о
трех верст.  Татары скрытно пробрались в него по урочищам  и,  видимо,
встали на отдых. Костры они разводить не будут: дым заметят сторожи, и
тогда им прядется вновь убираться к своим улусам.  (Улус  -  становище
кочевников.)
     - Что порешил, батько? - нетерпеливо вопросил Деня.
     - Скачи до Бакеевской балки и поднимай станицу.
     Будем окружать. Поспешай, Деня.
     - Лечу, батько!
     Казак пришпорил коня и помчал к балке,  а  Болотников  въехал  на
курган.  Отсюда на многие версты были видны туманные дали.  В степи, в
разных концах, рыскали конные сторожи - по два казака на дозор.
     - А  не  собрать  ли  разъезды,  атаман?  Так-то спорее будет,  -
предложил Юрко.
     - Опасно.  Татары хитры. Они, может, только и ждут, чтоб мы сняли
разъезды.
     Вот уже  пять  лет  Болотников в Диком Поле,  и он хорошо изведал
повадки татар. Иной раз они нарочно показывались донцам. Ехали дерзко,
открыто,  дразня  разъезды;  те  не выдерживали бусурманской наглости,
снимались с дозоров и устраивали погоню.  А тем временем  по  урочищам
шло  никем  не  замеченное  ордынское  войско  и  внезапно нападало на
засечную крепость. Потом разъезды снимать не стали.
     Сметливыми и   коварными   были  у  татар  юртджи.  Это  опытные,
искушенные воины.  Ездили всегда одним или двумя  десятками  Они  были
ловки, подвижны и неуловимы. Редкая станица могла похвастать казачьему
кругу о полоне ордынских лазутчиков.
     Вскоре к  кургану прискакала станица из Бакеевской балки.  Каждый
день  она  пряталась  в  этом  урочище  и  ждала  своего  часа,  чтобы
неожиданно появиться в степи и завязать бой с татарами,  если их отряд
не превышал двухсот-трехсот сабель.  При большем же войске  вспыхивали
сигнальные  костры  на дозорных курганах,  и тогда уже выходила в Поле
рать из порубежной крепости.
     - В  буераке  татары.  Их  надо окружить и захватить,  - произнес
Болотников.
     - Возьмем,  батько!  - задорно прокричал казак Емоха, порывистый,
горячий детина с длинным, горбатым носом.
     - Твой   десяток  пойдет  со  мной.  Попробуем  отсечь  ордынцев.
Остальные - к буераку. С богом, молодцы!
     Казаки полетели  по  степи.  Болотников  же,  с  двумя десятками,
поскакал в обход лощиной.  Неслись молча,  чтобы не  вспугнуть  раньше
времени татар.
     Ордынцы станицу заметили,  тотчас высыпали из буерака  и  пустили
коней  вспять,  к  своим кочевьям;  наперехват им стремительно мчались
казаки Болотникова.
     - Ги! - охваченный азартом погони, громко воскликнул атаман.
     - Ги! Ги! - подхватили казаки.
     Кольцо вокруг татар все сужалось,  еще минута-другая - и улусники
окажутся  в  гуще  станичников.  Но  вот  татары   на   полном   скаку
перепрыгнули на бежавших обок лошадей и начали постепенно удаляться от
казаков.
     - Уйдут, уйдут, батько! - прокричал Емоха.
     - Достанем! - упрямо тряхнул смоляными кудрями Болотников.
     Татарские кони приземисты, толстоноги и длинногривы, они быстры и
выносливы. Но и казачьи лошади не уступают ордынским.
     Все ближе и ближе татарские наездники.  Они в чекменях,  в черных
овчинных шапках  с  отворотами.  (Чекмень  -  верхняя  мужская  одежда
восточного покроя, сшитая халатом.)
     Внезапно ордынцы  обернулись  и  метко  пустили  из  тугих  луков
красные стрелы. Трое казаков свалились с коней.
     Болотников выхватил  из-за  кушака  пистоль,  зычно   и   коротко
скомандовал:
     - Пали!
     Казаки выстрелили.  Несколько татар было убито,  другие же с воем
рассыпались по степи,  но их настигали казаки,  паля  из  самопалов  и
пистолей.
     Ордынцы отвечали стрелами. Еще четверо станичников были выбиты из
седла,  но  все меньше оставалось и улусников.  Поняв наконец,  что от
казаков не оторваться,  татары приняли бой на  саблях.  Они  повернули
коней и остервенело набросились на донцов, решив погибнуть в сече.
     - Не рубить! Брать в полон! - прокричал Болотников.
     Но сделать  это  было  не просто:  татары в плен не сдавались.  С
хриплыми устрашающими воплями ордынцы отчаянно лезли на донцов, норовя
сокрушить   их  острыми  кривыми  саблями.  Один  из  них,  верткий  и
приземистый,  бесстрашно  наскочил  на  Болотникова,  но   тот   успел
прикрыться  щитом,  а  затем  плашмя  ударил тяжелой саблей ордынца по
голове. Татарин рухнул в бурьян, Болотников спрыгнул с лошади и связал
кочевнику руки.
     - Ловко ты его,  батька!  - соскочив с  коня,  проговорил  Емоха,
вытирая о траву окровавленную саблю. - Всех порубили. Добро хоть этого
взяли. Жив ли поганый?
     Иван толкнул татарина в спину,  тот очнулся,  взвизгнул, поднялся
на ноги и свирепо метнулся к  Болотникову,  норовя  вцепиться  в  него
зубами. Иван отшиб его кулаком.
     - Прочь, пес! Свяжите ему ноги.
     Пока ордынца  вязали,  он  извивался ужом и рычал,  кусая в кровь
губы.
     - Злой народ, жестокий, - насупленно бросил Болотников.
     - А посечь его,  батько.  Вон сколь наших полегло,  - подскочил с
обнаженной саблей Емоха.
     - Не трожь!  Он нам живой надобен. Орда что-то замышляет. Повезем
к толмачу1. На коня его.
     Татарина кинули поперек лошади.
     Болотников приказал  собрать убитых казаков.  Семь станичников не
вернутся в свои курени. Дорого даются битвы с ордынцами.
     Иван взметнул   на  коня  и  оглядел  степь.  Невдалеке  тянулись
невысокие, опаленные солнцем, рыжие холмы. Степь казалась убаюканной и
спокойной,  но  Иван  знал,  что в любой момент могут показаться из-за
холмов татары и вновь начнется лютая сеча.
     Оглянулся. Дозорный курган едва виднелся в синей дали.  Сейчас на
кургане стоит передовая  сторожа  и  с  нетерпением  ждет  от  станицы
вестей.
     "Далече ускакали",  -  подумал  Болотников,  направляя   копя   к
ближнему холму.  Въехал на вершину,  напряженно всматриваясь в сторону
крымских кочевий.
     "Отсюда хорошо видно. Самое место новому дозорному кургану".
     Болотников поехал по разъездам,  маячившим в разных концах степи.
Вначале  направил  коня  в  сторону понизовья,  к правому берегу Дона.
Проехал с полверсты и вступил в густую высокую  траву,  доходившую  до
плеч.  Здесь  начинался  один  из  самых  тревожных дозоров:  разъезды
терялись в бурьяне и зачастую не видели татар,  набегавших с  крымских
степей.  Ордынцы,  на своих низкорослых конях,  прятались в траве, как
суслики, не было заметно даже их черных овчинных шапок.
     Застава беспокойная,  опасная;  чуть  зазевался  -  и  ткнешься в
бурьян,   сраженный   стрелой   татарина.   Ехал   чутко,   осторожно,
прислушиваясь к каждому незнакомому шороху.
     В бурьяне тонко  пищали  бекасы,  голосисто  и  звонко  бормотали
куропатки,   не  умолкая  трещали  кузнечики;  высоко  над  головой  с
протяжными криками пролетала к Дону  стая  диких  гусей,  а  где-то  в
низине, из тихого озерца, донесся крик лебедя...
     Привычные, родные  звуки  Дикого  Поля.  Болотников   давно   уже
научился  слушать  и  понимать  степь со всеми ее свистами,  криками и
отголосками, с ее удивительной красотой и богатырскими просторами.
     Неподалеку тихо заржал конь. Болотников остановил Гнедка, тяжелая
рука опустилась на пистоль.
     Кто?.. Ордынец или свой казак-дозорный?
     Конь вновь  заржал,  видимо,  почуял  лошадь  Болотникова.   Иван
спрыгнул в траву: не подставлять же башку под ордынскую стрелу.
     - И-ойе! Уррагах! - устрашающе донеслось вдруг из бурьяна. То был
воинский клич татар. Но Болотников всердцах сплюнул, вскочил на Гнедка
и смело тронул коня в сторону дикого возгласа.
     - Опять степь булгачишь, Секира!
     Голос Ивана был сердит:  не первый раз пугает его этот  дозорный.
Секира, ухмыляясь, вышел из бурьяна.
     - Здорово жили, Иван Исаевич!
     - Тебе что, делать нечего? Сколь раз упреждал - не верещи. Память
отшибло?
     - Отшибло, батько. Бей!
     Устим Секира  заголил  спину,  ткнулся  на  карачки.   Болотников
вытянул   из   голенища  сапога  плетку,  хлестнул.  Секира  поднялся,
поблагодарил:
     - Спасибо, батько. Больше не буду.
     - А коль вдругорядь заорешь - на круг поставлю.  Ты ж на  стороже
стоишь,  дурень.  Таем стоишь.  А тебя за три версты слышно.  Аль тебе
дозорный наказ не ведом?
     - Ведом, батько. Прости.
     - Ну смотри,  Секира, - погрозил кулаком Болотников. - Все ли тут
улежно?
     - Улежно, батько. Поганых не зрели.
     - А где второй?
     - Да вон же батько... Подле тебя.
     Глаза Секиры  были  смешливы,  смех  так и гулял по его загорелой
лукавой роже.
     Болотников огляделся, но никого не приметил.
     - Брешешь, Секира.
     - Да нет же, батько. Явись атаману, Нечайка.
     Совсем рядом шевельнулся бурьян,  над которым поплыл зеленый  пук
травы.
     - Тут я, батько.
     Перед Болотниковым  предстал  могутный  молодой  казак  с  копной
молочая на голове. В пяти шагах дозорный сливался со степью.
     Иван одобрил:
     - Похвально, Нечайка.
     - Ни один поганый не узрит,  батько,  - молвил Секира.  - На него
даже коршун сел, норовил гнездо свить, да Нечай чихнул, спугнул птицу.
А потом, батько...
     - Будет,  - оборвал словоохотливого казака  Болотников.  -  Степь
доглядай.
     - Доглядим,  батько,  - заверил Секира,  а  Болотников  поехал  к
новому дозору.

ГЛАВА 2
                               СТАНИЦА

     Кончались запасы рыбы. Станичный атаман приказал раскинуть невод.
Казаки  направились  к Гаруне,  старому донцу,  знавшему богатые рыбой
тони.
     Гаруня лежал у своего шалаша, обняв пустую бутыль из-под горилки.
Казаки вздохнули.
     - Не рыбак, старой.
     Растолкали Гаруню, усадили, привалив к шалашу, позвали:
     - Айда невод тянуть, Иван Демьяныч.
     Гаруня поднял мутные глаза на донцов, молвил тихо:
     - Айда, хлопцы.
     Встал, замотался,  но никто из донцов не  поддержал  деда:  любой
казак,  как  бы он пьян ни был,  посчитает за великую обиду,  если его
поведут под руки.
     Гаруня осилил  два  шага  и рухнул в лопухи.  Подложив ладонь под
голову, бормотнул:
     - Ступайте к Ваське.
     Казаки пошли  к  Ваське.  Тот  был  в  своем  курене   и   тискал
смуглолицую  турчанку.  Добыл  ее в набеге и вот уже два года держал у
себя.
     Дверь в  курень  открыта  настежь.  Вошли Юрко и Деня.  Полуголая
турчанка метнулась было в темный закут,  но Васька удержал ее за подол
сарафана.
     - Казаки к неводу кличут, Васька.
     - Ступайте к Гаруне, - позевывая, ответил станичник.
     - Гаруня недужит.
     Васька Шестак отпихнул полонянку, поднялся, натянул рубаху: когда
Гаруня "недужил",  он выходил вместо него на Дон,  садился  в  челн  и
выбирал казакам тони.
     Деня тихо греб веслами,  а Васюта стоял на носу челна и глядел на
воду.  Никто лучше его не ведал рыбьих становищ,  которые он определял
по одному ему известным приметам.
     На берегу дожидали казаки.
     - Ну как, Васька, будем ли с рыбой?
     - Будем. Тащите невод, за лещом нонче пойдем.
     Казаки весело загалдели:
     - Лещ - рыба добрая.
     - И сушить и вялить.
     - И под чарку!
     Уложили невод,  сели на  челны  и  поплыли.  Вблизи  тони  Васюта
высадил  казаков на берег и приказал,  чтобы держали рот на веревочке.
Казаки кивнули и молча застыли у камышей. Один из донцов привычно вбил
в землю саженный кол с арканом.
     - Трогай, - кивнул гребцу Васюта.
     Челн медленно   поплыл   к  заводи,  а  Шестак  начал  полегоньку
выбрасывать в воду невод.  Сперва плыли против течения,  потом поперек
заводи.  Достигнув  середины тони,  Васюта глянул на верхнюю подбору с
мотней.  Над водой колыхались черные плуты.  Сеть хорошо легла на дно,
перекрывая   нижней  подборой  заводь.  Над  мотней  чуть  покачивался
деревянный бочонок:  если много рыбы зайдет в снасть,  то  бочонок  не
позволит утянуть подбору в воду. (Плут - поплавок к сетям.)
     Окружив неводом тоню,  Шестак стал приближаться к  берегу.  Кинул
конец аркана казакам.
     - Тяни, братцы!
     Казаки потянули.
     - Тяжело идет. С рыбой, донцы! - выкрикнул Емоха.
     - С рыбой, - повеселел Деня и оглянулся на Шестака. - А ты страху
нагонял. Не един пуд прем. Ай да Васька!
     Казаки тянули  вначале  за  аркан,  а  потом ухватились за крылья
невода.  Шестак стоял на корме и довольно  посмеивался.  Богатую  тоню
захватили! Едва тянут казаки.
     - Ух,  тяжко!  Уж не сома ли пымали?  Дружней,  братцы!  - кричал
Емоха.
     Показалась мотня из воды.
     - Боже!  -:  испуганно  ахнул  Юрко.  - Да мы ж мертвяка словили,
станишники!
     Средь густого  клубка трепыхавшейся рыбы торчала черная человечья
голова с длинными обвисшими усами.
     - Да то Секира, братцы! - изумился Нечайка Бобыль.
     Вытянув мотню на берег,  извлекли утопленника из спасти. Нечайка,
первый со друг Секиры, сокрушенно закачал головой:
     - Как же так,  донцы?  Доброго казака потеряли. Кто ж его сразил,
какой злодей в реку кинул?
     - А может, откачаем? Берись за руки, братцы, - скомандовал Емоха.
     Казаки принялись откачивать Секиру, а Нечайка все причитал:
     - Шесть налетий с ним в  Поле.  Сколь  вкупе  басурман  перебили,
сколь горилки выпили.
     - Уважал горилку казак, - тяжко вздохнув, поддакнул Емоха.
     - Уважал, донцы. Намедни в кабаке сидели. Бутыль мне задолжал...
     - Это я-то задолжал?  Брешешь,  черт шелудивый!  - открыв  глаза,
рявкнул вдруг Секира.
     Казаки вначале опешили,  а затем дружно  грохнули,  да  так,  что
распугали  птицу  и  рыбу  на  три версты.  Больше всех хохотал Емоха:
давясь от смеха,  ходил вприсядку,  а затем,  обхватив  руками  живот,
покатился по траве.
     - Ну, скоморох! Ну, прокудник!
     Когда смех  начал  стихать,  казаки  обступили Секиру,  который с
невинным, отрешенным видом сидел на берегу и выжимал красные портки.
     - Как тебя угораздило? - вопросил Нечайка.
     - Не все те ведать, - огрызнулся Секира.
     А было так.  Надумал подшутить казак. Взял да скрытно и поднырнул
из камышей в мотню.  Утонуть  Секира  не  боялся:  наловчился  подолгу
сидеть  под  водой,  да  и нож с собой прихватил на всякий случай.  На
берегу же прикинулся мертвецом.
     - Нет,  ты  все  ж  поведай,  поведай,  как  в  мотню  угодил?  -
прицепился Емоха.
     Но Секира   так  и  отмолчался.  Емоха  плюнул  и  позвал  донцов
разбирать рыбу.  Улов оказался отменным:  пудов десять леща покидали в
лодку-рыбницу. А Васюта тем временем выискивал новую тоню.
     После полудня казаки варили уху. И вновь здесь верховодил Васюта,
бывший тяглый патриарший рыбак с ростовского озера Неро.
     Варили в больших котлах.  Вначале,  по совету  Шестака,  в  котлы
кидали  мелких  ершей и окуней.  Отварили,  вычерпали,  а затем в дело
пошла рыба покрупней: язи, окуни, налимы. Вновь сварили и вычерпали, а
в  тот  же  отвар опустили карасей,  щук и лещей.  Не забыл Васюта и о
приправе:  укропе,  петрушке,  луке...  В самый  последний  момент  он
набросал в котлы жгучего турецкого перца.
     По станице  духовито  пахло  ухой.  Казаки  подходили  к  котлам,
крякали,  нетерпеливо поглядывали на Васюту. Но тот не спешил, стоял у
котла с деревянной  ложкой,  деловито,  со  смаком  пробовал  душистый
отвар, томил казаков.
     - Пора! - молвил наконец. - Кличьте станичного.
     Деня побежал за Болотниковым, а все другие с мисками и баклажками
тесно огрудили котлы.
     Явился атаман. Ему первому поднесли дымящуюся миску с ложкой.
     - Сними пробу, батько.
     Казаки притихли,  застыл Васюта: ежели уха атаману не понравится,
не верховодить больше Шестаку у рыбацкого котла. Таков казачий обычай.
     Болотников хлебнул ложку,  другую,  выглянул из-под густых кудрей
на Васюту, скривил губы.
     Васюта весь поджался.  Все!  Сейчас атаман швырнет ложку оземь, и
станица поднимет его на смех.
     - Знатно сварил, дьявол!
     Васюта распялил  рот   в   ухмылке,   а   по   станице   полетели
одобрительные возгласы:
     - С ухой, батько!
     - Наливай, Васька!
     - Быть те атаманом!
     И загулял черпак по котлам!
     Мигом заполнили миски,  достали баклажки с  горилкой.  Болотников
поднялся  на бочонок,  сверкнула на солнце золотая серьга в левом ухе.
Зажав в руке чарку, тихо молвил:
     - Вначале содругов своих помянем... Славные были казаки.
     Донцы встали,  посуровели смуглые,  иссеченные  шрамами  лица.  А
Болотников продолжал:
     - Они погибли в ратном поединке и теперь спят  под  курганом.  Но
пусть знают наши содруги верные, что казачьи сабли еще не раз погуляют
по татарским шеям. Не ходить поганым по Дикому Полю!
     - Не ходить, батько! - дружно прокричали донцы.
     - Не сломить поганым казачьей воли!
     - Не сломить, батько!
     Казаки зашумели,  замахали обнаженными саблями;  что-то могучее и
грозное было в их гневных и зычных выкриках.
     Переждав, когда смолкнет станица, Болотников вновь поднял чарку.
     - Помянем, донцы!
     Болотников осушил до дна оловянную чару  и  спрыгнул  с  бочонка.
Казаки тотчас хлебнули из баклажек и дружно налегли на уху.
     В Родниковской станице обитало триста  донцов.  Домовитые  казаки
жили в куренях,  а большинство ютилось в шалашах и землянках,  не имея
ни кола, ни двора. То была голытьба, самая что ни на есть воинственная
и дерзкая вольница, готовая по первому зову атамана пойти хоть на край
света, хоть к черту в пекло. Из голытьбы верстались дозоры и разъезды,
из голытьбы подбирались казачьи сотни для степных набегов.
     Прибыл из своего шалаша проспавшийся  дед  Гаруня.  В  походы  он
давно  не  ходил,  однако донцы почитали его за прежние заслуги - и не
только в Диком Поле, но и в Сечи, где запорожец провел не один десяток
лет.  Иван Гаруня был одним из тех казаков,  чья острая сабля гуляла и
по татарам,  и по ногаям,  и по турецким янычарам. Много видел за свою
долгую  жизнь  старый  казак.  Не  раз  бывал он и станичным атаманом.
(Ногаи - поволжские татары. Янычары - турецкие пехотинцы.)
     Казаки потеснились,   усадили   Гаруню  подле  Болотникова.  Иван
Демьяныч скинул с головы трухменку,  повел по лицам донцов приунывшими
очами.
     - Сухо в баклажке, дети.
     Гаруне протянули сразу несколько баклажек.
     - Плесни в душу грешную.
     Гаруня отпил  полбаклажки  и вмиг повеселел,  молодцевато крутнув
длинный серебряный ус.
     - Знатная горилка, хлопцы.
     Достал из штанов кисет и  короткую  черную  деревянную  трубку  с
медными насечками, насыпал в нее табаку, раскурил от уголька.
     В станице  "богомерзкое  зелье"  курили  многие:  наловчились  от
запорожцев,  которых немало перебывало на Дону. Вот и сейчас тут и там
потянулись над лохматыми головами повольников едкие сизые дымки.
     Устим Секира,   сидевший   обок   с  Мироном  Нагибой,  молвил  с
подковыркой:
     - Ну что, есаул, добра ли горилка?
     Мирон поперхнулся: вечно сунется этот чертов казак!
     Недавно Нагиба   дюже   провинился.   В   пролетье   набежала  на
Родниковский городок малая татарская рать  в  триста  сабель.  Станица
приняла бой,  который длился от утренней зари до вечера. Удало рубился
Мирон Нагиба,  более десятка татар развалил своей  саблей.  Ночью  же,
вопреки приказу атамана, завалился в курень и осушил с устали полведра
горилки.  А  чуть  свет  вновь  набежали  татары,  но  Мирон   Нагиба,
возглавлявший  сотню  донцов,  на  бой  не явился.  Лишившись атамана,
повольники потеряли многих казаков и  с  превеликим  трудом  оттеснили
ордынцев в степь.  Мирона Нагибу нашли спящим в курене. Круг огневался
и порешил:  лишить Мирона чарки до следующего набега. А набега не было
три месяца.  Казаки мирно ловили рыбу,  выбирались в степи на оленей и
вепрей  и  каждый  божий  день  попивали  горилку.   Мирон   удрученно
поглядывал  на захмелевших станичников и,  сглатывая слюну,  уходил со
смертной тоски далеко в степь,  дабы не слышать веселых песен  донцов.
Таем  же  он  выпить не мог:  на Дону в одиночку не пьют,  да и учуять
могли,  винный запах въедлив,  его