сшабашных свистунов, которые даже в этой простой и  для
всех вразумительной истине готовы заподозрить  экономическое  празднословие.
Но мы и не обращаемся к  свистунам;  мы  с  гомерическим  хохотом  встречаем
нахальные выходки этих отпетых людей, а ежели не клеймим их  презрением,  то
только потому, что слишком хорошо знаем  литературные  приличия.  Только  те
могут сомневаться, что равномерность равномерна, кто в состоянии  усомниться
даже в том, что белое бело и черное черно. С такими людьми не стоит  тратить
слов. Прикрываясь и даже гордясь незнанием литературных приличий (которые  в
их глазах, выражаясь их же литературным слогом, не стоят  выеденного  яйца),
они  способны  предать  дерзкому,  бессодержательному  глумлению  все,   что
представляет  собой  несомненную   победу   цивилизации   над   варварством.
(Превосходно! Очень хорошо! Браво!)
     Итак, говорим мы, аксиома, утверждающая, что равномерность  равномерна,
находится вне спора, и не о ней намерены мы повести речь с почтенною газетою
"Зеркало Пенкоснимательности", которая делает нам честь считать нас в  числе
ее противников почти по всем вопросам нашей общественной жизни.
     Мы  намерены  говорить  о  следующем:   "Зеркало   Пенкоснимательности"
утверждает,  что  лучшие  крайние  сроки  для  взноса  налогов  суть  сроки,
определенные ныне действующими по сему предмету узаконениями, то есть: 15-го
января и 15-го марта; мы  же,  напротив  того,  утверждали,  что  сроки  эти
надлежит на две недели отдалить, то есть назначить их 1-го  февраля  и  1-го
апреля. Вот в чем спор. Конечно, "Зеркало Пенкоснимательности", быть  может,
имеет очень полновесные причины называть себя более  компетентным  судьей  в
этом деле. Быть может, оно черпает свои  сведения  из  таких  источников,  о
которых мы даже понятия не имеем. Но все это тайны,  углубляться  в  которые
нам не позволяют литературные приличия..."
     - Позвольте! - не вытерпел я, - но ведь вы сами  черпаете  сведения  от
тайного советника Кузьмы Пруткова!
     - Ах, душа моя, как ты, однако ж, горяч! Ведь это, наконец, невозможно!
- укорил меня Менандр. - Тайный советник Прутков! да знаешь ли ты,  что  это
один из либеральнейших людей нашего времени! что, быть может, он сам на днях
получит разом три предостережения!
     Я должен был поникнуть головой; Нескладин продолжал:  "Все  это  тайны,
углубляться в которые нам не позволяют литературные приличия. Но мы  находим
в себе настолько гражданского мужества,  чтобы  сказать  нашему  противнику:
ваше превосходительство! вы введены в заблуждение! (Общий  смех,  в  котором
участвую и я.) И мы дел aejvi_9Tu д>ем с большим удовольствием, что искренно
уважаем  этого  бодрого  и  смелого  противника,  который  даже  при   слове
"субсидия" не смущается  духом.  Мы  даже  убеждены,  что  наши  бесшабашные
свистуны  поставят  нам  это   в   укор,   что   они   воспользуются   нашею
почтительностью, чтоб поднять нас на смех, подобно тому как уже и  поступили
они на  днях  с  одним  из  наших  уважаемых  сотрудников,  столь  доблестно
отличившимся в защите четырех негодяев,  сознавшихся  в  умерщвлении  одного
почтенного земледельца  {В  следующем  затем  нумере  "Старейшей  Российской
Пенкоснимательницы" было напечатано: "В городе разнеслись слухи,  что  автор
передовой статьи, появившейся вчера в нашей газете, есть  г.  Нескладин,  то
есть сам знаменитый защитник четырех  знаменитых  негодяев.  Считаем  долгом
заявить здесь, что это наглая и гнусная  клевета.  Мы  не  имеем  надобности
отстаивать г. Нескладина против набегов наших литературных  башибузуков,  но
говорим откровенно: мы перервем горло всякому (если позволят наши зубы), кто
осмелится быть не одного с нами мнения о наших сотрудниках".  (Прим.  M.  E.
Салтыкова-Щедрина.)}. Но это не помешает нам  следовать  по  избранному  раз
пути, не смущаясь ни наглостью смеха, ни нахальством инсинуаций...
     Итак (да простят читатели некоторые  повторения  в  нашей  статье:  они
необходимы), "Зеркало Пенкоснимательности" утверждает, что лучшие сроки  для
платежа налогов суть те, которые издавна установлены законом. В подкрепление
этой мысли почтенная газета приводит следующее: 1)  привычку  платить  и  2)
сравнительное  благосостояние,  которое,  будто  бы,  постигает  плательщика
именно в сроки пятнадцатого января и пятнадцатого марта. Разберем эти доводы
с тем вниманием, которого они заслуживают. Но напомним  при  этом  читателю,
что нас постигло уже два предостережения, тогда  как  другие  журналы,  быть
может  менее  благонамеренные  по  направлению  (литературные  приличия   не
позволяют нам назвать их), еще не получили ни одного. (Браво! Браво! Ядовито
и в то же время вполне согласно с литературными приличиями!)
     Итак - приступим к первому доводу.
     Нам говорят: обыватели привыкли платить именно в январе и в марте  -  и
мы  охотно  соглашаемся,  что  в  этом  возражении   есть   известная   доза
справедливости. Но что же такое, однако ж, привычка? С одной стороны  -  это
начало всепроникающее и до такой степени подчиняющее  себе  всего  человека,
что субъект, находящийся под игом привычки, готов не только платить  налоги,
но и совершать преступления. "Человек  есть  животное  привычки",  -  сказал
великий Бюффон, и сказал святую истину. С этой стороны, конечно,  полезно  и
даже необходимо принимать во внимание народные обычаи и даже суеверия, и  не
мы будем утверждать что-нибудь противное этой святой истине.  Но,  с  другой
стороны, если взглянуть на  дело  пристальнее,  то  окажется,  что  привычка
платить налоги, по самому свойству своему, никогда не укореняется настолько,
чтобы нельзя было отстать от нее. Положим, что здесь идет  речь  не  о  том,
чтобы навсегда отстать от привычки платить (только бесшабашные наши свистуны
могут остановиться на подобной дикой мысли), но и за всем тем,  положа  руку
на сердце, мы смеем утверждать: отдалите, по мере возможности, сроки платежа
податей - и вы увидите, как расцветут сердца земледельцев!
     Но нам говорят: привычка - вторая  натура.  Назначьте  для  плательщика
другие сроки, он все-таки понесет в казначейство свои сбережения в январе  и
в марте. На это мы можем ответить одно: тем лучше! Как не догадываются  наши
почтенные противники, что, чем раньше несут плательщики в казначейство  свои
избытки, тем лучше для них и для казны. Пускай несут - милости  просим!  Это
хорошо для плательщиков- потому что через это они  избавляются  от  опасений
военной экзекуции; это хорошо и для казны,  потому  что  издержки  экзекуции
хотя и падают, главным  образом,  на  обывателей,  но  косвенно  задевают  и
государственное казначейство. Но ведь  истинный  государственный  взгляд  на
вещи должен иметь в виду не  только  тех  бодрых  и  смелых  людей,  которые
привыкли  серьезно  смотреть  на   свои   обязанности   к   государственному
казначейству, но и тех, которые, не столько  вследствие  преступности  воли,
сколько под влиянием слабохарактерности, утратили этот здоровый инстинкт.  И
так как  последние,  несмотря  на  принимаемые  против  них  меры,  все-таки
составляют довольно значительное меньшинство, то мы не понимаем, зачем  идти
навстречу  экзекуциям,  когда  еще  остается  неиспытанным  одно  совершенно
безвредное и ни для кого не обидное средство,  а  именно  отдаление  на  две
недели последних сроков для взноса налогов? Две недели! понимаете ли, только
две недели! И ни одной минуты больше!  (Совершенно  справедливо!  прекрасно!
браво!)
     Приступим  теперь  ко  второму  доводу.  Во-первых,  нам  указывают  на
какие-то  климатические  условия;  но  это  доказательство   до   того   уже
несостоятельно, что нет даже надобности и распространяться о  нем.  В  самом
деле,  что  значит  выражение:  "платить  налоги"?  Для  тех,  до  кого  оно
относится, это выражение означает: перенести деньги  из  того  помещения,  в
котором  они  дотоле  находились,  в  другое,  более  для  них   подходящее.
Спрашиваем по совести: могут ли и в какой мере действовать тут климатические
условия? Во-вторых - и это возражение очень серьезное, -  нам  говорят,  что
благоденствие постигает плательщика преимущественно в январе и в  марте.  Но
на чем основано такое внезапное заключение? - поистине мы не понимаем этого.
По нашему мнению, если плательщик постигнут благоденствием в январе, то  нет
резона не быть ему постигнутым и в декабре,  и  в  июле,  и  во  все  прочие
месяцы.  Но  нам  возражают:  вы  сами  знаете,  что   в   июле   плательщик
благоденствием не постигнут, - тогда мы спрашиваем: отчего? что  же  это  за
благоденствие, которое постигает плательщика только в ту минуту,  когда  ему
надлежит нести в казначейство деньги?
     Вот тут-то мы и настигаем вас, наши уважаемые  противники.  Мы  недаром
предлагаем вам вопрос: отчего? потому что  разрешение  его  лежит  на  вашей
ответственности.  Вы   находитесь   слишком   в   исключительном   положении
относительно известных  сфер,  чтобы  уклониться  от  солидарности  с  ними.
Поэтому мы имеем полное право требовать именно от вас ответа на наш  вопрос,
или, лучше сказать, не ответа, а оправдания. (Браво!  Отлично!)  Мы  требуем
этого  во  имя  великих   пенкоснимательных   начал,   которых   мы   служим
представителями, и не перестанем требовать, хотя  бы  нам  угрожали  за  это
бесчисленными предостережениями! Мы примем эту кару закона без ропота, но  и
без удовольствия, и позволим себе только  спросить,  почему  предостережения
постигают именно нас, а не "Истинного Пенкоснимателя", например? Ни для кого
не тайна, что эта газета, издаваемая без цензуры, тем  не  менее  пользуется
услугами таковой; ни для кого не тайна, что она всячески избегает  вопросов,
волнующих весь пенкоснимательный мир; ни для кого, наконец,  не  тайна,  что
лучшие статьи по части пенкоснимательства (как,  например,  замечательнейшая
статья "О необходимости содержания в конюшнях козлов") были  помещены  не  в
ней, а у нас или в дружеских нам литературных органах!  Что  же  за  причина
того предпочтения, которым  пользуется  эта  уважаемая  газета?  (Прекрасно!
Отлично! Браво!)
     Но мы отвлеклись от главного предмета нашей статьи, и должны сознаться,
что две причины побудили нас к такому уклонению.  Прежде  всего  -  принципы
справедливости. По-видимому, нам нет дела до того,  кто  и  сколько  получил
предостережений, а равно и до того, кто и каким образом  снимает  пенки.  Но
это только по-видимому. Нам было бы несравненно приятнее быть самим на месте
счастливцев,  снимающих  пенки  в  веселии  сердца  своего,  нежели  снимать
таковые, посыпав главу пеплом, как мы это делаем. Во-вторых,  к  величайшему
нашему удивлению, нас упрекают в каком-то простодушии и даже утверждают, что
за простодушие-то мы и подвергаемся каре  закона.  Но  этот  упрек  во  всех
отношениях несправедлив. Мы не только не  простодушны,  но,  напротив  того,
обделываем свои дела, как дай бог всякому. (Отлично! отлично!) Мы и  журналы
издаем, и на  суде  защищаем,  а  быть  может,  участвуем  и  в  акционерных
компаниях. На нашей стороне все образованное русское чиновничество -  и  кто
же знает? - быть может, не далеко то время, когда мы будем снимать  пенки  в
размерах  не  только  обширных,  но  и  неожиданных...  И  ужели,   наконец,
правительство настолько непроницательно, чтобы  стеснять  нас  в  проявлении
такого совершенно неопасного для  него  качества,  как  простодушие?  Вот  в
том-то и дело, милостивые государи, что мы далеко не  так  просты,  как  это
может показаться, судя по некоторым из наших передовых статей!
     Но мы отвлеклись опять, и потому постараемся сдержать себя.  Не  станем
бродить с пером в  руках  по  газетному  листу,  как  отравленные  мухи,  но
выскажем кратко наши надежды и упования. По нашему мнению,  от  которого  мы
никогда ни на одну йоту не отступим, самые лучшие сроки для платежа  налогов
- это первое февраля и первое апреля. Эти же сроки наиболее подходящие и для
экзекуций. И мы  докажем  это  таким  множеством  фактов,  которые  заставят
замолчать наших слишком словоохотливых противников.
     Факты эти мы надеемся изложить в целом ряде  статей,  которые  и  будут
постепенно появляться в нашей газете".
     Нескладин кончил и необыкновенно чистыми,  ясными  глазами  смотрел  на
всех. Пенкосниматели были в восторге и поздравляли  счастливого  передовика,
предвкушая заранее тот ряд статей, который он обещал им.  Но  я,  признаюсь,
был несколько смущен. Я испытывал  то  самое  ощущение,  которое  испытывает
человек, задумавший высморкаться, но которому вдруг помешали  выполнить  это
предприятие. Я, так сказать, уж распустил уши: я ожидал, что вот-вот  услышу
ссылки на "Статистический временник" министерства внутренних дел, на примеры
Англии, Франции, Италии, Пруссии, Соединенных Штатов;  я  был  убежден,  что
будет навеки нерушимо доказано, что в  апреле  и  феврале  происходят  самые
выгодные для плательщиков сделки, что никогда базары не бывают так людны,  и
что,  наконец,  только  нахалы,  не  знающие  литературных  приличий,  могут
утверждать, и т. д., - и вдруг пауза,  сопровождаемая  лишь  угрозой  целого
ряда статей! Каково жить в ожидании выполнения этой угрозы!
     Казалось, и Менандр отчасти разделял  мое  чувство.  По  крайней  мере,
физиономия его в эту минуту не выражала особенной восторженности.
     - Статья превосходна, - сказал он, - но жаль, что вы прервали вашу речь
на самом интересном месте!
     - А я, напротив того, сделал это даже с умыслом! -  отвечал  Нескладин,
улыбаясь язвительно.
     - Именно, именно! - подхватили прочие пенкосниматели.
     - Статья, которая обещает другую статью, -  объяснил  Нескладин,  -  из
которой, в свою очередь, должна выйти третья статья, и так далее,  -  всегда
производит особенное впечатление на тех, до кого она касается.
     - Совершенно справедливо!
     - Она держит противников в тревоге, а  для  публики  составляет  своего
рода загадку. Ведь мне ничего бы не стоило разом  написать  столбцов  десять
или двенадцать, но я именно хотел сначала несколько заинтересовать  публику,
а потом уж и зарядить дней на двадцать!
     - Да; очень может быть, что  вы  и  правы!  -  как-то  уныло  отозвался
Менандр.
     - Вторая статья у меня уж  почти  готова,  то  есть  готовы  рамки.  "В
прошедший раз мы обещали нашим  читателям",  "таким  образом,  из  сравнения
статистических  данных  оказывается",  "об  этом  интересном   предмете   мы
побеседуем с читателем в следующий раз"  -  все  это  уж  сложилось  в  моей
голове. Затем остается только наполнить эти рамки - и дело с концом.
     После этого вечер, видимо, начинал приходить к концу, так что некоторые
пенкосниматели уже дремали. Я, впрочем, понимал эту дремоту и даже сознавал,
что, влачи я свое существование среди подобных  статей,  кто  знает  -  быть
может, и я давно бы заснул непробудным сном. Ни водки, ни закуски -  ничего,
все равно как в пустыне. Огорчение, которое ощутил я по этому случаю, должно
быть, сильно отразилось на моем  лице,  потому  что  Менандр  отвел  меня  в
сторону и шепнул:
     - Пусть уйдут! Мы с тобой выпьем и закусим.
     И действительно, едва скрылся в переднюю последний гость,  как  Менандр
повел меня в  столовую,  где  была  накрыта  роскошная  закуска,  украшенная
несколькими бутылками вина.
     - Помянем, брат, доброе старое время!  -  воскликнул  Менандр,  наливая
рюмку водки, - хорошо тогда было!
     - А теперь разве...
     - Да как тебе сказать! Уважаю я  этих  господ,  очень  уважаю,  а  коли
правду сказать, прескучно с ними! Не едят, не  пьют,  все  передовые  статьи
пишут!
     - А мы с тобой и до сих пор помним старую пословицу:  "Потехе  время  и
делу час"!.. Так, что ли, душа моя?
     - Да, голубчик, этак-то лучше. Право, иногда  зло  меня  берет!  Брошу,
думаю, всех этих анафем! Хоть в лес, что ли, от них уйти!
     - Ну, брат, это такие молодцы, что и в лесу сыщут!
     -  Отыщут,  дружище!  отыщут!  (Менандр  как-то  безнадежно  вздохнул.)
Кстати: как тебе понравилась статья Нескладина?
     - Да как бы тебе  сказать?  Странно  как-то.  В  заголовке,  во-первых,
Санктпетербург, во-вторых, 30-го мая,  -  зачем  это?  Ведь,  коли  говорить
правду, статья нимало не проиграла бы, если б в заголовке поставить:  Остров
Голодай, 31-го мартобря.
     - Именно, брат, мартобря. Жилы они из меня этим мартобрем вытянули. Как
ни возьмешь в руки газету - так от нее мартобрем и разит!
     - А я ведь вчера подумал, что ты один из искреннейших  пенкоснимателей!
А ты, брат, как видно, тово...
     - Ах, жизнь они мою отравили! Самого себя я проклял с тех пор, как  они
меня сетями своими опутали... Ты еще не знаешь, какой ужасный  человек  этот
Неуважай-Корыто!
     Эта исповедь поразила  меня,  но  сомневаться  в  искренности  ее  было
невозможно.
     Менандр действительно страдал; на глазах у него были слезы, а когда  он
произнес фамилию Неуважай-Корыто, то даже затрясся весь.
     - Ну, скажи на милость, - продолжал Менандр с возрастающею  горечью,  -
разве Белинский, Грановский... ну,  Добролюбов,  Писарев,  что  ли...  разве
писали  они  что-нибудь  подобное  той  слюноточивой  канители,  которая   в
настоящее время носит название передовых статей?
     - Знаешь, оно не то чтобы что... а действительно глуповато как-то!
     - Глуповато! нет, ты заметил ли, что  этот  Нескладин  нагородил?  Это,
брат, уж не глуповато, а глуповатище! Выпьем, брат, вот что!
     Выпили.
     - Ты не знаешь, как они меня истязают! Что они меня про себя  писать  и
печатать  заставляют!  Ну,  вот  хоть  бы  самая  статья  "О   необходимости
содержания козла при конюшнях" - ну, что в ней публицистического! А  ведь  я
должен был объявить, что автор ее, все  тот  же  Нескладин,  один  из  самых
замечательных публицистов нашего времени! Попался я, брат, - вот что!
     Выпили вновь.
     - Ты не знаешь, - продолжал Менандр, - есть у меня вещица. Я написал ее
давно, когда  был  еще  в  университете.  Она  коротенькая.  Я  хотел  тогда
поместить ее в "Московском наблюдателе"; но Белинский сказал, что  это  бред
куриной души... Обидел он меня в ту пору... Хочешь, я прочту ее тебе?
     - Сделай милость, голубчик! Менандр вскочил и устремился в кабинет.
     - Вот она, - сказал он, возвращаясь ко мне с листочком почтовой бумаги,
- и называется "История маленького погибшего дитяти". Одну минуту внимания -
и ты узнаешь исповедь моей души.
     Вслед за тем он всхлипывающим от волнения голосом прочитал:

                    История маленького погибшего дитяти

                                  Новелла

     "Жило на свете маленькое дитя. И оно  задолжало.  Оно  любило  леденцы,
грецкие орехи и пастилу в палочках. И когда  продавец  сластей  приступил  к
нему  с  требованием   уплаты,   дитя,   опасаясь   тюрьмы,   обратилось   к
могущественным людям, указывая на свое рубище и на свои способности.  И  что
оно без пастилы жить  не  может.  Тогда  могущественные  люди  сказали  ему:
хорошо! мы поможем тебе! Но ты должно поступить в  шайку  пенкоснимателей  и
отнимать жизнь у всякого, кто явится противником пенкоснимательству!  И  оно
поступило в шайку пенкоснимателей и поклялось отнимать жизнь; но таковой  до
сих пор ни у кого отнять  не  могло.  Такова  история  маленького  погибшего
дитяти".

                                   Конец

     - Теперь ты меня понял, надеюсь? Вот еще когда я провидел  это  гнусное
пенкоснимательство! - воскликнул Менандр, грузно приникая головой к столу.
     Я сжал его руку, и так как горе его  было  неподдельно,  то  постарался
утешить его.
     - Послушай, друг мой! - сказал  я,  -  обстоятельства  привели  тебя  в
лагерь пенкоснимателей - это очень прискорбно, но делать нечего, от  судьбы,
видно, не уйдешь. Но зачем ты непременно хочешь быть разбойником? Снимал  бы
себе да снимал пенки в тиши уединения - никто бы и не подума