гриву, воины плыли рядом с конями.
     К полудню Раздоры оказались в ордынском кольце.

ГЛАВА 11
                                ОСАДА

     В крепости  собралось около пяти тысяч казачьего войска.  Прибыли
заставы,  сторожи и станицы с Северного Донца и Айдара,  Тихой Сосны и
Битюга, Хопра и Медведицы, Иловли и Маныча.
     Башни и стены крепости разбили по станицам.  Атаманы получили  от
круга  крепкий  наказ:  стоять  храбро,  не щадя голов своих;  ни один
ордынец не должен очутиться на стенах крепости.
     Загодя, вдоль  всего водяного рва,  расставили шестнадцать пушек;
но когда татары перебрались на левую сторону Дона, пришлось перетащить
пять пушек и на восточную стену.
     Родниковская станица  Болотникова  была  поставлена   к   Степным
воротам.  Еще  с  утра  казаки  забрались  на  затинный помост и зорко
наблюдали за передвижением ордынцев.
     - Вот  это  скопище!  -  присвистнул Деня.  Он всего второй год в
Диком Поле и никогда еще не видел такого огромного татарского войска.
     Болотников внимательно  глянул  в  его  лицо  и  заметил в глазах
молодого казака смятение.
     "Волнуются казаки. Но то не страх, а озноб перед битвой. Несвычно
в гуще татар находиться.  Вон их сколь подошло.  Всю степь заполонили!
Жарко будет.  Ордынцы свирепы, они притащили тараны. Выдюжат ли стены?
Хватит ли ядер и зелья у пушкарей?"  -  поглядывая  на  орду,  подумал
Болотников.
     - Глянь,  робя!  Татары за Дон повалили!  -  прокричал,  стоявший
рядом с родниковским атаманом, высоченный казак Юрко.
     - Куды это они?.. Нешто на Москву? - недоуменно вопросил Деня.
     - А  все  туды,  -  хмыкнул  поднявшийся  на стену дед Гаруня.  -
Переплывут и встанут.
     - Пошто?
     - Аль невдомек,  дурья башка? Чтоб от подмоги нас отрезать. Вдруг
с  Волги  голытьба  придет,  тут ее татары и встретят.  Охомутали нас,
Денька. Теперь держись!
     - Уж не струхнул ли, дед? - подтолкнул старика Секира.
     - Я те струхну!  - осерчал Гаруня.  - Ты еще у матки в подоле  не
лежал,  а я уже с татарином бился.  Одна степь знает,  сколь я поганых
посек. А на тебя ишо погляжу, каков ты казак.
     - Погляди, погляди, дед. У меня тоже сабля не заржавеет, - весело
молвил Секира.
     Этот чернявый,  длинноусый  казак никогда не унывал,  был весел и
беззаботен;  ничто не могло привести казака  в  кручину:  ни  голодные
годы,  ни  лютые  зимы,  когда  приходилось  ночевать  прямо в стылой,
продуваемой всеми  ветрами  степи,  ни  горячая  степная  жара,  когда
нещадно  палило  солнце  и  мучила жажда,  ни злая татарва,  то и дело
набегавшая на городки и станицы. Славный казак Секира!
     - А струги-то не зря упрятали,  - произнес Васюта, посматривая на
левый берег Дона, усеянный ордынцами.
     - Не зря,  станишники.  Сейчас поганым их только и не хватает,  -
молвил Емоха, поводя длинным горбатым носом.
     Вокруг Раздор  на  много  верст чернели круглые войлочные шатры и
кибитки;  из  стана  врагов  доносились  резкие,   гортанные   выкрики
тысячников,   сотников   и  десятников,  ржание  коней,  глухие  удары
барабанов;  развевались татарские знамена из  белых,  черных  и  пегих
конских  хвостов,  прикрепленных  к  древкам копий,  установленные над
шатрами темников и тысячников; дымились десятки тысяч костров, разнося
по степи острые запахи жареного бараньего мяса и конины.
     - Махан жрут, погань! - сплюнул Емоха. (Махан - конина.)
     - А че им?  У крымцев табунов хватает.  Вишь,  сколь нагнали.  До
зимы не прижрать, - молвил Степан Нетяга.
     - И баранины у татар вдоволь, - вздохнул, любивший сладко поесть,
могутный и грузноватый Нечайка.
     - И вшей-паразитов у каждого по арбе,  - в тон ему произнес Устим
Секира, сложив руки на груди и покачивая по-бабьи головой.
     Казаки загоготали,  и  этот неожиданный смех несколько растопил в
их сердцах тоскливую настороженность.
     До самого  вечера  простояли  донцы  на стенах,  но орда так и не
ринулась на приступ.
     "Странно. Татары  обычно  нетерпеливы,  они  не  любят  мешкать у
крепостей.  Эти же почему-то выжидают. Но чего? Подхода новых туменов?
Но  тут  и  без  них вся степь усеяна.  Пожалуй,  на каждого казака по
десятку ордынцев придется.  Тогда почему ж  не  лезут?"  -  раздумывал
Болотников, прислонившись спиной к затинной пушке.
     Со стен никто не уходил:  татары  иногда  штурмовали  крепости  и
ночью.  Вечеряли прямо на помосте;  хлебали из медных походных казанов
мясную похлебку,  прикусывая жесткими  сухарями  и  лепешками;  жевали
вяленую и сушеную рыбу,  запивая квасом. Ни браги, ни пива, ни водки в
баклажках не было. Атаманы особо наказали:
     - О  хмеле  забыть,  как  будто его и на белом свете нет.  Пьяная
башка в сече помеха.  Басурманин ужом вьется и коршуном кидается, глаз
да  глаз  за  ним.  А  кто  наказ сей нарушит,  тому после боя чары не
давать.
     И казаки  не  пили,  ведали:  слово  атамана крепко,  да и кругом
заповедь установлена. Переступишь - ни царь, ни бог тебе не поможет. А
какой же казак без горилки?
     За стенами,  в черной ночной степи,  пламенели бесчисленные языки
костров,  озаряя  кроваво-багровым  светом  холмы и равнину.  Отовсюду
слышались  зурны  и  воинственные  песни  татар,  они  плясали  вокруг
костров, размахивая кривыми саблями.
     - Тешатся,  сукины дети!  -  процедил  сквозь  зубы  Емоха.  Ему,
горячему и зачастую необузданному,  не терпелось кинуться в самую гущу
врагов.
     - Копье им в брюхо! - воскликнул Нагиба.
     - Дубину на бритую голову! - густо пробасил могутный Нечайка.
     И тут понеслось: издевки, проклятия и непотребный мат, на который
способны только казаки. Крик и гвалт стоял над крепостью.
     Татары смолкли.  Утихли  зурны,  прекратились  пляски,  несколько
сотен ордынцев вскочили на коней и осыпали башни и стены стрелами;  но
стрелы не долетали: водяной ров отодвинул татар от крепости.
     Брань и насмешки  казаков  усилились.  Устим  Секира  поднялся  с
помоста на самый верх стены и велел подать факел.
     - Пошто те, Устюха? - вопросил Нечайка.
     - Надо, коль прошу. Не мешкай!
     Нечайка протянул другу горящий факел,  но  тот  замотал  чернявой
головой.
     - Ты мне на верху надобен. Лезь сюда!
     Нечайка послушно полез.
     - А теперь попроси казаков утихнуть.  Глотка у  тебя  звериная  -
ори!
     И Нечайка заорал:
     - Эгей, донцы-станишники! Уйми мат!
     Крепость понемногу   стихла,   остановили   коней   и   татарские
наездники; стало слышно, как потрескивает сушняк басурманских костров.
     - Свети на меня, Нечайка. Речь буду сказывать.
     Секира повернулся лицом к татарскому стану,  подбоченился, широко
расставил ноги и закричал что есть мочи:
     - Слушай, орда лысая! Слушай казака донского! Слово имею!
     К сотникам,  тысячникам,  темникам кинулись толмачи  и  принялись
усердно переводить речь Секиры.
     - Пришли вы,  собачьи дети,  из  грязного  Бахчисарая.  Пришли  к
вольному  Дону,  чтобы  кровью  нашей насытиться,  чтобы девок и женок
казачьих силить и чтоб богатый ясырь взять.  Так  напрасно  старались,
хари  немытые!  Зря  коней  морили,  зря  в  дальний путь снарядились!
Ничего-то вам не будет:  ни девок,  ни женок, ни ясыря. А будет гулять
по  вашим  грязным  шеям  наша казачья сабля.  Все тут костьми ляжете,
твари поганые! Ступайте, коли жить хотите, в свой паршивый Бахчисарай!
Ступайте ко вшивому хану Гирею!
     Казаки захохотали.  Сотники, тысячники и темники свирепо замахали
кривыми  саблями:  дерзкий  гяур оскорбил неслыханной бранью не только
воинов ислама, но и самого великого хана - наместника аллаха на земле.
     И вновь на крепость посыпались тысячи стрел.
     Устим Секира спокойно стоял на стене,  освещенная фигура  рослого
казака  была  далеко  видна  в  татарском стане.  Он смеялся вместе со
всеми.
     - Мало каши ели, нехристь поганая!
     Казак повернулся к донцам, рванул гашник на поясе - красные штаны
сползли на сапоги. Секира присел, хлопнул ладонью по голому заду.
     - Вот вам полон и девки!
     Раздоры грохнули, будто разом выпалили сотни пушек.
     Мурза Джанибек,  увидев обнаженное гузно,  взвизгнул и  в  слепой
ярости ударил саблей по шелковому пологу шатра.
     - Ну погоди ж,  гяуры!  Я вырежу ваши языки и посажу  каждого  на
кол! Я сравняю Раздоры с землей!
     Долго бесновался мурза,  до самого утра  не  улегся  гнев  в  его
сердце. Он даже выгнал красавицу Менгли из шатра.
     Проклятые гяуры!  Дерзкие  люди!  Тана!  Они  заслуживают   самой
жестокой казни!
     Джанибек готов был каждого казака порезать на куски.

     Болотников тем временем укладывал свою станицу на ночлег.
     - Спать,   родниковцы.  Татары  сегодня  не  сунутся.  Надо  всем
отдохнуть перед битвой. Спать, станишники!
     Казаки улеглись на помосте,  подложив под головы бараньи шапки; и
вскоре богатырский храп поплыл над Раздорами.
     На башнях и стенах бодрствовали лишь одни дозорные, не спускавшие
глаз с ордынского войска.
     В степи багрово полыхали костры.

     Ахмет-паша прибыл  к Раздорам лишь на третий день.  На берегу его
встречал мурза Джанибек.
     Паша приплыл на пяти легких галерах и сорока каторгах.  Он привез
не только тяжелые осадные пушки, но и две тысячи невольников.
     - Я их пошлю на крепость,  - небрежно сказал Ахмет-поша, наблюдая
за выгрузкой закованных в кандалы людей.
     Джанибек же в первую очередь осмотрел пушки. То были дальнобойные
турецкие кулеврины, присланные из Стамбула султаном Магометом.
     - Слава  аллаху.  Теперь мы в щепки разнесем Раздоры,  - довольно
произнес Джанибек.
     - Этими  пушками  великий  султан  Магомет  разбивал  и  каменные
крепости,  - гордо произнес Ахмет-паша.  Это был дородный, с надменным
лицом  турок,  на  белоснежной  чалме которого блистал огромный алмаз.
Глаза паши были холодны и жестоки, он любил повелевать.
     - Готовы ли к бою мои янычары? - спросил он, рассматривая казачью
крепость.
     - Готовы,  паша. Янычары и спахи заждались своего повелителя. Они
жаждут  боя.  Твой  шатер  разбит  на   холме...   Нукеры!   Проводите
Ахмет-пашу.
     - Я обойдусь своими людьми,  мурза.  Я вижу свой шатер, - кичливо
произнес Ахмет.
     Азовский наместник  был  сердит  на  султана.  Магомет   мог   бы
поставить   во  главе  всего  войска,  отправленного  на  Раздоры,  не
крымского мурзу,  а его - Ахмета.  Не пристало паше ходить под началом
какого-то мурзы. Правда, у того войск втрое больше, но ведь трех лисиц
с барсом не сравнишь.  Крымский хан давно уже стал вассалом  турецкого
султана.  Он и пальцем не может пошевелить без разрешения "царя-царей"
Магомета.  Так достойно ли турецкому паше подчиняться  бахчисарайскому
мурзе?  Нет,  тому не быть!  Ахмет никогда и ни в чем не будет слушать
Джанибека:  у него  отборное  войско  и  осадные  пушки,  без  которых
Джанибек будет все лето топтаться у крепости,  но так и не возьмет ее.
Раздоры возьмет Ахмет-паша,  ему - и главная добыча.  Мурза  же  будет
довольствоваться объедками.
     Сам Джанибек и не надеялся на расположение Ахмет-паши.  Он  давно
знал этого чванливого сановника Османской империи.  Ахмет соперничал с
самим Казы-Гиреем.  Паша - горд и самонадеян,  он один из приближенных
султана  Магомета.  Но и мурза не из последнего рода,  и он не уступит
своей власти.
     - Да поможет нам аллах,  - набожно закатив глаза к небу, произнес
Джанибек.
     - Аллах  поможет,  мурза,  -  усмехнулся  Ахмет-паша.  - С такими
пушками мне не страшна любая крепость.
     Мурза и паша разошлись по своим шатрам.
     До полудня Ахмет расставлял вокруг крепости  кулеврины,  а  затем
его чауш прискакал к шатру Джанибека. (Чауш - гонец.)
     - Несравненный витязь,  защитник Мекки  и  Медины,  наихрабрейший
Ахмет-паша приступает к осаде крепости Урусов.
     - Якши,  чауш.  Я пошлю свои тумены на Раздоры,  - с достоинством
сказал Джанибек.
     Не прошло и получаса,  как в татарском и турецком  станах  запели
рожки и завыли трубы,  загремели барабаны и бубны,  послышались резкие
команды тысячников  и  санджак-беков,  замелькали  хвостатые  знамена.
(Санджак-бек - турецкий военачальник.)
     Орда ринулась  на  Раздоры;  тысячи  татар  принялись  заваливать
водяной ров; в дело пошли бревна и камни, телеги, щиты и арбы, хворост
и камыш.  Но ров был широк и глубок, и надо было много всякой начинки,
чтобы сравнять его с землей.
     Казаки дружно ударили со стен из мощных  самострелов,  пищалей  и
самопалов.  Длинные  стрелы  с железными наконечниками пробивали татар
насквозь, пули валили ордынцев десятками.
     Крымчаки внезапно   отхлынули   назад,   уступая  место  турецким
кулевринам.  Грохнули разом все двенадцать пушек,  густой дым окутал и
водяной ров,  и крепость, и сам огнестрельный наряд, и передовые сотни
ордынцев.  Но когда дым рассеялся, Раздоры оказались нетронутыми: ядра
ткнулись в земляной вал крепости.
К пушкам подбежали санджак-беки,  приказывая добавить пороху.  Капычеи
вновь  зарядили и выпалили,  но ядра долетели лишь до подножия дубовой
стены. (Капычеи - турецкие пушкари.)
От шатра Ахмет-паши к наряду прискакал чауш с новым повелением:
- Паша приказал не расходовать ядер. Надо перебираться через ров.
- Но  моим  янычарам не перетащить пушки.  Мы утонем в воде,  - сказал
начальник пушечного наряда санджак-бек Араслан.
- Паша пришлет невольников. Они перекинут мосты и поставят за рвом тын
для кулевринов.
Вскоре ко  рву  привели полтысячи рабов;  они тащили на руках огромные
дощатые щиты. Казаки выстрелили со стен из тяжелых крепостных пищалей;
невольники,  оставляя  на  земле  убитых и раненых,  отпрянули вспять;
многие из них побросали щиты.
Янычары встретили  невольников  копьями,  а  спахи  принялись избивать
рабов плетьми.
- На  ров,  собаки!  -  бешено  закричал бек Араслан и срубил ятаганом
одному из невольников голову.
Рабы растерянно заметались:  погибель ожидала с обеих сторон. Бросятся
на ров - попадут под пули казаков, повернут назад - угодят под копья и
ятаганы  янычар.  Турки  жестоки,  они  не  пощадят  ни  единого раба;
остается одно - идти ко рву и мостить его щитами,  тогда кое-кто может
уцелеть.
И невольники повернули на ров.  Под градом казачьих пуль они бросились
в  воду и начали передвигать щиты.  Они гибли десятками и сотнями,  но
все же несколько мостов им удалось перекинуть через ров;  и  тотчас  к
крепости хлынула лавина татар с длинными штурмовыми лестницами.
- Бей  поганых!  -  изменившимся,  охрипшим  голосом  прокричал  своей
станице Иван Болотников.
Со стен посыпались на ордынцев  бревна  и  каменные  глыбы,  колоды  и
бочки, доски и тележные колеса; полилась кипящая вода и горячая смола.
Татары с воплями валились с лестниц,  подминая  своими  телами  других
ордынцев.  Трупы  усеяли  подножие  крепости,  но  лавина  озверевших,
жаждущих добычи степняков,  сменяя убитых,  все лезла и лезла на стены
крепости  и этой неистово орущей массе кочевников,  казалось,  не было
конца и края.
     Но и ярость донцов была великой. Сокрушая врагов, они кричали:
     - Вот вам наши головы!
     - А вот ясырь!
     - А то вам девки и женки!
     Болотников валил на татар тяжелые бревна и колоды,  сбивая и давя
ордынцев десятками.
     - Не видать вам Раздор, ублюдки ханские! Получай, поганые! - то и
дело восклицал он, поднимая на руки очередную кряжину.
     Рядом орудовал  Васюта  Шестак,  который  опускал на головы татар
длинную слегу с обитым жестью концом.  Трещали черепа, лилась кровь, а
Васюта покрикивал:
     - Это от вольного Дона!.. А это от меня - казака Васьки!
     Устим Секира  поливал ордынцев кипящей смолой;  обжег руки - кожа
пошла волдырями, но боли не замечал, подзадоривал:
     - Давай,  давай,  лезь ко мне,  орда бритая!  Я тя горячим зельем
сподоблю, кипяточком погрею!..
     Мирон Нагиба  и  Нечайка,  оба богатырские,  саженистые в плечах,
кидали на степняков многопудовые каменные глыбы.  Багровые от  натуги,
сверкая белками, орали:
     - Принимай гостинчик, мать вашу так!
     - Принимай, нехристь чумазая!
     Юрко, Деня и Емоха метко разили татар из пистолей. Не остался без
дела и старый казак Гаруня.  Глаза его были еще зорки,  руки - крепки.
Он валил татар из тяжелой фузеи  и  после  каждого  удачного  выстрела
крякал  и  браво  подкручивал седой ус.  (Фузея - старинное кремниевое
гладкоствольное ружье.)
     А внутри крепости кипела работа.  Оружейники по-прежнему ковали в
кузнях мечи,  сабли и копья,  плели кольчуги, обивали железом палицы и
дубины;  казаки,  свободные от боя, подтаскивали к помосту все новые и
новые колоды и бревна,  кряжи,  слеги и лесины, бочки и кадки, набитые
землей.  Все  это  затаскивалось  на  дощатый настил и обрушивалось на
головы татар.
     Когда ордынцы    штурмовали    стены,   бек   Араслан   торопливо
перетаскивал пушки за ров.
     - Скорее! Скорее! - кричал он на янычар.
     Невольники устанавливали  тын,  который   должен   был   защитить
турецких пушкарей от казачьих пуль и ядер.  Это были крепкие, сбитые в
несколько рядов сборные деревянные щиты,  доставленные на  галерах  из
Царьграда. Снаружи щиты были обиты медью.
     Одна из пушек свалилась с моста в ров.  Араслан-бек  рассвирепел.
Он  тотчас  приказал  привести  к  себе  виновных и самолично отсек им
головы.
     - Так  будет  с каждым,  кто посмеет уронить кулеврин султана!  -
пригрозил Араслан-бек.
     Более трех часов продолжался штурм Раздор, но ни один татарин так
и не смог оказаться на стенах крепости.
     Ордынцы подтащили  к  воротам  и тыну тараны.  Четыре камнеметные
машины татары поставили против Степных ворот.
     И вот  первые каменные глыбы тяжело и глухо ударились о крепость;
от  бревен  посыпалась  щепа.  Одна  из  глыб  упала  на  помост,  тот
проломился  и  вместе  с  бочками,  бревнами  и  казаками рухнул вниз.
Шестеро донцов были убиты.
     Болотников кинулся к пушкарям.
     - Цельте в тараны, братцы! Живо!
     Но те  уже  и  сами  догадались,  наводя  жерла орудий на осадные
машины.
     Начальником наряда  был у пушкарей степенный пожилой казак Тереха
Рязанец.  Десять лет он был затинщиком,  палил из пушек по  татарам  с
рязанских стен, а затем бежал в Дикое Поле.
     - Пушкарский голова замордовал. Чуть что - и в зубы. Не утерпел -
сдачи  дал,  да  не рассчитал малость:  насмерть пришиб.  Принимайте в
казаки, донцы.
     И донцы приняли: пушкари завсегда нужны, тем более для раздорцев.
В крепости шестнадцать пушек, но некоторые из них пришли в негодность,
требовалась крепкая и умелая рука. Прежний же начальник наряда, старый
пушкарь Никита Кулик,  ходивший с государем Иваном Грозным  под  стены
татарской Казани,  ослаб глазами и приноровился к горилке; день и ночь
не вылезал из кабака и, жалуясь, бубнил в седую опаленную бороду:
     - Меркнет свет в глазах,  братцы.  Худо зрю наряд свой. Осиротели
мои пушки.
     С приходом в Раздоры Терехи Рязанца атаманы вздохнули:
     - Заступай в пушкарские головы,  Тереха.  Но чтоб  пушки  золотом
     - Заступай  в  пушкарские головы,  Тереха.  Но чтоб пушки золотом
горели,  дробом и ядрами палили!  А коли худо будешь службу нести -  в
Дону утопим. (Дроб - картечь.)
     Но Рязанца  не  пришлось  топить,  взялся  он  за  дело  усердно:
вычистил от пороховой гари и ржавчины стволы, привел в порядок лафеты,
поставил пушки на катки - и наряд вновь приобрел грозный вид.
     - Пуще  глаза  храните.  То  славный наряд.  В Москве на Пушечном
дворе знатными мастерами отлиты, - с любовью поглаживая пушки, говорил
приставленным к наряду казакам Тереха Рязанец.
     В часы осады он бегал от пушки к пушке и покрикивал:
     - Без  надобности не палить!  Пороху мало.  Ждите,  когда поганые
наряд свой подтащат. По нему и бейте.
     Когда же  татары  подтащили  к  Степным  воротам тараны,  Рязанец
находился совсем в другом конце крепости, но пушкари и без него решили
ударить по ос