Над утесом   бежало   дозором   солнце,  золотя  багряный  шатер.
Порывистый  сиверко  гнул  вершины  сосен,  заполняя  гулом   дремучие
урочища.
     Болотников стоял  на  самой  круче.   Вдыхая   свежий,   пахучий,
настоенный  смолой  и  хвоей  воздух,  вглядывался  в  залитые солнцем
просторы и думал:
     "Знатно погуляли.  За шесть недель - пять караванов.  Сколь добра
захватили,  сколь купцов  в  Волгу  покидали.  Волга  ныне  в  страхе.
Угрозливы  Жигули,  лиха  повольница.  Экая  силища.  Воеводы  и  те в
смятении".
     Из Самары приплыли к Луке триста стрельцов;  обогнули Жигули,  но
повольница затаилась в трущобах.  Стрельцы вошли в Усу и  угодили  под
пушечный  огонь.  Река  была  узкая,  служилые  понесли  тяжелый урон.
Двенадцать пушек, установленных на берегу, косили стрельцов картечью и
ядрами, разбивали струги. Самарский голова едва ноги унес.
     Но засланные в Самару казачьи лазутчики доносили:
     - Воевода собирает большую рать. Надо уходить, батька!
     Но воеводская рать Болотникова не пугала.
     - Здесь нас взять тяжко, - говорил он есаулам. - По Усе стрельцам
не пройти.  Ядер и зелья у нас ныне слава богу. А коль берегом сунутся
-  в  ущелья  заманим.  Тут  и вовсе стрельцам крышка!  Не достать нас
воеводе в горах.
     - Не достать,  батька!  - твердо сказали есаулы. Они были веселы,
дерзки и беззаботны.
     А Болотникову  почему-то было не до веселья;  его все чаще и чаще
одолевали назойливые, терзающие душу думы.
     "Теперь всем богат:  и зипунами,  и хлебом, и казной денежной. Но
отчего  ж  на  сердце  кручина?..  Много  крови  пролито,  много   душ
загублено?  Но  казна та у богатеев отнята,  кои посадского тяглеца да
мужика обирали. Чего ж тут горевать? Богатей кровь народную сосут, так
пусть в той крови и захлебнутся. Пусть!"
     Но что-то в этих думах мучило его, тяготило:
     "Ну еще караван разорю,  другой,  третий. Еще людей загублю..." А
дале что?  Как были на Руси купцы да бояре,  так и останутся...  Что ж
дале?"
     Все чаще и чаще стал прикладываться к чарке,  но вино не утешало,
и  тогда  он  выходил  на  утес;  долго,  в беспокойных думах стоял на
крутояре, а затем, все такой же смурый, возвращался в шатер.
     - Мечется атаман. И чего? - недоумевали есаулы.
     Как-то в полдень к Болотникову привели молодого стрельца.
     - На Усе словили, батько. На челне пробирался, никак, лазутчик.
     - С утеса, сатану.
     Служилый, длинный,  угреватый,  с  большими  оттопыренными ушами,
бесстрашно глянул на Болотникова.
     - Не лазутчик я, атаман, и пришел к тебе своей волей.
     - Своей ли?  - поднимая на стрельца тяжелые веки,  коротко бросил
Иван.
     - Своей,  атаман.  Надумал к тебе переметнуться.  Не хочу боле  в
стрельцах ходить.
     Болотников усмехнулся.
     - Аль не сладко в стрельцах?
     - Не сладко, атаман. Воли нет.
     - Воли?..  А пошто те воля? Волен токмо казак да боярин. Но казак
близ смерти ходит, а в бояре ты породой не вышел. Зачем тебе воля?
     - Уж  лучше  близ  смерти ходить,  чем спину гнуть.  От головы да
сотников житья нет. Я-то ране на ремесле был, с отцом в кузне кольчуги
плел.  Да вот,  худая башка, в стрельцы подался. Чаял, добрей будет, а
вышло наопак. А вспять нельзя, из стрельцов не отпущают. Вот и надумал
в казаки сбежать... Но пришел я к тебе, атаман, с черной вестью.
     - Рать выходит?
     - Хуже, атаман... Измена на Дону.
     - Измена?  - порывисто поднялся Болотников.  - Дело ли  гутаришь,
стрельче?
     - Измена,  - твердо повторил стрелец.  - В Самару тайком  прибыли
казаки  раздорского  атамана.  Поведали,  что  с  Дону  вышла  разбоем
бунташная голытьба.
     - Раздорский атаман Васильев упредил воеводу?!
     - Упредил. Почитай, недель семь назад.
     - Собака! - хрипло и зло выдавил Болотников.
     Есаулы огрудили атамана, взъярились:
     - Христопродавец!
     - Иуда!
     Разгневанный Болотников  заходил  вдоль  шатра.  Богдан Васильев,
донской атаман,  выдал  стрельцам  голытьбу-повольницу!  Ох  как  прав
оказался  Федька  Берсень,  гутаря о том,  что разбогатевшие домовитые
старшины точат ножи на воинственную и дерзкую вольницу.
     - Имена казаков ведаешь?
     - Прискакали трое:  Пятунка Лаферьев,  Игнашка  Кафтанов  и  Юшка
Андреев.
     - Знаю таких казаков,  - кивнул Мирон Нагиба.  - Блюдолизы, вечно
подле домовитых крутились.
     - Как опознал, стрельче?
     - А я тогда в Воеводской избе был,  атаман.  Караулил в сенцах, а
дверь-то настежь.  Жарынь!  Воевода к тому ж во  хмелю  пребывал,  все
громко пытал да расспрашивал. Вот я и подслушал.
     - Добро,  стрельче,  возьмем тебя  в  казаки.  А  теперь  ступай,
недосуг мне... Черна весть. Есаулы, скликайте круг!
     На кругу Болотников ронял сурово:
     - Подлая  измена  на  Дону,  други!  Богдашка Васильев продал нас
боярам.  Надумал,  собака, извести голутвенных. Голытьба ему - поперек
горла.  Мы токмо из Раздор, а уж холуи Васильева к воеводам помчались.
Упредили. Бейте, стрельцы, повольницу! То хуже злого ордынца, то нож в
спину вольного казачества!
     И загудело,  забесновалось тут казачье море.  Гнев  опалил  лица,
гнев выхватил из ножен казачьи сабли.
     - Смерть Васильеву! - яро выплеснула из себя повольница.
     - Смерть,  други! Казним лютой смертью! - продолжал Болотников. -
Завтра  же  снимемся  с  Луки  и  пойдем  на  Дон.  Худое  будет  наше
товарищество, коль иуде язык не вырвем, коль подлую голову его шакалам
не кинем.  Дон ждет нас, туго там казакам. Голытьба ходит гола и боса,
в куренях бессытица. У нас же добра теперь довольно. Хлеба не приесть,
вина не припить,  зипунов не износить.  Так ужель с братьями своими не
поделимся,  ужель  друг  за  друга не постоим?  Зипуны и хлеб ждет все
Понизовье. На Дон, атаманы-молодцы!
     - На Дон, батька! - мощно грянула повольница.

     Выступили на челнах, стругах и конно.
     - Доплывем до Камышинки,  а там Раздорский шлях рядом,  -  сказал
Болотников.
     - А коль стрельцов повстречаем?
     - Прорвемся. У нас пищали да пушки. А с берега наступят - конница
прикроет. Прорвемся, други!
     По Усе  растянулся  длинный караван из челнов и стругов.  Миновав
устье, вышли на волжское приволье.
     Иван плыл  на головном струге.  Высокий нос судна украшал черного
мореного дуба резной змей-горыныч с широко раскрытой пастью. Здесь же,
на  кичке,  стояли  медные  пушки,  бочонки с зельем,  лежали наготове
тяжелые  чугунные  ядра,  затравки,  просаленные  тряпицы  и  смоляные
фитили.
     Распущенные шелковые алые паруса  туго  надуты.  Попутный  ветер,
весла гребцов и паруса ходко гнали струги в низовье Волги.
     Атаманский ковровый шатер -  на  корме.  Распахнув  кафтан,  Иван
стоял подле букатника-кормчего и наблюдал за боевым караваном.
     Быстро и весело летят челны и струги.  А над Волгой -  протяжная,
раздольная песня:

                  Ай да как ехал удалой, удалой казак Илья Муромец,
                  Ай да как шумела, шумела травушка ковыльная,
                  Ай да как гнулись на ветру дубравушки зеленые,
                  Дубравушки зеленые, дубы столетние...

     Подхватил и  Болотников  казачью  песню,  подхватили  есаулы.   И
загремела,   распахнулась  Волга!  И  полетела  удалая  былинушка  над
голубыми  водами,  над  золотыми  плесами  да  над  крутыми  берегами,
устремляясь к соколиным утесам.
     Прощай, Жигули!
     Прощай, богатырские кручи!
     А левым берегом бежала конница.  Мелькали копья,  лохматые  гривы
ногайских коней, черные и серые бараньи шапки.
     - Степью пахнет,  батька,  - завистливо поглядывая на  вершников,
блаженно крякнул Нечайка.
     - А не сменить ли нам казаков? - ступил к атаману Васюта Шестак.
     Болотникова и самого подмывало в степное приволье.
     - Сменим... Гребцы, примай к берегу!
     - Любо, батька! - возрадовались есаулы.
     Струг ткнулся о берег; спустили якоря, кинули дощатые сходни.
     - Тебе, Нагиба, оставаться на струге. Поведешь караван, - повелел
Болотников.
     Высыпали на  берег,  замахали  шапками наездникам,  державшимся в
полуверсте.  Каждый был одвуконь,  имея в запасе проворную  горбоносую
басурманскую лошадь.
     С атаманом и есаулами  очутился  и  Первушка.  Ему  не  терпелось
взмахнуть на коня: только в степи и можно почувствовать себя настоящим
казаком.
     Сменили вершников  и  легким  наметом  поскакали  вдоль крутояра.
Первушка держался молодцом, сидел в седле крепко, глаза его сияли.
     - Эге, да ты и впрямь удалец, - похвалил парня Болотников.
     Первушка раскраснелся,  огрел  плеткой  коня  и  полетел  впереди
станицы.
     Есаулы рассмеялись:
     - Ишь, как Гаруня наловчил сына.
     - Славный детина.
     - Вот и еще Дону казак!
     А далеко влево простиралась степь.  Серебрились  длинные  макушки
ковыля,  тонули  в  буйных  зарослях  чернобыла и табун-травы буераки,
увалы и лощины,  маячили в лиловой мгле холмы и курганы, высоко парили
в ясном бирюзовом небе коршуны.
     Болотников полной грудью вдыхал запахи  трав,  любовался  степной
ширью,  и  на  душе  его  становилось  все светлей и радостней.  Степь
оживила,  влила новые силы.  Он бодро  и  весело  глянул  на  есаулов,
молвил:
     - Пригоже в степи, други.
     - Пригоже, батько. Скоро будем в станице.
     - Скоро, други!
     Версты через  три  донеслись  запахи  гари.  Затем увидели казаки
черные дымы пожарищ.
     - Деревенька  горит.  А  ну  поспешим,  донцы!  -  пришпорил коня
Болотников.
     Догорали курные срубы. Из лопухов выполз древний немощный старец.
Скорбно и тихо, тряся головой, молвил:
     - Беда,   православные.   Татаре  набежали...  Стариков  в  огонь
покидали, молодых в полон свели.
     - Велика  ли  орда,  старче?  -  переменившись  в  лице,  спросил
Болотников.
     - Да, почитай, с сотню.
     - Куда снялись ордынцы?
     - В степь,  сынок.  Никак к холмам подались,  - обессилено махнул
рукой старец.
     Иван обратился к станице:
     - А не настичь ли поганых,  други?  Ужель татарве по степи гулять
дозволим? Вызволим сестер и братьев из полона!
     - Вызволим, батька!
     - Гайда на ордынцев!
     - Гайда, други!
     Казаки ринулись  в степь.  Лихо летели кони!  Развевались длинные
гривы, сверкали сабли.
     Приближалась гряда холмов. Болотников остановил повольницу.
     - Разобьемся на два крыла.  Ежели татары за холмами -  возьмем  в
кольцо. Скачи, други!
     И вновь,  как на  крыльях,  полетели  кони,  и  вновь  заполыхали
серебром острые сабли.
     А татары и в самом деле  оказались  за  холмами.  Делили  добычу.
Заметив  казаков,  переполошились.  Откуда  взялись эти руситы?!  Там,
позади, выжженная деревня да река Итиль.
     Появление урусов было настолько стремительным и неожиданным,  что
ордынцы едва успели вскочить на коней.  Бросив полон и набитые  добром
чувалы, они помчались в глубь степи.
     - Достанем,  злыдня!  - разгоряченный преследованием,  воскликнул
Болотников.
     Около получаса  продолжалась  бешеная  скачка.  Татары  почему-то
вдруг  свернули  к  лощине,  а  казаки уже висели на хвостах ордынских
коней; еще миг - и полетят басурманские головы.
     Иван, скакавший  впереди,  настиг  кочевника  и  взмахнул  мечом.
Татарин свалился с коня,  но Болотников вдруг в замешательстве  осадил
вздыбившегося  Гнедка:  в  лощине  затаилось  многотысячное  ордынское
войско.  То был тумен мурзы Давлета, набежавшего за добычей в волжское
понизовье.
     - Вспять, вспять, донцы! - гаркнул Иван.
     Но было  уже поздно:  казаки врезались в самую гущу врагов.  Сеча
была короткой, но лютой. Донцы бились дерзко и отважно.
     Неистовствовал Болотников,  его  богатырский  меч вырубал улицы в
татарском войске.
     - Взять  в  полон!  -  изумленный  силой могучего уруса,  свирепо
закричал мурза.
     Свистнул крученый аркан, захлестнул горло.
     К поверженному Болотникову кинулись ордынцы...

1970-1983 гг.
г. Ростов Великий