ак-
тами,  выводимыми из них. Оперировать быстро для этой работы, а не во-
обще.  Но сначала я этого с минуту не замечал. Я сидел на стуле, а они
стояли по бокам от меня.  Каждый из нас активно вносил предложения  по
поводу того,  как лучше построить график, делился своими знаниями, ко-
торые у каждого,  понятно,  были направлены на одну волну.  Внезапно я
увидел,  что все мои озарения обязаны Сашиному мышлению,  просто я его
опережаю, прежде, чем он открывает рот сказать о своих идеях. Почти то
же самое у меня происходило и со Светой.  Я стал сдержанней,  чтобы не
создать неудобное положение, но собственно моя голова продолжала рабо-
тать в прежнем режиме,  и из открытых мои озарения в унисон с Сашиными
стали непроизвольными.  К своему ужасу я начал обнаруживать, что делаю
с  ним  синхронные движения головой и телом,  когда вместе с пришедшей
мыслью он перемещал внимание на другой конец графика. Я вообще смутил-
ся и не знал,  что делать. Может быть, я своим полем отбил у них жела-
ние работать,  передав им желание оставить эту работу на потом,  но  к
моему  великому счастью они решили разделить работу каждому члену бри-
гады,  а саму работу делать дома.
     Вместе с  тем  сам процесс обучения традиционным знаниям стал для
меня терять смысл... Сидя однажды расслабившись на семинарском занятии
я вдруг почувствовал,  как моя голова начинает медленно поворачиваться
в сторону, как будто кто-то ради интереса опробовать свои способности,
пытается несколько сжимая мою голову полем, поворачивать ее в сторону.
При этом было чувство,  будто моя голова в толщину состоит из большого
числа  слоев,  повторяющих  ее  и верхней части туловища -контур моего
бюста.  При этом эти слои разомкнуты с лицевой стороны моего  туловища
и, перекрещиваясь, расходятся в разные стороны под прямым углом. Чувс-
твовалась какая-то взаимосвязь между этими слоями и  этой  тягой  моей
головы. Как будто кто-то тяжелый сидел во мне и пытался повернуть меня
без моего желания.  Я оглянулся назад, пытаясь понять, кто из моих од-
нокашников это делает. После проверки моей сенситивности Андреем Куль-
мановским я мог быть готов к любой другой проверке. Более того, я точ-
но был уверен, что для трех человек в группе слово "экстрасенсорика" -
не пустой звук,  и они пользуются своими способностями.  Посмотрев  на
них, я ничего не мог заподозрить, так как они внимательно слушали док-
ладчика. Тогда я заподозрил Сашу Бабушкина, полулежащего на своей пар-
те и думающего о чем-то своем.  В его позе чувствовалось напряжение. Я
написал и передал ему записку:  "У Брюса Ли любимой  поговоркой  была:
"Мои действия зависят от ваших",  и я разделяю ее.  Прими это к сведе-
нию".  У Саши был конфликт с нашим преподавателем, который слушал док-
ладчика,  сев за парту впереди меня. Саша подумал, что записку передал
преподаватель и стал еще напряженней думать,  как ему сдать  зачет  по
этому предмету. После урока он опять подошел к преподавателю со своими
претензиями,  не показывая записки,  и  его  подход  закончился  новым
взвинчиванием отношений. Когда преподаватель ушел, и Саша тоже выходил
из класса,  я, успев уже куда-то сходить, столкнулся с ним в дверях.
     -Я надеюсь,  что ты больше не будешь делать глупостей ?  - сказал
ему я,  не подозревая еще,  что он к преподавателю подходил из-за моей
записки.
     -Каких глупостей ?
     -Тех, о которых я написал в записке.
     -Так это ты ее написал?
     -Я.
     -Так это ты делаешь глупости,  - воскликнул он.  Я,  посмотрев на
него,  не  стал ничего говорить.  Так было надежней.

     Я был у подруги, когда среди ночи вдруг увидел Павитрина, который
глядя мне в лицо спрашивал у меня: "Ну и зачем ты это сделал? Зачем ты
сломал  мне  защиту?"  Вдруг  я почувствовал какое-то движение рядом и
проснулся.  В ужасе обнаружил я себя в гостях, а это видение сном. Па-
витрин находился у меня под сердцем,  а вопрошал он меня,  подняв свое
лицо вверх. Видение было таким реальным, что я не знал сон то или нет,
также как и то -отвечал я ему только во сне или вслух. Говорил я впол-
не осознанно и хозяйкой этот мой разговор, мне показалось, был воспри-
нят как бред.
     Вскоре я стал замечать, что постоянное вмешивание Павитрина в мою
жизнь приобрело иную форму. Откуда-то сверху, с внутренней части голо-
вы,  на меня или на мой мозг в правом полушарии капля за каплей капает
какая-то жидкость, каждым своим касанием моего мозга рождая у меня го-
лос Павитрина: "Куда идешь? Зачем? Не надо". Голос был бесцветный, мо-
нотонный, но такой, что не прислушаться к нему было нельзя. Сам Павит-
рин виделся мне монстром, лежащим на своем диване и наблюдающим за мо-
ими  перемещениями,  тренируя  свои способности.  Его видение окружало
место падения капель жидкости на ткань мозга.  Одновременно я чувство-
вал  сильное раздражение этой ткани.  Была и другая непонятность в том
же правом полушарии.  Иногда и очень часто в нем я видел нечто похожее
на голубую бесконечность.  Она выглядела микропанорамой. Почему она во
мне,  я понятия не имел.  Но я занимался медитациями, и ее присутствие
вполне незаметно для меня могло развиться.



        Глава 3
             Психоз и попадание в больницу.

     В конце апреля ночью меня разбудил вопрос:
     -Как ее звали?
     -Вика,-бессознательно ответил я,  просыпаясь.  Голос был Вадика.
     - Вадик, это ты?
     Молчание.
     -Ты можешь мне ответить?
     Тишина. Она была предательской.  Ужас, который я пережил, обнару-
жив его у себя в голове допрашивающим меня о находящемся в самом  сок-
ровенном,  а  себя бессознательно отвечающим,  не давал мне успокоить-
ся."А, может быть, он и в другие ночи меня также допрашивает, а я так-
же отвечаю!  - была следующая мысль. -А потом при встречах он улыбает-
ся, вычисляет меня до конца и так же с улыбочкой провожает". Смириться
с этим я не мог.  Я встал, одел лыжный костюм и устроил себе очередную
пробежку,  подобную тем, которые я иногда делал по желанию. Я бежал по
дороге.  В  районе Чигиринского водохранилища я почувствовал,  что мое
тело разделяется на две части - переднюю верхнюю и заднюю нижнюю. Пер-
вая часть,  включая в себя всю голову и тело,  заканчивалась на уровне
пояса,  вторая, начинаясь на уровне основания первой части, включала в
себя ноги. Они висели в воздухе и механически двигались из-за движений
моего тела.  Между ними была щель. Эта щель внушала мне ужас. Ведь обе
эти части - мое единое тело. Какая между ними может быть щель? Но если
есть щель - значит тело может распасться на  две  части?  Теоретически
это так, а практически? Почему я раньше жил, не задумываясь над этим и
без этих проблем?  Откуда взялась эта щель? Я не боялся особо боли, не
боялся  разломиться на обе части.  Я боялся щели.  Я ведь должен был о
ней как-то думать. То есть о себе, состоящем из двух частей. А как это
возможно,  если  я  все жизнь представлял себя одним целым?  И как мне
сейчас нужно было относиться в динамике жизни к этому положению вещей?
Как  я должен представлять взаимоотношение этих двух частей?  Я разры-
вался от боли и ужаса. Неразрешимость этой проблемы умом родило у меня
догадку, что от нее надо просто отталкиваться и не думать о ней. Стало
легче.
     Павитрин не собирался отвязываться. Я решил попробовать криком
заглушать  его присутствие и утверждать себя.  Мой крик "киай" был со-
вершенным, несмотря на то, что с конца августа я чувствовал постоянное
унижение.  Мне  самому даже становилось себя страшно.  Но Павитрин был
смелее.  Где-то далеко, кажется на повороте дороги к селу Новотроицкое
- в 10 километрах впереди возник его образ. И тут возникла мысль: "до-
бежишь до Павитрина - сможешь с ним справиться". Расстояние меня пора-
зило и какое-то чувство подсказывало,  что никаких гарантий выполнения
этого обещания нет. Уже далеко сзади остался поворот дороги на Моховую
Падь.  Несмотря на холодный ветер,  мне было тепло. Не только от бега.
Движение начало слоями снимать с меня  нечто,  похожее  на  прозрачное
покрывало.  Слои широко расходились один относительно другого, образуя
вокруг меня словно воздушную подушку. Я был в гармонии с внешним миром
- не мерз,  и не потел. Но с внутренним ... На тринадцатом километре с
Павитриным я вошел в компромисс,  а грузовая  машина,  идущая  вгород,
взяла меня с собой.
     Это было  начало  активной  стадии психоза.  Приближалась сессия.
Уверенность в том,  что я знаю все,  расслабляла меня в  подготовке  к
ней. Неуверенность в себе из-за своих состояний оттягивала начало сда-
чи мной зачетов. Конфликт с молодой преподавательницей, требовавшей от
меня  рассчитать  и  заполнить  таблицу,  смысла в которой я не видел,
опять подвел меня к желанию бросить институт.  Я не видел смысла начи-
нать делать и не хотел делать из-за, по-моему, абсурдности пользования
ею в жизни, так и потому, что само абстрактное мышление отнимало у ме-
ня  уйму  сил.  Для заполнения же таблицы требовалось в голове одномо-
ментно держать несколько цифр и фактов.  И если сделать это я еще мог,
то если я пытался начать ими манипулировать, я начинал ощущать свинцо-
вость своей головы до этого, бывшей мгновение назад легкой. Решив было
подчиниться,  я пошел в читальный зал. Но едва я начал писать, как моя
психика как бы разомкнувшись, впустила внутрь часть психической ин®ек-
ции  этой преподавательницы,  оставленной на моем поле в виде ультима-
тивного тона:  если в ходе конфликта я пытался только доказать ей свои
убеждения,  то она настраивалась сразу против меня. Пока я не выполнял
ее требований, эта ее энергия находилась на периферии моего поля голо-
вы и не тревожила меня. Едва я начинал подчиняться, поле головы размы-
калось и от порции этой энергии я начинал чувствовать  себя  шестеркой
от своей покорности с понятной вспышкой обратнопротивоположных чувств.

                     Послебольничный период.

     После больницы я сутками лежал,  почти не вставая. Болело все те-
ло.  Смыслом жизни стало перевернуться так, чтобы боль стала тише. Ре-
комендации врачей о приеме нейролептиков были оставлены в силе. Первую
неделю  я их пил исправно.  Их прием нес мне какое-то облегчение через
надежду.  После недели лежки я стал вставать. Стопроцентное содержание
меня матушкой и сестрой было для меня тоже двигателем к этому.  Понем-
ногу я начал делать возможное.  Через полторы недели первый раз поехал
на  огород.
     Когда я начал понимать,  что повышенная  деятельность  всех  моих
слизистых зависит от нейролептиков, что и приносило мне основные стра-
дания,  так как из-за этого и своей заторможенности я не мог  чувство-
вать себя нормальным,  я взял курс на прекращение их приема. Тем более
что мой лечащий врач показал свою полную прострацию по поводу  их  эф-
фективности для меня: "Лет 5 попьешь, а там видно будет". "Я за полто-
ра месяца с ума от них начал сходить, а ты хочешь, чтобы я 5 лет собой
экспериментировал?"- сказал я матушке.  Прекращение их приема было по-
добным сдаванию себя инопланетянам.  Но для меня это было  лучше,  чем
быть недоземлянином.  Прекратил их пить я через 2 недели после больни-
цы. Один раз, на огороде, почувствовав себя сильно плохо, я один уехал
домой,  принял свою норму и лег.  Негатив прошел довольно быстро.
     Я не знал,  как к себе относиться.  Я не мог понять,  кем я стал.
После тех космических мотивов, которые частично остались в моей памяти
с тем же частичным осознанием и частичным осмыслением всего,  что про-
исходило,  я стал опять напоминать себе школьного себя, с которым про-
изшедшее нечто загнало в психбольницу.  Я видел, что практически никто
не  может  ни понять меня,  ни дать мне ответа на вопрос,  что со мной
произошло.  Но так как я сам не мог себе дать того же ответа, пришлось
для осознания себя и своего прошлого принять внушаемую мне версию, что
из-за какого-то расстройства психики у меня случились галлюцинации.  Я
был убежден и матерью и врачами, что стресс, случившийся в институте 6
лет назад,  в этом не был причиной, так как они о нем ничего не знали.
Я один раз сказал о нем матушке,  но она не обратила на мои слова осо-
бого внимания,  и столько же места осталось и в моей душе относительно
его воздействия на мое настоящее. Я был просто переубежден их незнани-
ем моего внутреннего прошлого.
     Моя психика была настроена на космические чувства и сейчас.  И не
только суб®ективно.  Я чувствовал себя открытым всей Вселенной. Солнце
жгло голову невыносимо.  И не так, как всегда. Сейчас это чувство было
каким-то новым.  Солнце жгло как-то напрямую.  Мое сознание было чисто
ото  всего.  Именно  в то время я вспомнил слова Пифагора:  "Дайте мне
точку опоры,  и я переверну вам всю Землю". Я не знал ни кто я, ни как
мне  себя вести с людьми,  ни что мне делать в жизни.  Обрывки прежних
знаний и тут пришли на помощь:  недеяние и неотталкивание жизни от се-
бя.  Точкой  опоры  в отношениях с людьми и для самоимиджа стали слова
Лао-Цзы - "нетленны только мир и чистота".
     Сознание требовало для себя какой-то зацепки, какого-то самоопре-
деления. Мой прежний самоимидж экстрасенса был разрушен. Я вообще стал
никем или просто собой,  хотя и это было не совсем так. Едва ли нормой
самоощущения можно считать боль.  Но без знания жить  невозможно.  Тем
более едва ли можно жить дальше,  не зная,  что с тобой произошло. Для
того чтобы успокоить душу, мне нужна была если не правда, то правдопо-
добная версия о том, что со мной случилось. Моя душа это требовала так
же, как ребенок требует от взрослых правдоподобную версию о своем рож-
дении.  Так как слова парапсихологов идут от души при ее избытке также
как и знаний, даваемых ими, не мудрено, что причины своего попадания в
больницу  я  начал  искать в парапсихологической литературе.  Просто я
стал обильно закладывать в свое чистое сознание всю интересную мне ин-
формацию.
     Если бы не белое пятно в прошлом с имиджем бывшего клиента  псих-
больницы и полное отсутствие боли за будущее,  можно сказать,  что моя
жизнь в то время была интересной. Вот где было полновесное второе рож-
дение,  правду о котором не знал никто. Я сам не знал, с какой стороны
относиться к миру и людям,  творящим его.  Как ребенок,  имея в  своем
распоряжении  только душу,  я судил обо всем только с позиции душевной
гармонии.  Глядя по телевизору "Санта-Барбару", я поражался людям, ко-
торые пытаются ради каких-то незримых и несущественных амбиций уязвить
души друг друга, портя при этом отношения и здоровье взаимно по-пусто-
му (а то,  что они его портят,  я видел зримо). И как они несвободны и
эгоистичны в своей любви и сколько они теряют от этого. Созерцание че-
ловеческого несовершенства людей, которые не только в своих глазах, но
и в глазах окружающих считаются нормальными,  давало мне  существенный
самооправдывающий  себя  аргумент  в своих глазах и перед окружающими.
Попытки увиденное донести ближним не к чему не приводили,  так как они
или  судили  людей  по  направленности их действий или просто по своей
симпатии, не задумываясь о большем, а мои слова принимались ими только
как  мое  мнение.  Мое общее отношение к людям в это время разделяло и
было созвучно словам инопланетянина в американском фильме "Человек  со
звезды": "Странные вы люди - земляне. Ваши лучшие качества проявляются
вами,  когда вам труднее всего".
     Вскоре после выписки я зашел к Павитрину на работу.
     -Какой диагноз? - поинтересовался он.
     - Шизофрения.
     Его улыбка обожгла меня.
     -Да ты просто раскрылся.
     Я почувствовал,  что,  похоже,  он прав.  Я действительно был ка-
ким-то  раскрытым,  а во время психоза вообще чувствовал себя прозрач-
ным.  Как же закрыться я не знал. Раз он говорил это, значит, он знал.
Значит,  и мне нужно обрести энергетическую защиту от людей, в которой
я бы чувствовал себя в безопасности.  Эта задача стала моей целью.
     По окончанию  отпуска  в  начале  июля матушка уехала на Сахалин.
Вскоре я встретил знакомого парня,  предложившего мне ночную работу  в
коммерческом киоске.  Ночь с напарницей, проведенная мной на положении
практиканта,  отвернула меня от киоска,  хотя это было  и  романтично.
Обстоятельствами, отвернувшими меня от романтики, стало нежелание под-
чиняться парням, бывшими не всегда вежливыми - моим начальникам, как и
остаточные проявления действия нейролептиков.  Несмотря на заторможен-
ность мышления, я легко сбивался на мысленные посылы покупателей, если
не сказать,  что я собой отражал все содержимое души собеседника,  что
мешало мне считать деньги,  и несло опасность быть  обсчитанным  теми,
кто,  имея гармоничную для себя душу, умеет отключать совесть. Сестра,
видя мои настроения,  предложила мне пойти работать грузчиком за те же
2 тысячи,  что и в киоске, к нашей соседке - тете Гале Запорожец - Фе-
диной маме,  работающей в коммерции.  У нее я работал три дня, пока не
почувствовал себя не на своем месте. Я работал через силу, едва таская
ящики с напитком.  Тогда сестра,  заняв у знакомых денег,  собрала мне
партию товара и отправила меня с ним на Сахалин.
     Нерестовая речка текла сразу за огородом. На следующий день после
приезда я,  стоя на мосту, сверху смотрел, как идет на нерест горбуша,
и как мальчишки ловят ее на перекате сачком.  А также как одна  рыбина
сама  выскочила  на гальку островка.
     Поездка на море принесла мне еще больше впечатлений. Было пасмур-
но и ветрено.  Я шел по кромке прибоя.  Зная,  что где-то здесь должна
быть речка,  я искал ее присутствие. Неожиданно в нескольких метрах от
меня  очередная  волна  схлынув,  оставила на песке биться десятка два
горбушин.  Я опешил от такого зрелища.Но тут же понял что это  и  есть
речка.  Прибой набил бровку, и вода устья реки уходила в песок. Редкая
сильная волна,  которую караулили тысячные косяки  рыбы,  чьи  спинные
плавники я разглядел через минуту, достигала слияния с речушкой, делая
глубину ее фарватера 10-15 сантиметров при ширине устья  1,5-2  метра.
Это становилось иногда причиной рыбного столпотворения в устье. Поймав
себе три рыбины, я пошел к машине, чтобы не встретиться с рыбинспекци-
ей.  Домой я вернулся,  с недоумением вспоминая слова лечащего врача о
пятилетнем приеме нейролептиков: я почти на ногах был уже через месяц,
в  то  время как побочный эффект лекарств делал меня больным от одного
психофизического состояния во время их приема.
     Когда я приехал домой,  на Сахалин засобиралась сестра. Она ехала
с напарницей - дочерью матушкиной знакомой - девушкой лет на 5  моложе
меня со стойким нордическим характером.  Собирались они у нас. Когда я
пришел домой и увидел ряды сумок,  я кинулся помогать напарнице сестры
их перетаскивать.
     - Поставь на место,  будет всякая бестолочь  трогать  мои  вещи,-
сказала мне напарница.  Сестра в этот момент была на кухне.
     - Ой,  да ради Бога, - сказал я и ушел в другую комнату. Как пос-
тупать дальше по отношению к ней,  да и к себе,  я не знал. Нанесенный
удар болел,  и я не знал,  кто теперь я. Может, я действительно бесто-
лочь.  Но я не хотел сделать ничего плохого,  и можно было мне сказать
помягче,  если я что-то делал не так.  Если бы мне показали  мою  глу-
пость, я бы безоговорочно согласился бы с тем, что я - дурак. Но прос-
то нанесенный удар болел,  накапливая силу для ответного удара.  И тут
ко мне пришла мысль.  Если я ее сейчас уб®ю под давлением эмоций,  мне
ничего не будет - попаду только на некоторое время в больницу.  А она,
зная о том, что я лежал в психиатрической больнице, позволяет себе та-
кие слова в мой адрес. Значит, дура она, а не я. С этой мыслью я успо-
коился.
     Через год мы с ней даже, можно сказать, подружились, если бы у
меня была гарантия,  что подобных выражений в мой адрес не повторится,
и  я  с  удивлением  открыл,  что  с  ней,  как сказал Аркадий Райкин,
"...очень,  очень можно...  поговорить.  О природе,  о поэзии и о вас,
женщины". Но извиняться передо мной она так и не