льницу, заглянула в туалет и вышла оттуда с голубым пластмассовым кув-
шином.  Полила цветы старика. Возле его кровати было с полдюжины букетов
и много открыток с пожеланиями выздоровления,  стоявших для обозрения на
столике и на подоконнике.  Джонни наблюдал,  как она ухаживала за стари-
ком, но не испытывал никакого желания еще раз заговорить.
   Сестра отнесла кувшин на место и подошла к койке  Джонни.  СОБИРАЕТСЯ
ПЕРЕВЕРНУТЬ ПОДУШКИ, подумал он. На какое-то мгновение их взгляды встре-
тились, но в ее глазах ничто не дрогнуло. ОНА НЕ ЗНАЕТ, ЧТО Я ПРОСНУЛСЯ.
ГЛАЗА У МЕНЯ БЫЛИ ОТКРЫТЫ И РАНЬШЕ. ДЛЯ НЕЕ ЭТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИТ.
   Она подложила руку ему под шею. Рука была прохладная и успокаивающая,
и в этот миг Джонни узнал,  что у нее трое детей и что у младшего  почти
ослеп  один глаз год назад,  в День независимости.  Несчастный случай во
время фейерверка. Мальчика зовут Марк.
   Она приподняла ему голову,  перевернула подушку и уложила его  вновь.
Сестра  уже  стала отворачиваться,  одернув нейлоновый халат,  но затем,
озадаченная,  оглянулась.  Очевидно, до нее дошло, что в глазах больного
появилось нечто новое. Что-то такое, чего раньше не было.
   Она задумчиво  посмотрела  на Джонни,  уж было отвернулась,  когда он
сказал:
   - Привет, Мари.
   Она застыла, внезапно зубы ее резко клацнули. Она прижала руку к гру-
ди, чуть ниже горла. Там висело маленькое золотое распятие.
   - О боже,  - сказала она. - Вы не спите. То-то я подумала, что вы се-
годня иначе выглядите. А как вы узнали мое имя?
   - Должно быть, слышал его. - Говорить было тяжело, ужасно тяжело. Пе-
ресохший язык едва ворочался. Она кивнула.
   - Вы уже давно приходите в себя.  Я, пожалуй, спущусь в дежурку и по-
зову доктора Брауна или доктора Вейзака.  Они обрадуются, что вы просну-
лись...  - На какое-то мгновение сестра задержалась, глядя на него с та-
ким откровенным любопытством, что ему стало не по себе.
   - Что, у меня третий глаз вырос? - спросил он. Она нервно хихикнула:
   - Нет... конечно, нет. Извините.
   Его взгляд остановился на ближайшем подоконнике и придвинутом к  нему
столике.  На  подоконнике - большая фиалка и изображение Иисуса Христа -
подобного рода картинки с Христом любила его мать, на них Христос выгля-
дел так, будто готов сражаться за команду "Нью-йоркские янки" или участ-
вовать в каком-нибудь легкоатлетическом соревновании.  Но  картинка  бы-
ла... пожелтевшей. ПОЖЕЛТЕВШАЯ, И УГОЛКИ ЗАГИБАЮТСЯ. Внезапно им овладел
удушающий страх, будто на него накинули одеяло.
   - Сестра! - позвал он. - Сестра! Она обернулась уже в дверях.
   - А где мои открытки с пожеланиями выздоровления?  - Ему вдруг  стало
трудно дышать. - У соседа вон есть... неужели никто не присылал мне отк-
рыток?
   Она улыбнулась,  но улыбка была деланной.  Как  у  человека,  который
что-то  скрывает.  Джонни  вдруг захотелось,  чтобы она подошла к койке.
Тогда он протянет руку и дотронется до нее. А если дотронется, то узнает
все, что она скрывает.
   - Я позову доктора, - проговорила сестра и вышла, прежде чем он успел
что-то сказать. Он испуганно и растерянно взглянул на фиалку, на выцвет-
шую картинку с Иисусом. И вскоре снова погрузился в сон.

   - Он не спал, - сказала Мари Мишо. - И говорил связно.
   - Хорошо,  - ответил доктор Браун.  - Я вам верю. Если раз проснулся,
проснется опять. Скорее всего. Зависит от...
   Джонни застонал.  Открыл глаза. Незрячие, наполовину закатившиеся. Но
вот он вроде бы увидел Мари, и затем его взгляд сосредоточился. Он слег-
ка улыбнулся. Но лицо оставалось угасшим, будто проснулись лишь глаза, а
все  остальное  в нем спало.  Ей вдруг показалось,  что он смотрит не на
нее, а в нее.
   - Думаю, с ним все будет в порядке, - сказал Джонни. - Как только они
очистят поврежденную роговицу, глаз станет как новый. Должен стать.
   Мари от  неожиданности  открыла рот,  Браун посмотрел на нее вопроси-
тельно:
   - О чем он?
   - Он говорит о моем сыне, - прошептала она. - О Марке.
   - Нет,  - сказал Браун.  - Он разговаривает во сне, вот и все. Не де-
лайте из мухи слона, сестра.
   - Да. Хорошо. Но ведь он сейчас не спит, правда?
   - Мари?  -  позвал  Джонни.  Он  попробовал улыбнуться.  Я,  кажется,
вздремнул?
   - Да, - сказал Браун. - Вы разговаривали во сне. Заставили Мари побе-
гать. Вы что-нибудь видели во сне?
   - Н-нет... что-то не помню. Что я говорил? Кто вы?
   - Меня зовут доктор Джеймс Браун.  Как негритянского певца.  Только я
невропатолог.  Вы сказали: "Думаю, с ним будет все в порядке, как только
они очистят поврежденную роговую оболочку". Кажется так, сестра?
   - Моему сыну собираются делать такую операцию, - сказала Мари. - Мое-
му мальчику, Марку.
   - Я ничего не помню,  - сказал Джонни.  - Должно быть,  я спал.  - Он
посмотрел  на  Брауна.  Глаза его стали ясные и испуганные.  - Я не могу
поднять руки. Я парализован?
   - Нет. Попробуйте пошевелить пальцами. Джонни попробовал. Пальцы дви-
гались. Он улыбнулся.
   - Прекрасно, - сказал Браун. - Скажите ваше имя.
   - Джон Смит.
   - А ваше второе имя?
   - У меня его нет.
   - Вот и чудесно, да и кому оно нужно? Сестра, спуститесь в дежурную и
узнайте, кто завтра работает в отделении неврологии. Я бы хотел провести
ряд обследований мистера Смита.
   - Хорошо, доктор.
   - И позвоните-ка Сэму Вейзаку. Он дома или играет в гольф.
   - Хорошо, доктор.
   - И,  пожалуйста,  никаких репортеров... бога ради! - Браун улыбался,
но голос его звучал серьезно.
   - Нет,  конечно, нет. - Она ушла, слегка поскрипывая белыми туфелька-
ми. С ее мальчиком будет все в порядке, подумал Джонни. Нужно обязатель-
но ей сказать.
   - Доктор Браун,  - сказал он, - где мои открытки с пожеланиями выздо-
ровления? Неужели никто не присылал?
   - Еще несколько вопросов,  - сказал мягко доктор Браун.  - Вы помните
имя матери?
   - Конечно, помню. Вера.
   - А ее девичья фамилия?
   - Нейсон.
   - Имя вашего отца?
   - Герберт. А почему вы сказали ей насчет репортеров?
   - Ваш почтовый адрес?
   - РФД 1,  Паунал,  - быстро сказал Джонни и остановился.  По его лицу
скользнула улыбка,  растерянная и какая-то смешная,  - то есть... сейчас
я,  конечно, живу в Кливс Милс, Норт, Главная улица, 110. Какого черта я
назвал вам адрес родителей? Я не живу там с восемнадцати лет.
   - А сколько вам сейчас?
   - Посмотрите в моих правах, - сказал Джонни. - Я хочу знать, почему у
меня нет открыток.  И вообще,  сколько я пробыл в больнице?  И какая это
больница?
   - Это "Ист-Мэн медикэл сентр".  Что касается ваших вопросов, то дайте
мне только...
   Браун сидел возле постели на стуле,  который он взял в углу -  в  том
самом углу,  где Джонни видел однажды уходящий вдаль проход.  Врач делал
пометки в тетради ручкой,  какой Джонни никогда не видел. Толстый пласт-
массовый  корпус голубого цвета и волокнистый наконечник.  И была похожа
на нечто среднее между автоматической и шариковой ручкой.
   При взгляде на нее к Джонни вернулось смутное ощущение  ужаса,  и  он
бессознательно  схватил  вдруг  рукой левую ладонь доктора Брауна.  Рука
Джонни повиновалась с трудом, будто к ней были привязаны шестидесятифун-
товые гири - ниже и выше локтя. Слабыми пальцами он обхватил ладонь док-
тора и потянул к себе.  Странная ручка прочертила толстую голубую  линию
через весь лист.
   Браун взглянул на него с любопытством.  Затем лицо его побледнело. Из
глаз исчез жгучий интерес, теперь их затуманил страх. Он отдернул руку -
у Джонни не было сил удержать ее,  - и по его лицу пробежала тень отвра-
щения, как если бы он прикоснулся к прокаженному.
   Затем это чувство прошло, остались лишь удивление и замешательство.
   - Зачем вы так сделали, мистер Смит?..
   Голос его дрогнул.  Застывшее лицо Джонни выражало понимание. На док-
тора смотрели глаза человека, который увидел за неясно мелькающими теня-
ми что-то страшное,  настолько страшное,  что невозможно ни описать,  ни
назвать. Но оно было. И нуждалось в определении.
   - ПЯТЬДЕСЯТ  ПЯТЬ  МЕСЯЦЕВ?  - хрипло спросил Джонни.  - ЧУТЬ НЕ ПЯТЬ
ЛЕТ? О господи. Это невозможно.
   - Мистер Смит,  - в полном смятении сказал Браун.  - Пожалуйста,  вам
нельзя волноваться...
   Джонни немного приподнялся и рухнул без сил, лицо его блестело от по-
та. Взгляд беспомощно блуждал.
   - Мне двадцать семь? - бормотал он. - Двадцать семь. О господи.
   Браун шумно проглотил слюну. Когда Смит схватил его за руку ему стало
не  по себе;  ощущение было сильное,  как когда-то в детстве;  на память
пришла отвратительная сцена.  Брауну вспомнился пикник за  городом,  ему
было  лет  семь  или  восемь;  он присел и сунул руку во что-то теплое и
скользкое.  Присмотревшись,  он увидел,  что это червивые остатки сурка,
который  пролежал  под  лавровым кустом весь жаркий август.  Он закричал
тогда и готов был закричать сейчас,  однако  это  воспоминание  исчезло,
улетучилось,  а на смену ему пришел вопрос:  ОТКУДА ОН УЗНАЛ? ОН ПРИКОС-
НУЛСЯ КО МНЕ И СРАЗУ ЖЕ УЗНАЛ.
   Но двадцать лет научной работы дали себя знать,  и Браун выкинул  эту
чепуху из головы.  Известно немало случаев с коматозными больными, кото-
рые, проснувшись, знают многое из того, что происходило вокруг них, пока
они спали.  Как и многое другое, при коме это зависит от степени заболе-
вания. Джонни Смит никогда не был "пропащим" пациентом, его электроэнце-
фалограмма никогда не показывала безнадежную прямую,  в противном случае
Браун не разговаривал бы с ним сейчас. Иногда вид коматозных больных об-
манчив. Со стороны кажется, что они полностью отключились, однако их ор-
ганы чувств продолжают функционировать, только и более слабом, замедлен-
ном режиме. И конечно же, здесь был именно такой случай.
   Вернулась Мари Мишо.
   - С неврологией я договорилась, доктор Вейзак уже едет.
   - Мне  кажется,  Сэму  придется отложить встречу с мистером Смитом до
завтра, - сказал Браун. - Я хотел бы дать ему пять миллиграммов валиума.
   - Мне не нужно успокоительное,  - сказал Джонни.  - Я хочу  выбраться
отсюда. Я хочу знать, что случилось!
   - Всему свое время, - сказал Браун. - А сейчас важно, чтобы вы отдох-
нули.
   - Я уже отдыхаю четыре с половиной года!
   - Значит,  еще двенадцать часов не имеют особого значения, - безапел-
ляционно заявил Браун.
   Через несколько  секунд сестра протерла ему предплечье спиртом и сде-
лала укол.  Джонни почти сразу стал засыпать.  Браун и сестра выросли до
пятиметровой высоты.
   - Скажите мне по крайней мере одно, - сказал Джонни. Его голос, каза-
лось,  доносился из далекого далека.  Внезапно он подумал,  что это  ему
просто необходимо знать. - Ваша ручка. Как она называется?
   - Эта?  - Браун опустил ее вниз с головокружительной высоты.  Голубой
пластмассовый корпус,  волокнистый кончик. - Она называется фломастер. А
теперь спите, мистер Смит.
   Что Джонни и сделал; однако это слово преследовало его во сне, подоб-
но какому-то таинственному заклинанию,  исполненному  дурацкого  смысла:
ФЛОМАСТЕР... ФЛОМАСТЕР... ФЛОМАСТЕР...
   Герберт положил  телефонную трубку и долго не отрывал от нее глаз.  В
соседней комнате гремел телевизор,  включенный почти на полную мощность.
Орэл  Роберте говорил о футболе и исцеляющей любви Иисуса между футболом
и господом была,  наверное,  какая-то связь,  но Герберт ее  не  уловил.
Из-за телефонного звонка. Голос Орэла гулко гремел. Передача вот-вот за-
кончится, и Орэл напоследок заверит зрителей, что с ними должно случить-
ся что-то хорошее. Очевидно, Орэл прав.
   МОЙ МАЛЬЧИК,  думал Герберт. Если Вера молила о чуде, Герберт молился
о том,  чтобы сын умер.  Но услышана была молитва Веры. Что это значит и
как быть теперь? И как новость повлияет на нее?
   Он вошел в гостиную.  Вера сидела на кушетке. Ее ноги, в мягких розо-
вых шлепанцах,  покоились на подушечке.  На Вере был старый серый халат.
Она ела кукурузный початок.  Со времени происшествия с Джонни она попол-
нела почти на сорок фунтов,  и давление у нее  сильно  подскочило.  Врач
прописывал ей лекарства,  но Вера не хотела их принимать, - если господь
посылает высокое давление,  говорила она, пусть так оно и будет. Герберт
однажды заметил,  что господь не мешает ей принимать бафферин, когда бо-
лит голова.  Она ответила своей сладчайшей,  страдальческой улыбкой, ис-
пользовав свое самое сильное оружие: молчание.
   - Кто звонил?  - спросила она, не отрываясь от телевизора. Орэл обни-
мал известного полузащитника футбольной команды.  Он говорил с притихшей
миллионной аудиторией. Полузащитник застенчиво улыбался.
   - ...и  все вы слышали сегодня рассказ этого прекрасного спортсмена о
том, как он попирал свое тело, свой божий храм. И вы слышали...
   Герберт выключил телевизор.
   - ГЕРБЕРТ СМИТ! - Она выпрямилась и чуть не выплюнула всю кукурузу. Я
смотрю! Это же...
   - Джонни очнулся.
   - ...Орэл Роберте и...
   Слова застряли  у нее в горле.  Она съежилась,  будто над ней занесли
руку для удара.  Герберт отвернулся, не в силах больше вымолвить ни сло-
ва, он хотел бы радоваться, но боялся. Очень боялся.
   - Джонни... - Она остановилась, сглотнула и начала снова: - Джонни...
н а ш  Джонни?
   - Да.  Он разговаривал с доктором Брауном почти пятнадцать минут. Это
явно не то,  о чем они сначала думали... не ложное пробуждение... Он го-
ворит вполне связно. Может двигаться.
   - ДЖОННИ ОЧНУЛСЯ?
   Она поднесла руки ко рту.  Наполовину объеденный  кукурузный  початок
медленно выскользнул из пальцев и шлепнулся на ковер,  зерна разлетелись
в разные стороны.  Она закрыла руками нижнюю половину лица. Глаза расши-
рялись все больше и больше,  и наступил жуткий миг,  когда Герберт испу-
гался,  что они сейчас выскочат из орбит и повиснут как на ниточках. По-
том они закрылись. Вера что-то промяукала зажатым ладонями ртом.
   - Вера? Что с тобой?
   - О боже,  благодарю тебя,  да исполнится воля твоя!  Мой Джонни!  Ты
вернул мне сына,  я знала,  ты не останешься глух к моим мольбам...  Мой
Джонни, о боже милостивый, я буду благодарить тебя все дни моей жизни за
Джонни... Джонни... ДЖОННИ.
   Ее голос превратился в истерический,  торжествующий крик. Герберт по-
дошел,  схватил жену за отвороты халата и встряхнул.  Время вдруг словно
пошло вспять,  вывернувшись, подобно какой-то странной ткани, наизнанку,
они как бы вновь переживали тот вечер,  когда им сообщили об автомобиль-
ной катастрофе - по тому же телефону, в том же месте.
   В ТОМ ЖЕ МЕСТЕ С НАМИ ВМЕСТЕ,  пронеслось у Герберта в  голове  нечто
несуразное.
   - О боже милосердный, мой Иисус, о мой Джонни... чудо, я же говорила:
ЧУДО...
   - ВЕРА, ПРЕКРАТИ!
   Взгляд ее потемнел, затуманился, стал диковатым.
   - Ты недоволен,  что он очнулся? После всех этих многолетних насмешек
надо мной? После всех этих рассказов, что я сумасшедшая?
   - Вера, я никому не говорил, что ты сумасшедшая.
   - ТЫ ГОВОРИЛ ИМ ГЛАЗАМИ!  - прокричала она.  - Но мой бог не был пос-
рамлен. Разве был, Герберт? РАЗВЕ БЫЛ?
   - Нет, - сказал он. - Пожалуй, нет.
   - Я говорила тебе. Я говорила тебе, что господь предначертал путь мо-
ему Джонни.  Теперь ты видишь, как воля божья начинает свершаться. - Она
поднялась.  - Я должна поехать к нему.  Я должна рассказать ему.  -  Она
направилась к вешалке,  где висело ее пальто,  по-видимому забыв, что на
ней халат и ночная рубашка. Лицо ее застыло в экстазе. Герберт вспомнил,
как  она  выглядела в день их свадьбы,  и это было чудно и почти кощунс-
твенно.  Она втоптала кукурузные зерна в ковер своими розовыми шлепанца-
ми.
   - Вера.
   - Я должна сказать ему, что предначертание господа...
   - Вера.
   Она повернулась  к нему,  но глаза ее казались далекимидалекими,  она
была вместе с Джонни. Герберт подошел и положил руки на плечи жены.
   - Ты скажешь,  что любишь его...  что ты молилась...  ждала... У кого
есть большее право на это?  Ты мать.  Ты так переживала за сына. Разве я
не видел,  как ты исстрадалась за последние пять лет?  Я не сожалею, что
он снова с нами,  ты не права,  не говори так. Я вряд ли буду думать так
же, как ты, но совсем не сожалею. Я тоже страдал.
   - Страдал? - Ее взгляд выражал жестокость, гордость и недоверие.
   - Да.  И еще я хочу сказать тебе, Вера. Прошу тебя, перекрой обильный
фонтан твоих рассуждений о боге, чудесах и великих предначертаниях, пока
Джонни не встанет на ноги и полностью не...
   - Я буду говорить то, что считаю нужным!
   - ...придет в себя.  Я хочу сказать,  что ты должна предоставить сыну
возможность стать самим собой, а не наваливаться на него со своими идея-
ми.
   - Ты не имеешь права так говорить со мной! Не имеешь!
   - Имею, потому что я отец Джонни, - сказал он сурово. - Быть может, я
прошу тебя последний раз в жизни. Не становись на дороге сына, Вера. По-
няла? Ни ты, ни бог, ни страдающий святой Иисус. Понимаешь?
   Она отчужденно смотрела на него и не отвечала.
   - Ему и без того будет трудно примириться с  мыслью,  что  он,  точно
лампочка,  был выключен на четыре с половиной года.  Мы не знаем, сможет
ли он снова ходить, несмотря на помощь врачей. Мы лишь знаем, что предс-
тоит операция на связках, если еще он захочет; об этом сказал Вейзак. И,
наверно,  не одна операция. И снова терапия, и все это грозит ему адовой
болью. Так что завтра ты будешь просто его матерью.
   - Не смей так со мной разговаривать! Не смей!
   - Если  ты начнешь свои проповеди,  Вера,  я вытащу тебя за волосы из
палаты.
   Она вперила в него взгляд,  бледная и дрожащая.  В ее глазах боролись
радость и ярость.
   - Одевайся-ка,  - сказал Герберт. - Нам нужно ехать. Весь долгий путь
в Бангор они молчали.  Они не испытывали счастья, которое должны были бы
оба испытывать;  Веру переполняла горячая, воинственная радость. Она си-
дела выпрямившись,  с Библией в руках,  раскрытой  на  двадцать  третьем
псалме.

   На следующее  утро в четверть десятого Мари вошла в палату к Джонни и
сказала:
   - Пришли ваши родители. Вы хотите их видеть?
   - Да,  хочу.  - В это утро он чувствовал себя значительно лучше и был
более  собранным.  Но его немало пугала мысль,  что он сейчас их увидит.
Если полагаться на воспоминания, последний раз он встречался с родителя-
ми около пяти месяцев назад. Отец закладывал фундамент дома, который те-
перь,  вероятно,  стоит уже года три или того больше.  Мама подавала ему
фасоль, приготовленную ею, яблочный пирог на десерт и кудахтала по пово-
ду того, что он похудел.
   Слабыми пальцами он поймал руку Мари, когда та собиралась уйти.
   - Как они выглядят? Я имею в виду...
   - Выглядят прекрасно.
   - Что ж. Хорошо.
   - Вам можно побыть с ними лишь полчаса.  И немного еще вечером,  если
не очень устанете после исследований в неврологии.
   - Распоряжение доктора Брауна?
   - И доктора Вейзака.
   - Хорошо. По крайней мере пока. Не уверен, что я позволю им долго ме-
ня щупать и колоть. Мари колебалась.
   - Что-нибудь еще? - спросил Джонни.
   - Нет...  не сейчас.  Вам,  должно быть, не терпится увидеть ваших. Я
пришлю их.
   Он ждал и нервничал. Вторая койка была пуста; ракового больного убра-
ли, когда Джонни спал после укола.
   Открылась дверь.  Вошли мать с отцом. Джонни пережил шок и тут же по-
чувствовал  облегчение:  шок, потому  что они  д е й с т в и т е л ь н о
постарели;  облегчение,  потому  что  ненамного.  А  если  они не так уж
изменились, вероятно, то же самое можно сказать и о нем.

   Но что-то все-таки в нем изменилось,  изменилось бесповоротно - и эта
перемена могла быть роковой.
   Едва он успел так подумать,  как его обвили руки матери, запах ее фи-
алковых духов ударил в нос, она шептала:
   - Слава богу, Джонни, слава богу, что ты очнулся, слава богу. Он тоже
крепко обнял ее, но в руках еще не было силы, они тут же упали - и вдруг
за несколько секунд он понял,  что она чувствует, что думает и что с ней
случится.  Потом это ощущение исчезло, растворилось, подобно темному ко-
ридору,  который ему привиделся. Ког