ло! - закричал Васильев.
     - Палят с реки. С галер палят, злыдни!
     Каленые ядра еще больше раздули пожар.  Избы вспыхивали  одна  за
другой,  как  свечи.  Вся  северо-западная часть города утонула в море
огня.  Многие избы залить водой уже было невозможно - их  растаскивали
баграми и крючьями, тушили песком и землей.
     - Бейте по галерам! - закричал пушкарям Васильев.
     Наряд выпалил,  но  ядра не долетели до судов:  пушки на Засечной
стене были поставлены маломощные.
     - Где  Тереха?  Где  этот  рязанский  лапоть?  -  еще пуще заорал
Васильев.
     Рязанец стоял на помосте у Степной башни. Когда с Дона заговорили
турецкие  пушки,  Тереха  с  отчаянием  хлопнул   ладонью   по   жерлу
"единорога".  Янычары  пошли на хитрость,  и теперь их кулеврины будут
свободно и безнаказанно палить по городу.
     Рязанец, не  дожидаясь  приказа  Васильева,  велел  снять со стен
часть тяжелых орудий и перетащить их к Засечной стрельне.  Но дело это
нелегкое: пушки весили до пятисот пудов, и потребуется немало времени,
чтобы установить их на донской стороне.
     Богдан Васильев  выделил  начальнику пушкарского наряда две сотни
казаков.
     - Умри, но пушки поставь! - грозно сказал он Рязанцу.
     Город полыхал.  В черное небо высоко  вздымались  огненные  языки
пожарищ.  Вскоре  огонь  перекинулся  и  на  восточную  часть  города,
неумолимо пожирая сухие рубленые избы.  В кривых  и  узких  улочках  и
переулках  метались люди,  задыхаясь от зноя,  гари и въедливого дыма,
валившего черными, густыми клубами из дверей и окон.
     Со стен  пришлось  снять  многих  казаков.  Этого-то и дожидались
Ахмет-паша и темник Давлет.  Они кинули на  крепость  тысячи  татар  и
янычар.  Штурм был грозный и яростный. Особенно дерзко и свирепо лезли
на стены воины мурзы Давлета.  Они несколько дней ждали этого часа,  и
теперь их было трудно остановить.
     На стенах то и дело громыхал голос Федьки Берсеня:
     - Не робей, донцы! Бей псов, круши!
     Но и враг неистовствовал.  Многим удалось  взобраться  на  стены.
Повсюду пошли рукопашные схватки; лязгали мечи и сабли, сверкали ножи,
клинки и ятаганы, сыпались искры.
     - Круши  псов!  Дави  степных гадов!  - хрипло орал Федька,  разя
ордынцев тяжелым мечом.
     И казаки крушили,  и казаки давили.  Брань, хрипы и ярые возгласы
перемежались с визгом,  воплем и предсмертными стонами. Все крутилось,
орало, выло, ухало и скрежетало в этом кровавом водовороте.
     Злая сеча шла  до  утренней  зари.  Повольники  не  дрогнули,  не
позволили врагу закрепиться на стенах крепости.
     Ордынцы отступили,  но городу не пришлось праздновать победу. Уже
в  самом конце битвы недалеко от майдана раздался оглушительный взрыв.
Каленое ядро турецкой кулеврины угодило в Зелейную избу  с  пороховыми
запасами.  Взрыв  был  настолько  силен,  что в городе рухнули десятки
строений и рассыпался храм Николая-чудотворца;  более трехсот казаков,
женщин, детей и стариков была убиты.

ГЛАВА 12
                           КАЗАЧИЙ ПОДАРОК

     Страшен был вид города в лучах раннего утреннего солнца.  Повсюду
виднелись  обугленные  избы,  курени  и трупы;  пахло гарью,  дымились
неостывшие пожарища, черный пепел толстым слоем покрывал землю.
     Обуглились и   почернели   стены   и   башни   крепости;  казаки,
прокоптелые, грязные, в окровавленных рваных одеждах, спали мертвецким
сном, не выпуская из рук мечей и сабель.
     По дымящейся крепости блуждали казачьи  женки,  разыскивая  среди
убитых и обгоревших своих детей,  братьев,  сестер и мужей.  То и дело
разносились их безутешные, горькие плачи.
     Более тысячи  казаков  потеряли  донцы  за  первые дни осады.  Но
жертвы были не напрасны: свыше семи тысяч янычар и крымчаков полегли у
стен крепости.
     Агата бродила по городу вместе  с  Любавой,  дочерью  раздорского
есаула Григория Соломы.  Агата искала мужа, а соседка по куреню - отца
родного.  С тревожным беспокойством вглядывались они  в  лица  убитых,
крестились и со слезами на глазах шли дальше.
     Но ни среди павших,  ни среди тяжелораненых Берсеня и Солому  они
не разыскали.
     - У Засечных ворот поглядите,  там их видели,  - тихо  подсказала
одна   из  казачек,  оплакивающая  мужа,  статного  красивого  казака,
пронзенного вражеской стрелой.
     Пошли к  Засечным воротам,  возле которых вповалку лежали казаки.
Бодрствовали лишь трое караульных, досматривавших за вражеским станом.
     - Кого вам, девки? - окликнул с высоты башни один из дозорных.
     - Федора Берсеня, да Гришу Солому, - ответила Агата.
     - На стене пали, - махнул рукой дозорный.
     - Пали? - меняясь в лице, дрогнувшим голосом переспросила Агата.
     - Батюшки, пресвятая дева! - охнула Любава.
     Обе зарыдали,  а караульный протяжно зевнул,  крякнул и усмешливо
крутнул головой.
     - От народ водяной.  Че слезу-то пустили,  оглашенные! Пали, грю,
на стене. Спят ваши мужики, вон там, за пушками. Лезьте на помост.
     Агата и Любава обрадованно  полезли  на  стены.  Федька  Берсень,
широко раскинув ноги,  лежал на спине.  Глаза ею глубоко запали,  лицо
черно от копоти,  правая рука сжимала окровавленный меч.  Спал  Федька
тревожно:  мычал,  скрипел зубами и что-то невнятно выкрикивал;  Агата
разобрала лишь одно слово "круши".
     "Федор мой и во снах воюет", - с улыбкой подумала она и осторожно
подложила под Федькину голову чей-то кинутый  на  помосте  разодранный
зипун.
     Григорий Солома лежал невдалеке от Берсеня, привалившись спиной к
дубовому  тыну;  на обнаженной руке его густо запеклась кровь.  Любава
вновь пригорюнилась.
     - Ранен батюшка. В курень надо.
     - Не полошись,  девка.  Рана  неглубока,  затянется,  -  успокоил
Тереха  Рязанец.  Поникший и угрюмый,  он сидел возле остывшей "трои",
горестно пощипывая густую, с подпалиной бороду.
     "Теперь совсем  без  зелья  худо,  -  думал  он.  - И надо ж было
приключиться экой  напасти.  Чертовы  янычары!  Угодили-таки  в  самую
пороховницу.  Седни турки подтянут пушки к самой крепости,  и никто их
не подавит.  Едва ли вынесут Раздоры еще один огненный бой -  крепость
все же деревянная.  Как ни крепись,  как ни обороняй, но тын и сруб от
огня не спасти".
     - Вы бы не толкались тут,  девоньки. Неровен час, - предостерег с
башни караульный.
     Оставив возле  Федьки  и  Соломы по узелку снеди,  Агата и Любава
спустились на землю.  Вначале пошли они было к своим куреням, но Агата
вдруг повернула к Степной башне.
     - Куда ж ты? - спросила Любава.
     Лицо Агаты залилось румянцем.
     - У Федора близкий дружок есть...  Иван Болотников. Сказывали, на
Степной стене он сражался. Проведать хочу - жив ли.
     - И я с тобой, - молвила Любава.
     Подруги подались  к  южной стене,  но отыскали они Болотникова не
вдруг. На стене Ивана не оказалось.
     "Нигде его нет.  Ужель за тыном лежит?  Ужель загубили сокола?" -
закручинилась Агата.
     У подножия башни бранился казак Емоха.  Ухо его воспалилось и так
стреляло, что бедный донец не находил себе места.
     - Трезубец в ханское брюхо! Смолы - на плешь!..
     - Худо, родимый? - участливо коснулась его плеча Агата.
     - Турецкому султану худо, - огрызнулся Емоха. - Че тут бродите?
     - Ивана Болотникова ищем.  Не ведаешь ли,  что с ним?  - спросила
Агата, и вся невольно насторожилась.
     - Пошто те батька?..  У-ух,  пику хану в  глотку!..  Пошто,  грю,
батька? - закричал, закрутившись волчком, Емоха.
     - Глянуть хочу.  Уж ты поведай,  родимый,  -  еще  мягче  молвила
Агата. - Жив ли, Иван?
     - Жив.  Еще не хватало,  чтоб батьку сразили.  Жив Болотников! На
стрельню ступайте.
     Агата и Любава поднялась  на  башню.  Дозорный  молча  глянул  на
обеих, но не забранился, пустил.
     Болотников спал рядом с Васютой,  спал крепко и отрешенно.  Белая
рубаха  его  была  в  клочья изодрана и окровавлена;  и весь он пропах
порохом,  дымом и гарью.  Курчавая  борода  свалялась,  черные  волосы
слиплись, упав прядями на загорелый лоб.
     Агата слегка коснулась его головы, подумала:
     "Добрый казак... Сильный, удалый".
     Она все смотрела и смотрела на Болотникова,  и ей вдруг  невольно
захотелось приласкать этого отважного казака, прижать к своей груди. И
от этих грешных мыслей она еще больше зарделась.
     Любава взглянула  на  подругу.  Глаза  Агаты  излучали  теплоту и
нежность.
     "Мать-богородица! - охнула она.  - Любит Агата этого казака,  ой,
любит!"
     Васюта Шестак, лежавший обок с Болотниковым, неожиданно проснулся
и,  увидя перед собой синеокую дивчину с  темными  густыми  ресницами,
улыбнулся.
     - И привидится же такая,  -  пробормотал  он  и  перевернулся  на
другой бок.
     Любава рассмеялась,  и  ее  звонкий  смех  окончательно  разбудил
Шестака. Он поднял голову и удивленно захлопал на Любаву глазами.
     - Откуда такая свалилась, любушка?
     - Она и есть Любушка, Любавой ее кличут, - сказала Агата.
     - Вот те на!.. А меня Васютой.
     Сон с  Шестака  начисто  слетел;  он  во  все  глаза  разглядывал
пригожую дивчину и простодушно приговаривал:
     - Вот так, Любушка, вот так ангел... Чья ж ты будешь?
     - А ничья,  - с лукавинкой ответила Любава  и  потупила  очи:  уж
больно пристально разглядывал ее этот сероглазый казак.
     - Так уж и ничья.  Хитришь,  Любушка. Ужель такую красу казаки не
приметили? Да я б тебя давно выкрал, из-под земли достал.
     - А вот и не достанешь,  - вновь рассмеялась Любава и сбежала  со
стрельни на землю. - Я в курень, Агатушка! - крикнула она.
     - Погоди меня,  - оторвалась от Болотникова Агата и пошла к узкой
витой лесенке. Но ее придержал Васюта.
     - Так чья ж все-таки Любава?
     - Аль понравилась? - улыбнулась краешками губ Агата.
     - Дюже понравилась.  Не  таи.  Где  ее  сыскать?  -  затормошился
Васюта.
     - А коль дюже понравилась, сам сыщешь. Удачи ратной вам с Иваном.
     Агата шагнула  было  вниз,  но вдруг передумала и вновь подошла к
спящему Болотникову.  Расстегнула застежки зеленого сарафана,  сняла с
себя  маленький  золотой нательный крестик на голубой тесьме и продела
его через голову Ивана.
     - Храни тебя господь,  - тихо молвила она и, не смущаясь Васюты и
дозорных казаков, склонилась над Иваном и поцеловала в губы.

     До полудня было тихо.  Орда готовилась к новому штурму. Янычары и
крымчаки оттаскивали от стен трупы и кидали их в водяной ров. Такая же
участь постигла и  тяжелораненых.  Так  повелели  Ахмет-паша  и  мурза
Джанибек.
     - Мы заполним  ров  джигитами  и  по  их  телам  перейдем  водную
преграду.  Аллах  простит  нас,  он  хочет  нашей  победы,  -  сказали
военачальники.
     Казаки плевались.
     - Погань и есть погань. Хуже зверей.
     - Будто дохлых собак швыряют, нехристи!
     - Пальнуть бы по бритым башкам!
     Однако по ордынцам не стреляли:  берегли дробь, пули, порох, да и
не хотелось мешать басурманам убирать трупы.
     Сами же  раздорцы рыли вдоль стен братскую могилу.  Туда положили
всех павших казаков. Беглый поп-расстрига Никодим отслужил панихиду.
     - Со  святыми  упокой!  - голосисто пропел он и размашисто осенил
могилу большим медным крестом.
     Казаки склонили  головы.  Атаман Васильев скорбно и скупо молвил,
комкая черную баранью трухменку.
     - Вечная вам память, донцы! Вечная слава вам!
     - Вечная слава! - хором пронеслось по казачьим рядам.
     Атаманы первыми  бросили  в могилу по три горсти земли и отошли в
сторону,  уступая  место  повольнице.  Последними  к  могиле   подошли
казачки. Запричитали.
     Васильев позвал станичных атаманов и раздорских есаулов на совет.
Поначалу расспросил каждого, сколько осталось у казаков дроби и зелья,
да много ли людей в сотнях, а затем сказал:
     - Туго  будет,  атаманы-молодцы.  Ядер  и  зелья  у  нас  - самую
малость.  Пушкам и на час не хватит пороху.  А без пушек станет  худо.
Турки вконец закидают нас зажигательными ядрами. Понесем урон великий,
да и Раздорам в огне пылать.  Как быть,  атаманы-молодцы?  Как оборону
держать?
     - Выдюжим,  атаман.  Нас еще четыре тыщи.  Не притупились казачьи
сабли! - воскликнул есаул Григорий Солома.
     - Не бывать  поганым  в  Раздорах!  -  поддержал  его  атаман  из
Монастырского городка.
     - Не бывать-то не бывать,  - осторожно начал Федька Берсень. - Но
как бы нам войско не ополовинить. Ордынцев - тьма, и прут они свирепо.
Тут надо крепко покумекать. На одну саблю уповать - худо.
     - Дело  гутаришь,  -  кивнул раздорский писарь Устин Неверков.  -
Надо нам,  братья-атаманы,  головой поразмыслить.  Ордынец хитер, но и
казак не лыком шит.
     - Добро, донцы. Давайте покумекаем, - молвил Богдан Васильев.
     В курене  воцарилась тишина,  атаманы призадумались;  чуть погодя
поднялся с лавки Федька Берсень.
     - Надо   поболе  колодцев  нарыть,  атаманы.  Многие  завалены  и
засыпаны,  а вода нам - позарез.  На стенах кипятку только давай, да и
на  пожары  уйму  воды надобно.  А еще скажу,  атаманы,  землянок надо
немедля нарыть. Женки и ребятишки гибнут, пущай под землей сидят. Да и
раненых туда поховать.
     - Дело, - вновь кивнул Устин Неверков. - Землянок у нас токмо что
на  раздорцев.  Прибылые  же казаки по куреням и базам теснятся.  Рыть
немедля!
     - А ты что молвишь,  Рязанец?  - бросил суровый взгляд на пушкаря
Васильев.
     Тереха повел глазами по казакам, нахохлился.
     - Никак сердце на меня держите,  атаманы? Но моей вины нет. Я вам
зелья из-за пазухи не достану,
     - А где достать?
     - Где?.. Зелье надо у янычар добыть.
     - Любо,  Тереха!  - оживился Берсень.  -  Пошто  же  мы  подкопов
нарыли? Сделаем вылазку и добудем. Я сам на то дело пойду.
     - Любо! - воскликнули атаманы.
     - Любо! - сказал Васильев.
     Поднялся молчавший дотоле Болотников.
     - Зелье добыть - беду избыть.  Но дело то тяжкое. Никто из нас не
ведает,  где у янычар пороховые  возы.  Да  и  ведали  бы,  к  ним  не
подступились.  Янычары  не  так  уж  глупы,  чтоб  оставить  зелье без
присмотра.  Вылазкой ничего не добьемся.  Казаков загубим и пороха  не
возьмем.
     - Так что ж,  турка будем терпеть?  - съязвил Васильев.  -  Пусть
крепость разбивает, войско наше изводит, а мы в норы? Нет, Болотников,
не туда гнешь.  Без зелья нам  не  выстоять.  Вылазка  -  единственное
спасенье. Пошлем тыщу казаков, но зелье добудем.
     - Не добудем,  атаман,  - уперся Болотников.  - Зелье наверняка в
самой середке войска.  Ни один казак в крепость не вернется. То добрый
подарок орде. Аль тебе донцов не жаль?
     Васильев насупился, глаза его холодно блеснули.
     - Тебе  легко  гутарить,  Болотников.  Ты  всего-навсего   атаман
станичный.  А мне вот круг поручил Раздоры отстоять.  Костьми лечь, но
отстоять!  И нет у меня иного  выхода,  как  послать  во  вражий  стан
казаков. Нет!
     - Есть выход, атаман, - спокойно и веско сказал Болотников.
     - А ну, гутарь.
     - Есть выход,  братья-атаманы, - повторил Иван и почему-то глянул
на Тереху Рязанца. - Орда сильна пушками, на них-то и уповают враги. И
уповают не зря.  Еще день-другой - и от Раздор  ничего  не  останется.
Янычары готовятся праздновать победу.  Но ликовать им не придется. Они
переволокли пушки на галеры,  и то нам на руку.  Устин Неверков  верно
сказал:  и казаки не лыком шиты.  Надо собрать оставшийся порох, ночью
пробраться к галерам и взорвать их.  Лишим орду пушек!  А стрелами  да
ятаганами нас не взять.
     - Любо, Болотников! - разом повеселев, загорелся Тереха Рязанец.
     - Любо! - произнесли станичные атаманы.
     Богдан Васильев молча заходил по куреню.  В глазах его  мелькнула
досада.
     "Разумен родниковский  станичный,   разумен.   Мог   бы   и   сам
додуматься".
     - Чего ж молчишь, батька? - нетерпеливо вопросил Григорий Солома.
     Васильев уселся на свое атаманское место, окинул взглядом казаков
и наконец молвил:
     - Мудрено будет галеры взорвать. Но коль атаманы гутарят "любо" -
я согласен. Пошлю казаков.
     - Кого  снарядим,  батька?  - пристально глянул в глаза Васильева
писарь Устин Неверков.
     - Кого?  -  Васильев  призадумался.  Дело  не  шутейное:  вылазка
опасная, люди пойдут на верную смерть.
     "Кого же?  - напряженно морщил лоб Васильев.  - Кого ж послать на
гибель?.. А вот кого, тут и кумекать неча. Смутьянов из голытьбы! Тех,
кто  на  домовитых замахивается и казаков подбивает.  Вот они оба тут.
Обоих и послать, да еще Тереху Рязанца. Тоже из своевольных..."
     - Дозвольте мне, братья-атаманы, к галерам прогуляться, - прервал
затянувшееся молчание Болотников. - Не подведу. Сожгу галеры!
     - Добро,  -  охотно  согласился  Васильев.  - А в помощь тебе дам
отважного  казака  Федора  Берсеня.  Такой  не  подкачает...   Ну,   а
пушкарскому  голове  Рязанцу  сам  бог  велел.  Пусть  зелье  и фитили
готовит. Так ли, атаманы-молодцы?
     - Так, батька!
     Немало казаков  из  родниковской  станицы  было   ранено   Тяжело
посеченных отнесли в землянки,  а те,  кто еще мог держаться на ногах,
лечили свои раны давно  испытанным  казачьим  средством.  Наливали  из
баклажки чарку горилки, размешивали в ней заряд пороху и пили; порохом
же врачевали и открытые раны.
     Еще ночью  ядовитая  татарская  стрела  угодила  Секире  в плечо.
Казаки знали,  что ордынцы снабдили  свои  стрелы  не  только  горящей
паклей,  пугающими свистульками,  но и отравленным зельем. Однако же и
от такой  беды  наловчились  донцы  избавляться.  Вот  так  и  Секира.
Выдернул  он  стрелу  из плеча,  высыпал из рога-пороховницы на ладонь
щепотку зелья, перемешал его с землей и посыпал на кровавую рану.
     - Ужалили? - подсел к нему Нечайка.
     В бойницу залетела огненная стрела.  Секира поднял ее и  приложил
горящей паклей к ране. Порох вспыхнул, запахло жареным мясом.
     - Поджигает, Устюха?
     - Ниче, Нечайка. Бог терпел и нам велел. Выдюжу. Не быть поганому
яду в моей кровушке!
     Секира отбросил  горящую  паклю  и  как  ни в чем не бывало вновь
заторопился к стене,  на которую с воем и визгом лезли татары. То была
тяжелая ночь...
     После полудня орда вновь пошла на  приступ,  и  вновь  ударили  с
турецких  галер  кулеврины.  Не  остывшие  от  огня Раздоры потонули в
черных клубах пожарищ.  Огненные ядра оглушительно ухали на  улицах  и
переулках, поджигая срубы.
     Жарко было и на стенах.  Казаки,  не зная устали, отражали натиск
врагов. Янычары и крымчаки сотнями падали под дымящуюся крепость.
     Не упрятались по землянкам и женщины.  В укрытиях  остались  лишь
самые  малые дети и дряхлые старики.  Казачки тушили пожары,  варили в
медных  котлах  кипяток  и  смолу,  перевязывали  раненых,   подносили
защитникам  крепости  пищу  и  оружие.  За Агатой неотступно следовала
Любава;  их цветастые сарафаны  мелькали  и  среди  раненых,  и  среди
тушильщиков, и среди самих казаков, носивших на стены кипяток и смолу.
     Залив огнем  город,  капычеи  переключились  на  стены.  Турки  и
крымчаки отошли за ров, и на тын посыпались десятки тяжелых ядер.
     Капычеям ответил Тереха Рязанец, решившись послать несколько ядер
на  галеры.  Порох  был крайне нужен на ночную вылазку,  но Рязанец не
утерпел и выпалил по судам из "трои", "единорога" и "соловья". Одно из
ядер плюхнулось на корме галеры. Судно загорелось.
     Ахмет-паша встревожился:  он не ожидал такого ответа  от  русских
пушкарей. Тотчас последовал приказ:
     - Всем галерам отойти к берегу!
     Санджак-беки кинулись  в  трюмы  и  принялись  хлестать  плетками
гребцов-невольников, прикованных цепями к жестким деревянным сиденьям.
     - Быстрее, быстрее, шайтаны!
     Невольники налегли на весла,  и  вскоре  все  галеры  подплыли  к
левому берегу.  На горящем судне метались янычары,  огонь подбирался к
пороховому отсеку. Несколько янычар прыгнули в воду. Под угрозой казни
Ахмет-паша  послал на галеру сотню тушильщиков.  Покинувших же ко