ертых, в терпении  стяжать  душу
свою. И вот, по истечении двух-трех лет, уездный суд дает наконец резолюцию,
вроде той знаменитой, которая разрешила истцу "ловить в  озере  рыбу  удою".
Тогда надо ехать в губернский город и подавать просьбу в гражданскую палату.
И здесь нанимать искусного подьячего, и  здесь  поголовно  всех  одарить,  и
здесь посылать деревенский запас (при расстоянии уже значительно большем)  и
писать льстивые письма секретарям. Наконец, года через  три,  издает  палата
резолюцию, которою тоже разрешается "ловить в оном озере рыбу _удою_". Тогда
надобно направлять стопы в сенат, где,  по  дальности  расстояний,  подьячие
деревенскими запасами уже не берут, а берут чистыми деньгами.
     Во втором случае, ежели вы, например, имеете в банке вклад, то забудьте
о своих человеческих немощах и  думайте  об  одном:  что  вам  предназначено
судьбою ходить. Кажется, и расписка  у  вас  есть,  и  все  в  порядке,  что
следует, там обозначено, но, клянусь, раньше  двух-трех  дней  процентов  не
получите! И объявления писать вам придется, и расписываться,  и  с  сторожем
разговаривать, и любоваться, как чиновник спичку зажечь  не  может,  как  он
папироску закуривает, и наконец стоять, стоять и стоять!
     Таковы плоды централизации! Прах  друга  своего  схоронить  невозможно,
предварительно не расстроив своего здоровья и не  раздав  пол-имения  своего
извозчикам!
     Наши  заатлантические  друзья  давно  уже  сие   поняли,   и   Токевиль
справедливо говорит: "В Америке, - говорит он, - даже самый простой мужик  -
и тот  давно  смеется  над  централизацией,  называй  ее  никуда  не  годным
продуктом гнилой цивилизации". Но зачем ходить так далеко?  Сказывают,  даже
Наполеон III нередко в последнее время о сем поговаривал в секретных беседах
с господином Пиетри.
     H для чего таковое непосильное изнурение обывателей? для того ли, чтобы
власть от того возвеличивалась и, возвеличиваясь, предъявляла благодетельные
свои для управляемых насильства?
     Нет! власть немотствует, а государственный банк, тиранствуя над  своими
клиентами, нисколько сим не возвеличивается!
     Токевиль говорит: "Бесполезное тиранство  никогда  пользы  принести  не
может".
     Обыватель не может своевременно процентов получить, а зло  накопляется,
распространяет крыле свои, поднимает голову и в конце концов образует гидру!
Обыватель тщетно расточает  льстивые  уверения  перед  сонмищем  секретарей,
стараясь убедить их в правоте имущественного своего иска, а  зло  между  тем
рыщет и останавливается лишь для того, чтобы выкопать бездну! Зло  счастливо
и беспечно: оно не получает процентов и не имеет имущественных процессов!
     Примеров такого расслабленного состояния власти множество. Приведу  два
или три.
     В селе проживает поповский сын и  открыто  проповедует  безначалие.  По
правилам  централизации,  надлежит  в  сем  случае  поступить  так:   начать
следствие, потом представить оное на рассмотрение, потом, буде найдены будут
достаточные поводы для суждения, то  нарядить  суд.  Затем,  суд  немедленно
оправдывает бунтовщика, и поповский сын, как ни в чем не бывало,  продолжает
распространять свой яд!
     Другой пример: крестьянские гуси потравили помещичий овес. По  правилам
централизации, помещик, для восстановления нарушенного права  собственности,
поступает так: во-первых, по незнанию законов, обращается в  волостной  суд.
Там ему отказывают на том основании, что волостные  суды  ведают  лишь  дела
крестьян между собою. Делать нечего, велит помещик закладывать лошадей и, по
незнанию  законов,  отправляется  за  двадцать,  за  тридцать  верст  искать
правосудия к мировому посреднику. Сей, тоже по незнанию  законов,  принимает
просьбу, но через  две  недели,  посоветовавшись  с  своим  письмоводителем,
объявляет просителю, что ныне уже порядки не те, и направляет его к мировому
судье. Тем временем овес вырос вновь, а свидетели  преступления,  не  будучи
обязаны подпиской  о  невыезде,  разбрелись  по  сторонам.  Руководясь  сими
данными и к тому же будучи филантропом, судья пишет  отказ  и  взыскивает  с
просителя издержки!
     Какое сердце не обольется кровью при виде сего!
     Тогда  как  при  децентрализации  и  поповский  сын,   распространяющий
безначалие, и крестьяне, попустившие своим гусям наносить ущерб  помещичьему
хозяйству, давно были бы наказаны, и самое  свидетельство  о  содеянных  ими
преступлениях соделалось бы достоянием истории!
     Известный криминалист Сергий Баршев говорит: "Ничто так не спасительно,
как  штраф,  своевременно  налагаемый,  и   ничто   так   не   вредно,   как
безнаказанность" {Напрасно мы стали  бы  искать  этой  цитаты  в  сочинениях
бывшего ректора Московского университета. Эта цитата, равно как и ссылки  на
Токевиля, Монтескье  и  проч.,  сделаны  отставным  корнетом  Толстолобовым,
очевидно, со слов других отставных же корнетов, наслышавшихся о том, в  свою
очередь, в земских собраниях.  (Прим.  M.  E.  Салтыкова-Щедрина.)}.  Святая
истина!
     Но  что  же  необходимо  учинить,  дабы  ввести  сию  многожелаемую   и
спасительную децентрализацию? На сие отвечу прямо: необходимо  прежде  всего
вооружить власть.
     Можно  ли  назвать  власть  вооруженною,  если,  для   достижения   ее,
необходимо ехать за тридцать, за  сорок  верст,  но  и  тут  трепетать,  что
попадешь не туда, куда надлежит, или же  что  власть  взглянет  на  все  сие
иронически, или отзовется неимением средств и указаний?
     Можно ли назвать власть вооруженною, ежели, даже при искреннем  желании
помочь ближнему, она на каждом шагу стеснена всякого рода сомнительностями и
пагубным формализмом?
     Можно ли назвать власть вооруженною, ежели злу,  для  того  чтобы  быть
безнаказанным, стоит только поселиться подальше от становой квартиры?
     Токевиль справедливо отвечает на сие: невозможно.
     А между тем, при нынешней централизации, власть именно находится в  сем
беспомощном и, так сказать, ироническом состоянии.
     Губернаторы  стеснены  судами,  палатами,  общими  присутствиями.  Ищут
преданности и находят одно противоречие.
     Исправники лишены права поступать по обстоятельствам и, не имея прочной
руководящей нити, совсем никак не поступают.
     Становые  пристава  до  такой  степени  опутаны  сетями  начальственных
предписаний, что вскоре самую жизнь за тягость себе почитать будут.
     О дворянах-землевладельцах - умолчу.
     Все жалуются  и  вопиют;  везде  говорят  о  власти,  везде  ищут  сего
надежного убежища и, за всем тем, не токмо не приближаются к  оному,  но,  в
похвальном стремлении всех осчастливить, постепенно все больше и  больше  от
здравого смысла отдаляются!
     И сие  все  при  наших  обширных,  можно  сказать,  даже  непреоборимых
пространствах!!
     А между тем, как говорит бессмертный наш баснописец Крылов: ведь ларчик
просто открывался!!!
     Будучи одарен многолетнею опытностью и двадцать пять лет лично управляя
моими имениями, я много о сем предмете имел случай рассуждать,  а  некоторое
даже и в имениях моих применил. Конечно, по малому  моему  чину,  я  не  мог
своих знаний на широком поприще государственности оказать, но так  как  ныне
уже, так сказать, принято о чинах произносить с усмешкой, то думаю, что и  я
не худо сделаю, ежели  здесь  мои  результаты  вкратце  попытаюсь  изложить.
Посему соображаю так:
     Для того, чтобы искоренить зло, необходимо вооружить власть.
     Для того же, чтобы  власть  чувствовала  себя  вооруженною,  необходимо
повсюду оную децентрализировать.
     Затем, уже руководствуясь такими соображениями, предлагаю:
     1) Губернаторов назначать  везде  из  местных  помещиков,  яко  знающих
обстоятельства. Чинами при сем не стесняться,  хотя  бы  был  и  корнет,  но
надежного здоровья и опытен.
     2) По избрании губернатора, немедленно оного  вооружить,  освободив  от
всяких репортов, донесений, а тем более от советов с палатами и  какими-либо
присутствиями.
     3) Ежели невозможно предоставить губернатору издавать настоящие законы,
то предоставить издавать правила и отнюдь не стеснять его в  мероприятиях  к
искоренению зла.
     4)  На  каждых  пяти  верстах   поставить   особенного   дистанционного
начальника из знающих обстоятельства местных землевладельцев, которого также
вооружить, с предоставлением искоренять зло по обстоятельствам.
     5) Дистанционному начальнику поставить  в  обязанность  быть  праздным,
дабы он, ничем не стесняясь, всегда был готов принимать нужные меры  {Пользу
от сего я испытал собственным опытом. Двадцать пять лет я проводил  время  в
праздности, а имения мои были так устроены, как дай бог всякому.  Не  оттого
ли, что я всегда имел нужный досуг? [Прим. автора проекта.]}.
     6) Уезды разделить на округа (по четыре на уезд),  и  в  каждом  округе
учредить из  благонадежных  и  знающих  обстоятельства  помещиков  особливую
комиссию, под наименованием: "комиссия для исследования благонадежности".
     7)  Членам   сих   комиссий   предоставить:   а)   определять   степень
благонадежности обывателей; б) делать обыски,  выемки  и  облавы,  и  вообще
испытывать; в) удалять  вредных  и  неблагонадежных  людей,  преимущественно
избирая для поселения места необитаемые и ближайшие к Ледовитому океану;
     и 8) В вознаграждение трудов положить всем сим лицам приличное и вполне
обеспечивающее их содержание.
     Излагая все сие, не ищу для себя почестей, но буду  доволен,  ежели  за
все подъятые мною труды предоставлено  мне  будет  хотя  единое  утешение  -
утешение сказать: "_И моего тут капля меду есть_".

                                          Отставной корнет Петр Толстолобов.

                                   -----

     - Ну, что? каково? - пристал ко мне в тот же вечер  Прокоп.  -  да  что
ж... хорошо-то хорошо... только вот насчет Америки как-то сомнительно...
     - А ну  ее,  Америку!  Главное  дело  -  децентрализация  чтоб  была...
Согласен ты, что централизация - вред?
     - Вред-то вред... что и говорить!
     - Ну, а ежели вред, стало быть, как следует, по-твоему, поступить?
     - А черт его знает, как оно там...
     - То-то же вот и есть!
     - Вот тоже: какой-то "английский писатель Стуарт"...  черт  его  знает,
кто он таков! Ну, да и Токевиль... воля твоя, а вряд ли он так говорил!
     - Что? Токевиль-то? Да я от Петра  Иваныча  Дракина  сам  своими  ушами
слышал, что именно это самое у него в  книжке  написано!  А  уж  если  Петру
Иванычу не поверить - кому же и верить?
     - Н-нда... а все-таки как-то... На каждых пяти верстах по  помещику,  и
все такое... Черт знает что!
     - А я про что же говорю! Именно: черт не разберет! Ты сообрази  только,
какое мордобитие-то пойдет - любо!
     И Прокоп залился таким раздражающим  смехом,  что  я  несколько  секунд
стоял как ошеломленный. Передо мной вдруг совершенно  отчетливо  встала  вся
картина децентрализации по мысли и сердцу отставного корнета Толстолобова...
     Это было ужасное зрелище...
     Не было ни судов, ни палат, ни присутствий -  словом  сказать,  ничего,
чем  красна  современная  русская  жизнь.  Была  пустыня,  в  которой  реяли
децентрализованные  квартальные  надзиратели   из   знающих   обстоятельства
помещиков.
     Бьют, испытывают и ссылают. Потом наскоро  подкрепляют  силы  холодными
закусками и водкой и опять бьют, испытывают и ссылают.
     Нет ни сапожников,  ни  портных,  ни  музыкантов,  ни  литераторов,  ни
ученых, ибо всех испытывают.  Все  кому-нибудь  когда-нибудь  нагрубили,  за
всеми есть какой-нибудь счетец, и потому все подлежат исследованию.
     Объятый ужасом, я инстинктивно схватился за графин и сразу выпил десять
рюмок очищенной.

                                   -----

     Другой проект.

       О необходимости оглушения в смысле временного усыпления чувств

     "Новоявленный публицист, кн. В. Мещерский, говорит справедливо: реформы
необходимы, но не менее того необходимы  и  знаки  препинания.  Или,  говоря
иными словами: выпустил реформу  -  довольно,  ставь  точку;  потом,  спустя
время, опять выпустил реформу и опять точку ставь. И так далее, до тех  пор,
пока не исполнятся неисповедимые божий пути.
     С своей стороны, скажу более: не одну, а  несколько  точек  всякий  раз
ставить не мешало бы.  И  не  непременно  после  реформы,  но  и  в  другое,
свободное от реформ, время.
     Одно не вполне ясно: каким образом все  сие  исполнить?  В  теоретичной
принципияльности   сия   мысль   совершенно   верна,   но    в    практичной
удовлетворительности  она  далеко  не  представляется  столь  же   ясною   и
удобоприменимою.
     Что такое реформа? Реформа есть такое  действие,  которое  человеческим
страстям сообщает новый полет. А коль скоро страсти получили полет,  то  они
летят - это ясно. Не успев оставить гавань  одной  реформы,  они  уже  видят
открывающуюся вдали гавань другой реформы и стремятся к  ней.  Вот  здесь-то
именно, то есть на этом-то пути стремления от  одной  реформы  к  другой,  и
следует, по мысли кн. Мещерского, употреблять тот знак препинания, о котором
идет речь. Возможно ли это?
     Возможно;  но  дабы   получить   в   сем   случае   успех,   необходимо
предварительно привести страсти в  некоторое  особливое  состояние,  которое
поставило бы их в невозможность  препятствовать  постановке  точек.  Ибо,  в
противном случае, они всенепременно тому воспрепятствуют.
     Страсти почувствовали силу и получили полет - возможно  ли,  чтоб  они,
чувствуя себя  сильными,  равнодушно  взглянули,  как  небольшое  количество
благонамеренных людей будут ставить им точки?  И  опять,  какие  это  точки?
Ежели те точки, кои обыкновенно публицисты в  сочинениях  своих  ставят,  то
разве великого труда стоит превратить оные в запятые, а в крайнем  случае  и
совсем выскоблить?
     Стало быть, прежде всего надо  ослабить  силу  страстей,  а  потом  уже
начать ставить точки, и притом не такие,  которые  можно  бы  выскоблить,  а
настоящие, действительные.
     Удобнее всего это достигается посредством так называемого оглушения.
     Многие  восстают  против   этой   системы,   находя   ее   недостаточно
человеколюбивою и прогрессивною. Но это  говорят  люди,  которые,  очевидно,
знакомы с  системой  поверхностно  или  по  слухам.  Я  же,  напротив  того,
утверждаю: оглушение не токмо  не  противно  либерализму,  но  и  составляет
необходимейшее от оного отдохновение.
     Токевиль говорит: "Так  называемое  оглушение  не  только  не  противно
человеческой  природе,  но  в  весьма  многих  случаях   даже   способствует
восстановлению человеческих сил". А за Токевилем эту  истину  уже  повторяют
ныне все английские публицисты.
     С физической стороны, оглушение причиняет  боль  -  это  правда.  Но  с
нравственной оно успокоивает и сберегает слишком легко издерживающиеся силы.
Да разве необходимо, чтоб оглушение имело  характер  непременно  физический?
разве невозможно оглушение умственное и нравственное?
     Что зло повсюду распространяет свои корни - это  ни  для  кого  уже  не
тайна. "Люди обыкновенно начинают  с  того,  что  с  усмешкой  отзываются  о
сотворении мира, а кончают тем, что не признают начальства. Все это делается
публично, у всех на глазах, и притом с  такою  самоуверенностью,  как  будто
устав о пресечении и предупреждении давно уже  совершил  течение  свое.  Что
могут в этом случае сделать простые знаки препинания?
     Опасность так велика, что не только запятые, даже  точки  не  упразднят
ее. Наполеон I на острове Св. Елены говорил:  "Чем  сильнее  опасности,  тем
сильнейшие должны быть употреблены средства для их уврачевания". Под  именем
сих "сильнейших средств" что разумел великий человек? Очевидно,  он  разумел
то же, что разумею и я, то есть: сперва оглуши страсти, а  потом  уже  ставь
точку, хоть целую страницу точек.
     Но дабы оглушение не противоречило  идеям  современного  человеколюбия,
необходимо, чтобы оно имело характер преимущественно нравственный.
     Ежели  я  человека,   посредством   искусно   комбинированной   системы
воспрещений и сокрытий, отвлеку от предметов, кои могут излишне пленять  его
любознательность или давать его мысли несвоевременный полет, то этим  я  уже
довольно много сделаю. Но "довольно много" еще  не  значит  "все".  Человек,
лишенный средств питать свой ум, впадет в дремотное состояние - но и только.
Самая дремота его будет  ненадежная  и,  при  первом  нечаянном  послаблении
системы сокрытий, превратится в бдение тем  более  опасное,  что,  благодаря
временному оглушению, последовало сбережение и накопление умственных сил.
     Необходимо, чтобы дремотное состояние было  не  токмо  вынужденное,  но
имело характер деятельный и искренний.
     Если, например,  приучить  молодых  людей  к  чтению  сонников,  или  к
ежедневному рассмотрению девицы Гандон (сам не  видел,  но  из  газет  очень
довольно знаю), или же,  наконец,  занять  их  исключительно  вытверживанием
азбуки в том первоначальном виде, в каком оную изобрел Таут, то умы их будут
дремотствовать, но дремотствовать деятельно.
     Предавшись  чтению  сонников,  молодые  люди  будут  ожидать  от   сего
исполнения  желаний.  Одолев  Таутову  азбуку,  они  преисполнятся   сладкой
уверенности, что назначение  человеческой  жизни  ими  совершено  сполна.  О
девице Гандон - уже не говорю. Во  всех  сих  упражнениях,  очевидно,  будет
участвовать страсть, но страсть спасительная, имеющая в предмете  отличаться
в изучении сюжетов безопасных  и  малополезных,  как,  например,  эфиопского
языка. И таким образом получится поколение дремотствующее, но  бодрое  и  не
только не препятствующее знакам препинания, но деятельно  на  постановку  их
согласное.
     При таковом  согласии  реформы  примут  течение  постепенное  и  вполне
правильное. При наступлении благоприятного времени, начальство,  конечно,  и
без сторонних побуждений, издаст потребную по  обстоятельствам  реформу,  но
оная уже будет встречена без сомнения, ибо всякому будет известно, что вслед
за тем последуют года, кои имеют быть употреблены на то, чтобы  ставить  той
реформе знаки препинания. Что, кроме системы нравственного оглушения,  может
дать такой, превышающий всякие ожидания, результат?
     Будучи вынужден, по неприятностям, оставить службу и проживая  в  своей
чухломской усадьбе, я имел возможность много о  сем  предмете  рассуждать  и
даже меняться мыслями с некоторыми уважаемыми соседями, и все  мы  пришли  к
заключению: Токевиль прав.
     Законов издавать - права не имею; но преподать нечто к изданию  таковых
- могу.
     С горестью покинул службу; с радостью вновь возвратился бы в лоно оной;
но удостоюсь ли сего по трудным  и  превратным  нынешним  обстоятельствам  -
настоящим образом предсказать не могу.
     Но ежели бы сей мой  прожект  оказался  почему-либо  неудобным  -  могу
написать другой, более удобный".

                                 Бывший штатный смотритель чухломских училищ
                                 титулярный советник Иван Филоверитов.

     "P. S. Многие из сверстников моих давно уже архиереями; я  же  вынужден
взяться за плуг. А у нас, в Чухломе, и овес никогда более как сам-третей  не
родится!!"

                                   -----

     Я был унижен, оскорблен, раздражен...
     Вот, думалось мне, ни образования, ни привычки мыслить, ни даже  уменья
обращаться с человеческою речью - ничего у этого человека нет, а  между  тем
какую ужасную, ехидную мерзость он соорудил!  И  как  свободно,  естественно
созрела она в его голове! Ни разу не почувствовал он  потребности  проверить
себя, или посоветоваться с своею совестью, или,  наконец,  хоть  из  чувства
приличия, сослаться на какие-нибудь факты. Нет; он имел в виду только  одно:
что ему предстоит сочинить пакость и  что  измышление  его,  яко  пакостное,
непременно найдет себе прозелитов.
     Выскажи он мысль