бя в жены.

ГЛАВА 10
                           ССЫЛЬНЫЙ КОЛОКОЛ

     Позади послышались громкие выкрики:
     - Но-о-о! Тяни-и-и!.. Тяни, леший вас забери!
     В ельнике мелькнула фигура всадника в красном кафтане.
     - Стрельцы, - насторожился Васюта.
     Сошли с дороги в заросли, притаились. Показался обоз. Впереди, по
трое в ряд,  ехали стрельцы с бердышами;  за ними следовала подвода  с
железной клеткой.
     - Господи боже...  Что  это?  -  изумленно  и  оробело  прошептал
Васюта.
     Обоз и в самом деле был необычным. В клетке везли не татя лихого,
не государева преступника, а... колокол в черном покрывале. Три мощных
гривастых бахмата тащили по размытой дороге диковинную телегу.
     За подводой шла густая толпа увечных колодников,  нищих, слепцов,
калик перехожих,  юродивых во христе.  Звон цепей и  вериг,  заунывные
вопли и стенания, глухой ропот; рваные ветхие армяки и дерюги, сермяги
и рубища;  медные кресты на  грязных  шеях;  торбы,  сумы  переметные,
суковатые палки, клюки и посохи.
     Парни перекрестились.
     - Что  же  это,  а?  -  вновь  недоуменно молвил Васюта.  - Пошто
колокол в клеть заключили?
     Иванка кивнул на дорогу.
     - Пошли.
     - Там же стрельцы. Схватят.
     - Не схватят. Людно тут. И чую, не для сыска стрельцы посланы. Не
робей, друже.
     Незаметно сунулись в толпу. Шли молча, слушая молитвы и возгласы:
     - Великий боже,  смилуйся!  Пощади христово стадо. Отведи беду от
мира, даруй милость, господи!
     - Грех, велик грех содеялся! Не простит владыка небесный.
     - Святой храм поруган. Богохульство, православные!
     - Все беды от Годунова!
     - Святотатец! Младого царевича не пожалел.
     - А Углич, хрещеные? Разорен град, пусто ныне в слободах.
     - Посадских исказнил смертию, душегуб...
     Обок с  Болотниковым,  припадая  на  левую  ногу,  тащился квелый
калика в разбитых  лаптях;  брел  молчком,  дышал  хрипло  и  натужно,
опираясь костлявой рукой на рогатый посох.
     - Куда колокол везут, отец? - спросил его Болотников.
     Калика не  ответил,  глаза его блеснули лихорадочным огнем,  лицо
ожесточилось.
     - Не  пытай  его,  сыне.  Борискины  каты язык у него вырвали,  -
угрюмо ответил старый нищий.
     - За что? - живо обернулся к нему Болотников.
     - За слово праведное,  сыне.  Из Углича мы.  Вот и Микита с  нами
бредет.  На  торгу  о  Годунове  рек.  Хулил его яро.  Истцы в темницу
сволокли,  а там палачи потешились.  Ныне к нам пристал. А бредем мы в
град Ростов чудотворцу Авраамию помолиться.
     - А этих за что? Пошто колодки вдели?
     - То   слобожане   наши.  Колодки  им  Годунов  пожаловал.  Поди,
наслышан,  сыне,  о царевиче Димитрии?  Годунов к нему  своих  убивцев
подослал. Прибыли в Углич дьяк Битяговский, сын его Данила да родич их
Никита  Качалов.  Злыдни,  сыне.  Всех  их  повидал.  Я-то   у   храма
Преображения с каликами по пятницам стаивал. Не единожды убивцев зрел.
Худые люди,  особенно Михаила Битяговский. Обличием страшен, зверолик.
Пужалась  его  царица  Марья  и  пуще  глаз  стерегла  наследника,  не
разлучалась с ним ни днем,  ни ночью. Кормила из своих рук, не вверяла
ни злой мамке, ни кормилице. И все ж не устерегла затворница Димитрия.
Некому было остановить лиходеев,  но присутствовал всевышний мститель!
Пономарь  соборной  церкви,  поп вдовый Федот Огурец в вековой колокол
ударил.  В этот самый,  кой на телеге.  Народ ко дворцу прибег,  узрел
царевича  мертвого  на  дворе,  а подле мать и кормилицу.  Марья убийц
назвала.  Михаила Битяговский  на  колокольню  кинулся,  норовил  было
звонаря скинуть, да не вышло. Народ схватил и порешил Михаилу, а вкупе
с ним и сына его, и содругов.
     Осерчал люто  Бориска.  Нагнал  в  Углич  стрельцов,  дабы  народ
усмирить.  Слобожан многих сказнили.  Другим отрезали языки и в Сибирь
погнали. Запустел ныне град Углич.
     - Выходит, и набатный колокол сослали?
     - Сослали,  сыне.  За  Камень,  в град Тобольск.  Повелел Годунов
именовать сей колокол бунташным. (Камень - Уральские горы.)
     - И колодников в Сибирь?
     - Туда, сыне. Убоги они, немы.
     Болотников понурился,  на  душу навалилась глыба.  Кругом неволя,
кровь,  горе людское.  Тяжко на Руси,  в железах народ. Даже колокол в
клеть посадили.
     Подле загремел веригами блаженный, завопил истошно:
     - На кол Бориску! На кол ирода-а-а!
     Услыхали стрельцы.   Разгоняя   толпу   нагайками,   наехали   на
блаженного.
     Блаженный захихикал,  сел в лужу,  извлек из  нее  горсть  грязи,
кинул в служилого и завопил пуще прежнего:
     - На кол Бориску-у-у! На ко-о-ол!
     Стрелец ощерился,  привстал  на  стременах  и  полоснул  нагайкой
юродивого.  Болотников метнулся было к убогому, но его вовремя удержал
Васюта.
     - Не лезь. Посекут.
     Нищая братия сгрудилась вокруг блаженного,  взроптала:  "Юродивых
во христе даже цари не смеют трогать".
     - Грешно, стрельче.
     - Тиша-а-а!  - рявкнул служилый,  но больше  нагайки  не  поднял.
Чертыхнулся и осадил коня.  А толпа полезла к телеге.  Совали руки меж
решеток, тянулись к колоколу, бормотали молитвы.
     Вскоре вышли  к  реке,  на другом берегу которой стоял одноглавый
деревянный храм и небольшой приземистый сруб с двумя оконцами.
     - То река Ишня, - молвил Васюта.
     Река была широкой, саженей в пятьдесят.
     Стрелецкий пристав вышел на откос, гулко крикнул:
     - Эгей, в избушке! Давай перевоз!
     Из темного   сруба   вывалились  монастырские  служки  -  владела
перевозом ростовская  Авраамиева  обитель  -  кинулись  к  челнам.  Но
пристав осадил:
     - Куды? Не вишь колокол!.. Струг подавай!
     Служки глянули  на  телегу и потянулись к стругу.  Сели за весла.
Стрельцы спешились;  колодники устало  повалились  наземь,  а  пристав
шагнул в толпу.
     - Помогай, православные. Тяни колокол к воде.
     Нищая братия густо облепила клетку,  стащила с телеги и понесла к
берегу. Юрод Андрей, подобрав цепи, шел сзади, плакал:
     - Нельзя в воду царевича.  Студено ноженькам...  Пошто младенца в
воду?
     Поставили клетку  на  песчаной  отмели.  Братия  упала на колени,
истово, со слезами лобзала решетки.
     Служки гребли  споро:  возрадовались.  Людно  на берегу,  немалая
деньга осядет в монастырскую казну.  Скрипели уключины,  весла  дружно
бороздили реку.
     Иванка и Васюта отступили  к  Ишне,  ополоснули  лица.  День  был
теплый, погожий, на воде искрились солнечные блики.
     Опустились в траву.  Васюта скинул с плеча котомку, перекрестился
на храм.
     - Давай-ка пожуем,  Иванка.  Тут последки,  а  там  уж  чего  бог
пошлет. Теперь в Ростове кормиться будем. Почитай, пришли.
     Снедь была еще из скита отшельника Назария.  Иванка вспомнил  его
согбенную  старческую  фигуру,  темную келью,  куда почти не проникало
солнце, и с горечью молвил:
     - Заживо  себя в домовину упрятал,  затворился в склепе.  Ужель в
том счастье?
     - Не  тронь его,  Иванка.  Великий праведник и боголюбец скитник.
Бог ему судья.
     А тем  временем  колокол  уже  перевезли на тот берег.  Служки на
челнах и струге переправляли стрельцов,  колодников  и  нищую  братию.
Направились  к  челну  и  Болотников с Васютой.  Дебелый,  розовощекий
служка огладил курчавую бороду, молвил:
     - Денежки, православные, на святую обитель.
     - Без денег мы, отче, - развел руками Болотников.
     Служка недовольно оттолкнулся веслом от берега.
     - Пошто я челн гнал?  Не возьму  без  денег,  плохо  бога  чтите.
Прочь!
     - Да погодь ты,  отче, - уцепился за корму Васюта. - Нешто в беде
оставишь? Негоже. Сын божий что изрекал? Помоги сирому и убогому, будь
бессребреником. А ты нас прочь гонишь. Не по Христу, отче. Перевези, а
мы за тебя помолимся.
     Служка молча уставился на Васюту, а Болотников забрался в челн.
     - Давай весло, отче.
     Служка крутнул головой.
     - Хитронырлив народец.
     Отдал весло Болотникову,  сам уселся на корму.  Пытливо глянул на
Васюту.
     - Обличье твое знакомо. Как будто в монастыре тебя видел. Бывал в
обители Авраамия?
     Васюта признал монастырского служку,  однако  и  вида  не  подал.
Вдруг  Багрей  и  в  самом деле патриарха об убийстве государева купца
уведомил.  Тот  душегубства  не  потерпит,   митрополиту   ростовскому
отпишет.  Варлаам, сказывают, крут на расправу, речами тих, да сердцем
лих.  Колодки на руки - и в "каменный  мешок".  Есть,  говорят,  такое
узилище во Владычном дворе.
     - Путаешь, отче. Не ведаю сей обители.
     Служка хмыкнул,  сдвинул скуфью на патлатую гриву, глаза его были
недоверчивы.
     - Однако, зело схож, парень. Не от лукавого ли речешь?
     - Упаси бог, отче. Кто лукавит, того черт задавит, а мне еще Русь
поглядеть охота, - нашелся Васюта.
     Выпрыгнув на берег, поблагодарили служку и пошли к церкви.
     Васюта шагнул было в храм, но его остановил Болотников.
     - Недосуг, друже. Дале пойдем.
     Васюта кивнул,  и  они  вновь  зашагали по дороге.  А впереди,  в
полуверсте от них, везли в ссылку набатный колокол.

ГЛАВА 11
                            РОСТОВ ВЕЛИКИЙ

     На холме  высился белокаменный собор Успения богородицы.  Плыл по
Ростову малиновый звон.  По слободам,  переулкам и улицам  тянулись  в
приходские церкви богомольцы.
     - Знатно звонят, - перекрестился на храм Успения Васюта.
     Вступили в  Покровскую  слободу.  У  церкви  Рождества  пресвятой
богородицы,  что на Горицах, толпились нищие. Слобожане степенно шли к
обедне, снимали шапки перед храмом, совали в руки нищим милостыню.
     Показались трое  конных  стрельцов.  Зорко   оглядели   толпу   и
повернули к Рождественской слободке, спускавшейся с Гориц к озеру.
     - Ищут кого-то,  - молвил Болотников и тронул Васюту за плечо.  -
Нельзя  тебе в город,  друже.  Багрей мужик лютый,  не простит он тебе
побега.
     - Ростовского владыку уведомил?
     - Может, и так.
     - А сам?  Сам чего стрельцов не таишься? Тебя ж князь Телятевский
по всей Руси сыскивает.
     - Сыскивает да не здесь.  Он своих истцов к югу послал,  а я ж на
север подался. Не ждут меня здесь.
     Присели подле курной избенки,  подпертой жердями.  Из сеней, тыча
перед собой посохом,  вышел  крепкий,  коренастый  старик  в  чунях  и
посконной  рубахе.  Лицо  его  было медно от загара,  глаза под седыми
щетинистыми бровями вскинуты к небу.
     - Фролка! - позвал старик. - Фролка!.. Куды убрел, гулена.
     - Никак, слепец, - негромко молвил Васюта.
     - Слепец,  чадо,  -  услышал  старик  и  приблизился к парням.  -
Поводыря мово не видели?
     - Не видели, отец, - сказал Болотников.
     - Поди,  к храму убрел, - незлобиво произнес старик, присаживаясь
к парням на завалину. Подтолкнул Болотникова в плечо, спросил:
     - Так ли в Московском уезде звонят?
     Иванка с удивлением глянул па старика.
     - Как прознал, что я из-под Москвы?
     - Жизнь всему научит, чадо. Ты вон из-под града стольного, а друг
твой - молодец здешний.
     Парни еще больше поразились. Уж не ведун ли слепец?
     - Ведаю,  ведаю ваши помыслы,  - улыбнулся старик.  - Не ведун я,
молодшие.
     Парни переглянулись: калика читал их мысли. Вот тебе и слепец!
     - А  слепец  боле зрячего видит,  - продолжал удивлять старик.  -
Идемте в избу, чать, притомились с дороги.
     - Прозорлив ты, старче, - крутнул головой Болотников.
     Калика не ответил и молча повел парней в избу.  Там было пусто  и
убого,  чадила деревянным маслом лампадка у закопченного образа Спаса.
На столе - глиняный кувшин,  оловянные чарки,  миски с капустой, пучок
зеленого луку.
     - Воскресение седни. Можно и чару пригубить. Садись, молодшие.
     - Спасибо, отец. Как звать-величать прикажешь? - вопросил Иванка.
     - Меня-то? А твое имя хитро ли?
     - Куда как хитро,  - рассмеялся Болотников. - Почитай, проще и не
бывает.
     - Вот и меня зовут Иваном.  Наливай чару,  тезка... А в миру меня
Лапотком кличут.
     - Отчего ж так?
     - Должно быть,  за то,  что  три  воза  лаптей  износил.  Я  ить,
ребятки, всю Русь не единожды оббегал... Давай-кось по малой.
     Лапоток выпил, благодатно крякнул, бороду надвое расправил. Парни
также осушили по чаре.
     - Никак, один отец? - вопросил Иванка.
     - Ой нет, сыне. У меня цела артель. К обедне убрели... Давай-кось
еще по единой.
     Видно, Лапоток  зелену  чару уважал,  но не пьянел.  Сидел прямо,
степенно поглаживая бороду.  Когда кувшин опорожнили, Лапоток поднялся
и пошел в сени.
     - Медовухи принесу.
     Убрел без посоха, не пошатнувшись. Васюта любовно глянул вслед.
     - Здоров, дед!
     - Послушай  меня,  друже.  Я  схожу  в город,  а ты побудь здесь.
Посиди с Лапотком, - сказал Иванка.
     - Вместе пойдем. Ты города не знаешь.
     - Ничего, тут не Москва.
     - В драку не встревай.  Ростовские мужики шебутные, - предупредил
Васюта.
     Иванка вышел   на   улицу.   Пошагал   слободой.  Курные  избенки
прилепились к пыльной,  немощеной дороге.  За каждой избой - огород  с
луком, огурцами и чесноком, темные срубы мыленок.
     Дорога стала  подниматься  к  холму,   на   котором   возвышалась
деревянная   крепость   с  воротами  и  стрельницами.  Дубовые  бревна
почернели от ветхости,  ров  осыпался  и  обмелел;  кое-где  тын  зиял
саженными проломами; осела, накренилась башня с воротами.
     "Худая крепость,  любой ворог осилит. Приведись татарский набег -
пропал город", - покачал головой Болотников, минуя никем не охраняемые
Петровские ворота.
     Затем шел  Ладанной  слободкой.  Здесь  уже избы на подклетах,  с
повалушами и белыми светелками;  каждый двор огорожен тыном. Народ тут
степенный да благочинный:  попы,  монахи,  дьячки, пономари, владычные
служки.
     Чем ближе  к  кремлю,  тем  шумней и многолюдней.  Повсюду возы с
товарами, оружная челядь, стрельцы, нищие, скоморохи.
     Но вот   и   Вечевая   площадь.  Иванка  остановился  и  невольно
залюбовался высоким белокаменным пятиглавым собором.
     "Чуден храм,  -  подумал  он.  - Видно,  знатные мастера ставили.
Воистину люди сказывают:  Василий Блаженный да Успение Богородицы Русь
украшают".
     Торг оглушил  зазывными  выкриками.   Торговали   все:   кузнецы,
бронники, кожевники, гончары, огородники, стрельцы, монахи, крестьяне,
приехавшие из  сел  и  деревенек.  Тут  же  сновали  объезжие  головы,
приставы и земские ярыжки, цирюльники и походячие торговцы с лотками и
коробьями.  (Объезжие головы - выборные посадские люди,  смотревшие за
порядком на улицах.)
     Торговые ряды раскинулись на всю Вечевую площадь. Здесь же, возле
деревянного храма Всемилостивого Спаса,  секли батогами мужика.  Дюжий
рыжебородый кат в алой,  закатанной до локтей  рубахе  бил  мужика  по
обнаженным икрам.
     - За что его? - спросил Иванка.
     - Земскому  старосте задолжал.  Другу неделю на правеже стоит,  -
ответил посадский.  (Правеж  -  править,  взыскать.  Ежедневное  битье
батогами несостоятельного должника, являвшееся средством принуждения к
уплате долга.  Чем больше был долг, тем длиннее срок правежа. В случае
неуплаты  долга  по  истечении  срока правежа должники (за исключением
служилых людей) отдавались в холопы истцу.)
     Подскочил земский ярыжка. Поглазел, захихикал:
     - Зять тестя лупцует, хе-хе. Глянь, православные!
     Ростовцам не в новость, зато набежали зеваки из приезжих.
     - Что плетешь? Какой зять?
     - Обыкновенный.  Не  видишь,  Селивана  потчует.  То Фомка - кат.
Летось Селиванову дочку замуж взял.
     - Да как же это? Негоже тестя бить, - молвил один из мужиков.
     - А ему что. Ишь, зубы скалит. Ай да Фомка, ай да зятек!
Селиван корчился грыз зубами веревку на руках.
     - Полегче,  ирод.  Мочи нет,  - хрипло  выдавил  он,  охая  после
каждого удара.
     - Ниче, тятя. Бог терпел и нам велел, - посмеивался Фомка.
     Иванка пошел торговыми рядами:  калачным, пирожным, москательным,
сапожным, суконным, холщовым... В рыбном ряду остановился, пригляделся
к торговцам. Мужики и парни завалили лотки сушеной, вяленой и копченой
рыбой.  Тут же в дощатых чанах плавал и живец, только что доставленный
с озера: щука, карась, лещ, окунь, язь...
     - Налетай, православные! Рыба коптец, с чаркой под огурец!
     - Пироги из рыбы! Сам бы съел, да деньжонки любы!
     Верткмй, высоченный торговец  ухватил  длинной  рукой  Иванку  за
рубаху.
     - Бери всю кадь. За два алтына отдам. Бери, паря!
     - Где ловил?
     - Как где? - вытаращил глаза торговец. Чать, одно у нас озеро.
     - Но и ловы разные, Поди, под Ростовым сеть закидывал?
     - Ну.
     - А мне из Угожей надо. Там, бают, рыба вкусней.
     Угожане торговали  с  возов,  меж  которых  сновал  десятский  из
Таможенной  избы:  взимал  пошлину  -  по деньге с кади рыбы.  Один из
мужиков заупрямился:
     - За что берешь-то, милый? Кадь-то пустая.
     - А на дне?
     - Так всего пяток рыбин. Не ушли, вишь.
     - Хитришь, борода. Дорогой продал.
     - Вот те крест! Кому ж в дороге рыба нужна? Неправедно берешь.
     - Неправедно?  - насупился десяткий и грозно насел на  мужика.  -
Царев указ рушить! А ну поворачивай оглобли! Нет места на торгу.
     Мужик сплюнул и полез в карман.
     Получив пошлину,  десятский  пошел  дальше,  а  к  мужику  ступил
Болотников.
     - Из Угожей приехал?
     Мужик косо  глянул  на  парня,  но   потом   спохватился:   авось
покупатель. Выдавил улыбку.
     - Из Угожей, паря. Рыба утреннего лову. Сколь тебе?
     Болотников оглянулся  -  нет  ли подле истца или ярыги земского -
понизив голос, молвил:
     - Поклон вам шлют, угожанам.
     - Кой  поклон?  -  нахмурился  мужик,  подозрительно  глянув   на
Болотникова. - Ты либо бери, либо гуляй.
     - Ужель за татя принял? - усмехнулся Иванка.
     - Ярыгу кликну!
     - Да не шебуршись ты.  Я ж с добром... Васюта Шестак велел поклон
передать.
     Мужик разом притих, оттаял лицом.
     - Нешто жив Васька?
     - Жив.
     - А  мы  его всем миром ждем.  Думали,  до патриарха не добрался,
сгубили тати в дороге.
     - Попом ждете?
     - А что?  Васька на миру без греха жил.  Пущай теперь в  батюшках
ходит. Худо нам, паря, без попа. А где ж Васька-то?
     - На Москве его видел.
     - Чего ж он в село не идет?
     - Стыдобится. Не благословил его владыка. Поди, в Москве остался.
     Мужик огорченно покачал головой.
     - Выходит,  не показался патриарху.  Что ж нам теперь,  паря, без
батюшки жить?  Храм-то пустеет...  А может, ты грамоте горазд? Отрядим
тебя к святейшему.
     - Э,  нет,  батя.  Плохой из меня поп, грехов много, - рассмеялся
Болотников.
     - Сам откуда? - полюбопытствовал мужик.
     - С Вшивой горки на Петровке,  не доходя  Покровки,  -  отшутился
Иванка и нырнул в толпу.  На душе его повеселело: Васюта может выйти в
город, здесь стрельцы его пока не ждут.
     Возле храма  Спаса  яро забранились.  Шел посадский мимо лотков и
нечаянно опрокинул  наземь  коробейку  с  яйцами.  Торговец,  здоровый
мужичина   в  суконной  однорядке,  выскочил  из-за  лотка  и  свирепо
накинулся на посадского.
     - Плати, Гурейка! Шесть алтын с тебя! Плати, стерва!
     Гурейка развел руками.
     - Нету денег, Демьян Силыч. Прости, ради Христа.
     - Нету? А вот это зришь?
     Сиделец взмахнул перед носом Гурейки кулачищем.
     - Клянусь богом, нету. Опосля отдам.
     - Опосля-я-я?   -  затряс  Гурейку  сиделец.  -  Порешу!  Гурейка
вывернулся и  метнулся  было  в  Иконный  ряд,  где  монахи  торговали
Николаем-Чудотворцем   и   Всемилостивым   Спасом,  но  тут  подоспели
Демьяновы дружки.  Навалились на Гурейку,  содрали  сапоги  и  кафтан.
Посадский понуро побрел по Калачному ряду.  Торг смеялся, улюлюкал. Но
не успел Гурейка отойти от  храма,  как  дорогу  ему  преградил  дюжий
пекарь в гороховой чуйке.
     - Ты что ж,  остолоп,  кафтан-то отдал,  а?  - истошно заорал он,
потрясая кулаками