жаемся... en un mot, nous dansons  sur  un  volcan!
{одним словом, мы пляшем на вулкане!}
     - Да еще на каком волкане-то, князь! Ведь это точь-в-точь лихорадка: то
посредники, то акцизные, то судьи, а теперь даже все  вместе!  Конечно,  вам
отсюда этого не видно...
     - Но поэтому-то мы и просим вас, messieurs: выскажитесь! дайте услышать
ваш голос! Expliquez-nous le fin mot de la chose - et alors nous  verrons...
{Разъясните нам суть дела - и тогда мы  посмотрим...}  По  крайней  мере,  я
убежден, что если б каждый помещик прислал свой проект... mais un tout petit
projet!.. {совсем маленький проект!..} согласитесь, что это  не  трудно!  Вы
какого об этом мнения? - внезапно обратился князь ко мне...
     - Mais oui! mais comment donc! un tout petit projet! Mais avec plaisir!
{Да! конечно! совсем маленький проект! С удовольствием!} -  на  скорую  руку
выговорил я, и вслед за тем употребил очень ловкий маневр, чтобы  незаметным
образом отделиться от этой группы и примкнуть к другой.
     -  Куда  мы  идем!  -  слышалось  в  этой  другой  группе,  -  к   чему
приближаемся!
     - И это та самая Россия,  которая,  двадцать  лет  тому  назад,  цвела!
Pauvre chere patrie! {Бедная дорогая родина!}
     - Тогда каждый крестьянин по праздникам щи с говядиной  ел!  пироги!  А
нынче! попробуйте-ка спросить, на сколько дворов одна корова приходится?
     - Comment? Comment dites-vous? {Как? Как  вы  говорите?}  -  послышался
голос хозяина, - прежде мужики ели щи с говядиной?.. vous en etes bien  sur?
{вы в этом уверены?}
     - Точно так, ваше сиятельство. В моем собственном имении так было. А  в
храмовые праздники даже уток резали!
     - Ссс... А теперь, вы говорите, одна корова на несколько дворов!
     - Это верно-с. Да что  же  тут  мудреного,  ваше  сиятельство!  Сначала
посредники, потом акцизные, потом судьи. Ведь это почти лихорадка-с! Вот  вы
недавно оттуда; как вы об этом думаете?
     - Я... что ж...  я,  конечно...  Mais  oui!  mais  comment  donc!  mais
certainement! {Ну разумеется, ну как же, конечно!} - пробормотал я опять  на
скорую руку и тут же предпринял маневр, чтобы как-нибудь примкнуть к третьей
группе.
     - Народ без религии - все равно что тело без души,  -  шамкал  какой-то
седовласый  младенец,  -  отнимите  у  человека  душу,  и   тело   перестает
фонксионировать, делается бездушным трупом; точно так же, отнимите у  народа
религию - и он внезапно погрязает в пучине апатии. Он перестает  возделывать
поля, становится непочтителен к старшим, и  в  своем  высокомерии  возвышает
заработную плату до таких размеров, что и предпринимателю ничего  больше  не
остается, как оставить свои плодотворные  прожекты  и  идти  искать  счастья
ailleurs! {в другом месте!}
     - Куда мы идем! вот что вы объясните нам!
     - Без религии, без авторитетов, без  истинного  знания  куда  же  можно
прийти,  кроме...  Но  я  не  произношу  этого  страшного  слова;  я  просто
зажмуриваю глаза, и говорю: Dieu, qui mene toutes choses a bien, ne laissera
pas perir notre chere et sainte Russie... {Бог,  который  направляет  все  к
благу, не  допустит  гибели  нашей  дорогой  святой  Руси...}  нашу  святую,
православную Русь, messieurs!
     Тут уж я сам не выдержал и произнес:
     - Mais oui! mais comment donc! mais certainement!  {Ну  разумеется,  ну
как же! конечно!} При этом перерыве седовласый младенец  посмотрел  на  меня
так изумленно, как будто я  оскорбил  его.  Взор  его  совершенно  явственно
говорил: qu'est-ce qu'il veut, cet intrus, avec son  "comment  donc"!  {чего
хочет этот пришелец со своим "как же"!} Я вспомнил  недавние  слова  хозяина
"теперь мы принимаем всех", и в уме моем опять мелькнуло: скотина! Нечего  и
говорить, что я сейчас же поспешил осчастливить своим присутствием четвертую
группу.
     - Земледелие  уничтожено,  промышленность  чуть-чуть  дышит  (прошедшим
летом, в мою бытность в уездном городе, мне понадобилось пришить пуговицу  к
пальто, и я буквально - a la lettre! - не нашел человека, который взял бы на
себя эту операцию!), в торговле застой... скажите, куда мы идем!
     В ответ слышатся вздохи.
     - Я, впрочем, десять лет тому назад предвидел это. Я уже тогда  всем  и
каждому говорил: messieurs! мы стоим у подошвы  волкана!  Остерегитесь,  ибо
еще шаг - и мы будем на вершине оного!
     - Mais oui! mais certainement! mais comment donc! - отвечает кто-то  за
меня, покуда я маневрирую к пятой группе.
     - И чего церемонятся с этою паскудною литературой! -  слышится  в  этой
группе, - ведь это, наконец, неслыханно!
     - А суд, ваше превосходительство, между тем оправдывает-с!
     - Ах! этот суд! вот он где у меня сидит! Этот суд!!
     - Я, ваше превосходительство, записку составил, где  именно  доказываю,
что в литературе нашей,  со  смерти  Булгарина,  ничего,  кроме  тлетворного
направления, не существует-с.
     - Тлетворное - c'est le  mot!  C'est  un  malfaiteur  qui  tue  par  sa
puanteur  nauseabonde!  {вот  именно!  Это  злодей,  который  убивает  своим
вредоносным зловонием!} Я со времени покойного Николая Михайловича  (c'etait
le bon temps! {то было доброе время!}) ничего не читаю, но на днях мне,  для
курьеза, прочитали пять строк... всего пять строк! И клянусь вам богом,  что
я увидел тут все: и дискредитирование власти,  и  презрение  к  обществу,  и
насмешку над  религией,  и  космополитизм,  и  выхваление  социализма...  Ma
parole! c'etait tout un petit cosmos d'immondices de tout genre! {Даю слово!
это был целый мирок всевозможных гадостей!}
     - Я, ваше превосходительство, именно эту самую  мысль  в  моей  записке
провожу-с!
     - И прекрасно делаете, друг мой!  Надобно,  непременно  надобно,  чтобы
люди бодрые, сильные спасали общество от растлевающих людей! И каких там еще
идей нужно, когда вокруг нас все, с божьею  помощью,  цветет  и  благоухает!
N'est-ce pas, mon jeune ami? {Не правда ли, мой юный друг?}
     Увы! вопрос этот относился опять ко мне, и я опять  не  нашел  никакого
ответа, кроме:
     - Mais oui! mais comment donc! mais certainement!
     К счастию, в это время в гостиной раздалось довольно громогласное "шш".
Я обернулся и увидел, что хозяин сидит около одного из  столов  и  держит  в
руках исписанный лист бумаги.
     - Messieurs, - говорил он, - по  желанию  некоторых  уважаемых  лиц,  я
решаюсь передать на ваш суд отрывок из предпринятого  мною  обширного  труда
"об  уничтожении".  Отрывок  этот  носит  название  "Как  мы   относимся   к
прогрессу?", и я помещу его в передовом нумере одной газеты,  которая  имеет
на днях появиться в свет...
     - Mesdemoiselles! voulez-vous bien venir ecouter  ce  que  va  lire  le
prince! {Барышни, не  хотите  ли  послушать,  что  будет  читать  князь!}  -
обратилась княгиня в другую комнату.
     Смех и шум прекратились; молодежь высыпала в гостиную.
     - Надо вам объяснить, messieurs, что мы, то  есть  люди  консервативной
партии, давно чувствовали потребность в печатном органе.  У  нас  была  одно
время  газета,  но,  отчасти  по  недостатку  энергии,  отчасти   вследствие
некоторой шаткости понятий, она должна  была  прекратить  свое  плодотворное
существование. Теперь мы решились издавать новую газету  под  юмористическим
названием  "Шалопай,  ежедневное  консервативно-либеральное  прибежище   для
молодцов, не знающих, куда приклонить  голову".  Мы  выбрали  это  название,
потому что оно совершенно в русском, немножко насмешливом  тоне...  N'est-ce
pas, messieurs! {Не правда ли, господа?}
     - Из-за одного заглавия, ваше сиятельство, сколько будет пренумерантов!
вот увидите! - вставил свое слово господин,  который  хвастался  запиской  о
тлетворном направлении современной русской литературы.
     - Итак, messieurs, приступим.

                       Как мы относимся к прогрессу?

     "Сила совершившихся фактов, без сомнения, не подлежит  отрицанию.  Факт
совершился - следовательно, не принять его нельзя. Его  нельзя  не  принять,
потому что он факт, и притом  не  просто  факт,  но  факт  совершившийся  (в
публике говор: quelle lucidite! {какая ясность  ума!}).  Это,  так  сказать,
фундамент, или, лучше сказать, азбука, или, еще лучше, отправный пункт.
     Итак, факт совершился!!
     И мы не отрицаем его, но принимаем с благодарностью. Мы с благоговейною
благодарностью  принимаем  все  совершившиеся  факты,  хотя   бы   появление
некоторых из них казалось нам прискорбным и даже легкомысленным (в  публике:
avalez-moi cela, messeigneurs! {извольте и это проглотить, господа!}).  Факт
совершился - и мы благодарим. Мы благодарим, потому  что  мы  благодарны  по
самой  природе,  потому  что  наши  предания,  заветы  наших   отцов,   наше
воспитание, правила, внушенные нам с  детства,  -  все,  en  un  mot  {одним
словом.}, создало нас благодарными..."
     - Pardon! - раздается голос старого дяди, - vous  avez  fourre  la  une
expression francaise! Mettez plutot {вы  ввели  тут  французское  выражение!
Скажите лучше.}, - "одним словом...".
     - C'est juste, mon oncle! {Правильно, дядюшка!} Итак, messieurs:
     "...Все, _одним словом_, создало  нас  благодарными.  Мы  не  можем  ие
благодарить, точно так же как не можем не принести  наши  сердца  на  алтарь
отечества в минуту опасности. Отечество, находящееся в опасности, -  это  мы
сами, находящиеся в опасности! И мы не принесем ему в дар  сердца  наши!  мы
поспешим приветствовать его врагов! Нет, мы не сделаем ни  того,  ни  этого,
потому что отечество и мы - это что-то совершенно нераздельное. Это до такой
степени не подлежит  отделению,  в  смысле  умственности,  как  и  в  смысле
материальности, что как отечество не может существовать без нас, так и мы не
можем существовать без него. А потому, возвращаясь к первичной  моей  мысли,
повторяю: мы благодарим, ибо это есть наша натура.
     Теперь  рассмотрим  несколько  близким  образом,  что  такое  есть  это
священное право благодарить?
     Благодарить - это фимиам. Это возносящийся фимиам сердца. Точно так же,
как для того,  чтобы  понятно  писать  по-русски,  надобно  прежде  всего  и
преимущественнейше обзнакомиться с русским языком и памятниками грамотности,
точно так же, повторяем мы,  для  того,  чтобы  благодарить,  надобно  иметь
доброе и преданнейшее сердце. Но преданнейшее сердце не  только  благодарит,
но   и   преимущественнейше   предостерегает.   Или,   лучше   сказать,   не
предостерегает, в грубом значении этого  слова,  но  от  благодарных  чувств
заявляет. Мы не отрицаем совершившихся фактов, мы благодарим,  но  в  то  же
время заявляем! Мы заявляем, потому что имеем преданнейшее сердце, и  потому
заявление является на устах наших не в печальном образе горькой улыбки, но в
прекрасном виде улыбки, исполненной доверия. Мы не  осмеливаемся  изречь  из
наших уст: довольно! ибо не можем  даже  знать,  действительно  ли  есть  то
довольно, что нам кажется таковым.  Но  мы  говорим:  примите  благоговейный
фимиам, который испускают наши сердца, и ежели мы ошибаемся, то дайте  нашей
мыслительности другое направление!"
     - Encore une fois pardon! {Еще раз извините!} - вновь откликается дядя,
- мне кажется, это не совсем точно! Не лучше ли сказать:  "дайте  другое  и,
конечно, _столь же благоговейное_ направление нашей мыслительности"?  А  еще
бы лучше: _нашим мыслительным благожелательностям?_ N'oubliez pas, mon cher,
que vous protestez (ты мягко постилаешь, но спать на  твоей  постели  весьма
будет жестко! comme dit un charmant proverbe russe), et tu sais que dans ces
choses-la rien  n'est  a  negliger!  {Не  забывайте,  дорогой  мой,  что  вы
протестуете... (как гласит превосходная русская пословица), а ты знаешь, что
в этих вещах нельзя  ничем  пренебрегать!}  (Присутствующие  переглядываются
между собой, как бы говоря: какой тонкий старик!)
     - Merci, mon oncle, vous avez touche  juste!  {Благодарю,  дядюшка,  вы
правильно  подметили!}  Итак,  messieurs,  будем  продолжать  в   измененной
редакции:
     "другое,  и,  конечно,  столь  же   благоговейное   направление   нашим
мыслительным благожелательностям.
     Итак, факт совершился. Мы все видели  его  совершение,  и  сердца  наши
благожелательно,  можно  сказать,  благоговейно  содрогались.   Теперь,   мы
спрашиваем себя только, должен ли повторяться этот едва  совершившийся  факт
безгранично? и на вопрос этот позволяем себе думать, что ежели  бы  рядом  с
совершившимся фактом было поставлено благодетельное тире, то  от  сего  наши
сердца преисполнились бы не менее  благоговейною  признательностью,  каковою
был  фимиам,  наполнявший  их  по  поводу  совершившегося  факта.  Мы   были
благодарны за факт, но мы, конечно, будем не меньше благодарить и за _тире_,
ибо, как я сказал уже выше, право благодарить есть, так  сказать,  лучшее  и
преимущественнейшее право, которое мы за собой признаем!
     Совершившийся факт - это есть мудрость. _Тире_ - это есть более  нежели
мудрость: это мудрость в мудрости  (quelle  profondeur!  {какая  глубина!}).
Вспомним по сему случаю Наполеона III, а в настоящую минуту князя  Бисмарка.
Они сие должны со временем познать, что мы теперь от себя  скромным  образом
утверждаем. Вспомним  еще  великого  преобразователя  экономических  законов
Англии, Роберта Пиля, но  не  забудем  и  величайшего  Вашингтона!  Везде  и
повсюду  -  закон  один,  который  есть  таков:  прогресс  -  это   мудрость
стремительная,  уносящая  за  собой  историю;   _тире_   -   это   мудрость,
оглядывающаяся назад, скующая историю, а не низвергающая ее в прах!
     Стало быть, если мы благоговейно просим поставить _тире_, то не  только
не грешим против мудрости действительной, но даже  споспешествующим  образом
доказываем, какая от того есть приносимая польза.
     Мы объяснились с нашими читателями с открытым  сердцем;  надеемся,  что
они с  таковым  же  отнесутся  и  к  нам.  Быть  может,  нас  будут  бранить
ретроградами, но мы того не боимся. Мы не имеем ничего бояться,  ибо  мы  не
ретрограды. Мы только не хотим бежать вперед сломя голову, потому что  ежели
все побегут и от того сломают головы, что может  из  сего  произойти,  кроме
несвоевременной гибели? Вот этого именно  вопроса  никогда  не  задают  себе
господа слишком пламенные прогрессисты,  но  не  мешало  бы  от  времени  до
времени все оное себе припоминать. Мы говорим:  не  мешало  бы,  потому  что
никогда не мешает то, что есть само по  себе  полезно.  А  что  припоминание
такого рода полезно, то это несомненно доказывается приносимою  им  везде  и
повсюду бесчисленною пользой.
     Затем, прощаясь с читателями до следующего нумера, в  коем  постараемся
обстоятельнейше объяснить нашу profession de foi {символ веры.}, воскликнем:
с нами наше право, а затем, да пребудет над нами божие благословение!"
     Хозяин   умолк.   В   публике   раздавались   сдержанные   восклицания:
"Прекрасно!", "Мастерски!", "Bien ecrit et surtout bien  pense!"  {прекрасно
написано и в особенности прекрасно задумано!}
     Но я почти обезумел от скуки. Никогда я так ясно не сознавал, что  пора
пить водку, как в эту минуту. Прокоп, очевидно, следил за  выражением  моего
лица, потому что подошел ко мне, как только кончилось чтение.
     - Уйдем! на тебе лица  нет!  тошнит  тебя,  что  ли!  (Он  вдруг  начал
говорить мне "ты".)
     Мы вышли; нас охватила лунная, морозная петербургская ночь.
     - Айда к Палкину! - скомандовал Прокоп извозчику, - я, брат, нынче  все
у Доминика да у Палкина развлекаюсь: напитки  тут  крепки.  Есть  устрицы  у
Елисеева, да ужинать у Дюссо тогда хорошо, когда на сердце легко.  Концессию
там выхлопотываешь или Шнейдершу облюбовываешь - ну, и тянет тебя к  легкому
напитку. А как наслушаешься прожектов "об уничтожении" да "о  расстрелянии",
так на сердце-то  сделается  так  моркотно,  так  моркотно,  что  рад  целую
четверть выпить, чтобы его опять в  прежнее  положение  привести!  А  какова
статейка-то?
     - Гм... да... статья... это...
     Вспомнив про статью, я так обозлися, что не своим голосом  закричал  на
извозчика: пошел!
     - Да, брат, за такие статейки в уездных училищах штанишки снимают, а он
еще  вон  как  кочевряжится:  "Для  того,  говорит,  чтобы  понятно   писать
по-русски, надобно прежде всего и преимущественнейше обзнакомиться с русским
языком..." Вот и поди ты с ним!
     Мы пробеседовали у Палкина  до  двух  часов.  Съели  только  по  одному
бифштексу, но выпили...
     Одним словом, мы вышли на улицу, держась под  руки.  Кажется,  даже  мы
пели песни.

                                   -----

     На другой день утром, вероятно в видах скорейшего вытрезвления,  Прокоп
принес мне знаменитый проект "о расстрелянии и благих  оного  последствиях",
составленный  ветлужским  помещиком   Поскудниковым.   Проекту   предпослано
вступление, в котором автор объясняет, что хотя он, _со  времени  известного
происшествия_, живет в деревне не у  дел,  но  здоровье  его  настолько  еще
крепко, что он и на другом поприще мог бы довольно многое  "всеусерднейше  и
не к стыду" совершить. А коль скоро человек в чем-нибудь убежден, то  весьма
естественно, что в нем является желание в том же убедить  и  других.  Отсюда
попытка  разъяснить  вопрос:  _отчего  все  сие  происходит?_  а   затем   и
осуществление этой попытки в форме предлагаемого проекта.
     "Отчего все сие происходит?"  -  конечно,  от  недостатка  спасительной
строгости. Если бы, например, своевременно было прибегнуто  к  расстрелянию,
то и общество было бы спасено,  и  молодое  поколение  ограждено  от  заразы
заблуждений. Конечно, не легко лишить человека жизни, "сего первейшего  дара
милосердого творца",  но  автор  и  не  требует,  чтобы  расстреливали  всех
поголовно, а предлагает только: "расстреливать,  по  внимательном  всех  вин
рассмотрении, но неукоснительно". И  тогда  "все  сие"  исчезнет,  "лицо  же
добродетели, ныне потускневшее, воссияет вновь, как десять лет тому назад".
     Некоторые   мотивы,   которыми   автор   обусловливает    необходимость
предлагаемой меры, не изъяты даже чувствительности. Так, например,  в  одном
месте он  выражается  так:  "Молодые  люди,  увлекаемые  пылкостью  нрава  и
подчиняясь тлетворным влияниям, целыми толпами устремляются в бездну, а  так
как подобное устремление законами нашего  отечества  не  допускается,  то  и
видят сии несчастные младые свои существования подсеченными в  самом  начале
(честное слово, я даже прослезился, читая эти строки!).  А  мы  равнодушными
глазами смотрим на сие странное позорище, видим  гибель  самой  цветущей  и,
быть может, самой способной нашей молодежи, и  не  хотим  пальцем  об  палец
ударить, чтобы спасти ее. Устремим же наши спасительные ладьи  для  спасения
сих утопающих! подадим руку  помощи  этим  несчастным  увлекающимся  юношам!
Сделаем все сие - и тогда с спокойною совестью скажем себе: мы совершили все
для ограждения детей наших!"
     Но всего замечательнее то, что и вступление, и самый  проект  умещаются
на одном листе, написанном очень разгонистою рукой!  Как  мало  нужно,  чтоб
заставить воссиять лицо добродетели! В особенности же кратки  заключения,  к
которым приходит автор. Вот они:
     "А   потому   полагается   небесполезным    подвергнуть    расстрелянию
нижеследующих лиц:
     _Первое_, всех несогласно мыслящих.
     _Второе_, всех, в поведении коих  замечается  скрытность  и  отсутствие
чистосердечия.
     _Третье_,  всех,  кои   угрюмым   очертанием   лица   огорчают   сердца
благонамеренных обывателей.
     _Четвертое_, зубоскалов и газетчиков".
     И только.

                                   -----

     Вечером мы были на рауте у председателя общества чающих движения  воды,
действительного  статского  советника  Стрекозы.  Присутствовали  почти  все
старики, и потому в комнатах господствовал  какой-то  особенный,  старческий
запах.  Подавали  чай  и  читали  статью,  в  которо