Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
Ропот стоял над Раздорами.
Атаман Богдан Васильев насупленно крутил черный ус; боярин Илья
Митрофанович Куракин испуганно выглядывал из атаманского куреня и
сердито тряс бородой.
Болотников и Берсень бродили по Раздорам, слушали речи донцов и
кляли Годунова. Лица их были дерзки и неспокойны.
- Уйду из Раздор. Соберу гулебщиков - и на Волгу. Будет у нас и
хлеб и зипуны. Пойдешь со мной? - спросил Берсень.
- Пошел бы, Федор, да ноне не время. Допрежь с татарами надо
разделаться. Позову свою станицу в Раздоры. Здесь нам с погаными
биться. Как круг порешил, так и будет, - ответил Болотников.
- Твоя правда, друже: не время. Помешали поганые моей задумке, но
и с Васильевым мне воедино не ходить. Кривая душа в нем, на Москву
оглядывается. Не зря, поди, Куракина у себя укрыл. Есть же особый двор
для послов, так нет, в свой курень упрятал.
С майдана послышался зычный возглас:
- Казаки! Струги с Воронежа!
Казаки шустро побежали к воротам.
- Что за струги? - спросил Болотников.
- Наши, раздорские, - пояснил Федька. - Послали пять стругов за
хлебом и солью. Царь-то нам уж три года ничего не присылает. Авось
чего и добыли донцы.
Оба заспешили к воротам. Миновав башню и водяной ров, оказались
на невысоком обрывистом берегу.
- Два струга?.. А где ж остальные, братцы? - воскликнул матерый
казак Григорий Солома.
- Ужель отстали? Но донцы врозь не ходят, - вторил ему повольник
с турецким пистолем за поясом.
- И казаков мало... Едва гребут. Нешто опились, дьяволы!
Струги все ближе и ближе, и вот они медленно подплыли к берегу.
Гребцы подняли весла, и вышли на палубу. Носы казаков завешаны
окровавленными тряпицами. Один из Донцов, ступил вперед, сорвал
тряпицу, обнажив обезображенное лицо.
- Полюбуйтесь, братцы! Полюбуйтесь на наши хари!
Сорвали тряпицы и остальные гребцы. Раздоры загудели:
- Да какие ж собаки вам ноздри рвали?
- Кто посмел казака обесчестить?
- То злое лихо!
Прибывшие казаки высыпали на берег. Федька Берсень, растолкав
толпу, подошел к рослому саженистому в плечах повольнику; тот был
старшим в хлебном походе.
- Сказывай, Фролка.
- Худо сходили, братцы, - угрюмо начал повольник. - Нет нам
выходу с Дона, нет былой волюшки. Сидеть нам в Раздорах и чахнуть. А
коль высунемся - тут вам силки да волчьи ямы. Обложили нас, братцы!
- Сказывай толком, не томи, - оборвал казака Федька.
- Худо сходили, - повторил повольник. - Не доплыли мы до
Воронежа. На московские заставы напоролись. Повелели нам вспять
возвращаться, мы гвалт подняли. Нет-де у нас ни зелья, ни хлеба, ни
одежонки. И вспять вам никак неможно. На Воронеж пойдем! Сотник же
стрелецкий криком исходит. "Воры вы, разбойники! Государю помеху
чините, с крымцами и азовцами Москву ссорите. Ступайте прочь! Не пущу
до Воронежа" А мы свое гнем. Тогда повелел сотник из пищалей стрелять.
"Не пущу, воры! Всех уложу!" Озлились мы, со стругов соскочили - и на
стрельцов. На саблях бились, из пистолей крушили. Многих стрельцов к
праотцам отправили, остальные же деру дали. Поплыли дале. Но верст
через сорок на новую заставу наткнулись. Как глянули, так и не по себе
стало. Встретила нас целая рать, поди, полтыщи стрельцов на берег
вышло. Из пушек принялись палить. Передний струг - в щепы. И вспять
плыть поздно. На берег ринулись, бой приняли. Но тяжко было;
стрельцов-то впятеро боле. Почитай, все и полегли. Осталось нас всего
два десятка.
- Аль в полон сдались? - с укором глянул на вернувшихся казаков
Берсень.
- В полон? - зло сверкнул глазами старшой. - Того и в мыслях не
было, Федька. Рубились мы без страха, и все бы там головы положили.
Все бы до единого!
- Однако ж не положили, - продолжал хмуриться Берсень.
- Не положили, есаул. Стрельцы ноне будто татаре стали. С
арканами по степи ездят. Вот и заарканили нас последних да в Воронеж
отвезли. А там нам ноздри вырвали и на струги посадили. Плывите-де,
воры, в свои низовые городки и казакам накажите, чтоб сидели тихо,
бояр почитали и царя во всем слушались. А коль вновь воровать зачнете
- не быть вам живу.
Федька в сердцах швырнул шапку оземь.
- Дожили, казаки! Ни проходу, ни проезду!
И опять зашумело буйное казачье море:
- Извести нас хотят бояре! Подыхай Понизовье!
- Живи одной рыбой!
- Рыбой? Да где она, рыба-то? Рыбные тони под Азовом, так туды
царь не велит ходить.
- Не царь, а Борис Годунов, вражий сын!
- До Годунова и застав не было. К Москве ездили без помехи. Ноне
же стрельцами обложили.
- Казаков побил. Айда на Воронеж, донцы! Отомстим за братьев!
Долго серчали казаки, долго их тысячеголосый ропот стоял над
тихим Доном.
Болотников же стоял молча; он смотрел в огневанные лица
повольников и думал:
"Не сладко на Дону. Снизу турки подпирают, с боков крымцы и ногаи
жмут, а сверху бояре наседают. Вот попробуй и поживи вольно. Слабому
здесь не место, вмиг сомнут. Тут крепкий народ надобен, чтоб ни черта,
ни бога не боялся, ни вражины поганой. А враг рядом, татары вот-вот
нагрянут на Понизовье. Надо забыть о всех бедах и готовиться к сече.
Ордынец силен и коварен, он ждать не будет".
Болотников поднялся на опрокинутый челн и громко, перекрывая гул
повольницы, прокричал:
- Братья-казаки! Послушайте меня!
Шум понемногу улегся, повольники устремили взгляды на
Болотникова, а тот, взбудораженный вниманием раздорцев, смело и веско
промолвил:
- Борис Годунов и бояре - враги наши. О том мы все ведаем, но не
о них сейчас речь. И о Воронеже надо покуда забыть. Не время нам с
боярами биться. Ордынец под боком. Пока мы тут балясничаем, поганые в
тумены сбегаются. Орду крепят. Близок день, когда татары хлынут на
наши городки и станицы. И нам их не удержать. На кругу дельно решили.
Надо немедля слать по станицам гонцов, скликать всех казаков в Раздоры
и готовить город к осаде. Здесь мы дадим бой поганым и стоять будем
насмерть, чтоб ни один ордынец не проник за наши стены. Раздоры не
пустят поганых на Дон!
Болотникова дружно поддержали:
- Верно речешь - не пустим!
- Свернем шею ордынцу, а потом и за бояр примемся!
- К атаману, донцы! Пущай Раздоры крепит! К атаману!
ГЛАВА 8
ЦАРЕВ ПОСЛАННИК
Боярин Илья Митрофанович Куракин был зол на раздорцев. Да и как
тут не серчать? Неслыханный срам! Гультяи опозорили так, что и до
смертного часа не забудешь. Когда это было, чтоб простолюдин, голь
перекатная, смерд с боярина шапку сдирал!.. А каково царю-батюшке?
Его-то еще пуще обесчестили. Взяли да государеву грамоту - кобыле под
хвост. Царев указ с печатями! Да за такое головы на плахе рубят.
Злодеи! Ни бояре, ни царь им не страшны. Вон что Ивашка Болотников
выкрикнул: господам-де нас не достать, кишка тонка. А коли силой
сунетесь - головы посрубаем! Так-де Бориске и передай. Не быть на Дону
боярской неволе!
Ишь, бунташное семя, чего изрек. Крамольник, смерд сиволапый!
Надо бы этого смутьяна заприметить. От таких воровских людей все может
статься, от них и броженье на Руси.
Разместили боярина в просторном атаманском курене. Богдан
Васильев отдал ему белую избу, а сам пока перебрался в обширный
рубленый подклет.
Боярину подавали на стол богато, но еда не шла в горло. Душа
кипела злобой. Хотелось тотчас уехать в Москву и обо всем поведать
царю, да так, чтобы тот огневался и послал рать на гулебщиков.
Однако ехать в Москву Куракин не мог: вначале надлежало выполнить
государев наказ, а уж потом и в стольный град снаряжаться. Дело его
оказалось нелегким. Надо было уговорить донских атаманов, чтоб они у
себя беглых людей не только не укрывали, но и возвращали вспять
боярам. О том более всего на Москве пеклись:
"Мужик нам в поместьях и вотчинах надобен. Запустели нивы,
великий глад на Руси. Мужика с Дона - долой и к сохе. Пущай оратай на
земле сидит, пущай хлеб растит".
Казачий круг испугал Куракина. Донцы горой встали за лапотную
бедь. Не захотели они выслушать и царев наказ, чтоб азовских и
крымских людей не задорить, и чтоб разбоем на Волгу не ходить. Вон как
на майдане орали, готовы были его, боярина, на куски разорвать.
Нечестивцы!
Куракин тяжко вздохнул и вспомнил Москву, где все его почитали и
ломали перед ним шапку. Думный боярин! Не всякому родовитому такая
честь.
Покойно в Москве, чинно. Подлая чернь поперек слова не скажет.
Здесь же, в Раздорах, крамольник на крамольнике, так и норовят тебя
унизить. И управу на гультяев не сыщешь, почище бояр выкобениваются.
Гилевщики! На них бы царя Ивана Грозного напустить, вот то-то бы
хвосты поджали. Царь крамольников терпеть не мог чуть что - и голову с
плеч. Никого не щадил, ни боярина ближнего, ни сына родного. Страшен
был в гневе государь, страшен!
А вот царь Федор Иванович не в батюшку. Хил, тщедушен, смирен. В
постах и в молитвах проводит дни свои. "Царь-пономарь", - так на
Москве его кличут. Тяжко ему Русью управлять, робок он в делах
державных. Вокруг смута ширится, народишко бунтует, но царь уповает
лишь на одного бога. Добро Борис Годунов есть на Москве, а то бы и
вовсе беда. Боярин мудр и властолюбив, но и ему дела вершить нелегко.
Окраины заполнены бунташной чернью. Особенно много воровских людей в
Диком Поле. И нет на них кнута. Дерзят, своеволят, царевы указы рушат.
Богоотступники! Правда, не все тут крамольники. Казачьи старшины
намерены с Москвой ладить. Они живут богато и не хотят задорить царя.
Богдашка Васильев давно о мире помышляет. Но сможет ли он уломать
повольницу? Хватит ли ума у раздорского атамана?"
Куракин и Васильев встретились с глазу на глаз. Илья Митрофаныч
сказал недовольно:
- Мятежны твои казаки, Богдан Андреич. И царю, и послу -
бесчестье. Шибко огневается государь. Экое воровство на Дону!
- Не серчай, боярин. Море пошумит и стихнет, - смиренно молвил
Васильев, подвигая цареву посланнику кубок вина и чашу с красной
икрой.
- А так ли? Этих смутьянов один лишь погост утихомирит. Мнится
мне, не унять тебе их, Богдан Андреич. Не больно-то слушаются они
атамана. Ты им вдоль, а они поперек.
- Горлопанов на Дону хватает, - хмыкнул Васильев. - Но ведь и у
вас на Москве в слободах кричат. Бывал на посаде, ведаю.
- Да что наши! - взвился боярин. - Не успеет язык высунуть - и в
железа. На Москве, атаман, смутьяны в застенках сидят.
- Ну, здесь не Москва, боярин. На Дону темницам не бывать, -
нахохлился Васильев.
- Вот то и худо! - еще более вскинулся Куракин. - Не было у вас
порядка и не будет. Народ надо в узде держать!
- В узде? Не то речешь, боярин. Мы на то и казаки, чтоб по воле
ходить.
- Сторону крамольных людишек держишь, атаман! Заодно с ворами!
Васильев потемнел в лице.
- На Дону воров нет, боярин. Здесь казаки. И помыслы наши о
державе, а не о лихом деле.
- О державе? Это голытьба-то о державе?
Куракин даже задохнулся от возмущения. Борода его задергалась,
глаза округлились.
- Да вы всей Руси помеха! Не будь вас, Москва бы жила в покое.
Царь бы не слал стрельцов на окраины.
- Царь на нас стрельцов, а мы того царя грудью прикрываем. Вот
так-то, боярин.
- Это вы-то грудью! - сорвался на крик Куракин. - Воры,
разбойники!
- Грудью, боярин, - веско повторил Васильев. - Казы-Гирей на Русь
идет, и мы его здесь остановим.
Куракин опешил: о набеге татар он еще ничего не слыхал. Ужель и в
самом деле басурмане хлынут? Тут не стольный град, можно и головы
лишиться.
- Доподлинны ли вести, атаман?
- Доподлинны, боярин. Скоро татары будут у Раздор.
Куракину стало не по себе, мысли его лихорадочно заметались, и он
уже почти совсем забыл о своем гневе к раздорской вольнице. Боярина
обуял страх, и эту перемену в его лице хорошо уловил Васильев.
- Хан пойдет со всем войском. Будет жарко, боярин, - не скрывая
иронии, промолвил атаман.
"Господи, мать-богородица! Угодил же в самое пекло, - растерянно
ахал Илья Митрофаныч. - Уж лучше в опале у государя быть, чем под
носом татарина сидеть. Ой, лихо тут! Как не хотелось в Раздоры ехать,
да царь приказал. И не царь вовсе. Борис Годунов именем царя повелел".
"Поезжай, Илья Митрофаныч, и приведи казаков к послушанию". Приведешь
их! Разбойник на разбойнике. Вон и Васильев куражится. Но пошто тогда
на Москву тайного гонца присылал? Чтоб царя улестить, а самому вновь
разбоем промышлять? Хитер же, Богдашка, лукав... А мне-то как быть?
Тут оставаться опасно".
Куракин взопрел, глаза его потерянно забегали по столу.
- Выпей, боярин, - вновь придвинул кубок Васильев.
Куракин выпил, закусил икрой, и ему малость полегчало. Атаман же
опять наполнил кубки.
- Еще по единой, боярин. За здравие государя всея Руси!
За государя не выпить - грех. Осушил боярин кубок до дна и вскоре
обмяк, раскраснелся; скинул шубу с плеч, оставшись в синем бархатном
кафтане.
- Царя-то хоть известили?
- Известили, боярин. Хан врасплох не застанет.
- А сами-то как? Нешто орды не боитесь?
- В Диком Поле живем, боярин. Соберем в Раздоры станицы и будем
отбиваться... Да вот одно худо, - Васильев нахмурился. - Маловато у
нас пороху, свинца и ядер. Пушечного зелья и на седмицу не хватит.
Татары же, бывает, месяцами крепости берут. А про хлеб и гутарить
неча. Оскудели, боярин. Царь нам три года хлеба не присылает.
- Гневается на вас царь. Басурман задерите, беглых укрываете?
- Басурмане нас сами задорят... А вот о беглых особая речь. Тут
нам, боярин, поразмыслить надо. Крепко поразмыслить.
Васильев кинул на боярина пытливый взгляд, и Куракин
насторожился.
- Поразмыслим, атаман. За тем к тебе и притащился. О беглых бояре
пуще всего в затуге. Надобны они нам, атаман, ох, как надобны!
- Вам надобны, а Дону - помеха, - наугрюмился Васильев. - Хоть
сейчас выдал бы до единого.
- Вот и слава богу! - возрадовался Куракин. - Вот за то и выпьем.
Богдан Васильев давно носил в себе тайный умысел - отгородиться
крепкой стеной от беглого люда, от которого он видел все беды на Дону.
"Чем больше голытьбы! - не раз говорил он своим доверенным старшинам,
- тем больше голоду и напастей". Дон как ни велик, но всех ему не
прокормить. А голытьба прет и прет, где тут хлеба набраться.
Старожилые, домовитые казаки уж сколь лет на беглых косятся. Они им -
поперек горла. Придут на Дон - ни кола, ни двора, глотки дерут: "Вы
тут разжились, дворы от богатства ломятся, а мы босы и наги. Айда на
поганых! Айда на Волгу купчишек грабить!" И начинается буча. Пойдут на
разбой, а перед царем отвечать всему Дону. И нет тогда ни хлеба, ни
зелья. Вот и выходит: беглого пригреешь, от царя упрячешь, а домовитым
- потуже гашник подтягивать да за свое добро опасаться. Голытьба
вот-вот на старожилых кинется, и тогда пойдет такая заваруха, что
вовек не расхлебать. А заварухи Васильев не хотел. Доном должны
владеть крепкие домовитые казаки, те, что давно надуванили добра и со
всеми жаждали замирения: будь то татарин, турок или поволжский ногаец.
Дон устал от беспрестанных войн и набегов.
После третьего кубка Куракин и вовсе повеселел - вино было
крепкое, - но Васильев посмотрел на боярина смуро.
"Задавили мужика, вот и бежит на Дон. Нет бы чуток слабину дали,
господа вислобрюхие!"
Куракин, не замечая насупленного взгляда атамана, навалился на
снедь, благо на столе было всего довольно. Осведомился:
- Когда ж за беглых возьмешься, Богдан Андреич?
- А вот как от крымца отобьемся, так и возьмусь.
- Тяжеленько будет, атаман. Беглых прорва. Тыщами лезут на Дон,
стрелецкие заставы не управляются. У меня вон полста оратаев сбегло, а
пымали только троих. Мудрено мужика остановить.
- Мудрено, боярин. Но ежели крепко за него взяться, - остановим,
не пустим на Дон.
- Да как крепче-то, атаман?
- А вот так, боярин, - Васильев глянул на дверь и придвинулся к
Куракину. - Надо вкупе с Москвой браться. Одних царевых застав мало.
Мыслю своих донцов поставить.
- Своих? - озадаченно протянул Куракин. - Этих-то смутьянов?
Пустое речешь, атаман. Наслушался на площади.
- Кричали больше из голодранцев. Но есть у нас и добрые казаки,
те, что на Дону издавна. Их у нас тысячи. Соберем из домовитых станицы
- и в Верховье. Ни один беглый не проскочит.
- А нонешных горлопанов куда денешь? У тебя их, почитай, целая
рать.
Васильев к Куракину еще теснее.
- И горлопанам сыщем место. Лишь бы царь помог... Я вот что
мекаю, боярин. Голытьба в набег просится. Давно норовит в поход уйти.
И пусть идет!
- Куда ж, атаман?
- На Волгу, боярин. Вас, бояр, громить да купчишек зорить. Пусть
снаряжаются.
Куракин оторопело глянул на Васильева.
- Рехнулся, атаман! Да мыслимо ли дело голытьбу на бояр напущатъ?
То бунт!
- Погодь, боярин, уйми гнев. Не на бунт призываю. Помыслы мои
иные. И царь будет доволен, и на Дону станет спокойно.
- Не разумею тебя, Богдан Андреич, никак не разумею.
- Сейчас уразумеешь, боярин. Но хочу упредить, - разговор наш
держи в тайне великой. Иначе ни мне, ни тебе головы не сносить.
- Не болтлив я, Богдан Андреич. Богом клянусь, - истово
перекрестившись, заверил Куракин.
Васильев поднялся и толкнул ногой дверь. В сенях никого не было.
Атаман вновь подсел к боярину, но заговорил не сразу, все еще не
решаясь высказать задуманное.
- Коли от татар отобьемся, голытьбе в куренях не усидеть - в
набег подастся. Многие с Дона уйдут, то и добро. Дурную траву - с поля
вон. Придет голытьба на Волгу, захочет купцов и бояр зорить, а угодит
в капкан.
Куракин вновь непонимающе глянул на Васильева, и тот наконец
прояснил:
- О разбойном походе извещу на Москву. Борис Годунов уж сколь лет
помышляет покончить с крамолой на Дону. Вот и пусть изводит. Прикажет
снять цареву рать с Оки - и конец голодранцам. Уяснил, боярин?
- Вот ты каков, - крутнул головой Куракин. - Коварен, Богдан
Андреич, ох, коварен. Ужель своих донцов не жаль?
- Какие они "свои"? - желчно отмахнулся Васильев. - Они добрым
казакам житья не дают. Не нужны они Дону!
В тот же день Куракин заспешил в Москву.
ГЛАВА 9
КРЫМСКИЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ
Вскоре все казачье Понизовье собралось в Раздорах. Покинула свою
станицу и родниковская повольница во главе с атаманом Болотниковым.
Раздоры готовились к осаде.
Пушкари и затинщики чистили пушки, пищали и самопалы, возили к
наряду картечь, ядра и бочки с зельем. Казаки волокли на стены бревна,
колоды и каменные глыбы, втаскивали на затинный помост медные котлы со
смолой. В кузнях без умолку громыхали молоты: бывшие посадские
ремесленники ковали мечи и копья, плели кольчуги, закаливали в чанах
сабли и точили стрелы. (Наряд - в Московской Руси - артиллерийские
орудия (пушка) вместе с боеприпасами к ним.)
Многие казаки прибыли в Раздоры по Дону; на берегу скопились
сотни челнов, будар и стругов. Болотников как-то посмотрел с
крепостной стены на суда и покачал головой.
- Не дело, казаки. Надо убирать струги.
- Пошто? - не понял его Федька. - Струги могут и понадобиться.
- Татарам, Федор. Придут и спал