ыл слаб, уникальный комплекс упражнений, уни-
кальность которого я понял только через 7 лет занятий ими. После прос-
ветления я не раз думал,  тренируясь, о том сколько мы сейчас бы могли
дать друг другу,  случись сейчас наша встреча.  Каждая тренировка гим-
настики тогда мне приносила освоенными по два - три новых элемента.  И
я быстро шел в гору не только в ней. Рост моих способностей был одина-
ков как в учебе, так и в спорте, так и в освоении гитары. После стрес-
са я был загружен до предела и теперь вспоминал о Вале  лишь  изредка.
Но вспоминал.  Под конец практики девчата организовали праздник Непту-
на,  а парни - прощальный костер.  Всем им было весело.
     В тот год отец Вадима уехал в Киев для повышения квалификации. Ва-
дик решил воспользоваться случаем и побывать на Западе, где еще ни ра-
зу  не  был.  В  Кирове  у его жены Оли жили родители. Сначала он хотел
вслед за ней,  уехавшей раньше его,  заехать к ним,  а потом поехать в
Киев. Я, два года уже не видевший отца, был спровоцирован им и его сбо-
рами. Стояло красное лето. До колхоза было полтора месяца. Выпадала воз-
можность  и ближе познакомить моего отца с Вадиком,  когда на обратном
пути последний заехал бы за мной. Отец помнил его по двум-трем встречам
во время моей школьной учебы,  когда Вадик,  изредка приходя к нам,  с
видом знатока бежал смотреть книги.
     Начало поездки было обычным,  если не считать, что для нее Вадику
надо было открутиться от военной подготовки в институте. Он сделал  это
мастерски,  проведя преподавателя за нос. (Навешав лапши на уши). С са-
мого начала путешествия его мечтой была идея выпросить у возможных по-
путчиков-иностранцев  валюты. К поезду Благовещенск-Москва в Белогорске
прикрепляли 1-2 вагона с иностранцами,  ехавшими в Москву из Владивос-
тока.  Так было и на этот раз. Вадик ерзал,  боясь КГБ. Мораль и кошмары
времен застоя в нем тогда держались крепко. Наконец он решился.
     -О, ты  не  представляешь-двухместное купе,  оба пожилые. Он знает
немецкий,  английский,  французский и итальянский. Она-немецкий и фран-
цузский, -восторженно рассказывал он мне. - Смотри,  что они мне дали.
     Я посмотрел на пятидолларовую монету и улыбнулся.  Я был к  этому
равнодушен.
     -Пойдем со мной-тебе понравится.
     Вадик говорил  на английском.Самостоятельные сверхурочные занятия
сделали его одним из сильнейших "англичан" класса. Я был  "немцем". Знал
немецкий  я  достаточно  хорошо для такого общения,  но под доминантой
стресса я не хотел появляться перед незнакомыми интеллигентными  людь-
ми.  У  Вадика  же начал разгораться аппетит общения. Он опять изчез из
купе.
     -Японец,  говорит на английском, студент токийского университе-
та.На  груди  -фотоаппарат. Я  спрашиваю его:"Кола?"-он не понимает. Я и
так,  и сяк,-наконец до него дошло: "О,  кело (цветной)".
     Меня тянуло и туда и сюда. Наконец чаша моего терпения была  пере-
полнена:
     -Пошли.
     Я взял  в подарок первым знакомым Вадика одну из костей динозавра
с их кладбища, открытого в Благовещенске, которое мы посещали на прак-
тике,  и которые я вез своим братьям-Илюше и Ване,  и мы направились в
гости.  Перед дверью их купе, набрав в грудь побольше воздуха, мы пос-
тучали.
     -Ja,ja.
     -Thi is  mei fremd Misha,-сказал Вадик после приветствия.
     -Guten tag,-сказал я.
     -The speak  spanish,-поспешил он об®яснить спектр моих лингвисти-
ческих способностей.
     -O, ja,ja.
     Мужчина был простым представительным и повидавшим жизнь. В женщине
же,  несмотря на возраст, чувствовался познающий и радующийся миру ре-
бенок. С этим ребенком у меня сразу возникла симпатия.  Вадик уже успел
сообщить о себе часть информации. Очередь была моей.  Подбирая слова, я
стал рассказывать о себе, институте, родных. Потом меня заочно со всеми
членами  их семьи познакомила женщина. Мужчина помогал ей,  если у меня
были затруднения в понимании. У него чувствовалась свобода  и  комбина-
тивность  мышления. В крайнем случае он говорил Вадику по-английски,  а
Вадик переводил мне на русский.
     -А это-кость динозавра,-сказал я как мог. -Он жил 70 тысяч лет на-
зад.Звали его траходонт амурский (траходонт амурензис)."Латынь ведь то-
же международный язык", - думал я. Кажется,  они поняли лишь то, что это
что-то палеонтологическое.
     В беседе  с  мужчиной  Вадик отмочил номер.  Мужчина показывал по
карте кругосветный маршрут их путешествия.
     -О, этот  длинный  и  извилистый  путь,-сказал Вадик по-английски
вспомнившееся название песни группы "Битлз".
     -Да,-удивленно протянул мужчина.
     -Вы сегодня ужинали?- спросил я их по-немецки,  обрадованный воз-
можностью убить сразу нескольких зайцев.
     -Да, -почти одновременно ответили они,  сразу посмотрев  на  меня
уважительно  и  несколько  удивленно.  Но все равно нам надо было ухо-
дить. Сердечно попрощавшись,  мы вышли.  Посмеявшись с Вадиком над  ним
самим и поделившись впечатлениями, мы продолжили путь.
     Мой отец -очень принципиальный человек. Он обладает  государствен-
ным мышлением и энциклопедической эрудицией. Работе он отдает себя все-
го. Будь он покладистей- он бы давно уже находился в  верхних  эшелонах
власти России. Но его принципы,  как он сам про себя выразился, на него
больше навлекают,  чем приносят. Их у него всего 2: порядочность и спра-
ведливость. Отстаивай он их только по отношению к себе, -он бы уже давно
почивал на лаврах. Но он не мыслит себя без людей, за судьбы которых он
ответственен. Я был первым его сыном. Поженились они с матерью в 1964-м
году. Я родился в 1965-м. У матушки от первого брака уже  была  дочь-Та-
ня. Она на 6 лет старше меня.

     Приехав в Калинин, спустя день, я почувствовал, что мне нужно от-
цу рассказать все случившееся со мной. Дело в том, что говорил я сильно
тяжело набирая в грудь воздуха и постоянно заикаясь. Создавалось стран-
ное впечатление,  и я рисковал быть неправильно понятым. Отец с  готов-
ностью  и уже пониманием чего-то принял мое желание.  Рассказ длился 5
часов. Пытаясь обрисовать картину  своего  недавнего  мировосприятия  и
случившегося со мной, я с картины мироздания перескакивал на Краснова,
с него на людей, с людей на Гарика.
     -Подожди, Миша.  Давай попытаемся выделить в случившемся главное.
     -Какое главное? Разве могут быть в жизни частности?
     Но отец тем не менее меня понял.
     -Давай я познакомлю тебя с нашей  знакомой.Она-психотерапевт.Жен-
щина исключительной деликатности и порядочности.
     Я колебался. Дав согласие, я через некоторое время забирал его на-
зад. Я боялся раскрывать неспособную защитить себя свою душу перед нез-
накомым человеком.Это бы означало расписывание перед ней и самим собой
в своей слабости полностью. А если она еще и не сможет помочь? Нет.
     Моя мачеха -Татьяна Геннадьевна -для меня -Таня, будучи достаточ-
но осведомленной в фармацевтике, с помощью отца настояла, чтобы я стал
принимать пирацетам.
     "Это витамины  для  мозга- они радикально на тебя никак не повли-
яют", -внушали мне они. Для меня таблетки тоже означали расписывание в
слабости, но витамины-это был компромисс.
     С папой и Илюшей мы с®ездили за Ваней в санаторий и всей  мужской
компанией- в Москву погулять.  У зоопарка, в который мы пошли, произо-
шел кусочек цирка.  У памятника героям-краснопресненцам гид-папа задал
Ване вопрос:
     -Ваня,  кому памятник?
     -Пушкину.
     -Вань, а посмотри что у мужчины в задней руке?
     -Граната.
     -Вань, а зачем Пушкину граната?
     -Незачем,-сказал  Ваня,  подумав.
     -Тогда кому этот памятник?
     -Лермонтову,-сказал я за него.
     Наш хохот перекрыл шум машин.

     Зимой во время моего просветления произошло то, о чем 6 лет спус-
тя  я  прочитал у Бхагавана Шри Раджниша. Мои родители были во мне уби-
ты. Нет,  я не перестал их уважать и питать сыновних чувств, но они те-
перь  перестали  для  меня быть авторитетами. У меня теперь своя голова
была на плечах. Теперь я видел все ошиб

одов,  которые я не мог до-
вести до конца. Выяснение отношений все дальше стало удалять наши  души
друг  от друга. Я опять стал чувствовать себя одиноким. "Скорей бы прие-
хал Вадик",-думал я.  Он приезжал за  4  дня  до  от®езда  в  Благове-
щенск. Этого было достаточно и для его знакомства с отцом и для поездки
к Вале на дачу.
     Я так  обрадовался ему,  встретив его в Москве на Киевском вокза-
ле. "Проблема отцов и детей",-прочел я в его  глазах  охлаждающую  меня
моим обезличиванием реакцию в его глазах. Но что было делать? Поехали. В
первый вечер отец после выпитого вина стал рассказывать нам о  Великой
Отечественной  войне. Рассказывал  он о том,  как он сам восстанавливал
истину о прошедших боях и изобличал фальсификаторов  или  умалчивающих
правду историков,  освещавших бои в угоду правящей верхушке и боящихся
за свою жизнь.  Мне было безразлично от тяжести своего состояния,  и я
сидел  и ради приличия таращил глаза и поддакивал.  "Хоть Вадик насла-
дится встречей с умным человеком",-думал я. После беседы мы с ним выш-
ли на улицу.
     -Вот это голова!-сказал Вадик.
     Я был польщен.
     -То, что мне за 6 лет института преподаватели не смогли вдолбить,
он рассказал за 2,5 часа.
     Мы шли дальше.
     -Мне по ... его знания, мне важны его понятия.
     -...?!Ты что говоришь?
     -А что я говорю?
     -А ты ничего только что не сказал?
     -А что я сказал?
     -По-моему не надо большого ума,  чтобы понять что ты сейчас  ска-
зал. Достаточно  на твое место поставить меня,  а на место моего отца -
Трифона Сигизмундовича. Мы вышли на набережную Волги. Сели на скамейку.
     -Знаешь, последнее  время  мы что-то перестали понимать друг дру-
га,- несколько печально сказал он с больным для меня намеком. Вместе  с
чувством тоски,  охватившем меня,  во мне проснулось и чувство хозяина
положения: каково ему одному быть непонятым в чужом городе.
     -Вадик, забудь про это,  все,  пошли домой, это мелочи. Но он так
не думал. Он был обижен. К Вале на дачу мы поехали с ночевой на следую-
щий день. Валя дал мне разрешение приезжать туда в любое время, незави-
симо от его там присутствия. Набрав продуктов, мы туда прибыли.
     Природа на  западе России существенно отличается от нашей дальне-
восточной.  Если в детстве,  читая сказки о дремучих лесах, темных бо-
рах,  высоких  травах в степях,  я отождествлял их с нашими сосняками,
смешаннолиственными лесами и полями, то увидев природу Запада, я понял
с  каких лесов и трав писались сказки.  Находиться в центре зарождения
культуры и оккультности своего народа было таинственно,  но покойно  и
романтично. Казалось,  что все тебя здесь бережет.
     -Обрати внимание на названия деревень и городов. То, что ты у Нек-
расова  и  Тургенева  изучал  в школе было здесь. Отсюда пошел твой на-
род,-говорил мне отец.
     На даче были Валина дочка Леночка и ее бабушка -Зинаида Петровна.
Оставив вещи, мы сходили на речку, прошлись по роще. Утром я предложил
дальнюю  прогулку  и  предложил  ее  и Лене. Вадик был против детства в
мужском коллективе,  но я был убежденнее.  Лена тараторила всю дорогу,
рассказывая  нам  о цветах,  бабочках,  как они с папой ходили на реч-
ку. Речитатив ее был певучим с каким-то родным акцентом,  какого не ус-
лышишь  на Дальнем Востоке.
     -Зачем ты взял эту балаболку?-спросил Вадик. Сделав большой круг,
мы  подошли  к дачам со стороны Тверцы-так называлась текущая там реч-
ка. На  ее  берегу  сидел  человек. Когда  мы  подошли  ближе,  раздался
крик:"Папа". Валя был доволен, что мы взяли с собой Лену.
     В эту поездку на дачу Вадик огорошил меня еще один  раз. Брошенным
мячиком  я  попал  ему в лицо. Из-за контраста с прежним выражением его
лица я расхохотался.
     -Что ржешь?-Пирацетаму нажрался?- спросил Вадик.
     Мой смех стал угасать.  Когда мы шли на поезд, я выдал ему и это,
и отца, и "балаболку". Сказать ему было нечего. Но мнение к этому у него
оставалось свое.  Во время нашей первой встречи в Москве,  мы пошли  в
магазин  "Мелодия",  чтобы посмотреть альбом из двух пластинок "Реки и
мосты" "Машины времени". Мы подошли к дебютной их  продаже  и  взяли  4
альбома: мне, ему, моему отцу к приближающемуся дню его рождения и моей
сестре. Когда дома я стал обновлять покупку,  игла сорвалась с пальца и
процарапала сторону одного диска до середины. Теперь в колонке раздава-
лись щелчки.  Вадик полулежал на диване и демонстративно смотрел какое
я  приму решение. Можно было этот диск и подарить. Я взял его себе. "Надо
же",-почувствовал я .  С отцом мы расстались как глухой со  слепым. На-
верное, и тем и другим был я, хотя и не полностью. И еще говорящим.
     -Ты любишь песни Аллы Пугачевой?-спросил я как-то Илюшу.
     -Нет.Папа говорит,  что она поет не про перестройку.
     -Здесь о перестройке,-успокаивающе сказал я отцу  перед  от®ездом
после вручения альбома.
      -...,- в сердцах выдохнул отец.
      Отвернувшись друг от друга, мы пожали друг другу руки, и я побе-
жал вниз по лестнице. Я тут понял,  что "достал" его,  сам того не  же-
лая. Но  разделить  тогда  с ним эту боль я уже и вообще не мог. Тогда я
был полон своей.  "Хорошо, что Павитрин не слышал этих слов",- подумал
я. В этот момент он был уже внизу. В аэропорту мы встретили Андрея Пат-
ка- нашего одноклассника,  летевшего домой. Я и тут был  немногословен.
Павитрин же от меня отдыхал.
     -Надеюсь, ты не тот поцарапанный альбом мне подсунул?- спросил он
в Благовещенском аэропорту.Я молча посмотрел на его улыбочку.  Когда я
у дома вышел из машины, и посмотрел ей, поворачивающей на перекрестке,
вслед,  то  увидел  один лишь Павитринский затылок.

       Стирание прошлого жизненного опыта пережитым стрессом

       С началом  учебы я стал в динамике - при общении с людьми осоз-
навать ту ситуацию моей души,  в которую я попал. Я никому не мог об®-
яснить,  что со мной произошло.  Понятно, я мог словами сказать о слу-
чившемся стрессе,  даже о том,  что я сошел с ума.  Иногда я говорил и
это.  Но слова не отражали того состояния моей души, в котором она на-
ходилась или отражали,  пока я еще их не сказал. Но едва я их говорил,
как они начинали выглядеть совсем по иному,  а не так, какими были они
в моей душе,  постоянно отражающими ее состояние. Слово "стресс" вдруг
становилось таким нежным и чистым, что я начинал чувствовать, что я не
выразил человеку того,  что хотел. Одновременно я начинал чувствовать,
что просто не смогу человеку выразить состояние своей души из-за одно-
мерности всех возможных слов.  Что для этого,  этому человеку надо  на
время  отождествиться  со мной в душе в подлиннике,  а не воспринимать
умом мои слова,  придавая им собственное звучание.  С другой стороны -
сказать,  что я полный дурак я тоже не мог.  Само мое осознание проис-
шедшего уже как-то утверждало меня в своих глазах. Да и прежнее пережи-
вание  диалектического  мышления где-то в глубине меня оставляло веру,
что этот сход временный. Я не мог просто думать, размышлять, разве что
с  большим усилием внимания,  не мог с легкостью вытаскивать из памяти
необходимую мне информацию,  но сама направленность моего  хода  мысли
говорила мне,  что я не дурак, что я просто не могу из-за навалившейся
на голову тяжести спокойно мыслить.  Хотя тяжесть иногда  была  такой,
что  и  это  я мог осознавать лишь подсознательно- по сути не сознавая
этого. Просто сам становился этой  тяжестью,  излучая,  казалось,  ее.
Проблема  общения  с людьми стала на первый план.  Душа рвалась излить
хоть кому-то свою боль.  Приходили письма от армейских друзей. Но я не
мог им ответить.  Давящая тяжесть отключила все мои прежние интересы к
жизни. Единственной тягой осталась тяга к знаниям будущей одновременно
противовесом  развивавшемуся  комплексу неполноценности и единственным
путем из той ситуации в которой я оказался.  Написать друзьям  о  том,
что я сошел с ума я,  понятно, не мог. Мягче это выразить я тоже боял-
ся, так как в слова я вкладывал переживаемое. Я боялся написать о сво-
ей неполноценности. Написать отписку не позволяла совесть. Я разрывал-
ся между угрызениями совести и тягой души ответить им. Написать просто
о  чем-либо  я  не  мог так как в любое делаемое дело вкладываешь себя
всего- часть же меня была больной. Я чувствовал и боялся,  что это  мое
действительное состояние будет, понято моими друзьями, или я задену их
какой-нибудь интонацией письма, если начну это от них скрывать. Задену
не  фактом скрытия,  а какой-нибудь интонацией,  которые я не осознаю.
Через год мои терзания по поводу моего вынужденного  молчания  утихли.

Колхоз  проходил за Зеей в пяти километрах от бывшей паромной перепра-
вы. Бросили нас на картошку. После первого курса Гарик перевелся на за-
очное отделение, и из армейцев со мной был Эдик Ерофеенков- теперь то-
же второкурсник нашего факультета,  только учился он на отделении био-
логии-химии. Мы были с ним знакомы с подготовительного отделения.  Была
осень,  жухла трава,  ночами сгущались заморозки. Студенты в  кирпичных
бараках  начали  мерзнуть. Было решено запустить обогревательные систе-
мы. Кого же назначать кочегарами,  как не дедов советской армии. Это вы-
падение из общего режима нас очень устраивало.  Вечерами к нам в коче-
гарку приходили лица противоположного пола, и я собравшимся пел, играя
на гитаре, песни. С собой, как обычно, я взял книгу. Ее чтение вместе с
тренировками было для моей души противовесом занятиям,  которыми увле-
калась молодежь:любви и кучкованиям с поисками выпивок и конопли. Кни-
га была "Олень-цветок" М.М.Пришвина. Одно,написанное в ней,  меня  пот-
рясло и загрузило. Загрузило положительно. Михаил Михайлович писал, что
уйдя от людей,  он открыл для себя единственную  ценность  в  жизни  -
связь  между людьми. Прежде о Михаиле Михайловиче я читал,  что за нес-
колько страниц его дневниковых записей,  иной бы отдал  несколько  лет
собственной  жизни. С детства я им жил как и Арсеньевым,  Бианки и Аки-
мушкиным. Но больше всех-Федосеевым. Моим идеалом человека, к слову, был
Улукиткан.
     Эти слова  Пришвина  заставили  меня задуматься.  Я был недоволен
группой и не хотел со многими общаться. Но если опыт Михаила Михайлови-
ча  универсальный,  как я должен был эту единственную в жизни ценность
совместить со своими желаниями в  отношениях  с  группой,  с  Павитри-
ным. Ответа я не находил. Ноябрь принес мне новый сюрприз. Краснов начал
опять поднимать голову. Он отвертелся от колхоза,  откручивался от  об-
щественной работы,  по прежнему ходил на лекции по желанию /что, впро-
чем,  было его личным делом/ и в профилакторий,  а также ездил  сам  и
направлял своих друзей в санатории. Его голос опять начал громко разда-
ваться завершающим собрания группы.  Я опять выступил на комсомольском
собрании. Я требовал его снять. Юра Шепетов ушел в армию. "После он будет
другим человеком,  можно рассказать о нем".
     -Откуда такая  информация?- спросил Краснов. Все выжидающе посмот-
рели на меня.
     -Гарик сказал.
     -Гм,  Гарика нету.
     Мое обвинение, хоть тень и была брошена, повисло в воздухе.
     Нервы мои были уже не те:
     -Да он же гнида, гни-да. Разве вы не видите?
     -Да что ты к нему привязался?
     -В самом деле.
     Рот мне заткнули.Но если бы это было искренним затыканием. Первый
по авторитетности голос о моей тенденциозности принадлежал подруге Иры
Гладышевой - Лили Рябчинской,  в прошлом году поддержавшей меня. Сейчас
ее  поддерживала и сама Ира. Если бы Ира в прошлом году не начинала те-
рять слов перед красноречием Краснова. Если бы  я  не  чувствовал,  что
слова  Лили  вызваны желанием поставить себя с сильной стороны,  чтобы
привлечь мое внимание, как парня. По крайней мере, я был в этом уверен.
Я был раздавлен,  подавлен,  озлоблен. Чувство говорило мне,  что я все
дальше удаляюсь от Пути- того состояния души,  которое давало мне гар-
монию чувств.  Но я стал расслаблят