. - Ты ж мне за калачи задолжал. Мне надлежало с тебя
кафтан сорвать. Мне!
     - Не гневи бога, Митрич. Аль не видел? Силком взяли.
     - Мой кафтан,  остолоп!  -  взревел  пекарь  и  подмял  под  себя
Гурейку. Отволтузил, напинал под бока и потащил в Съезжую.

ГЛАВА 12
                             МОРЕ ТИННОЕ

     Обогнув Митрополичий двор,  Иванка пошел мимо Архиерейского сада,
обнесенного  дубовым  частоколом,  а затем пересек владычное кладбище,
где покоились иноки Григорьевского монастыря.
     Вышел на берег реки Пижермы, где стояла деревянная церковь Бориса
и Глеба.  Здесь начались избы Рыболовной слободки. На плетях и заборах
сушились сети, бредни и мережи, пахло сушеной и свежей рыбой.
     Открылось озеро,  тихое, спокойное, простиравшееся вдаль на много
верст.
     "Да это и впрямь море.  Не  зря  Васюта  хвастал.  Экий  простор!
Берегов не видно", - залюбовался озером Болотников.
     У причалов,  с вбитыми в землю дубовыми сваями,  стояли на якорях
струги  и  насады,  мокшаны и расшивы;  среди них возвышалось огромное
двухъярусное судно с резным драконом на носу.
     "Нешто корабль?" - подивился Иванка.  О кораблях он слышал только
по рассказам стариков да калик перехожих.
     - Что,  паря,  в диковину? - услышал он подле себя чей-то веселый
голос. Обок стоял чернобородый мужик с топором на плече.
     - В диковину, - признался Иванка. - Впервой вижу.
     - Выходит,  не ростовец?  А мы-то всяких тут нагляделись. Этот из
Хвалынского моря приплыл, товаров заморских привез. У нас купцы, брат,
ухватистые...  Вишь мужика в зеленом кафтане?  У  струга  с  работными
лается.  То Мефодий Кузьмич,  купец гостиной сотни.  Нонче в Астрахань
снаряжается.
     - В Астрахань? - заинтересованно переспросил Болотников.
     - В Астрахань,  милок.  Ну,  бывай,  тороплюсь,  паря.  Избу надо
рубить.
     - Погоди, друже. Совет надобен.
     - Сказывай.
     - Пришелец я. Без денег, гол, как сокол. К кому бы тут наняться?
     Мужик с  ног  до  головы  оглядел парня,  а потом увесисто - рука
тяжелая - хлопнул Иванку по плечу.
     - Могутен  ты.  Такому молодцу любая артель будет рада.  Ступай к
Мефодию. Сгодишься.
     Мужик зашагал  в слободку,  а Иванка спустился к берегу.  Мефодий
Кузьмин стоял возле сходней и поторапливал работных:
     - Веселей, веселей, мужики!
     Работные таскали в насад тюки и кули,  катили по  сходням  бочки.
Сюда,  к  стругам,  то  и  дело подъезжали подводы с товаром.  Возницы
шумели, покрикивали друг на друга.
     На сходни  ступил мужик с тюком,  да,  знать,  взвалил ношу не по
силе, зашатался, вот-вот свалится в воду.
     - Держись!  Держись,  свиное  рыло!  Загубишь  товар!  - закричал
Мефодий Кузьмич.
     К работному  подоспел Иванка.  Подхватил тюк,  играючи вскинул на
плечи и легко пошагал по настилу.  Отнес в трюм  насада,  вернулся  на
берег.
     - Кто таков? - шагнул к нему купчина.
     - Богомолец  я.  Пришел  в  Ростов  святым  мощам поклониться,  -
схитрил Иванка.
     - Богомолец?  Аль  зело  грешен,  детинушка?  -  глаза купца были
веселыми.
     - А кто богу не грешен да царю не виноват?
     - Воистину... Однако ж, выкрутной ты. Получай деньгу!
     - Потом отдашь.
     - Это когда потом?
     - А к вечеру. Товару у тебя, вишь, сколь навозили.
     - В работные хочешь?
     - Хочу, хозяин. Застоялся, как конь в стойле.
     Купец подтолкнул Иванку к тюкам.
     - Затейлив ты, детинушка. Беру!
     До самых сумерек заполняли насад.  Укладывали в трюм сукна, кожи,
хлеб  в кулях,  стоведерные бочки с медами,  меха,  воск,  сало,  лен,
пеньку,  смолу,  деготь...  Насад был просторен,  вмещал десятки тысяч
пудов груза.
     Купчина не обидел, заплатил Иванке вдвойне.
     - Может, обождешь к богу-то? Горазд ты, парень, на работу. Пойдем
со мной в Астрахань.
     - Пошел бы, хозяин, да не один я. С содругом.
     - Стар ли годами твой содруг?
     - А навроде меня. И силушкой бог не обидел.
     Купчина на  минуту  призадумался:  лишних  людей  ему  брать   не
хотелось,  но уж больно парень молодецкий,  за троих ломил.  А ежели и
содруг его так же ловок.
     - Ладно, пущай приходит. Да не проспите. Спозаранку выйдем.
     Болотников возвращался на Покровскую довольным:  сбывались  думы.
До  Ярославля  два дня ходу.  А там Волга,  глядишь,  через три-четыре
недели и до Дикого Поля доберешься.
     В избе  деда Лапотка тускло мерцал огонек.  Иванка открыл дверь и
застыл на пороге.  В избе было людно, на лесках и на полу сидели нищие
и  калики  перехожие.  Были  во хмелю,  бранились,  тянули песни.  Дед
Лапоток сидел в красном углу и бренчал на гуслях.  Шестака в  избе  не
оказалось.
     - Где Васюта, старче?
     Лапоток не   отозвался,  он,  казалось,  не  слышал  Болотникова.
Перебирая струны гуслей, повернулся к сидящему обок нищему.
     - Подай вина, Герасим.
     Нищий подал. Лапоток выпил и вновь потянулся к гуслям. Болотников
переспросил громче:
     - Где Васюта, отец?
     - Ушел  со  двора  твой сотоварищ,  - ответил за деда Герасим.  -
Видели его после обедни на Рождественской. Брел к озеру... Испей чару,
парень.
     - Не до чары,  - отмахнулся Болотников и вышел на  улицу.  Темно,
пустынно, глухо.
     "Куда ж он запропастился? - подумал Иванка. - Ушел днем, а теперь
уже ночь. Ужель в беду попал?"
     На душе стало тревожно:  привык к Васюте,  как-никак, а побратимы
стали. Жизнью Васюте обязан.
     Мимо изб  дошел  до  перекрестка.  Путь   на   Рождественку   был
перегорожен решеткой, возле которой прохаживались четверо караульных с
рогатинами.  Завидев Болотникова,  караульные  насторожились,  подняли
факелы.
     - Пропустите, братцы.
     Мужики, рослые,  бородатые, надвинулись на Иванку, он отступил на
сажень. Ведал - с караульными шутки плохи.
     - Не  по  лихому  делу,  -  поспешил  сказать.  -  К озеру пройти
надобно.
     - Чего  без  фонаря?  Царев указ рушишь.  Добрые люди по ночам не
шастают,  - прогудел один  из  караульных,  направляя  на  Болотникова
рогатину.
     Иванка знал, что без фонаря ночью выходить не дозволено, и каждый
ослушник  рисковал  угодить в разбойный застенок или Съезжую избу.  Но
отступать было поздно.
     - Нету  фонаря,  мужики.  А  к  озеру  надо.  Содруг  у меня там.
Отомкните решетку.
     - Ишь,  какой  проворный.  Воровское  дело  с  содругом замыслил,
разбойная душа!.. А ну, хватай татя, ребятушки!
     Караульные метнулись  к Иванке,  один уже уцепился за рубаху,  но
Болотников вывернулся и кинулся от решетки в темный переулок.
     - Держи лихого!  Има-а-ай! - истошно заорали караульные, сотрясая
воздух  дубинами.  На  соседних  улицах  решеточные  гулко  ударили  в
литавры,  всполошив  город.  На  крышах  купеческих и боярских теремов
встрепенулись дворовые караульные.  Очумело  тараща  глаза,  спросонья
закричали:
     - Поглядывай!
     - Посматривай!
     - Пасись лихого!
     Город заполнился  надрывным  собачьим  лаем,  гулкими  возгласами
караульных.
     Иванка, обогнув  избу,  ткнулся  в  лопухи  с  крапивой.  Сторожа
пробежали мимо, и еще долго разносились их громкие выкрики.
     "Весь посад   взбулгачили,  дурни.  Крепко  же  ростовцы  пожитки
стерегут",  - усмехнулся Болотников,  поднимаясь из лопухов. Постоял с
минуту  и  повернул на Покровскую к избе деда Лапотка.  К озеру ему не
пробраться:  всюду решетки и колоды с дозорными. Да и толку нет искать
Васюту в кромешной тьме.  Поди,  в Рыболовной слободе застрял и к утру
вернется.  А ежели нет?  Тогда прощай купеческий насад.  Один  он  без
Васюты на Волгу не уйдет. Надо ждать, ждать Васюту.
     Болотников вернулся к Лапотку.  Нищая братия все еще  бражничала.
Герасим обнимал калику, ронял заплетающимся языком:
     - Слюбен ты нам, Лапоток, ой, слюбен... Принимай ватагу, родимай.
Сызнова по Руси пойдем.
     - Пойдем,  брат  Герасий.  Наскучило  в  избе.  Ждал  вас...  Ай,
детинушка, пришел? Подь ко мне.
     Иванка пробрался к Лапотку. Тот нащупал его руку, потянул к себе.
Усадил, обнял за плечо.
     - Не горюй, сыне. Кручина молодца сушит. Придет твой содруг.
     - Придет ли, старче?
     - Веселый он.  Плясал с нами,  песню сказывал.  А коль весел - не
сгинет. А теперь утешь себя зеленой. Налей ковш ему, Герасий.
     Иванка выпил, пожевал ломоть хлеба. Рядом, уронив голову на стол,
пьяно плакался горбун-калика.
     - Николушка был...  Младехонький,  очи  сини.  Пошто  его  злыдни
отняли? Лучше бы меня кольями забили.
     - Будя,  Устимка! - пристукнул кулаком Лапоток. - Слезами горя не
избыть.  Не вернешь теперь Николку. А боярина того попомним, попомним,
братия!
     Нищеброды подняли хмельные головы, засучили клюками и посохами.
     - Попомним, Лапоток!
     - Красного петуха пустим!
     - Изведем боярина!
     Болотников хватил  еще ковш.  Вино ударило в голову,  глаза стали
дерзкими.
     - За что Николку забили? - спросил он Лапотка.
     - За что?  - усмехнулся калика.  - Э-э,  брат.  А за что на  Руси
сирых  увечат?  За что черный люд притесняют?..  Поди,  и сам ведаешь,
парень.  У кого власть,  у того и кнут.  Николка в поводырях у  Устима
ходил. Пригожий мальчонка и ласковый, за сына всем был. А тут как-то в
Ярославль пришли, на боярском подворье милостыню попросили. Боярин нас
гнать,   собак  спустил.  Взроптали!  Середь  нас  юроды  были.  Нешто
блаженных псами травят?  Грешно.  Брань началась.  Николка под орясину
угодил,  тотчас и пал замертво.  К воеводе пошли,  чтоб в суд притянул
боярина.
     - Боярина да в суд?.. Легче аршин проглотить.
     - Воистину,  парень. Перо в суде - что топор в лесу: что захотел,
то и вырубил. Сами едва в острог не угодили.
     И вновь в избе стало гомонно,  нищеброды  забранились,  проклиная
бояр и жизнь горемычную.
     Болотников угрюмо слушал их затужные  речи,  на  душе  нарастала,
копилась злоба.
     Лапоток коснулся ладонью его головы,  словно снимал с Иванки  все
нарастающую тяжесть.
     - Чую,  сыне,  буйство в тебе... Терпи. Взойдет солнце и к нам на
двор.

     К утру  Васюта  так  и не заявился.  Дед Лапоток с нищими убрел к
храму Успения, а Иванка понуро ждал Шестака.
     "Ужель в застенок угодил?" - думал он.
     Но Васюта вдруг ввалился в избу. Был весь какой-то взъерошенный и
веселый,  будто  горшок  золота  нашел.  Улыбка  так  и  гуляла по его
довольному лицу. На расспросы Болотникова поведал:
     - Нищие к Лапотку явились,  пир затеяли.  Атаман он у них,  много
лет под его началом бродяжат.  И я вместе с ними  попировал.  Винцо  в
башку  ударило.  Ошалел,  на  волю захотелось.  Пошел на озеро,  а там
гулящую женку повстречал.  Вдовицей назвалась,  к  себе  свела.  У-ух,
баба!
     Васюта с блаженной улыбкой повалился было на лавку, но Болотников
рывком поднял его на ноги.
     - Идем, грехолюб. Дело есть.
     Иванка рассказал  Васюте  о  купеческом  насаде,  о  разговоре  с
мужиком из Угожей.
     - Насад уже уплыл.  Долго с женкой миловался. А в Угожи путь тебе
свободен. Не донес покуда Багрей. Ждут тебя прихожане, святой отче.
     Васюта посерьезнел.
     - Не серчай,  Иванка...  А в Угожи я не пойду.  Не лежит  душа  к
алтарю. Плохой из меня пастырь. Лучше уж в миру бродяжить.
     - В Дикое Поле  со  мной  пойдешь?  -  впервые  напрямик  спросил
Болотников.
     - В Дикое  Поле?..  Прельстил  ты  меня  казачьей  волей.  Пойду,
Иванка. Знать, уж так на роду написано - быть с тобой.
     - Вот и добро, - повеселел Болотников. - А теперь сходим в город.
Надо к дочери Сидорки зайти, поклон передать. Обещали мужику.
     Михей с Фимкой жили в тихой,  зеленой  слободке,  возле  каменной
церкви Исидора Блаженного. У храма толпились прихожане, сняв колпаки и
шапки, крестились на сводчатые врата с иконой.
     Навстречу брел   квелый,   старый  богомолец  с  посохом.  Иванка
остановил его и спросил, указывая на слободку.
     - Где тут Михей Данилов проживает?
     - Михейка Данилов?..  Тот, что митрополиту меды ставит? А вон его
изба на подклете.
     Двор Михейки Данилова был обнесен тыном.  Во дворе - изба белая и
черная,  мыленка,  амбар,  яблоневый  сад.  Болотников постучал медным
кольцом о калитку.  Загремев  цепями,  свирепо  залаяли  псы.  Стучали
долго,  пока  из калитки не распахнулось оконце и не высунулась черная
голова с всклоченной бородой.
     - Кого бог несет?
     - К Михею, мил человек.
     - Нету Михея. На Сытенный двор ушел.
     - А женка его?
     - И женки нету.
     Мужик захлопнул оконце,  прикрикнул на собак и тяжело  затопал  к
избе.
     - Где тут Сытенный? - спросил Васюту Болотников.
     - На Владычном дворе...  А может,  бог с ним,  Иванка.  Пойдем-ка
лучше к деду Лапотку. Бражки выпьем.
     - Нет, друже. Не привык слово свое рушить. Веди к Михейке.
     Сытенный двор стоял позади митрополичьих палат.  Тут было  людно,
сновали винокуры,  медовары и бондари, стряпчие, хлебники и калачники;
с подвод носили в погреба, поварни и подвалы мясные туши, меды и вина,
белугу, осетрину, стерлядь просоленную, вяленую и сухую, вязигу, семгу
и лососи в рассоле,  икру зернистую и паюсную в бочках, грузди, рыжики
соленые,  сырые  и  гретые,  масло  ореховое,  льняное,  конопляное  и
коровье, сыры, сметану, яйца...
     У Иванки и Васюты в глазах зарябило от обильной владычной снеди.
     - Не  бедствует  святейший,  -  усмешливо  проронил   Болотников,
оглядывая многочисленные возы с кормовым припасом.
     - А чего ему бедствовать?  Митрополит ростовский самый богатый на
Руси,   одному   лишь  патриарху  уступает.  У  него  одних  крестьян,
сказывают, боле пяти тыщ.
     К парням  подошел  стрелец  в  белом  суконном кафтане с голубыми
петлицами по груди.  Через плечо  перекинута  берендейка  с  пороховым
зельем,  у  пояса  -  сабля в кожаных ножнах.  Был навеселе,  но глаза
зоркие.
     - Что за люд?
     - Михея Давыдова ищем.  Медоваром  он  тут.  Укажи,  служилый,  -
произнес Иванка, - из деревеньки его с поклоном идем.
     - Из деревеньки?.. К медовару?
     Стрелец воровато глянул на караульную избу:  видно, отлучаться от
Сытенного двора было нельзя, а затем махнул рукой.
     - А бес с вами.
     Михея Данилова нашли в одном из  подвалов.  На  стенах  горели  в
поставцах  факелы,  средь  бочек,  кадей  и  чанов суетились несколько
молодых парней в  кожаных  сапогах  и  алых  рубахах.  Духовито  пахло
медами.
     - Гости к тебе,  Михейка!  - весело воскликнул стрелец, подойдя к
невысокому сутуловатому медовару с острой рыжей бородкой.  Тот мельком
глянул на пришельцев и вновь склонился над белой кадью,  поводя в  ней
саженной мутовкой.
     - Гости, грю!
     Михейка сердито отмахнулся.
     - Опять бражников привел. Уходи, Филька. Не будет те чары.
     - Не  бражники  мы,  -  ступил вперед Иванка.  - Были в Деболах у
Сидорки Грибана. Поклон тебе и женке повелел передать.
     Михейка смягчился,  оторвался  от кади,  опустился на приземистый
табурет.
     - В здравии ли тесть мой?
     - В здравии. Ждет тебя и Фимку в сенозорник. Борти-де медом будут
полны.
     - Выходит,  отыскал бортное угодье, - повеселел Михейка. - Добрая
весть, милок. Медом угощу.
     - Знал,  кого веду,  - крутнул  черный  ус  стрелец.  -  А  то  -
бражники, уходи, Филька. Чать, с понятием. Может, нальешь за радение?
     - Надоедлив ты,  стрельче, - буркнул Михейка, однако зачерпнул из
бочки полковша меду.
     - В последний раз, Филька.
     - За здравие твое, благодетель.
     Стрелец выпил,  поклонился  и,  пошатываясь,  побрел  к   выходу.
Михейка же принялся угощать парней.
     - Пейте на здоровье.
     Парни осушили по ковшу, похвалили:
     - Добрый мед, - сказал Болотников.
     - Отменный. Век такой не пивал, - крякнул Васюта.
     - То мед ставленый,  малиновый,  на хмелю.  А вон тот  на  черной
смороде.
     Михейка повел парней по приземистому, обширному подвалу, указывая
на меды сыченые,  красные и белые, ежевичные и можжевеловые, приварные
и паточные...
     Не забыл Михейка показать и лучшие меды - "боярский", "княжий" да
"обарный".
     - Этим  сам  владыка  Варлаам  тешится.  Дам и вам испить.  Токмо
помалу, кабы не забражничали.
     Парни отведали и вновь похвалили.
     - Искусен же ты,  медовар, - крутнул головой Болотников. - Как же
готовишь такое яство? Вон хотя бы мед обарный?
     - Могу и поведать.  Вишь,  что мои парни творят? На выучку ко мне
владыка  поставил.  Эти  вон  двое разводят медовый сот теплой водой и
цедят через сито. Воск удаляют и сюда же в кадь хмель добавляют. А вон
те варят отвар в котле.
     - И долго?
     - Покуда  до  половины  не  уварится...  А  теперь  глянь  на тех
молодцов.  Выливают отвар в мерную посуду и ждут, пока не остынет... А
вот то - хлеб из ржицы.  Не простой хлеб.  Патокой натерт да дрожжами,
кладем его в посудину. Стоять ей пять ден. А как зачнет киснуть, тогда
самая  пора  и  в бочки сливать.  Боярский же мед иначе готовим.  Сота
медового берем в шесть раз боле,  чем водицы, и выстаиваем семь ден. А
потом   в  бочке  с  дрожжами  еще  одну  седмицу.  Опосля  сливаем  и
подпариваем патокой. Вот те и боярский мед.
     - А княжий?
     - Про то не поведаю.  Сам делаю,  но  молодцам  не  показываю,  -
хитровато блеснул глазами Михейка,
     - А чего ж таем-то? - спросил Васюта.
     - Молод  ты  еще,  парень,  - степенно огладил бороду Михейка.  -
Знай:  у всякого мастера своя премудрость.  Мой  мед  царю  ставят,  а
нарекли его "даниловским".  Вот так-то,  молодцы... А теперь ступайте,
недосуг мне.
     - Спасибо  за  мед,  Михей.  Но  где  ж  женка  твоя?  -  спросил
Болотников.
     - Женка?.. А где ж ей быть, как не дома.
     - Привратник твой иное молвил. С тобой-де она.
     - Караульный на то и приставлен,  чтоб от двора людишек отшибать,
- построжал Михейка.  - Неча женке по людям шастать.  В  светелке  моя
Фимка, за прялкой. Поклон же от батюшки ей передам. Ступайте, родимые.

ГЛАВА 13
                              ЛИХОДЕЙКА

     Вышли на Вечевую площадь.  Торг  по-прежнему  разноголосо  шумел,
пестрел   цветными  зипунами  и  рубахами,  кафтанами  и  однорядками,
летниками и сарафанами.
     Кат Фомка  сек  батогами  должников.  Поустал,  лоб  в  испарине,
прилипла красная рубаха к могутной спине.
     - Знакомый палач, - хмыкнул Васюта.
     - Аль на правеже стоял?
     - Покуда бог миловал.  В кулачном бою с Фомкой встречался.  Тут у
нас на озере зимой лихо бьются.  Слобода  на  слободу.  Почитай,  весь
город сходится.
     - Битым бывал?
     - Бывал,  -  улыбнулся  Васюта.  -  В масляну неделю.  От Фомки и
досталось.  Супротив его  никто  не  устаивает.  Вон  ручищи-то,  быка
сваливает. Как-то калачника с Никольской насмерть зашиб.
     - И что ему за это?
     - У Съезжей кнутом отстегали - и в темницу.  Но долго не сидел. В
палачи-то нет охотников.
     Подле Кабацкой   избы  толпились  питухи:  кудлатые,  осоловелые;
некоторые, рухнув у крыльца, мертвецки спали, другие ползали по мутным
лужам, норовя подняться на ноги.
     Кабацкие ярыжки вышибли из дверей мужика. Питух шлепнулся в лужу,
перевалился на спину, повел мутными глазами по золотым крестам Успения
Богородицы.
     - Ратуй, пресвята дева.
     Бабы на торгу заплевались, осеняя лбы крестом. А мужики ржали.
     - Пресвяту деву кличет. Ай да Федька.
     Иванка и Васюта шагнули было в кабак,  но  над  Вечевой  площадью
раздался чей-то зычный возглас:
     - Айда к Съезжей, братцы! Стрелецкую женку казнят!
     Толпа повалила  к  Съезжей  избе.  Там,  меж опального и татиного
застенков,  на малой площади,  божедомы рыли яму.  Тут же, в окружении
пятерых  стрельцов,  стояла  молодая стрелецкая жена с распущенными до
пояса русыми волосами.  Была босой,  в одной полотняной белой сорочке,
темные глаза горели огнем.
     Когда божедомы вырыли яму,  из Съезжей выплыл тучный  подьячий  в
мухояровой однорядке. В руке его был приговорный лист. Сзади подьяче