простору, лаская глаз, пестрели красные
маки.  Пряный  запах душистых,  медом пахнувших цветов,  синева неба и
степное  раздолье  туманили  голову,  будоражили  душу,  наполняя   ее
радостным ликованьем.
     "Хорошо-то как,  господи!" -  хмелели  без  вина  казаки,  вдыхая
чистый,  ни  с  чем не сравнимый,  степной пьянящий воздух.  И все тут
забылось:  и каждодневные тревоги,  и лютые  сечи,  и  горькие  утраты
содругов, и незарубцевавшиеся раны...
     Вырвалась песня - звонкая,  протяжная,  раздольная;  песню  разом
подхватили,  и  долетел  над  Полем  казачий  сказ о добром молодце да
богатырских подвигах.  Смолкли тут птицы,  стихли буйные травы, застыл
медвяный воздух,  внимая удалому напеву.  Пел Болотников,  пел Васюта,
пели Нечайка и  Нагиба,  пела  степь.  А  мимо  повольницы  проплывали
затаившиеся  холмы  и  курганы  с  навеки  заснувшими серыми каменными
бабами.
     Неделю ехали  казаки  по Дикому Полю;  миновали Раздорский шлях и
повернули на Самарскую Луку.
     - Волга  там  подковой изгибается,  - гутарил казакам бывалый дед
Гаруня.  - А  середь  подковы  той  -  горы,  утесы,  пещеры  да  леса
непролазные. Ни боярам, ни стрельцам не достать.
     О Самарской Луке Болотников давно уже был наслышан.  Место  лихой
повольницы   и  беглого  люда,  место  удалых  набегов  на  купеческие
караваны. Туда-то и поспешал он со своими казаками.
     Вскоре выехали  к  Медведице.  Солнце клонилось к закату,  кони и
казаки притомились. Болотников указал рукой на сосновый лесок.
     - Здесь и ночлегу быть.
     Расседлали коней и принялись разводить,  костры.  Васюта прошелся
вдоль Медведицы и, повеселев, вернулся к Болотникову.
     - Хошь ли ухи, батько? Рыба тут сама в казанок просится.
     - Ты сначала налови.
     - И наловлю, батько!
     Васюта побежал  к  чувалу,  в  котором  возили небольшой походный
невод, окликнул казаков.
     - Добудем рыбки, станишники!
     Болотников оглядел место стоянки  и  повелел  выставить  караулы.
Дикое  Поле  беспечности не любит.  Чуть оплошал - и пропадай,  удалая
головушка:  редкое лето не шныряли по степи ногаи да  крымчаки.  А  те
малыми стаями но шастали.
     Еще не успели казаки с неводом в реку залезть,  как  из-за  леска
прискакал дозорный Деня.
     - Мужик пашет, батько!
     - Что?! - Болотников опешил.
     - Мужик, грю, степь пашет.
     Болотников немало   тому   подивился,   да   и  казаки  от  такой
неслыханной вести обескуражено  застыли.  В  кои-то  веки  Дикое  Поле
пахали!
     - Не померещилось, Деня?
     - Да ты что, батько? Сам глянь.
     Иван поехал вслед за дозорным.  Выбравшись из леска, остановился.
Не  соврал  Деня.  Вдоль  Медведицы  ражий крутоплечий мужик вспарывал
сохой целину.  Он не видел казаков и,  старательно налегая на поручни,
громко  покрикивал  на  лошадь,  которую вела под уды плотная дородная
баба в пестрядинном сарафане.
     - Ах  ты,  сыромятная душа.  В плети его,  атаман!  - загорячился
Степан Нетяга.
     - Погодь, друже, - придерживая Степана, тихо молвил Болотников. -
Погодь, донцы.
     И тут  все  увидели,  как  изменилось  суровое лицо атамана,  как
разгладилась жесткая упрямая складка над переносицей.
     "Благодать-то какая!"   -  просветленно  подумалось  Болотникову.
Оратай размеренно наваливался на соху,  которая слегка подпрыгивала  в
его руках.  Черный, жирный, лоснящийся пласт покорно ложился вправо от
древней деревянной косули. От свежей борозди, от срезанных наральником
диких зеленых трав дурманяще пахло.
     "Благодать-то какая,  господи!" - с благостным выражением на лице
повторил  про  себя  Иван  и  снял шапку.  И тут припомнились ему свои
первые   борозды,   строгий   хлебопашец-отец   на   страдной    ниве,
односельчане-мужики с литовками в яровом жите...
     - Что замешкал, батько? - вопросил Нагиба.
     - Поехали,  - будто очнувшись от сна, коротко бросил Болотников и
тронул коня.
     Первой увидела  казаков  баба.  Она  испуганно  ойкнула  и что-то
поспешно молвила мужику.  Тот опустил поручни,  разогнул спину и хмуро
повернулся к повольнице.
     - Кто таков?  -  спокойно,  не  повышая  голоса,  спросил  мужика
Болотников.
     Оратай неторопливо обвел невеселыми глазами  казаков  и  неохотно
буркнул:
     - Митяйка, сын Антипов.
     - Беглый, поди?
     Мужик еще пуще нахохлился.
     "Откель эти казаки? - обеспокоено раздумывал оратай. - С Дону аль
служилые из городов по  прибору?  Коль  служилые  -  беды  не  избыть.
Плетками  излупцуют,  веревками  повяжут  -  и к боярину.  А там новые
плети, боярин-то лют, усмерть забьет".
     - Да ты нас не пужайся,  к боярину не вернем,  - словно подслушав
мужичьи мысли, произнес Болотников.
     - А сами-то откель? - диковато насупясь, вопросил пахарь.
     - С донского понизовья.
     - А не врешь?.. А ну побожись.
     Иван перекрестился. Мужик малость оттаял.
     - Не  таись,  друже.  Сами когда-то в бегах были.  Я вот на князя
Телятевского ниву пахал,  а  есаул  мой  Нагиба  -  на  нижегородского
боярина, - умиротворенно, располагая к себе мужика, молвил Болотников.
     - А я на Василия Шуйского, - тяжко вздохнув, признался оратай.
     - Ведаю  сего  князя.  На  Руси  его  никто  добром  не поминает.
Пакостлив,  корыстен и коварен.  Мужиков самолично кнутом  стегает.  И
темниц у него поболе всех, - помрачнев, высказал Болотников.
     - Воистину,  милок,  -  кивнул  мужик.  -  Боярщина  у   Шуйского
злолютая.  Из нашей деревеньки,  почитай, все убегли. Невмоготу стало.
Тиуны да приказчики у князя свирепые, три шкуры дерут.
     - Где ж остальные?
     - К вам на Дон убегли.
     - А сам чего ж?
     - Тут порешил осесть.
     - Чего ж так?
     - Землица тут добрая.  - Мужик наклонился  и  отломил  от  пласта
жирный темный ком.  Помял пальцами. - Вишь, какая землица. Такая и без
назему станет  родить.  Знатный  хлебушек  вырастет.  -  Голос  мужика
потеплел, нахмурь сошла с лица.
     - Да ты рази не слышал,  сыромятная душа, что пахать степь никому
не дозволено? - подступил к мужику Нетяга.
     - Слышал,  - вновь тяжко вздохнул оратай.  - Но как же мужику без
землицы?  Она,  матушка,  и поилец и кормилец.  Испокон веков так. Сам
господь повелел от земли кормиться.
     - Это  на  Руси  так  богом  указано.  А тут Дикое Поле,  казачья
сторона,  и пахать здесь мужику не велено.  Уходи подобру-поздорову! -
сердито молвил Нетяга.
     - А коль не сойду? - глаза Митяя отчаянно сверкнули, знать, мужик
был не из пугливых.
     Казаки загудели:
     - Силом выпроводим! Чтоб духу не было!
     - Дикое Поле не пашут!
     Казаки не зря огневались:  веками степь лежала нетронутой, веками
не ведала крестьянской сохи. Тут только волю дай: один вспашет, за ним
другой потянется,  вотчинники на хлеб нахлынут - и начнется в казачьем
краю новая боярщина. Нет, не бывать в степи оратаю!
     - Утопим соху, братцы! - прокричал Нагиба.
     - Утопим!
     Казаки принялись было отвязывать соху, но Болотников не дозволил:
     - Погодь,  донцы...  А ты,  Митяй Антипов, меня послушай. Противу
казаков  тебе  не устоять.  То наша земля,  и распахивать ее никому не
дадим. Так что выбирай - либо к нам приставай, либо ступай в Верховье.
Там тебе и соха сгодится. Чуешь, Митяй?
     - Чую, - угрюмо проронил мужик и принялся выпрягать лошадь.
     - Так с нами пойдешь али как?
     - Не, милок, с вами не пойду. Плохой из меня казак.
     - А куда?
     - Землицу пойду искать. Авось где и осяду.
     - Ну,  как знаешь.  Бог тебе судья,  - молвил Болотников и махнул
рукой. - Поехали, донцы!
     Казаки поскакали  к  становищу,  а  Митяй  понуро  повел лошадь к
перелеску.

     Не спалось атаману. Страдник Митяй запал в душу. Крепкий мужик!..
Казачья жизнь его не прельщает.  А чего бы лучше?  На Руси горя хватил
через край,  так хоть тут поживи вольно,  без тиуна  да  боярина,  без
господской плети.  Так нет,  вновь за соху! Крепко же присушила мужика
земля-матушка! Выходит, воля-то без нивы не великая радость.
     И от  этой  неожиданной  мысли  Ивану  стало  жарко.  Ужель мужик
счастливей казака?!
     Дрогнуло сердце в смутной тревоге, что-то потяжелело и запуталось
в душе, и от этой сумятицы стало еще беспокойней.
     "Нива!.. Мужичья нива... Политая потом и кровью страдная нива. Но
почему ж так тянет к тебе?  Почему хочется взяться за соху?  Ведь  нет
тяжелей и горше мужичьей работы".
     Но он так и не нашел ответа.  Поднялся и оглядел  спящее  войско.
Казаки  лежали  на  траве,  укрывшись  зипунами  и подложив под головы
седла.  А вокруг  всего  стана  не  спеша  прохаживались  дозорные.  В
полуверстве же от войска маячили в лунном свете конные караулы.
     Болотников прошел через весь стан и направился к  Медведице.  Его
негромко окликнул дозорный:
     - Никак, ты, батько?
     - Я... сон не берет. Пройдусь малость.
     - Прими горилки,  батько.  Помогает,  будто маку наешься.  Я  вон
намедни...
     - Степь доглядай,  - строго оборвал казака Болотников и вышел  на
прибрежный   откос.  Постоял  недолго  и  стал  спускаться  в  лощину,
прикрытую леском.  Ноги  почему-то  сами  понесли  к  мужичьей  пашне,
которая неудержимо манила его все эти последние часы.
     Подошел к краю загона и изумленно остановился. По пашне двигались
конь и человек! Слышалось приглушенно:
     - Тяни, Буланка... Тяни, родимая.
     Мужик поднимал  целину!  У  Болотникова гулкими толчками забилось
неспокойное  сердце.  Мужик  поднимал  новь!  Поднимал,  несмотря   на
острастку казаков.
     И вновь Ивану стало жарко, неведомая сила толкнула его к упрямому
мужику;  а  тот,  увидев  надвинувшегося  на  него рослого,  могутного
казака,  как вкопанный застыл  на  месте.  Оба  молчали;  один  ожидал
грубого   окрика   и   расправы,   другой   напряженно  вглядывался  в
угрюмо-окаменелое лицо.
     От свежей борозды пахнуло пряными запахами земли, и что-то в этот
миг перевернулось в душе  Ивана,  Он  сбросил  наземь  кафтан,  молвил
хрипло:
     - Ступай к лошади.
     - Че? - не понял оратай.
     - Ступай к лошади, гутарю... Веди.
     Иван ухватился за поручни и прикрикнул на лошадь:
     - Но-о, милая, пошла!
     Буланка всхрапнула  и  потянула  за собой соху.  Наральник острым
носком с хрустом вошел в плотную дернину и вывернул наружу,  отвалив к
борозде, черный тяжелый пласт.
     Мужик обескуражено глянул на казака,  хмыкнул в дремучую бороду и
повел   лошадь  вдоль  полосы.  А  Болотников,  навалившись  на  соху,
вспарывал новь,  чувствуя, как улетучиваются невеселые думы и исчезает
тяжесть  в  груди.  Истосковавшиеся  по  земле руки привычно лежали на
сохе,  а в сердце,  вместе с  каждой  пядью  отвоеванной  целины,  все
нарастало  и  нарастало  будоражащее  душу  сладостное,  ни  с  чем не
сравнимое упоение.  Он не ощущал ни устали,  ни соленого пота, обильно
струившегося по лицу и разъедавшего разгоряченное тело, ни озадаченных
взглядов мужика, тянувшего за собой лошадь.
     Иван не знал,  сколь прошло времени, но когда вконец обессиленный
оторвался от сохи, над лесом уже робко заиграла малиновая заря. Упал в
пахучее  дикотравье,  подложил  ладони  под  голову  и  закрыл  глаза,
чувствуя, как по всему телу разливается покой.
     - Ты  энто...  тово,  -  шагнул к нему Митяй.  - Роса выпала.  Не
остудился бы, мил человек. Подложь-ка кафтан.
     Болотников не   шелохнулся,  слова  мужика  прозвучали  откуда-то
издалека.
     - Подложь, грю. Ишь, как взопрел... Тут, милок, тяжеленько. Новь!
     Болотников поднялся и,  ничего не сказав мужику,  пошагал  росной
травой к реке. Однако, будто вспомнив что-то, оглянулся.
     - Ты вот что, Митяй... Ступай-ка с пашни. Казаков не гневи.

ГЛАВА 6
                        НАШЛА САБЛЯ НА БЕРДЫШ

     Через два дня пути ертаульный отряд донес:
     - Стрельцы, батько!
     Болотников остановил войско.
     - Ужель застава?
     - Не ведаем,  батько.  Стрельцов сотни с три.  Конные, кого-то по
степи ищут.
     - Мужиков беглых, - предположил Нагиба.
     - Вестимо,  мужиков,  - поддакнул Секира.  - Ноне их много на Дон
прет.
     Устим был прав:  казаки уже не раз натыкались на  беглые  ватаги.
При встрече пытали:
     - Что, сермяжные, натерпелись лиха?
     - Натерпелись,  родимые,  уж  куды  как  натерпелись!  - смиренно
отвечали лапотные мужики.
     - А куды ж теперь?
     - На Дон, родимые, на земли вольные.
     Казаки пропускали  беглецов  и  ехали  дальше.  Однако  некоторые
ворчали:
     - И куда лезут? Самим жрать неча.
     Одним из таких был Степан Нетяга, недолюбливавший сермяжный люд.
     - Будто  окромя Дону и земли нет.  Шли бы за Волгу аль за Камень.
Так нет, в Поле лапти навострили.
     Болотников сурово обрывал недовольных:
     - Срам вас  слушать,  донцы.  Вы  что,  сыны  боярские  али  дети
царские?  Нешто забыли,  откуда на Дон прибежали? Нешто вдруг казаками
родились?
     Роптавшие умолкали.
     Весть о стрельцах не напугала  Болотникова,  однако  показываться
государевым   служилым   не   хотелось:  на  Самарскую  Луку  норовили
проникнуть скрытно.  Чем неожиданнее приход,  тем больше удачи.  Но  и
топтаться на месте не было желания:  казаки поободрались,  поотощали и
все жаждали дувана.
     - Что делать будем, батько? - спросил Нагиба.
     - В обход пойдем, - порешил Болотников.
     - А коль вновь наткнемся?
     - Не наткнемся. Лазутчиков пошлю.
     Болотников разбил  ертаул на три отряда - по два десятка в каждом
- и разослал их в степь.
     - Езжайте  дугой,  держитесь в трех-пяти верстах.  И чтоб ни одна
душа вас не видела, - напутствовал ертаульных Болотников.
     Часа через два прискакал один из лазутчиков.
     - Справа степь свободна, батько.
     Потом примчался гонец с другого отряда.
     - Слева пусто, батько.
     - Добро,  - кивнул Болотников,  однако войско с места не стронул:
ждал вестей из третьего ертаула.  Но вестей почему-то долго  не  было.
Иван окликнул Нечайку Бобыля.
     - Бери пяток казаков и скачи по сакме ертаула. Спознай, что там у
них. Да чтоб стрелой летел!
     - Пулей, батько!
     Шестеро казаков ускакали в степь. Вернулись в великой тревоге.
     - Беда,  батько!  - закричал Нечайка. - Беда, донцы! - спрыгнул с
коня  и  подбежал  к  Болотникову.  Глаза  Нечайки были полны печали и
гнева. - Весь ертаул уложили, батько... Оба десятка.
     Болотников помрачнел,   стиснул   эфес   сабли.  Застыло  войско,
подавленное   страшной   вестью.   Атаман   обвел   тяжелым   взглядом
повольников, глухо спросил:
     - Что молчите, донцы? Терпеть ли нам зло стрелецкое?
     Повольница ожесточилась, взорвалась:
     - Не станем терпеть, батько! Побьем служилых!
     - Кровь за кровь!
     Болотников сел на коня, выхватил из ножен саблю.
     - Иного не ждал, донцы. За мной, други!
     Войско хлынуло в  степь.  Обок  с  Болотниковым  скакал  Нечайка;
немного погодя он показал рукой на гряду невысоких холмов.
     - Там, батько!
     Вскоре казаки   подъехали   к   полю   брани,  усеянному  трупами
повольников.  Болотников оглядел местность; то была просторная лощина,
прикрытая холмами.
     - В ловушку угодили.
     - Вестимо,  батько. Никак, стрельцы их ране приметили да за холмы
упрятались, - произнес Нагиба.
     Казаки спешились   и  спустились  в  лощину.  С  трупов  неохотно
снимались отяжелевшие вороны.  Казачьи  головы  торчали  на  воткнутых
копьях.
     - Вот еще одна годуновская милость, - зло процедил Болотников.
     - Не  любы  мы Бориске,  - вторил ему Васюта.  - Ишь как супротив
донцов  ополчился.  (В  конце  XVI  столетия,  в  связи  с   усилением
феодального  гнета и дальнейшим закрепощением крестьян,  на Дон бежали
тысячи крестьян.  Желая как-то сохранить,  трудовые  ресурсы,  царское
правительство  ужесточило  борьбу  не  только  с беглым людом,  но и с
самими казаками,  укрывавшими у себя обездоленных крестьян,  бобылей и
холопов.  Особенно  обострились  противоречия  казаков  с  Москвой при
правлении Б.  Годунова ("Невольно было вам не токмо к Москве проехать,
и  в  украинные  городы к родимцом своим притти,  и купити,  и продать
везде заказано.  А сверх того во всех городах вас  имали  и  в  тюрьмы
сажали,  а иных многих казнили,  вешали и в воду сажали").  Б. Годунов
объявил блокаду вольному Дону. Были устроены заслоны на путях к Дикому
Полю, высылались карательные экспедиции, которые захватывали казаков в
плен и жестоко казнили.)
     - Собака! - скрипнул зубами Нагиба.
     Болотников приказал вырыть на одном из  холмов  братскую  могилу.
Казаки  собрали  павших,  сняли  с копий головы.  Вдруг один из донцов
крикнул:
     - Сюда, братцы!.. Юрко!
     Молодого казака обнаружили в густом ковыле, неподалеку от холмов.
Был тяжело ранен,  рубаха разбухла от крови.  Болотников склонился над
ним, приподнял голову.
     - Ты, батько? - открыв глаза, слабо выдохнул казак.
     - Я, Юрко. Крепись, друже, выходим тебя.
     - Не,   батько...  не  жилец...  Тут  их  много  было,  за  холмы
упрятались...  Дон не посрамили,  немало стрельцов  уложили,  -  казак
говорил с трудом,  дыхание его становилось все тише и тише.  - Прощай,
батько...  Прощай,  донцы.  - Последние слова Юрко вымолвил шепотом  и
тотчас испустил дух.
     Болотников снял шапку, перекрестился.
     - Прощай, Юрко.
     - Не повезло хлопцу, - горестно вздохнул дед Гаруня. - В Раздорах
поганые  дюже  посекли,  почитай,  с  того  свету вернулся.  А тут вот
стрельцы... Вражьи дети!
     Деня понес  на  руках  погибшего друга к могиле.  Всхлипывая,  не
стесняясь горьких слез, гутарил:
     - Как  же я без тебя,  братушка?  Будто душу из меня вынули.  Ох,
лихо мне, братушка, ох, лихо!
     Едва успели  похоронить  павших,  как  к  холму  прискакали  трое
ертаульных.
     - Настигли, батько. Верстах в пяти на отдых встали.
     - Вас не приметили?
     - Не, батько. Погони не было.
     - Таем можно подойти?
     - Нет,  батько,  - ертаулъный повернулся и махнул рукой в сторону
одного из курганов. - До него балками и урочищами проберемся. Стрельцы
не приметят. А дале - как на ладони: ни холмов, ни овражков.
     - От курганов версты две?
     - Так, батько.
     Болотников призадумался.  Стрельцов врасплох  не  возьмешь.  Пока
скачешь  эти  две версты,  служилые примут боевые порядки,  и тогда не
миновать злой сечи. Немало попадает казачьих головушек.
     - Поскачем, батько, - поторопил Нагиба.
     - Погодь, друже. Стрелец - воин отменный, бьется крепко.
     - Да ты что,  батько?  Не узнаю тебя.  Аль стрельца устрашился? -
уставился на атамана Мирон Нагиба.
     - Воевать - не лапоть ковырять. Тут хитрость нужна.

     Устим Секира въехал на курган, глянул на вражье войско и стеганул
плеткой коня.
     - Ги-и, вороной!
     Конь полетел  к  стрелецкому  стану.  Казака  тотчас   приметили,
встречу выехали пятеро конных.  Сблизились.  Стрельцы выхватили сабли.
Один из них выкрикнул:
     - Куда разлетелся, гультяй?
     Секира осадил коня, заискивающе улыбнулся.
     - Здорово, служилые!
     - Кому здорово, а те башку с плеч, - огрызнулись стрельцы.
     - Пощадите.  До  вашей  милости я.  Ведите меня к голове,  добрую
весть везу, - еще почтительнее и умильнее произнес Секира.
     - А ну кидай саблю!
     Секира кинул не только саблю, но и пистоль.
     - Вязать станете аль так поведете?
     - И так не удерешь. Слезай с коня!
     Секира спрыгнул,  его взяли в кольцо и повели к стану. Стрелецкий
голова встретил донца настороженно: не было еще случая, чтоб сам казак
к стрельцам приходил.
     - С чем пожаловал, гультяй?
     - В  стрельцы  хочу поверстаться.  Невмоготу мне боле с казаками,
худой народец.
     - Чего ж невмоготу-то?
     - Воры  они,  отец-воевода,  людишки  мятежные.  Шибко   супротив
батюшки царя бунтуют.  То грех превеликий.  Статочное ли дело супротив
царя и бога идти?
     - Не  статочное,  гультяй,  -  согласно