т, на
коих мы находимся, полезно, хотя бы  и  с  головокружением,  взглядывать  на
путь, который уже пройден нами. Оглянемся - и что ж увидим? Увидим бездну, в
которой многое и прекрасно и своевременно, многое же только прекрасно, хотя,
быть может, и не столь своевременно. Но назовем ли мы прекрасное  безусловно
прекрасным,  а   несвоевременное   безусловно   несвоевременным?   Нет,   мы
остережемся от такого опрометчивого поступка, омрачущего нашу  совесть!  Ибо
мы не знаем, действительно ли прекрасно для  читателя  то,  что  мы  считаем
прекрасным для себя. Мы опасаемся, как бы не назвать прекрасным то, что  для
читателя совсем не есть потребно, и непотребным то, что для него всегда было
прекрасно,  и  теперь  оставалось  бы  таковым,  если  бы   не   внезапность
обстоятельств, изменившая все к наилучшему  (см.  соч.  Токквиля:  "L'ancien
regime et la Revolution"). И если бы кто-нибудь взял на себя  труд  заверять
нас, что все сие есть бессмыслица, то мы на сие  ответствовали  бы:  "судите
сами! Мы же, с божьего помощью, и впредь таковое намерены говорить!" На  эту
заметку "Зеркало Пенкоснимателя"  возражало:  "Из  целого  леса  бессмыслиц,
которыми  переполнена  заметка  почтенной  газеты,  выделяется  только  одна
светлая мысль: нужно обращать внимание русского общества  на  пройденный  им
славный путь, но не следует делать никакой критической  оценки  этому  пути.
Эта мысль справедлива уже по тому одному, что  не  все  вкусы  одинаковы,  а
следовательно, трудно угадать, кому из подписчиков нравится арбуз, а кому  -
свиной хрящик".
     _Шестое_. Обнадеживать, что в будущем ожидает читателей еще того лучше.
     _Объяснение_. В фельетоне газеты "Пенкосниматель  нараспашку"  сказано:
"Не знаю, как вы, читатель, но я преисполнен веры в  будущее.  Я  совсем  не
разделяю  взглядов  тех  мрачных   людей,   которые   на   все   смотрят   с
подозрительностью. Фи! какой это  скучный  и  необтесанный  народ!  Напротив
того, я совершенно ясно вижу то время, когда грудь России  вдоль  и  поперек
исполосуется железными путями, когда  увидят  свет  бесчисленные  богатства,
скрывающиеся в недрах земли, и  бесконечными  караванами  потянутся  во  все
стороны. Уже повезли в Ташкент наши плисы и ситцы - почему бы вслед за  ними
не проникнуть туда и изданиям общества распространения полезных книг?  То-то
порадуется русский мужичок, когда отдаленный Самарканд будет носить ситцевые
рубахи его изделия, а кичливый сын туманного Альбиона облечется  в  плисовые
шаровары, изготовленные в самом сердце России - в Москве - золотые  маковки!
Москва! чье сердце не трепещет при твоем имени!"
     _Седьмое_.  Проводить  русскую  мысль,  русскую  науку,  и  высказывать
надежду, что "новое слово" когда-нибудь будет сказано.
     _Объяснение_.   Журнал   "Пенкоснимательная   Подоплека",   в    статье
"Корреспонденция из Вильно", выражается так: "Обрусение - вот наша задача  в
этом крае,  но  обрусение  действительное,  сопровождаемое  инкюлькированием
настоящего русского духа. Мы не верим более Петербургу,  ибо  какой  же  там
русский  дух?!  Петербург  указывает  нам  на  Запад   и   предлагает   нашу
общественность перестроить на манер тамошней. Странное дело! Не все  ли  это
равно, что предложить человеку надеть заношенное исподнее белье его соседа!"
На это газета  "Зеркало  Пенкоснимателя"  возражала  следующее:  "Стремление
создать свою мысль, свою  науку  -  весьма  похвально.  Мы  не  имеем  права
успокоиться до тех пор, пока у нас не будет своей арифметики,  своей  химии,
своей  астрономии  и  проч.  Но  сравнение  западной  цивилизации  с   чужим
поношенным бельем все-таки не выдерживает критики. Оно неосновательно уже по
тому одному, что недоброжелатели наши могут возразить  нам,  что  на  Западе
белье никогда не доводится до степени полной заношенности, и  что  ежели  за
кем есть грешок в некоторой неопрятности, то это именно за  нами.  Итак,  не
станем напрашиваться на ненужные  возражения  и  останемся  при  основной  и
несомненно верной мысли: да, мы  призваны  создать  новую  науку  и  сказать
дряхлеющему миру  новое,  обновляющее  слово!  Не  будем  заимствоваться  от
соседей их заношенным исподним бельем, но не станем дорожить  и  собственным
таковым же! "Новое слово" - вот  все,  что  от  нас  требуется  в  настоящий
момент, Чем скорее оно будет сказано, тем лучше!"
     _Осьмое_. Всемерно опасаться, как бы все сие внезапно не уничтожилось.
     _Объяснение_. В  газете  "Старейшая  Всероссийская  Пенкоснимательница"
читаем: "Мы так молоды и неопытны, что не жалеть об нас было  бы  совершенно
бесполезною жестокостью. Скажем более: мы от души сожалеем о тех, которые не
находят в себе достаточно гражданского мужества, чтоб  пожалеть  об  нас,  о
нашей молодости и неопытности. Это люди  злые  и  жалкие.  Представьте  себе
ребенка, который едва собрался встать на ноги и которого вдруг ткнут пальцем
в грудь, - естественно, что он упадет и ушибется. Не то ли  же  самое  может
случиться и с нашим молодым обществом, если мы будем обращаться с  ним-  без
надлежащей осторожности? Мы приглашаем наших противников  подумать  об  этом
серьезно, и делаем это тем с большим основанием,  что  и  помимо  литературы
найдется довольно охотников тыкать в бедного  новорожденного,  называющегося
русским обществом".
     _Девятое_. Опасаться вообще.
     _Объяснение_. В той же газете говорится: "Как ни величественно  зрелище
бури,  уничтожающей  все  встречающееся   ей   на   дороге,   но   от   этой
величественности нимало не выигрывает положение того, кто испытывает на себе
ее действие. Вот почему благоразумные люди не вызывают бурь, а опасаются их:
они знают, что стоит подуть жестокому аквилону - и их уж  нет!  Мы  советуем
нашим противникам подумать об этом, и ежели они последуют нашему совету, то,
быть может, поймут, что роль пенкоснимателя (то есть  человека  опасающегося
по преимуществу) далеко не столь смешна, как это может показаться с  первого
взгляда. В этой роли есть даже много трагического".

                    " 5. О правах членов Союза

     Ст. 1. Права членов "Вольного Союза Пенкоснимателей" прямо вытекают  из
обязанностей их. Посему и распространяться об них нет надобности.
     _Объяснение_. В газете  "Истинный  Российский  Пенкосниматель"  читаем:
"Нам  говорят  о  правах;  но  разве  может   быть   какое-нибудь   сомнение
относительно права, коль скоро обязанность несомненна?  Очевидно,  тут  есть
недоразумение, и люди, возбуждающие вопрос о  правах,  не  понимают  или  не
хотят понять, что, принимая на себя бремя  обязанностей,  мы  с  тем  вместе
принимаем и бремя истекающих из них прав. Это подразумевается само собой,  и
напоминать о сем -  значит  лишь  подливать  масла  в  огонь.  Не  будем  же
придираться к словам, но постараемся  добропорядочным  поведением  доказать,
что мы одинаково созрели и для обязанностей, и для прав".

                           " 6. Что сие означает?

     Ст. 1. Вопрос этот ближе  всего  разрешается  "Старейшею  Всероссийскою
Пенкоснимательницею", которая,  задавшись  вопросом:  "во  всех  ли  случаях
необходимо приходить к каким-либо заключениям?" - отвечает так: "Нет, не  во
всех. Жизнь не мертвый  силлогизм,  который  во  что  бы  ни  стало  требует
логического вывода. Заключения, даваемые жизнью, не зависят ни  от  посылок,
ни от общих положений, но являются ex abrupto  и  почти  всегда  неожиданно.
Поэтому, ежели мы нередко ведем с читателем беседу на шести  столбцах  и  не
приходим при этом ни к каким заключениям, то никто не вправе  поставить  нам
это в укор.  Укорителям  нашим  мы  совершенно  резонно  ответим:  каких  вы
требуете от нас заключений, коль скоро мы с тем и начали нашу речь, чтобы ни
к каким заключениям не приходить?"

                " 7. Цель учреждения Союза и его организация {*}

     {* Этот параграф составляет дословную  перепечатку  1-го  и  существует
только в первом издании "Устава", где он, очевидно, напечатан по  недосмотру
корректора. Во втором издании он исключен; но помещаю его как потому, что  у
меня в руках было первое издание, так  и  потому,  что  напоминание  о  цели
учреждения Союза в конце "Устава" как нельзя более  уместно.  (Прим.  M.  E.
Салтыкова-Щедрина.)}

     Ст.  1.  За  отсутствием  настоящего  дела  и   в   видах   безобидного
препровождения  времени,   учреждается   учено-литературное   общество   под
названием "Вольный Союз Пенкоснимателей".

 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Я кончил. Не  знаю,  как  это  случилось,  но  едва  я  успел  дочитать
последнее слово "Устава", как мной овладел глубочайший сон.
     В этом сне я пробыл до тех пор, когда пробил час ехать к Прелестнову.
     Что происходило потом - до следующей главы.

        "VI "

     "Так вот вы каковы! - думалось мне,  покуда  я  шел  к  Прелестнову,  -
заговорщики! почти что революционеры!"
     Вот к чему привело классическое образование! вот что значит положить  в
основание дальнейшей деятельности диссертацию "Гомер как человек, как поэт и
как гражданин"! Ум, вскую шатающийся, ум,  оторванный  от  действительности,
воспитанный в преданиях Греции и Рима, может ли такой  ум  иметь  что-нибудь
другое в виду, кроме систематического, подрывающего  основы  общественности,
пенкоснимательства?
     А что, ежели они... да с оружием в руках! Страшно подумать!
     А мы-то сидим в провинции и  думаем,  что  это  просто  невинные  люди,
которые увидят забор - поют: забор! забор! увидят реку - поют:  река!  река!
Как бы не так - "забор"! Нет, это люди себе на  уме;  это  люди,  которые  в
совершенстве усвоили суворовскую тактику. "Заманивай! заманивай!"  -  кричат
они друг другу, и все  бегут,  все  бегут  куда  глаза  глядят,  затылком  к
опасности!
     И как хитро все это придумано!  По  наружности,  вы  видите  как  будто
отдельные издания: тут и  "Старейшая  Всероссийская  Пенкоснимательница",  и
"Истинный Российский  Пенкосниматель",  и  "Зеркало  Пенкоснимателя",  а  на
поверку выходит, что все это одна и та же сказка о белом бычке, что это лишь
рубрики  одного  и  того   же   ежедневно-еженедельно-ежемесячного   издания
"Общероссийская Пенкоснимательная Срамница"! Каков сюрприз!
     Но этого мало. Мало того что родные братья притворяются, будто они друг
другу только седьмая вода на киселе, - посмотрите, как они враждуют  друг  с
другом! "Мы, - говорит один, - и только одни мы имеем совершенно  правильные
и здравые понятия насчет института городовых, а вам об этом важном  предмете
и  заикаться  не  следует!"  -  "Нет,  -  огрызается  другой,   -   истинная
компетентность в этом деле не на вашей, а на нашей стороне. Мы первые подали
мысль о снабжении городовых  свистками  -  а  вы,  где  были  вы,  когда  мы
предлагали эту спасительную меру? И после этого вы осмеливаетесь утверждать,
что мы не имеем сказать ничего плодотворного по вопросу о городовых!  Но  мы
отдаем наш спор на суд публики и ей предоставляем  решить,  какого  названия
заслуживает взводимая на нас нахальная ложь!"
     Читая эти вдохновенные речи, мы,  провинциалы,  задумываемся.  Конечно,
говорим мы себе, эти люди невинны, но вместе  с  тем  как  они  непреклонны!
посмотрите, как они козыряют друг друга!  Как  они  способны  замучить  друг
друга по вопросу о выеденном яйце!
     Обман  двойной!  во-первых,  они  не  невинны;  во-вторых,  совсем   не
непреклонны, и ежели затеяли  между  собой  полемику,  то  единственно,  как
говорится, для оживления своих столбцов и страниц.
     Невинны! на чем основано это мнение? На том ли, что все они славословят
и поют хвалу?  На  том  ли,  что  все  в  одно  слово  прорицают:  тише!  не
расплывайтесь!  не  заезжайте!  не  раздражайте?!  Прекрасно.  Я  первый  бы
согласился, что нет никакой опасности, если бы они кричали "тише!" -  каждый
сам по себе. Но ведь они кричат все вдруг, кричат единогласно - поймите это,
ради Христа! Ведь это уж скоп! Ведь этак можно с часу на  час  ожидать,  что
они не задумаются кричать "тише!" - с оружием  в  руках!  Ужели  же  это  не
анархия?!
     Да; это люди опасные, и нечего  удивляться  тому,  что  даже  сами  они
убедились, что с ними нужно держать ухо востро. Но сколько должно накопиться
горечи,  чтобы  даже  на   людей,   кричащих:   тише!   -   взглянуть   оком
подозрительности?! чтобы даже в них усмотреть наклонности к каким-то  темным
замыслам,  в  них,  которые  до  сих  пор  выказали  одно  лишь  мастерство:
мастерство впиваться друг в друга по поводу выеденного яйца!
     Что же касается до непреклонности, то мне невольно припомнилось, как  в
былое время мой друг, Никодим Крошечкин, тоже, прибегал к полемике "в  видах
оживления столбцов издаваемой им газеты".
     То было время господства  "Британии"  и  эстетических  споров.  Никодим
редижировал какую-то казенную газету, при которой, для  увеселения  публики,
имелся и литературный отдел. На  приобретение  материала  для  этого  отдела
Никодиму выдавалась какая-то неизмеримо малая сумма, с помощью которой он  и
обязывался  три  дня  в  неделю  "оживлять  столбцы  газеты".  Приятелей   у
Крошечкина было множество, но, во-первых, все это  были  люди  необыкновенно
глубокие, а потому "как следует писать об  этом  предмете,  братец,  времени
нет, а коротенько писать - не стоит  руки  марать";  а  во-вторых,  все  они
проводили время по большей части в "Британии"  и  потому  не  всегда  бывали
трезвы. Таким образом, Никодим и остался один, как рак на  мели.  Бился  он,
бился - и вдруг нашелся. К величайшему удивлению,  мы  стали  замечать,  что
Никодим ведет газету  на  славу,  что  "столбцы  ее  оживлены",  что  в  ней
появилась целая стая совершенно новых сотрудников, которые  неустанно  ведут
между  собой  живую  и  даже  ожесточенную  полемику  по  поводу  содержания
московских бульваров, по поводу  ненужности  посыпания  песком  тротуаров  в
летнее время и т.  д.  Заинтригованные  в  высшей  степени,  мы  всем  хором
приступили к Никодиму с вопросом: что сей сон значит? - И что ж оказалось! -
Что он, Никодим, просто-напросто полемизирует сам с собою! Что  он  в  одном
своем лице соединяет и Корытникова, и Иванова,  и  Федула  Долгомостьева,  и
Прохожего, и Проезжего и т. д. Что сначала он напишет статью о необходимости
держать бульвары в чистоте и уязвит при этом Московскую городскую думу, а  в
следующем нумере накинется сам на себя и совершенно убедительно докажет, что
все это пустяки и что  бульвары  прежде  всего  должны  служить  в  качестве
неисчерпаемого вместилища человечьего гуано!
     И вот теперь, когда я  ближе  ознакомился  с  "Уставом  Вольного  Союза
Пенкоснимателей" и  сопоставил  начертанные  в  нем  правила  с  современною
литературною и журнальною действительностью, я не мог воздержаться, чтобы не
воскликнуть:  да  это   Никодим!   это   он,   под   разными   -псевдонимами
полемизирующий сам с собою!
     Признаюсь, мне даже сделалось как будто  неловко.  Ведь  это,  наконец,
бездельничество! - думалось мне, и  ежели  в  этом  бездельничестве  нет  ни
организации, ни предумышленности - тем хуже для него. Значит, оно проникло в
глубину сердец, проело наших пенкоснимателей до мозга  костей!  Значит,  они
бездельничают  от  полноты  чувств,  бездельничают  всласть,   бездельничают
потому, что действительно ничего другого перед собой не видят!
     Но как они, от нечего делать,  едят  друг  друга  -  это  даже  ужасно.
Загляните,  например,  в  "Старейшую  Всероссийскую  Пенкоснимательницу",  и
первое, что вас поразит, - это смотр, который она периодически  делает  всем
прочим органам пенкоснимательства. Что побуждает ее к тому? то  ли,  что  ее
разделяет бездна от прочих пенкоснимателей? - нет, этой бездны нет, да и она
сама, в минуты  откровенности,  коснеющим  языком  проговаривается,  что,  в
сущности, каждый  пенкосниматель  равен  каждому  пенкоснимателю.  Очевидно,
стало быть, ей  хочется  только  отличиться,  отвести  глаза,  оживить  свои
столбцы,  даже  рискуя  собственными  боками.  Ей  хочется,  чтобы  публика,
благодаря общему затишью, слышала, как она жует во сне собственные рукава.
     Теперь этот наглый обман выяснился  для  меня  с  какою-то  безнадежною
выпуклостью... Но, признаюсь, и прежде, когда я был еще  в  провинции,  меня
уже смущали некоторые неясные сомнения на этот счет. Едва ли не  десять  лет
сряду, каждое утро, как мне подают вновь полученные с почты  органы  русской
мысли, я ощущаю, что мною начинает овладевать тоскливое чувство. Иногда  мне
кажется,  что  вот-вот  я  сейчас  услышу  какое-то  невнятное  и   ненужное
бормотание о том, о сем, а больше ни о чем; иногда сдается, что  мне  подают
детскую пеленку, в  которой  новорожденный  младенец  начертал  свою  первую
передовую статью; иногда же просто-напросто я воочию вижу, что в мой кабинет
вошел дурак. Пришел, сел и забормотал. И я не могу указать ему на  дверь,  я
должен беседовать с ним, потому что это дурак привилегированный: у  него  за
пазухой есть две-три новости, которых я еще не знаю!
     И эти-то люди обозревают друг друга! эти люди, ради оживления  каких-то
столбцов, язвят и чернят друг друга! Они, которым следовало бы целовать друг
друга взасос! Проказники!
     У каждого из этих апостолов самоедства сидит в голове маковое зернышко,
которое он хочет во что бы то ни стало поместить; каждый  из  них  имеет  за
душой материала настолько, чтобы изобразить: на последнем я листочке  напишу
четыре строчки! - зато уж и набрызжет же  он  в  этих  четырех  строчках!  И
посмотрите, с  какою  серьезностью  какой-нибудь  мудрый  Натан  воробьиного
царства произносит свои: "Позволительно  думать,  что  возбуждение  подобных
вопросов едва ли своевременно", или: "По нашему мнению, это не совсем  так"!
Мудрейший из воробьев! кто тебя? не все ли равно, кто, как и с чего  снимает
пенки?
     Какая громадная разница с Никодимом! Когда Никодим полемизировал сам  с
собою,  уличал  самого  себя  в  неправде  и  доказывал   свою   собственную
несостоятельность, - он не вставал на дыбы, не артачился  и  не  похвалялся,
что идет на рать. Он откровенно говорил: мне дают мелкую монету  и  требуют,
чтобы я действовал так, как бы имел в распоряжении своем монету  крупную,  -
понятное дело, что я не  могу  удовлетворить  этому  требованию  иначе,  как
истязуя самого себя. Так объяснялся Никодим, и мы очень хорошо понимали  его
объяснения.  Мы  понимали,  что  он  относится  к  своему   занятию   вполне
объективно, что он резко отделяет свое внутреннее "я" от того горького дела,
к которому прицепила его судьба, отделяет настолько  же,  насколько  отделял
себя в те времена каждый молодой либерал-чиновник от службы в  департаментах
и канцеляриях, которые он  всякое  утро  посещал.  Внутренне  Никодиму  было
решительно все равно, стоят ли будочники при будках, или же они  расставлены
по перекресткам улиц; поэтому он мог смело и  не  расходуя  своих  убеждений
доказывать, раз, что полезно, чтобы будочники находились при будках, и  два,
что еще полезнее, если они расставлены по перекресткам. Следовательно, ежели
современные российские пенкосниматели  и  заимствовали  у  Никодима  внешние
приемы "оживления столбцов", то они совершенно забыли о  той  объективности,
которая скрывалась за этими приемами. Подобно Никодиму, они самоедствуют, но
при этом горячатся, встают на дыбы, и - о, верх самохвальства!  -  изо  всех
сил доказывают, что у них даже в помышлении ничего другого не имеется, кроме
мысли о необходимости снабжения городовых свистками. О, заговорщики! кто  же
поверит вам?
     "Тише! не расплывайся! не раздражай!" - это ли не  карбонарство?  Этого
ли мало для возбуждения в самом кротком начальнике подозрительности?
     Таковы были вопросы, которые застали меня на подъезде дома,  в  котором
жил Прелестнов. Я обернулся:  сзади  меня  расстилалось  зеркало  Невы,  все
облито