очен,  служилый.  У палача же рука тяжелая. Давай-ка миром
поладим. Рано тебе на тот свет. Поведай мне о донцах да атамане Федьке
Берсене, и я тебя к вдовице отпущу.
     - Стрелец я, - упрямо сжал губы Пятунка.
     - А Федька кто?
     - Такого не ведаю.
     - Приступай, Адоня.
     Палач взял с лавки кнут, дважды, будто разминаясь, рассек воздух,
а затем широко отвел назад руку и с оттяжкой полоснул Пятунку по узкой
худой спине.
     Пятунка вскрикнул, зашелся от боли.
     - То лишь запевочки,  - хихикнул  Адоня  и  стегнул  Пятунку  еще
трижды,  вырезая на спине кровавые, рваные полосы. Пятунка заскрежетал
зубами.
     "Щас проболтается.  Много  ли  надо экому сверчку",  - усмехнулся
сотник и схватил Пятунку за волосы.
     - Не люб кнут,  стрельче? То-то же. Стоило страдать. Плюнь! Чать,
жизнь-то дороже.
     Голос Потылицына был елейно мягок.
     - Адоня,  подай-ка кувшин с  вином.  Опохмель  донца,  глядишь  и
полегчает.
     Кат развязал Пятунке руки, налил из кувшина полную медную чару.
     - Дуй, паря. Лукьян Фомич милостив.
     Пятунка с великим трудом поднялся, глянул злыми глазами на палача
и сотника, принял дрожащими руками чару, выпил.
     - Ну, а теперь сказывай, милок.
     - Стрелец я, Федьки не ведаю, - стоял на своем Пятунка.
     Сотник озлился,  выхватил  у  палача  кнут  и  принялся  хлестать
непокорного донца.
     - Не ве-е-даешь! Не ве-е-даешь!
     Пятунка упал на холодный пол,  а сотник все стегал и стегал, пока
не услышал голос палача:
     - Сдохнет, кой прок.
     Потылицын опомнился, швырнул кнут. Кат прав: мертвый донец никому
не нужен.
     - Кропи казака, Адоня.
     Палач зачерпнул  из  кадки  ковш  рассолу  и  начал  плескать  на
кровавые раны. Пятунка закорчился.
     - Лей, Адоня! Лей! - закричал сотник.
     Но Пятунка лишь храпел и выплевывал изо рта кровь.
     Отчаявшись что-нибудь выведать,  сотник приказал палачу подвесить
донца на дыбу.  Но и на дыбе,  с вывернутыми руками,  ничего не сказал
Пятунка.
     - Жги его!  Увечь! Ломай ребра! - наливаясь кровью, бешено заорал
сотник.
     В ход пошли хомуты и раскаленные клещи,  тонкие стальные  иглы  и
железные прутья.
     Пятунка дергался на дыбе и хрипло выкрикивал:
     - Стрелец я! Стрелец, душегубы!
     А в потухающем сознании проносилось:
     "Не выдам  вольный Дон,  не выдам Федьку.  Атаман отомстит за мою
погибель".
     Слабея, выдавил:
     - Собака ты, сотник. Зверь. Прихвостень боярский!
     Потылицын толкнул палача к горну.
     - Залей ему глотку!
     Кат шагнул  к  жаратке,  где  плавился  свинец  в ковше.  Опустив
Пятунку на пол,  Адоня вставил в его черный изжеванный  рот  небольшое
железное кольцо, а затем вылил в горло дымящуюся, расплавленную жижу.
     Пятунка, донской  казак  из  Раздорской   станицы,   дернулся   в
последний раз и навеки застыл, унося с собой тайну.

     Утром к  городу прибыл торговый обоз.  Купец,  черный,  косматый,
сошел с подводы и, разминая затекшую спину, ступил к воротам.
     - Пропущай, служилые!
     Стрельцы и ухом не повели. Один из них молвил, позевывая:
     - Больно прыткий... Рожа у тебя разбойная.
     - Сам разбойник,  - пообиделся купец.  - Открывай ворота. Людишки
мои чуть живы, да и кони приморились. Впущай!
     Стрелец пьяно качнулся, хохотнул:
     - Ишь,  плутень.  На  торг  поспешает,  служилых  объегоривать...
Издалече ли притащился?
     - Издалече.  С самой матушки Рязани.  Воевода Тимофей Егорыч меня
ждет не дождется. Товаров ему везу.
     Услышав имя воеводы, стрельцы засуетились и кинулись к воротам.
     - Так бы и говорил. А подорожную имеешь?
     - При мне, служилые.
     Купец вытянул из-за пазухи грамоту,  и стрельцы открыли  тяжелые,
окованные  железом  ворота.  Старшой глянул в подорожную,  но кудрявые
строчки двоились и прыгали перед мутными глазами.  Так  и  не  осилил.
Махнул рукой.
     - Проезжай, торгуй с богом.
     Пять подвод  в сопровождении оружных людей с самопалами въехали в
город.  У стрелецкой избы пришлось остановиться:  купца позвал к  себе
сотник Потылицын, которого уже известили о торговом обозе.
     - Из  Рязани  пожаловал?  Так-так...  А  что  везешь?  -  пытливо
вопросил сотник.
     - Да всего помаленьку,  - уклончиво  ответил  купец  и  замолчал,
упершись тяжелыми руками о колени.
     - И воеводу нашего ведаешь?
     - Да как же не ведать, мил человек. В Рязани наши дворы обок, - с
гординкой произнес купец.
     - А чего в эку даль пустился? Нас купцы не шибко жалуют.
     - Вестимо. Плохо до вас добираться, лиходейство кругом. Но прытко
Тимофей  Егорыч  просил.  Новому  городу-де  без  товаров худо.  Вот и
потащился. Да и воеводу-старика охота потешить.
     - Старика?  - еще более сузив глаза, протянул сотник. - Околесицу
несешь, купец. Нашему воеводе и сорока нет.
     - Да ты что,  служилый! Грешно над воеводой смеяться. У него сыны
твоих лет.
     - Моих  лет?  -  Потылицын  и вовсе оторопел.  Голову его осенила
страшная догадка,  и от этого он разом взопрел, будто сунулся в жаркую
баню.
     - Моих лет, речешь?.. А кой из себя, воевода?
     Купец недоуменно глянул на сотника, пожал плечами.
     - Волосом рыжеват, плешив, борода клином...
     Купец не  успел досказать,  как Потылицын сорвался с лавки и пнул
ногой дверь в пристенок.
     - Степка! Кличь ко мне десяцких!
     Ступил к купцу, жарко задышал в лицо.
     - В самую пору явился,  в самую пору!  То-то,  мекаю,  воевода на
ухарца схож.  Никакой в нем знатности.  Вот топерича он  у  меня  где,
самозванец!
     Сотник стиснул тяжелый кулачище,  а  купец,  ничего  не  понимая,
захлопал на Потылицына глазами.
     - Энто как же,  батюшка?..  Ведь то поклеп  на  Тимофея  Егорыча.
Вельми он родовит.  Дед его у Ивана Грозкого в стольниках ходил... Кой
самозванец? Воевода при мне из Рязани выступил.
     - Выступил  да сгинул.  Воровской атаман Федька Берсень ему башку
смахнул и сам воеводой объявился. Уразумел?
     Купец ошарашенно попятился от сотника, перекрестился в испуге.
     - Экое злодейство... Четвертовать надлежит лиходея.
     - В  Москву  повезем.  Пущай  сам  государь Федьку четвертует,  -
злорадно молвил сотник.

     Воровского атамана надумали схватить ночью. Днем же Федьку сотник
брать не решался: с атаманом была большая ватага повольников-донцов.
     - Федьку в железа закуем,  а гулебщиков живота лишим.  Они  нонче
все пьяные, управимся, - сказал "собинным людям" Потылицын.
     - А с дружками Федькиными как? - вопросил один из десяцких.
     - И дружков в железа. То Федькины есаулы. Ивашку и Ваську повезем
вкупе с атаманом.
     Потылицын ликовал:  завтра  он  отправит закованных бунтовщиков в
стольный град.  И сам поедет.  Царь щедро  вознаградит.  И  не  только
деньгами,  а,  возможно,  за  радение и в дворяне пожалует.  Может так
случиться, что возвернется он в крепость самим воеводой.

     А Берсень  тем  временем  сидел  в  Воеводской  избе.   Распахнув
бархатный кафтан, мрачно взирал на конопатого длинногривого подьячего,
который монотонно доносил:
     - Торг обезлюдел.  Купцы и приказчики лавчонки закрыли и по домам
упрятались.  А все оттого,  что стрельцы на торгу  озоруют,  денег  не
платят и многи лавки разбоем берут. Гиль в городе, батюшка... Служилые
бражничают,  караульной службы не ведают.  И всюду блуд зело  великий.
Стрельцы  твои  по  ночам девок силят.  Врываются в избы благочестивых
людей,  кои достаток имеют,  и волокут  девок  в  кабак.  Ропот  идет,
батюшка...
     "Кабы один ропот, - разгневанно думал Федька. - Тут и вовсе худое
замышляют.  Купцы  и  приказчики,  чу,  грамоту царю отписали.  Вот то
беда!"
     Другой день  Федька  невесел:  Болотников  доставил черную весть.
Может статься,  что грамота попадет самому  Годунову.  Тот  пришлет  в
крепость  своих людей да приставов,  и тогда прощай воеводство.  Но то
будет еще не скоро.  Месяц,  а то и более не прибудут Борискины  люди.
Надо  выставить на дороге заставу.  Самому же пока сидеть в крепости и
потихоньку готовить казаков к походу.  Потребуются  деньги,  оружие  и
кони...
     А подьячий все заунывно бубнил и бубнил:
     - Бронных дел мастера намедни просились.  Железа им надобно, мечи
и копья не из чего ладить.  Недовольствуют. Надо бы за железом людишек
снарядить.
     Скрипнула дверь, на пороге показался Викешка.
     - Прости, воевода. Десяцкий Свирька Козлов по спешному делу.
     - Что ему?
     - Не ведаю. Одному тебе хочет молвить. Спешно, грит.
     - Впусти.
     Десяцкий, длинный  черноусый  стрелец в красном суконном кафтане,
низко поклонился воеводе и покосился на подьячего.
     - Выйди-ка, Назар Еремыч, - приказал тому Федька.
     Подьячий недовольно поджал губы и удалился.  Свирька же торопливо
шагнул к Берсеню.
     - Из стрелецкой избы я, воевода. Сотник Потылицын нас собирал.
     При упоминании  сотника  Федька нахмурился:  терпеть не мог этого
хитроныру.  Не иначе как сотник плетет черные козни в крепости, он же,
поди, и грамоту царю отписал.
     Десяцкого же Федька не ведал:  то был человек  Потылицына.  Но  с
какой вестью приперся этот жердяй?
     - Говори, - буркнул Берсень.
     - Не  ведаю,  как и вымолвить...  Язык не поворачивается...  Беда
тебя ждет, батюшка. Спасаться те надо.
     - Спасаться?..  От  кого  спасаться,  Свирька?  -  резко  оборвал
стрельца Федька, и на душе его потяжелело.
     - Сотник  обо  всем  дознался...  Не  воевода-де ты,  а разбойный
атаман Федька Берсень,  - чуть слышно выдавил десяцкий,  но слова  его
прозвучали  набатом.  Загорелый  Федькин  лоб  покрылся испариной;  он
шагнул к Свирьке и притянул к себе за ворот кафтана.
     - Чего  мелешь!  Кой  Федька?  Воевода я,  воевода Тимофей Егорыч
Веденеев!
     - Вестимо, батюшка. Но Потылицын иное речет. Спасайся!
     Берсень оттолкнул десяцкого, выхватил саблю.
     - Убью, подлая душа! Ты сотника лазутчик. Он тебя подослал?
     Свирька попятился к стене, побледнел. Вид воеводы был страшен.
     - Не лазутчик я,  батюшка.  Люб ты народу и мне люб. А сотник наш
душой корыстен и лют,  аки зверь.  Выслушай меня.  Срубить мою  голову
всегда поспеешь.
     Федька чуть поостыл.
     - Слушаю, стрельче. Но гляди, коли слукавишь, пощады не жди.
     - Верен я тебе,  батюшка.  Верой и правдой буду служить и дальше.
Послушай меня. Потылицын седни рязанскою купца повстречал, кой воеводу
Тимофея Егорыча хорошо ведает...
     Десяцкий рассказывал,  а Берсень с каждым его словом все больше и
больше мрачнел.  Случилось то,  чего не ожидал,  и теперь  смертельная
опасность нависла не только над ним, но и над донской повольницей.
     - Спасибо, Свирька. Награжу тебя по-царски. А пока иди.
     Десяцкий вышел, а Федька заметался по избе.
     "Дознался-таки, рыжий  пес!  Ночью  норовит  схватить.   Меня   с
содругами - в железа, остальных - вырубить под корень. Крепко замыслил
сотник.  Крепко! Надо опередить Потылицына... Собрать донцов и ударить
по  людям  сотника...  Осилим  ли?  Под его началом втрое больше...  А
казачья отвага? А задор и удаль донцов? Осилим!"
     Выскочил из Воеводской избы, крикнул Викешке:
     - Коня!
     Викешка отвязал  от  коновязи  белого аргамака,  подвел за узду к
Федьке;  тот лихо взметнул  в  седло  и  поскакал  к  терему;  за  ним
припустил и Викешка.
     Ворвался в  хоромы  и  тотчас  повелел  разыскать  Болотникова  и
Шестака. Вскоре оба были в покоях. Берсень торопливо поведал о беде, а
затем приказал:
     - Садитесь  на  коней  и  стягивайте  казаков к терему.  Сокрушим
сотника!
     Васюта метнулся к двери, а Болотников призадумался.
     - Не мешкай,  Иванка! - крикнул Берсень, натягивая поверх голубой
шелковой рубахи тяжелую серебристую кольчугу.
     Болотников подошел к оконцу,  глянул на Шестака,  вскочившего  на
коня.
     - Стой, Васюта! Вернись!
     Федька боднул Болотникова недовольным взглядом.
     - Ты что, к сотнику в лапы захотел?
     - Не горячись,  друже. Присядь. Сломя голову дела не решают. Худо
ныне город булгачить.
     - Худо?..  Не понимаю тебя,  Иванка.  Ужель сидеть сложа руки? Да
Потылицыну только того и надо. Сам к донцам пойду!
     Федька надел  поверх кольчуги кафтан,  опоясался,  сунул за кушак
два пистоля и шагнул к двери. Но перед ним встал Болотников.
     - Не  горячись!  Донцов сейчас не собрать.  Пьяны станичники,  по
кабакам да по  бабам  разбрелись.  А  коль  собирать  начнешь  да  шум
поднимешь  -  Потылицын  враз  заподозрит.  Он-то наготове.  Тихо надо
сидеть, как будто ничего и не ведаем. В том наше спасенье.
     - Сидеть на лавке и ждать?
     - Не ждать,  а с разумом дело вершить.  Надо перехитрить сотника,
заманить его в ловушку.
     - Заманишь его, пса!
     - Заманим, - твердо вымолвил Болотников.

     В Стрелецкую избу пришел Викешка. Поклонился сотнику.
     - Воевода кличет, Лукьян Фомич.
     - Воевода? - сотник поперхнулся, по лицу его пошли красные пятна,
глаза настороженно блеснули. - Пошто понадобился я воеводе?
     - Веселье готовится,  - простовато заулыбался Викешка.  - Воевода
Тимофей Егорыч надумал жениться.
     - Аль  вдовец  наш воевода?  - с тайной усмешкой вопросил сотник,
теребя щепотью рыжую бороду.
     - Вдовец.  Жена-то еще когда преставилась,  царствие ей небесное.
Старшим дружкой кличет тебя воевода.
     - Немалая честь,  - вновь со скрытой издевкой произнес Потылицын.
- А скоро ли свадьба? Скоро ли молодым под венец?
     - Через седмицу, Лукьян Фомич. А ноне воевода хочет совет с тобой
держать и деньгами пожаловать.
     - Деньгами?.. Какими деньгами, милок?
     - А те,  что на свадьбу пойдут. Самому-то воеводе недосуг свадьбу
готовить,  пущай,  грит,  Лукьян Фомич распоряжается.  Дам ему полтыщи
рублев, вот он все и уладит.
     - Полтыщи?!  - протянул сотник,  приподнимаясь с лавки. - Богатую
свадьбу задумал воевода, зело богатую.
     Потылицын натянул  на голову шапку с меховой опушкой,  пристегнул
саблю к поясу и пошел на улицу. В голове его роились радостные мысли:
     "Удача сама  в  руки  валится.  Эких  деньжищ  вовек  не достать.
Полтыщи рублев!  То и во сне не привидится.  Вот так  Федька  -  тать!
Награбил,  а таперь деньги на девку швыряет, лиходей. Ужель седни же в
руки передаст? Вот то хабар!"
     Но сотник вдруг замедлил шаг: голову резанула иная думка:
     "А почему седни?  Уж не подвох ли?..  От этого злодея всего можно
ожидать.  Уж  не  созвал  ли  к  себе  разбойную ватагу?  Возьмет да и
нагрянет на Стрелецкую избу".
     Потылицын и  вовсе  остановился.  А  до  Воеводского терема рукой
подать, не повернуть ли вспять?
     - Чего  встал-то,  Лукьян  Фомич?  -  с улыбкой вопросил Викешка,
поддергивая малиновые порты.
     - Чего?.. Да в животе что-то свербит. Никак после грибков крутит,
- страдальчески скорчился сотник,  а сам  цепко,  настороженно  окинул
взглядом воеводские хоромы.
     - Ниче, пройдет, Лукьян Фомич. Плеснешь чарку - и полегчает.
     - Полегчает ли... Воевода в тереме?
     - В бане был. Да вот холоп со двора. Спросим.
     Навстречу брел  рыжий,  ушастый  детина в дерюжном зипуне.  Глаза
веселые.
     - Погодь, милок, - остановил детину сотник. - Где ноне воевода?
     - В мыльне парился.  Да,  поди,  уж в покои пришел,  - позевывая,
ответил холоп и шагнул дальше.
     Сотник поуспокоился: ежели воевода в бане, то ничего худого он не
замышляет.  Да  и  на подворье улежно:  ни стрельцов,  ни казаков,  ни
оружной челяди.
     Сотник приосанился и неторопливой,  грузной походкой направился к
терему.  Викешка проводил его до  самых  покоев,  услужливо  распахнул
сводчатую дверь.
     - Воевода ждет, Лукьян Фомич.
     Сотник пригнул  голову  и  шагнул за порог.  В покоях ярко горели
восковые  свечи  в  медных  шандалах.  В  красном  углу,  под  киотом,
развалился  в  дубовом  резном  кресле Федька Берсень;  подле на лавке
сидели Болотников и Шестак.
     - Здравия те,  воевода, - с легким поклоном произнес Потылицын. -
Звал?
     - Звал, сотник... Однако проворен ты.
     - Радею,  воевода. Дело-то у тебя нешутейное, - льстиво промолвил
Потылицын.
     - Нешутейное, сотник... Веселое дело.
     Берсень говорил  тихо  и вкрадчиво,  протягивая слова;  глаза его
смотрели на Потылицына в упор.
     - Помогу, порадею, - вновь заугодничал сотник.
     - Да уж будь другом,  порадей, порадей Лукьян Фомич. Горазд ты на
службу, ни себя, ни людей не щадишь.
     - Не  щажу,  воевода,  -  по-своему  истолковал  Федькины   слова
Потылицын, продолжая стоять у порога.
     - Вот и я о том же...  Пятунку  Архипова,  донца  моего  верного,
пошто сказнил?
     Потылицын так и обомлел.  Ведает! Федька Берсень все ведает!.. Но
откуда? Кто донес о Пятункиной казни?
     - Какой  Пятунка?..  О  чем  речь  твоя,  воевода?  -  прикинулся
простачком сотник.
     - Не петляй!  - резко поднялся из кресла Берсень.  -  Не  петляй,
дьявол! Хотел в клетке меня к царю доставить. Не быть тому!
     Потылицын побагровел,  понял,  что угодил в Федьки и  капкан,  но
страха не было, одна лишь лютая злоба вырвалась наружу.
     - Тать, разбойное семя! Не миновать тебе плахи!
     Выхватил саблю.   Обнажил  саблю  и  Федька.  Метнулись  с  лавки
Болотников и Васюта.
     - Не лезь! - закричал им Федька. - Сам расправлюсь!
     Звонко запела сталь, посыпались искры. Федька и сотник сошлись на
смертельную  схватку,  но  она  была недолгой.  Сильный,  сноровистый,
привычный к бою Берсень рассек Потылицына до пояса.
     - Это  тебе за Пятунку,  - гневно бросил Федька,  вытирая о ковер
окровавленную саблю. - Куда его други?
     - В присенок, - подсказал Болотников.
     Крикнули Викешку,  тот за ноги выволок тело Потылицына из покоев.
Федька вложил саблю в ножны и глянул на Болотникова.
     - Удалось, друже. А теперь, выходит, в набат?
     - В набат, Федор! Посылай Викешку на звонницу.
     Вскоре над крепостью поплыл частый,  тревожный  гул.  Весь  город
сбежался к воеводской избе.
     Федька выехал к народу,  снял шапку,  поклонился на все  стороны,
промолвил:
     - Беда,  служилые! Известились мы, что на крепость движется орда.
Поганые прут на засеку.  Так мы их встретим!  Те стрельцы, что со мной
прибыли,  айда в Поле. Седлайте лошадей и одвуконь за город! Остальным
быть в крепости и готовиться к осаде. Побьем басурман, служилые!
     - Побьем, воевода! - дружно откликнулись ратники.
     Прихватив с  собой Агату,  казну и оружие Федька Берсень выступил
со своими "стрельцами" в Дикое Поле.
     - Вот и вновь на просторе, - обнял Федьку Болотпиков.
     - Изворотлив ты,  друже,  - рассмеялся Берсень,  крепко стискивая
Ивана за плечи.
     Донцы с песнями ехали по степному раздолью.

ГЛАВА 7
                         ГОДУНОВ И ПОВОЛЬНИКИ

     Известие о  татарах  и  приезд  государева посланника всколыхнули
Раздоры. Казаки толпились на майдане, у кабака, выплескивая:
     - Выдюжим   ли,   станишники,   в  крепости?  Хан-то  всей  ордой
собирается. Не лучше ли в степь податься?
     - И  в степи не упрячешься.  Выдюжим!  Поганые города осаждать не
любят. Не взять им Раздор, кишка тонка!
     - А что как московские воеводы с полками не подойдут?  Плевать им
на голытьбу. Что тогда?
     - Выдюжим!
     - А жрать че будешь?  Хлеба-то у нас с понюшку,  кабы  волком  не
завыть.
     - Верна!  Голодуха на  Дону.  Царь  хлебом  одних  лишь  служилых
жалует.  Им - и хлеб,  и зелье, а донской вольнице - дырку от бублика.
Сиди по станицам и подыхай!
     - И подохнем!  Слышали, что царев посол болтал? Крымца не задорь,
под Азов за рыбой не ходи, на Волгу за зипунами не ступи.
     - То  не  царь,  братцы.  То  Бориски Годунова дело.  На погибель
вольный Дон хочет кинуть.  Пущай-де казаки велику нужду терпят,  авось
они о воле забудут да к боярам возвернутся.
     - Не выйдет! Не хотим под ярмо!
     - Не отнять нашу волю!
     Расходились, закипели казачьи сердца.