расправив   богатырскую   грудь,
пробасил:
     - А это, княгинюшка, тебя потчевать.
     - Меня?.. За какие же грехи?
     - За всяки,  княгинюшка.  Особливо,  коль ленива будешь да нравом
строптива.
     - Не пойду за князя! - притопнула ногой Любава. - Не пойду! Так и
передай Ваське, - забывшись, не по обряду добавила она.
     Но Домна Власьевна тотчас поправила:
     - Уж  так  богом  заведено,  Любавушка.  Муж  жене - отец,  муж -
голова, жена - душа. Принимай розгу с поклоном.
     - Уж  коль  так  заведено,  -  вздохнула Любава и отвесила дружке
земной поклон. - Мил мне подарок князя.
     Чуть погодя наряженную Любаву, под покрывалом, повели под руки из
светелки в белую избу и усадили на возвышение перед  столом,  накрытым
тремя скатертями. Подле уселись Григорий Матвеич и Домна Власьевна, за
ними - сваха,  "сидячие боярыни",  каравайники,  свечники, "княгинины"
подружки.
     Поднялась сваха, молвила:
     - Ступай к жениху, дружка. Пора ему ехать за невестой.
     Дружка тотчас поспешил к "князю".  Тот ждал его в  своем  курене.
Посаженный отец Гаруня и посаженная мать Настасья Карповна,  с иконами
в руках,  благословили  жениха  и  повелели  ему  идти  к  невесте.  У
"княгининых" ворот пришлось остановиться: они были накрепко заперты.
     - Пропустите князя ко княгинюшке!  -  закричал  набольший  дружка
Болотников.
     - Уж больно тароваты!  - закричали за воротами девки.  - Много ли
вас да умны ли вы?
     - Много, молодец к молодцу. И умны!
     - Ах,  хвастаешь, дружка! Возьмем и узнаем, в разуме ли ты. Ну-ка
разгадай: стоит старец, крошит тюрю в ставенец.
     Первую загадку дружка угадал легко:
     - Светец да лучина, девки!
     - Вестимо... А вот еще: родился на кружале, рос, вертелся, живучи
парился, живучи жарился: помер - выкинули в поле; там ни зверь не ест,
ни птица не клюет.
     Над второй загадкой дружка призадумался.  Минуту думал,  другую и
наконец молвил:
     - Горшок, девки!
     - Вестимо...  А ну-ка последнюю: сивая кобыла по торгу ходила, по
дворам бродила, к нам пришла, по рукам пошла.
     Над третьей  загадкой дружка и вовсе задумался.  А девки стоят за
воротами да посмеиваются:
     - Как в лесу тетери все чухари, так наши поезжане все дураки.
     Повернулся дружка к поезду:  авось кто и разгадает;  но  поезжане
носы повесили. Мудрена загадка! Так бы и довелось дружке срам принять,
да тут сваток выручил;  молча соединил он руки  кольцом  и  затряс  из
стороны в сторону.
     - Сито, девки!
     Девки перестали насмехаться,  выдернули засов, распахнули настежь
ворота. Поезжане прошествовали к белой избе. Свахи обменялись пряником
и пивом, а набольший дружка поднес "княгине" одежду.
     - Что говорено, то и привезено.
     Жених с поклоном ступил к свахе, сидевшей рядом с невестой.
     - Прими злат ковш, сваха, а место опростай!
     - Ишь ты,  - улыбнулась сваха.  - Уж больно ты проворен, князь. У
меня место не ковшевое, а столбовое.
     Жених вновь  повторил  свою  просьбу,  но тут ему ответил один из
невестиных дружек:
     - Торгуем не атласом, не бархатом, а девичьей красой.
     - Славно,  дружка!  Сказывай,  сколь  стоит  девичья  краса?   Не
поскуплюсь!
     - Куницу,  лисицу, золотую гривну да ковш вина! - хором закричали
дружки, каравайники, свечники и "сидячие боярыни".
     - Для такой красы ничего не жаль.  А ну, дружки, одари княгиню! -
весело прокричал "князь".
     И одарили!
     Сваха Агата уступила место жениху.  Два казачонка протянули между
новобрачными  красную  тафту,  чтоб  прежде  времени  друг  друга   не
касались.  На  стол  же  подали  первое  яство.  Батюшка Никодим начал
молитву,  а Григорий Матвеич и Домна Власьевна благословили  чесать  и
"укручивать" невесту.
     Сваха Агата заплела невестины  волосы  в  косы,  перевив  их  для
счастья пеньковыми прядями. Молвила строго да торжественно:
     - Кику княгине!
     Кику подали  "Сидячие  боярыни".  Сваха  приняла  и  надела ее на
голову невесты.
     А за  столами  становилось  все гомонней.  Посаженный отец Гаруня
похваливал молодых да все чаще и чаще прикладывался к чарке.
     - Гарная у тебя будет жинка,  князь.  Живи да радуйся. Мне б твои
лета. Лихой я был парубок, ох, лихой!
     Васюта и  снеди  не  пробовал,  и  к  чарке  не  прикасался,  и в
разговоры не вступал:  все это дозволялось лишь после венца.  А теперь
сиди молчком, поглядывай на гостей да красуйся.
     - Да ты и теперь  хоть  куда!  -  подтолкнув  деда,  молвил  сват
Секира.
     - Э, нет, хлопец, не тот стал Гаруня. Помни, Устимко: до тридцати
лет греет жена,  после тридцати - чарка вина, а после и печь не греет.
От старости зелье - могила, - сокрушенно высказал Гаруня.
     - Складно  речешь,  дед,  -  крутнул головой Секира.  - Так-то уж
никто тебя и не греет?
     - Никто, хлопец.
     - А чего ж чару тянешь?
     - А як же без чары,  хлопец?  - подивился дед. - Чара - последняя
утеха. Один бес, помирать скоро.
     - Вестимо,  дед.  Помирать - не лапти ковырять: лег под образа да
выпучил глаза, и дело с концом. Помирай, дедко!
     - Цьщ,  собачий  сын!  -  осерчал Гаруня.  - Я ишо тебя переживу,
абатура!  Не тягаться тебе со мной ни вином, ни саблей. Башку смахну -
и глазом не моргнешь. Айда на баз, вражина!
     Секира захохотал, крепко обнял деда.
     - Вот  то  казак,  вот  то Муромец!  Люб ты нам,  дедко,  Так ли,
застолица?
     - Люб! - закричали казаки.
     Гаруня крякнул и вновь потянулся к чаре.
     Как только  подали  на  стол третье яство,  сваха Агата ступила к
родителям невесты.
     - Благословите,  Григорий  Матвеич  да Домна Власьевна,  молодых,
вести к венцу.
     Застолица поднялась.   Григорий   Матвеич   и   Домна   Власьевна
благословили молодых иконами и, разменяв "князя" и "княгиню" кольцами,
молвили:
     - Дай бог с кем венчаться, с тем и кончаться.
     У крыльца   белой   избы  стояли  наготове  свадебная  повозка  и
оседланные кони.  Повозка нарядно  убрана,  дуга  украшена  лисьими  и
волчьими хвостами,  колокольцами и лентами.  Невеста и свахи уселись в
повозку,  а жених,  его дружки и отец Никодим взобрались  на  верховых
лошадей. Они поехали в храм впереди "княгини", Никодим ехал и сетовал:
     - Сказывал:  храм надобен. Не послушали, святотатцы, стены рубить
кинулись. А где ж я буду молодых венчать? Экой грех, прости, господи!
     - Не горюй,  отче. У себя в дому обвенчаешь, - успокаивал батюшку
Болотников.
     - Да то ж не храм,  сыне!  Ни врат,  ни алтаря,  ни аналоя! Нет в
дому благолепия. Срамно мне молодых венчать, неслюбно им будет.
     - Это им-то неслюбно?  Да они в чистом поле рады повенчаться.  Не
горюй, отче! - весело произнес Болотников.
     Ясельничий Нагиба стоял у  "храма"  и  сторожил,  чтоб  никто  не
перешел дороги меж конем жениха и повозкой невесты.  А батюшка уже был
в своей избе,  уставленной свечами и  иконами.  Глянул  на  венчальное
подножие  и аналой,  сделанные наспех,  вздохнул и застыл в ожидании у
"врат".
     Любава, в  сопровождении  свах,  вышла из повозки и,  по-прежнему
закрытая покрывалом, направилась к "храму".
     - Про замок не забудь, - тихонько подсказала сваха.
     - Не забуду, Агатушка, - улыбнулась невеста.
     Любава подошла  к  "вратам",  опустилась  на  колени  и принялась
грызть зубами "церковный" замок. Молвила обычаем:
     - Мне беременеть, тебе прихоти носить.
     Свадебные гости принялись кидать под венчальное подножие гроши  и
полушки.
     - Быть молодым богатыми! Жить полной чашей. Жить не тужить!
     Отец Никодим  приступил  к  обряду  венчания,  "Сидячие  боярыни"
набожно крестились и глаз не спускали с молодых.  Под венцом стоять  -
дело собинное,  чуть оплошал - и счастья не видать. Обронил под венцом
обручальное кольцо - не к  доброму  житью;  свеча  затухнет  -  скорая
смерть. А кто под венцом свечу выше держит, за тем и большина.
     Молодые ни кольца не уронили,  ни свечи не загасили,  а задули их
разом,  чтоб жить и умереть вместе. То всем гостям пришлось по сердцу:
не порушили обряда молодые, быть им в крепкой любви да согласии.
     После венчания с Любавы сняли покрывало.  Отец Никодим поустал от
усердия да и  к  чаре  торопился;  на  рысях  проглаголил  новобрачным
поучение  и  подал им деревянную чашу с красным вином.  Молодые трижды
отпили поочередно.  Опорожненную чашу Васюта бросил на пол и  принялся
растаптывать ногами. Топтала чашу и Любава: чтоб не было между мужем и
женой  раздоров  в  супружеской  жизни.  Свадебные  гости  поздравляли
молодых,  а  набольший дружка поспешил к дому жениха,  где новобрачных
дожидались посаженные родители.
     - Все слава богу! Повенчались князь да княгиня.
     Посаженные вышли к молодым с иконой и  хлебом-солью.  Благословив
их, молвили:
     - Мохнатый зверь - на богатый двор.  Молодым  князьям  да  богато
жить.
     А жениховы дружки закричали:
     - Здравствуйте,  князь  со княгиней,  бояре,  сваты,  гости и все
честные поезжане! Милости просим на пирок-свадебку!
     Молодые и гости вошли в курень.  Но за столы не сели: ждали слова
набольшего дружки. А тот молвил:
     - Как  голубь  без голубки гнезда не вьет,  так новобрачный князь
без княгини на место не садится. Милости прошу!
     Но молодые  вновь за стол не сели.  К лавке подошла сваха Агата и
накрыла место молодых шубою.
     - Шуба тепла и мохната - жить вам тепло и богато.  Милости прошу,
князь да княгиня.
     Молодые сели.  На  них зорко уставился ясельничий;  ежели молодые
прислонятся к стене, то счастью не бывать: лукавый расстроит. Но они и
тут не сплоховали.
     Лишь только все уселись, как гости начали славить тысяцкого:
     - Поздравляем   тебя,  тысяцкий,  с  большим  боярином,  дружкою,
поддружьем, со всем честным поездом, с молодым князем да со княгинею!
     Гости подняли  заздравные  чары,  однако  не пили:  ждали,  когда
осушит свою чару тысяцкий.  Федька  стоял  нарядный  и  горделивый,  и
никого,  по  обычаю,  не  поздравлял.  Но  вот  он  до дна выпил чару,
крякнул, крутнул ус и молодецки тряхнул черными кудрями.
     - Гу-у-ляй!
     И начался тут пир веселей прежнего!
     В полночь  набольший  дружка завернул курицу в браную скатерть и,
получив от Григория Матвеича,  Домны Власьевны,  посаженных  родителей
благословение  "вести  молодых  опочивать",  понес  жаркое  в  сенник.
Молодые встали и подошли к двери.  Григорий Матвеич,  взяв руку дочери
и, передавая ее жениху, напутствовал:
     - Держи жену в строгости да в благочестии.
     Васюта низко поклонился и повел Любаву в сенник. Домна Власьевна,
в вывороченной  меховой  шубе,  осыпала  молодых  хмелем.  Всплакнула.
Васюта облобызал ее и весело произнес:
     - Не кручинься,  матушка. Любава счастлива за мной будет. Станешь
глядеть на нас да радоваться.
     - Дай-то бог, - перекрестила оженков Домна Власьевна и со слезами
на глазах подтолкнула обоих в опочивальню.
     Оставшись одни,  молодые тотчас потянулись друг  к  другу.  Жарко
целуя Любаву, Васюта молвил:
     - Стосковался по тебе,  ладушка.  Зоренька ты моя ненаглядная,  -
поднял  молодую  на  руки и понес на постель.  Но Любава выскользнула,
сказала с улыбкой.
     - Погодь,  муженек.  Я ж тебя разуть должна.  Слышал, что матушка
наказывала?
     - Да  бог с ним!  - нетерпеливо махнул рукой Васюта.  - Наскучили
мне эти обряды.
     - Нельзя,  Васенька.  Матушка меня спросит. Садись, государь мой,
на лавку.
     Васюта сел и,  посмеиваясь,  протянул Любаве правый сапог.  Но та
ухватилась за другую ногу.
     - Левый сниму.
     Сняла сапог,  опрокинула.  Об   пол   звякнула   монета.   Любава
рассмеялась.
     - Везучая я, муженек!
     - Везучая, Любушка! - кивнул Васюта и понес жену на мягкое ложе.
     А свадьба гуляла;  и часу не прошло,  как тысяцкий послал  малого
дружку  к  молодым.  Нечайка  вышел в сенник и постучал в опочивальню.
Ухмыляясь, вопросил:
     - Эгей, новобрачные! Хватит тешиться. Все ли у вас слава богу?
     - Все в добром здоровье, дружка! - крикнул жених через дверь.
     Дружка, не мешкая, известил о том родителей невесты:
     - Жених гутарит,  что все в добром здоровье,  Григорий Матвеич  и
Домна Власьевна.
     Солома довольно  крякнул,  а  Домна  Власьевна  не  без  гордости
молвила:
     - Блюла девичью честь, Любава, не посрамила родителей.
     "Сидячие боярыни"   чинно  выбрались  из-за  свадебного  стола  и
прошествовали в опочивальню молодых;  выпили  там  заздравные  чаши  и
вновь возвратились к гостям.
     А пир гудел до самого доранья.  Многие свалились под  столами,  в
сеннике,  на  базу.  Упился  и сам тысяцкий.  Гости,  что еще на ногах
держались,  вынесли Федьку во двор и положили на копешку сена. Берсень
богатырски захрапел.
     Девки устроили  было  хоровод,  но  казаки  принялись  озоровать:
вытаскивали девок из хоровода, тискали, тянули за курень.
     - Ишь как разошлись,  - улыбнулась Агата и ступила к Болотникову.
- Лихие ныне казаки, проводил бы меня домой, Иван.
     Болотников подхватил молодую женку под руку и повел к  Федькиному
куреню.  Агата тесно прижалась; веселая, улыбчивая, заглядывая в лицо,
сказала:
     - Хорошо мне с тобой, Иванушка.
     Тот ничего не ответил,  лишь почувствовал, как еще больше хмелеет
от ее близости, от жаркого тела.
     Вошли в курень.  Агата запалила от негасимой  лампадки  свечу,  а
Болотников шагнул к двери.
     - Пойду я... На баз пойду.
     - Зачем же на баз, Иванушка? В курене нонче свободно.
     Агата близко подошла к Болотникову,  глаза ее  влажно  и  мятежно
блестели.
     - Давно хотела сказать тебе,  Иванушка... Запал ты в душу, крепко
запал, сокол. И нет без тебя мне радости.
     Обвила Болотникова руками,  плотно прижалась всем  телом,  и  это
прикосновение  обожгло  его.  Унимая  горячую  дрожь,  Иван  попытался
отстраниться от Агаты, но та прильнула еще теснее.
     - Федька же у тебя... Федька.
     - Одного тебя люблю, сокол мой. Одного тебя... Мой ты седни, мой,
Иванушка!..

ГЛАВА 5
                                ОРАТАЙ

     В один  день  пришли  две  черные   вести.   Вначале   прискакали
караульные с дозорных курганов.
     - Азовцы выступили! Опустошили Маныч да Монастырский городок. Две
тыщи коней свели!
     Донцы взроптали:
     - Неймется поганым! Мало их били. Отомстим азовцам!
     А спустя малое время - новые гонцы:  пораненные,  в окровавленной
одежде.
     - Да то ж казаки с Воронежа! - ахнули повольники.
     - Стрельцов  на нас бояре натравили.  Сеча у застав была,  многие
пали, - удрученно и зло молвили ходившие за хлебом донцы.
     Казаки еще пуще закипели:
     - Вот  вам  царева  милость!  Измором  хотят  взять.   С   голоду
передохнем!
     - В города не пропущают, казаков казнят!
     - То  Бориски  Годунова  милость.  Не  любы ему донцы!  Заставами
обложил. Аркан вольному Дону норовит накинуть. Не выйдет!
     - Не   выйдет!  -  яро  отозвались  повольники  и  взметнули  над
трухменками саблями.  - Не отнять Годунову нашу волю!  Сами  зипуны  и
хлеб добудем!
     - Айда на Азов!
     - Айда на Волгу!
     Раздоры потонули  в  грозном  гвалте  повольницы.  Атаман  Богдан
Васильев   попытался   было   казаков  утихомирить,  но  те  еще  пуще
огневались.
     - Не затыкай нам рот,  Васильев!  Не сам ли горло драл,  что царь
нам хлеб и зипуны пожалует?  Вот те царева награда!  Вольных  казаков,
будто басурман,  поубивали.  Не хотим тихо сидеть! Нас бьют, но и мы в
долгу не останемся. Саблей хлеб добудем!
     Васильев в  драку  не  полез:  казаков  теперь  и  сам  дьявол не
остановит.  А коль поперек пойдешь - с атаманов скинут, это у голытьбы
недолго.  Ну и пусть себе уходят: царева жалованья все равно теперь не
получишь. Пусть убираются ко всем чертям!
     Одного не  хотелось  Васильеву  - чтоб голытьба подалась на Азов.
Царь Федор и Борис Годунов будут  в  немалом  гневе,  если  повольница
вновь  начнет  задорить  азовцев.  Но  отменить казачий поход было уже
невозможно.  Голытьба засиделась в Раздорах,  и  теперь  ее  ничем  не
удержишь.
     В тот же день  есаул  Федька  Берсень  начал  готовить  струги  к
походу:  конопатили  и  смолили борта и днища,  чинили палубы и трюмы,
шили паруса. Казаки взбудораженно гутарили:
     - На  море  пойдем.  У  заморских  купцов  добра много.  Азовские
крепостицы порушим.  А то и до  Царьграда  сплаваем.  Покажем  казачью
удаль султану!
     Свыше тысячи казаков собрались под Федькино начало,  три  десятка
стругов готовились выйти в море.
     - А ты что ж, Иван, не пойдешь с нами? - спросил как-то Берсень.
     - Не пойду, Федор. У меня иная задумка.
     - Жаль. А я-то помышлял воедино сходить, - огорчился Берсень. - И
куда ж ты хочешь снарядиться?
     - На Волгу, друже. Всей станицей так порешили.
     - А может, все-таки со мной? Славно бы повоевали.
     - Нет, Федор, на Волгу, - твердо повторил Болотников.
     - Чего ж так? Аль азовцы мало зла нам причинили?
     - Немало,  друже.  Но  бояре  еще  больше,  -   сурово   высказал
Болотников,  и  лицо  его ожесточилось.  - То враг самый лютый.  Нешто
запамятовал,  сколь на Руси от бояр натерпелись?  И Дикое Поле хотят в
крови потопить. Ужель терпеть?
     - Бояре сильны, Иван, - вздохнул Федька. - И царь за них, и попы,
и войско у бояр несметное. Уж лучше поганых задорить.
     Берсень отплыл из Раздор ранним утром,  а на другой день выступил
и  Болотников.  С ним пошло около пятисот казаков.  Перед самым уходом
Иван забежал к Агате. Та встретила его опечаленным взором.
     - Уходишь, сокол?
     - Ухожу, Агата, Душно мне в Раздорах, на простор хочу.
     - Душно?..  А как же я, Иванушка? Ужель наскучила тебе?.. Остался
бы. Уж так бы тебя любила!
     - Не жить мне домом, Агата. Дух во мне бродяжий... И спасибо тебе
за привет и ласку.
     Агата кинулась на грудь Ивана, залилась горючими слезами.
     - Худо мне будет без тебя,  сокол ты мой.  Пока в  Раздорах  жил,
счастливей меня бабы не было...  Федьки смущаешься? То закинь. Один ты
мне люб, Иванушка!
     - Прости, Агата, казаки ждут.
     - А я с тобой,  с тобой,  Иванушка!  Хоть на край  света  побегу.
Возьми, сокол!
     - Нельзя, Агата. Не бабье дело в походы ходить. Прощай.
     Болотников крепко  поцеловал  Агату и выбежал из куреня.  Нечайка
кинул повод. Иван вскочил на коня, крикнул:
     - С богом, донцы!
     Казаки, по трое в ряд,  тронулись  к  Засечным  воротам.  Держась
рукой  за  стремя,  шла  подле  Васютиного коня Любава.  Утирая слезы,
говорила:
     - Береги  себя,  Васенька.  Под  пулю  да  под  саблю  не  лезь и
возвращайся побыстрей. Да сохранит тебя Богородица!
     - Не горюй,  Любавушка,  жив буду,  - весело гутарил Васюта,  а у
самого на сердце кошки скребли.  Не успел с молодой женой намиловаться
-  и  в  поход.  Не больно-то на Волгу идти хотелось,  но с Любавой не
останешься.  Какой же он  казак,  коли  баба  дороже  коня,  сабли  да
степного приволья?  Такого на кругу засмеют. Так уж повелось на Дону -
казак живет с женой лишь до первого атаманского зова.
     У Засечных   ворот   казаки   остановились,   слезли  с  коней  и
попрощались с оставшимися в крепости раздорцами.
     - Да   пусть   выпадет  вам  хабар,  атаманы-молодцы!  -  радушно
напутствовал повольницу  Богдан  Васильев.  Глаза  его  были  добры  и
участливы.  - С богом,  Болотников,  с богом, славный атаман! (Хабар -
барыш, взятка.)
     Иван глянул в его лицо и усмехнулся.  Лукавит Васильев,  содругом
прикидывается,  а сам рад-радешенек,  что голытьба из крепости уходит.
Теперь в Раздорах остались,  почитай,  одни домовитые,  то-то Васильев
вздохнет. Голытьба ему хуже ножа острого.
     - Будь здоров,  атаман,  - сухо бросил Болотников и огрел плеткой
коня. - За мной, донцы!
     Казачье войско вылилось в ковыльную степь.

     Над головой  - ясное бирюзовое небо,  впереди - синие дали,  а по
сторонам, по всему неоглядному