ains,  qui  ne  commencaient  pas
autrement leurs blagues qu'en disant: "civis Romanus sum", se sont  fait  au
metier  de  l'espionnage  comme  s'ils  etaient  les  plus  majestueux   des
chenapans. Enfin, notre belle France est la pour attester  que  l'espionnage
n'est jamais de trop dans un pays dont la vie politique est  a  son  apogee.
Chez  nous,  messieurs,  presque  tout  le  monde  s'entreespionne,  ce  qui
n'empeche  pas  la  vie  sociale  d'aller  son  train.  La   solidarite   de
l'espionnage fait qu'on  n'en  ressent  presque  pas  l'inconvenient.  Voici
l'historique  de  ce  phenomene  social  qui  porte  le  nom  malsonnant  de
l'espionnage. Mais si nous constatons ici les resultats pratiques du metier,
nous devons en meme temps constater que jamais ces resultats  ne  pourraient
etre ni si grands, ni  si  accomplis,  si  les  espions  s'avisaient  d'agir
ouvertement...  la,  le  coeur  sur  la  main!  Oui,  messieurs,  c'est  une
occupation qui ne saurait etre pratiquee que sous le  voile  du  plus  grand
mystere! Otez le mystere - et adieu l'espionnage. H n'est plus - et avec lui
tombe tout le prestige de la  vie  politique.  Point  d'espionnage  -  point
d'accusations, point de proces, point de  proscriptions!  La  vie  politique
reste, pour ainsi dire, en suspens. Tout passe, tout tombe, tout s'evanouit.
Voila pourquoi je ne partage  pas  l'opinion,  exprimee  par  mon  honorable
collegue, M-r Farr. Je comprends tres  bien  sa  pensee:  il  est  par  trop
champion de la statistique pour ne pas gemir en  voyant  que  dette  science
conserve encore des points inexpliques et obscurs. Mais Dieu, dans sa divine
sagesse, en a juge autrement. Il a  voulu  que  la  statistique  conserve  a
jamais quelques points inacheves pour que nous autres, humbles  travailleurs
de la science, ayons toujours quelque chose a eclaircir ou a achever.  Aussi
je conclus, en disant: messieurs! nous  avons  toute  une  rubrique,  ou  se
classent les chenapans et autres  gens  sans  foi  ni  loi!  Cette  rubrique
n'est-elle pas assez large pour  que  les  espions  y  trouvent  leur  place
naturelle? Oh, messieurs, classons les y hardiment, et  puis  disons  leurs:
allez, gens sans aveu et faites votre vil metier! la statistique ne veut pas
vous connaitre! {Шпионаж был признан во все времена  одним  из  самых  живых
стимулов политической жизни. Уже древний  Иеробоам  обещал  скорпионы  своим
народам, что в  переводе  на  обыкновенный  язык  не  могло  значить  ничего
другого,  как  шпионов.  Далее  мы  находим  у   Аристофана   неопровержимые
доказательства, что греки очень признавали это средство управления и что они
дали шпионам звучное прозвище сикофантов. Но лишь в эпоху цезарей  античного
Рима наука шпионажа достигла наибольшего своего расцвета. По словам  Тацита,
со времен Нерона, Калигулы и других не было почти ни одного человека во всей
империи,  который  не  был  бы  шпионом  или  не  желал  бы  им  быть.   Эти
величественные римляне, которые не начинали своей хвастливой болтовни иначе,
как говоря: "Я, римский гражданин", достигли в шпионаже  такой  высоты,  как
если бы они были величайшими из мошенников. Наконец, наша прекрасная Франция
свидетельствует,  что  шпионаж  никогда  не  бывает  чрезмерным  в   стране,
политическая жизнь которой достигает своего апогея. У  нас,  господа,  почти
все шпионят друг за другом, что не  мешает  общественной  жизни  идти  своим
путем. Так как шпионят все, то в этом  занятии  почти  не  чувствуют  ничего
неприличного. Приведу историческую справку о том социальном явлении, которое
носит неблагозвучное  имя  шпионажа.  Но  если  мы  говорим  о  практических
результатах этого ремесла, мы должны  в  то  же  время  констатировать,  что
никогда бы эти результаты не  могли  быть  ни  такими  большими,  ни  такими
исчерпывающими, если бы шпионы начали действовать  открыто...  на  виду,  не
маскируясь. Да, господа, это деятельность, которой можно  заниматься  только
под покровом величайшей тайны! Отнимите тайну - и прощай шпионаж. Его  более
нет - а вместе с ним падает весь престиж политической жизни. Нет шпионажа  -
нет обвинений, нет процессов, нет  преследований!  Политическая  жизнь,  так
сказать, замирает. Все проходит, все падает, все бездействует. Вот почему  я
не разделяю мнения, выраженного моим почтенным коллегой, господином  Фарром.
Я очень хорошо понимаю его мысль: он слишком большой приверженец статистики,
чтобы не горевать, что эта наука содержит еще необъяснимые и  темные  места.
Но бог, в своей божественной мудрости, судил  об  этом  иначе.  Он  захотел,
чтобы статистика всегда имела  некоторые  необработанные  данные  для  того,
чтобы мы, смиренные  работники  науки,  всегда  имели  возможность  что-либо
разъяснить или закончить. Итак, я заключаю,  говоря:  господа!  у  нас  есть
целая графа, в которую мы относим мошенников и прочих людей  без  религии  и
нравственности. Разве эта графа не столь обширна, чтобы в ней не нашли  себе
естественного места шпионы? О господа,  поместим  их  смело  туда,  и  потом
скажем: "Идите, бесчестные люди, и творите ваше низкое  ремесло!  статистика
не хочет вас знать!"}
     Речь эта произвела эффект необычайный. Крики: bravo!  vive  la  France!
{браво! да здравствует Франция!} (Прокоп, по обыкновению, ошибся и  крикнул:
vive Henri IV! {да здравствует Генрих IV!}) неслись со всех  сторон.  Сейчас
же все побежали к закусочному столу и буквально осадили его.
     - Je crois que ca s'appelle lassassine? Lassassine et parasseune  -  il
faut que je me souvienne de ca! {Кажется, это называется лососиной? Лососина
и поросенок - нужно это запомнить!} - сказал Левассер, держа на вилке  кусок
маринованной лососины.
     - Oh, mangez,  messieurs!  {Кушайте,  господа!}  -  упрашивал  какой-то
делегат (кажется, ветлужский), - человек!  лососины  принесите!  пожалуйста,
mangez!
     Заседание кончилось; начался обед.
     Никогда  я  не  едал  таких  роскошных  подовых  пирогов,  кик  в  этот
достопамятный день. Они были с говядиной, с яйцами и еще с какой-то  дрянью,
в которой, впрочем, и заключалась вся суть. Румяные, пухлые,  они  таяли  во
рту и совершенно незаметно проходили в желудок. Фарр съел разом два  пирога,
а третий завернул в бумажку, сказав, что отошлет с  попутчиком  в  Лондон  к
жене.
     - La Russie - voila ou est  la  veritable  patrie  de  la  statistique!
{Россия - вот истинная родина статистики!} - в экстазе повторил Кеттле.
     После обеда - езда на извозчиках, а окончание дня в "Эльдорадо".
     - C'est ici que le sort du malheureux von-Zonn a ete decide! ah, soyons
sur nos gardes! {Здесь была решена участь несчастного фон  Зона!  ах,  будем
осторожны!} - вздохнул Левассер, что не  помешало  ему  сделать  честь  двум
девицам, предложив им по рюмке коньяку.
     На третий день - осмотр Исакиевского собора, заседание  у  Шухардина  и
обед там же (menu: суп с потрохами, бараний бок с кашей, жареные  каплуны  и
малиновый дутик со сливками); после обеда катанье на яликах по Неве.
     Исакиевский собор произвел на гостей самое приятное впечатление.
     - C'est  fort,  c'est  solide,  c'est  riche,  c'est  ebouriffant!  {Он
огромный, внушительный, роскошный, поразительный!} -  беспрестанно  повторял
Левассер, - et ca  doit  couter  un  argent  fou!  {он,  вероятно,  обошелся
чудовищно дорого!}
     Кеттле же до того умилился духом, что произнес:
     - Ah! si je n'etais pas catholique romain, je voudrais etre  Catholique
grec! {Ах, не будь я католиком, я хотел бы быть православным!}
     На что Прокоп, который с некоторого  времени  получил  настоящую  манию
приглашать иноверцев к познанию света истинной веры, поспешил заметить:
     - А что же,  ваше  превосходительство!  с  легкой  бы  руки!  Заседание
началось чтением доклада делегата от  тульско-курско-ростовского  клуба,  по
отделению нравственной статистики, о том, чтобы  в  ведомость,  утвержденную
собиравшимся в Гааге конгрессом, о числе и роде преступлений была прибавлена
новая графа для включения в нее так называемых "жуликов" (jouliks).
     - Jouliks! je ne comprends pas  ce  mot  {Жулик!  я  не  понимаю  этого
слова!}, - с свойственною ему меридиональною живостью протестует Левассер.
     - Ce n'est precisement ni un voleur, ni un escroc;  c'est  un  individu
qui tient de l'un et l'autre.  A  Moscou  vous  verrez  cela,  messieurs  {В
точности, это не вор и не мошенник; это индивид, в котором содержится и то и
другое. В Москве вы увидите их, господа.} - объясняет докладчик.
     Встает Фарр и опять делает  скандал.  Он  утверждает,  что  заметил  на
континенте особенный вид проступков, заключающийся в вскрытии  чужих  писем.
"Не далее как неделю тому назад, будучи в Париже, - присовокупляет он,  -  я
получил письмо от жены, видимо подпечатанное". Поэтому он  требует  прибавки
еще новой графы.
     Тетюшский делегат поднимается с  своего  места  и  возражает,  что  это
неудобно.
     - Why? {Почему?} - вопрошает Фарр.
     - Неудобно - и все тут! и разговаривать нечего! За такие вопросы нашего
брата в кутузку сажают!
     - Shocking! {Невоспитанность!} - восклицает Фарр. Тогда  требует  слова
Левассер.
     - Pardon! si je comprends la  pensee  de  monsieur  {Извините!  если  я
правильно понимаю мысль господина.}, - начинает он, указывая  на  тетюшского
делегата, - elle peut etre  formulee  ainsi:  oui,  le  secret  des  lettres
particulieres est inviolable (bravo! bravo! oui! oui! inviolable!)-c'est  la
regle generale; maisil est des raisons de bonne politique, qui nous  forcent
quelquefois la main et nous obligent  d'admettre  des  exceptions  meme  aux
regles que nous reconnaissons tous  pour  justes  et  irreprochables.  C'est
triste, messieurs, mais c'est vrai. Envisagee sous ce  point  de  vtiec.  la
violation du secret des lettres particulieres se presente a  nous  comme  un
fait de haute convenance, qui n'a  rien  de  commun  avec  le  crime  ou  la
contravention. L'Angleterre, grace a sa position insulaire, ignore  beaucoup
de phenomenes sociaux, qui sont non seulement toleres par le droit coutumier
du continent, mais qufl en font pour ainsi dire partie. Ce qui est crime  ou
contravention' en Angleterre, peut devenir une excellente  mesure  de  salut
public sur je continent. Aussi, je vote avec m-r de Tetiousch  pour  l'ordre
du jour pur et simple {она может быть формулирована следующим  образом:  да,
тайна  частной  корреспонденции  неприкосновенна  (браво!  браво!  да!   да!
неприкосновенна!) это  общее  правило;  но  существуют  соображения  здравой
политики, которые в отдельных случаях принуждают нас и заставляют  допускать
исключения  даже  для  правил,  которые  мы  все  признаем  справедливыми  и
нерушимыми. Это печально, господа, но это так. Рассматриваемое с этой  точки
зрения  нарушение   тайны   частной   корреспонденции   представляется   нам
требованием высшего порядка, которое не имеет ничего общего с  преступлением
или с нарушением закона. Англия, благодаря своему островному  положению,  не
знает многих социальных явлений, которые не только терпимы по обычному праву
континента, но которые составляют, так сказать, часть этого права.  То,  что
является  преступлением  или  нарушением  закона  в  Англии,   может   стать
превосходной мерой общественной защиты на континенте. Итак, я голосую вместе
с господином из Тетюш за простой переход к порядку дня.}.
     - Bravo! Ура! Человек! шампанского! Мосье Левассер! Votre sante!  {Ваше
здоровье!}
     Не успели выпить за здоровье Левассера,  как  Прокоп  вновь  потребовал
шампанского и провозгласил здоровье Фарра.
     - Сознайтесь, господин Фарр, что вы согрешили немножко! - приветствовал
он английского делегата с бокалом в руках, - потому что ведь  ежели  Англия,
благодаря инсулярному положению, имеет многие  инсулярные  добродетели,  так
ведь и инсулярных пороков у ней  не  мало!  Жадность-то  ваша  к  деньгам  в
пословицу ведь вошла! А? так, что ли? Господа!  выпьем  за  здоровье  нашего
сотоварища, почтеннейшего делегата Англии!
     Разумеется, суровый англичанин успокоился и выпил разом два стакана.
     Но за обедом случился скандал почище:  бараний  бок  до  такой  степени
вонял  салом,  что  ни  у  кого  не  хватило  смелости  объяснить  это  даже
особенностями национальной  кухни.  Хотя  же  поданные  затем  каплуны  были
зажарены  божественно,  тем  не  менее  конгресс  единогласно   порешил:   с
завтрашнего дня перенести заседания в Малоярославский трактир.
     Четвертый день - осмотр Петропавловского собора,  заседание  и  обед  в
Малоярославском трактире (menu: ботвинья с малосольной севрюжиной, поросенок
под хреном и сметаной, жареные утки и гурьевская каша); после обеда прогулка
пешком по Марсову полю.
     Петропавловским  собором  иностранные  гости  остались  довольны,   но,
видимо, спешили кончить осмотр его, так как  Фарр,  указывая  на  крепостные
стены, сказал:
     - В сей местности воздух есть нездоров!
     На что, впрочем, Прокоп тут же нашелся возразить:
     - Для тех, господин Фарр, у кого чисто сердце, - воздух везде здоров!
     В четвертом заседании я докладывал свою карту, над которой работал  две
ночи сряду (бог помог мне совершить этот труд  без  всяких  пособий!)  и  по
которой наглядным образом можно было ознакомиться с положением трактирной  и
кабацкой промышленности в России. Сердце  России,  Москва,  было,  comme  de
raison {разумеется.}, покрыто самым густым  слоем  ярко-красной  краски;  от
этого центра, в виде радиусов, шли другие  губернии,  постепенно  бледнея  и
бледнея по мере приближения к  окраинам.  Так  что  Новая  Земля  только  от
острова Колгуева заимствовала слабый бледно-розовый отблеск. В заключение  я
потребовал, чтобы подобные же карты были изданы  и  для  других  стран,  так
чтобы можно было сразу видеть, где всего удобнее напиться.
     - Ah! mais savez-vous que c'est bigrement serieux, le travail que  vous
nous presentez la! {Ах! ведь вы представляете нам здесь чертовски  серьезный
труд!} - воскликнул Левассер, рассматривая мою карту.
     - Prachtvoll! {Великолепно!} - одобрил Энгель.
     - Beautiful! {Прекрасно!} - присовокупил Фарр.
     - Benissime! {Превосходно!} - проурчал Корренти.
     - Et remarquez bien que  monsieur  n'a  employe  que  deux  nuits  pour
commencer et achever ce beau travail {И заметьте, что господин  затратил  на
этот прекрасный труд только две ночи.}, - отозвался  Кеттле,  который  перед
тем пошептался с Прокопом.
     - Две  ночи  -  это  верно!  -  подтвердил  Прокоп,  -  и  без  всякого
руководства! Просто взял лист бумаги и с божьею помощью начертил!
     Тогда все бросились меня обнимать и целовать, что под  конец  сделалось
для меня даже обременительным, потому что делегаты вздумали качать  меня  на
руках и чуть-чуть не уронили на пол. Тем временем наступил адмиральский час,
Прокоп наскоро произнес: господа, милости просим хлеба-соли  откушать!  -  и
повел  нас  в  столовую,  где  прежде  всего  нашим   взорам   представилась
севрюжина... но какая это была севрюжина!
     - Вот так севрюжина! - совершенно чисто произнес по-русски Кеттле.
     Но, увы! нас и на этот раз  не  вразумило  это  более  нежели  странное
восклицание  иностранного  гостя.  До  того  наши  сердца  были  переполнены
ликованием, что мы не лыком шиты!
     После обеда, во время прогулки по Марсову полю, Левассер ни с того ни с
сего вступил со мной в очень  неловкий  дружеский  разговор.  Во-первых,  он
напрямик объявил, что ненавидит войну по принципу и что  самый  вид  Марсова
поля действует на него неприятно.
     - А мы, - ответил я довольно сухо, - мы гордимся этим полем.
     - Oui, je comprends ca! la fierte nationale -  nous  autres,  Francais,
nous en savons quelque chose! Mais, quant a moi - je vous avoue  que  ca  me
porte sur les nerfs! {Да, понимаю! национальная гордость,  -  мы,  французы,
тоже не чужды ей. Но, что касается меня, - признаюсь, это действует  мне  на
нервы!}
     Во-вторых, постепенно раскрывая передо мной свою  душу,  он  признался,
что  всегда  был  сторонником  Парижской  коммуны  и   даже   участвовал   в
разграблении дома Тьера.
     - Ma femme est une petroleuse - je ne vous dis  que  ca!  {Моя  жена  -
поджигательница, этим все сказано.} - прибавил он грустно.
     В-третьих, он изъявил опасение,  что  за  ним  следят;  что  клевета  и
зависть преследуют его даже в  снегах  России;  что  вот  этот  самый  Фарр,
который так искусно притворяется англичанином, есть не что иное,  как  агент
Тьера, которому нарочно поручено гласно  возбуждать  вопросы  о  шпионах,  а
между тем под рукой требовать выдачи его, Левассера. В заключение он  просил
меня  посмотреть  по  сторонам   и   удостовериться,   нет   ли   поблизости
полицейского.
     Я в смущении исполнил его просьбу,  но  так  как  мы  стояли  на  самой
средине поля, и притом начало уже смеркаться, то полицейские  представлялись
рассеянными по окраинам в виде блудящих огоньков. Тем не  менее  я  поспешил
успокоить моего нового друга и заверить его, что  я  и  Прокоп  сделаем  все
зависящее...
     - Ah! quant a vous - vous avez l ame sensible, je le vois, je le  sens,
j'en suis sur! Mais quant a monsieur votre ami - permettez moi d'en  douter!
{О! что касается вас -  у  вас  чувствительная  душа,  я  это  вижу,  я  это
чувствую, я в этом уверен! Но что касается  вашего  друга  -  позвольте  мне
усомниться в этом!} - воскликнул он, с жаром сжимая мою руку.
     К сожалению, я должен был умолкнуть перед замечанием Левассера,  потому
что, говоря по совести, и  сам  в  точности  не  знал,  есть  ли  у  Прокопа
какая-нибудь душа. Черт его знает! может  быть,  у  него  только  фуражка  с
красным околышем - вот и душа!
     Во всяком случае, признания Левассера произвели на меня  самое  тяжелое
впечатление. Коммуналист! жена  петрольщица!  И  черт  его  за  язык  дергал
соваться ко мне с своими признаниями! Поэтому  первым  моим  движением  было
убедить его познать свои  заблуждения,  и  я  бойко  и  горячо  принялся  за
выполнение этой задачи, как вдруг, среди самого разгара  моего  красноречия,
он зашатался-зашатался и разом рухнулся на песок! Тут  только  я  догадался,
что он пьян в последнем градусе и что, следовательно, все его признания были
не что иное, как следствие  привычки  блягировать,  столь  свойственной  его
соотечественникам! Признаюсь, даже открытие Америки не подействовало  бы  на
меня так благотворно, как эта неожиданная развязка, разом выведшая  меня  из
затруднительнейшего положения!
     Пятый  день  -  осмотр  домика  Петра  Великого;  заседание  и  обед  в
Малоярославском трактире (menu: суточные щи и к ним  няня,  свиные  котлеты,
жаркое - теленок, поенный одними  сливками,  вместо  пирожного  -  калужское
тесто). После обеда каждый удаляется восвояси ии ложится  спать.  Я  нарочно
настоял, чтоб в ordre du jour {порядок дня.} было  включено  спанье,  потому
что опасался новых признаний со стороны Левассера. Шут его разберет, врет он
или не врет! А вдруг спьяна ляпнет, что из Тьерова дома табакерку унес!
     Осмотр  домика  великого  преобразователя  России  удался  великолепно.
Левассер о вчерашнем разговоре на Марсовом поле ни полслова. Напротив  того,
пришел как встрепанный и сейчас же воскликнул:
     - C'en etait un de tzar! fichtre! quel genre!
     - Das war ein Tzar! {Вот это был царь! черт побери!  какой  человек!  -
Вот это был царь!} - глубокомысленно отозвался Энгель.
     - It was a tzar! {Вот это был царь!} - процедил Фарр, щупая постель, на
которой отдыхал великий преобразователь.
     - Tzarissimo, magnissimo! {Царейший, величайший!} - черт знает на каком
языке формулировал свое удивление Корренти.
     Старичок Кеттле некоторое время стоял, задумчиво  опершись  на  трость.
Наконец он взволнованным голосом заметив, что и душе  Петра  была  не  чужда