда, сбоку, мне все  было  видно.  В  тот  же
вечер Бланкет, а он работал раньше с Хоселито, который тоже погиб  при  нем,
рассказал об этом Финито, когда они сидели в Форносе, и Финито спросил Хуана
Луиса де ла Роса, так ли все было, но Хуан ничего  ему  не  ответил,  только
кивнул головой, что, мол, правда. Я сама видела, как это  случилось.  А  ты,
Ingles, верно, так же глух к таким вещам, как были глухи в тот день Чикуэло,
и Марсиал Лаланда, и все banderilleros, и пикадоры, и все gente Хуана  Луиса
и Маноло Гранеро. Но сам Хуан Луис и Бланкет не были  глухи.  И  я  тоже  не
глуха на такое.
   - Почему ты говоришь про глухоту, когда тут все дело в чутье?  -  спросил
Фернандо.
   - Так тебя и так! - сказала Пилар. - Вот кому надо быть профессором, а не
тебе, Ingles. Но я могу порассказать и о многом другом,  и  ты,  Ingles,  не
спорь против того, чего тебе просто не видно и  не  слышно.  Ты  не  слышишь
того, что слышит собака. И учуять то, что чует собака, ты тоже не можешь. Но
какая доля может выпасть человеку, это тебе уже отчасти известно.
   Мария положила руку на плечо Роберту Джордану, и он вдруг  подумал:  пора
кончать  эту  болтовню,  надо  пользоваться  временем,  которого  так   мало
осталось. Но сейчас еще рано. Придется как-то убить  остаток  вечера.  И  он
спросил Пабло:
   - А ты веришь в колдовство?
   - Да как тебе сказать, - ответил Пабло. - Я, пожалуй, думаю так же, как и
ты.  Со  мной  никогда  не   случа---------------------------------------(1)
Сектор (исп.). лось ничего сверхъестественного. А что такое страх - я  знаю.
Очень хорошо знаю. Однако я верю, что Пилар умеет  читать  судьбу  по  руке.
Может быть, она действительно чует этот запах, если только не врет.
   - С какой стати мне врать! - сказала Пилар. - Я, что  ли,  выдумала  это?
Бланкет - человек серьезный и вдобавок набожный. Он не цыган, а валенсийский
мещанин. Разве ты никогда его не видел?
   - Видел, - сказал Роберт Джордан. - Много  раз.  Он  маленький,  с  серым
лицом и владеет мулетой, как никто. И на ногу легкий, как заяц.
   - Правильно, - сказала Пилар. - Лицо у него серое из-за больного  сердца,
и цыгане говорят, будто он всегда носит с собой смерть,  но  ему  ничего  не
стоит отмахнуться от нее мулетой, все  равно  как  стереть  пыль  со  стола.
Бланкет не цыган, а все-таки он учуял смерть в Хоселито, когда они выступали
в Талавере. Правда, - я не знаю, как это ему удалось, ведь запах мансанильи,
должно быть, все перешибал. Бланкет рассказывал об этом как-то нехотя, и те,
кому он рассказывал, не верили ему, - мол, все это выдумки, Хосе, мол, вел в
то время такую жизнь, что это у него просто пахло  потом  из-под  мышек.  Но
через несколько лет то же самое случилось с Маноло Граперо, и Хуан  Луис  де
ла Роса был тому свидетелем. Правда, Хуана Луиса не очень-то уважали, хотя в
своем деле он толк знал. Уж очень он  был  большой  бабник.  А  Бланкет  был
человек серьезный и скромный и никогда не лгал.  И  поверь  мне,  Ingles,  я
учуяла смерть в твоем товарище с чудным именем.
   - Не может этого быть, - сказал Роберт Джордан. - Вот  ты  говоришь,  что
Бланкет учуял это перед самым выходом на арену. Перед самым началом корриды.
Но ведь операция с поездом прошла у вас удачно. И Кашкин не был убит. Как же
ты могла учуять это в то время?
   - Время тут ни при чем, - пояснила Пилар. - От  Игнасио  Санчеса  Мехиаса
так сильно пахло смертью в последний  его  сезон,  что  многие  отказывались
садиться с ним рядом в кафе. Это все цыгане знали.
   - Такие вещи придумывают после того, как человек уже умер, - не  сдавался
Роберт Джордан. - Все прекрасно знали, что  Санчесу  Мехиасу  недолго  ждать
cornada  (1),  потому  что  он  вышел   из   формы,   стиль   у   него   был
тяже---------------------------------------(1)  Удар  рогом  (исп.).  лый  и
опасный, ноги потеряли силу и легкость и рефлексы были уже не такие быстрые.
   - Правильно, - ответила ему Пилар. - Это все правда. Но цыгане знали, что
от пего пахнет смертью, и когда он появлялся в "Вилла-Роса", такие люди, как
Рикардо и Федине Гонсалес,  убегали  оттуда  через  маленькую  дверь  позади
стойки.
   - Они, наверно, задолжали ему, - сказал Роберт Джордан.
   - Возможно, - сказала Пилар. - Очень возможно. Но, кроме того, они  чуяли
в нем смерть, и это все знали.
   - Она правильно говорит, Ingles, - сказал цыган Рафаэль. - У нас  все  об
этом знают.
   - Не верю я ни одному слову, - сказал Роберт Джордан.
   - Слушай, Ingles, -  заговорил  Ансельмо.  -  Я  не  охотник  до  всякого
колдовства. Но Пилар у нас в таких делах славится.
   - А все-таки чем же это пахнет? - спросил  Фернандо.  -  Какой  он,  этот
запах? Если пахнет чем-то, значит, должен быть определенный запах.
   - Ты хочешь знать, Фернандито? - Пилар улыбнулась ему.  -  Думаешь,  тебе
тоже удастся учуять его?
   - Если он действительно существует, почему бы и мне его не учуять?
   - В самом деле - почему? - Пилар посмеивалась,  сложив  на  коленях  свои
большие руки. - А ты когда-нибудь плавал по морю на пароходе, Фернандо?
   - Нет. И не собираюсь.
   - Тогда ты ничего не учуешь, потому  что  в  него  входит  и  тот  запах,
который бывает на