ни чертом,  ни дьяволом из нутра не
выбьешь.  Учуют - и прощай тихий Дон.  Тех, кто рушил повеленье круга,
сурово наказывали.  Могли из станицы выгнать,  да так,  что нигде тебя
больше  в  казаки  не примут.  А могло быть и того хуже:  в куль - и в
воду.  Вот  и  терпел  казак  до  самого  Ивана  Купалы,   покуда   на
Родниковскую  станицу  вновь  не напали ордынцы.  Тогда сабля его была
самой ярой.
     Круг сказал:
     - Лихо бился Нагиба. Допустить к чаре.
     Теперь Мирон  Нагиба весело сидел у котла и блаженно потягивал из
баклажки.
     Но чем  больше  хлебали  донцы  ухи,  тем  все  меньше оставалось
горилки в баклажках.
     Устим Секира, глянув в пустую чару, пощипал смоляные усы, малость
покумекал и, прищурив глаза, обратился к Болотникову:
     - Дозволь слово молвить, атаман?
     - Молви, Секира.
     Казак поднялся на бочонок, скинул с плеч зипун, а затем сбросил с
себя и рубаху. Ухватился руками за голый пуп, скорчился, страдальчески
закатил глаза.
     - Аль приспичило, Секира? - загоготал Емоха.
     - Приспичило, братцы. Ой, пузу мому тошно!
     - Никак рожать собрался.
     - Хуже, братцы. Черт в пузе завелся. Мучает, окаянный!
     - Так избавься, Секира!
     - Пытал, братцы. Сидит!.. А ну послухай, Бобыль.
     Нечайка подошел, приложил ухо к животу.
     - Сидит, донцы!
     - Во!  Чуете, братцы. Каково мне, вольному казаку, черта терпеть!
Ой, тошно, станишники! - пуще прежнего заорал Секира.
     К нему подошел Емоха, ткнул в пуп рукоять сабли.
     - Дай вызволю.
     - Не! Черт сабли не боится.
     - А чего ж он боится?
     Секира картинно подбоченился, крикнул задорно:
     - А ну скажи, скажи, казаки, чего нечистый боится?
     - Горилки, - изрек вдруг дотоле молчавший Гаруня.
     - Горилки!.. Горилки! - громогласно понеслось по станице.
     Секира молитвенно воздел руки к небу.
     - И до чего ж разумное войско у тебя, господи!
     Спрыгнул с бочонка и ступил к Болотникову.
     - Горилки  треба,  батько.  Иначе  не  выбить  черта.  Дозволь из
погребка бочонок выкатить. Дозволь на христово дело.
     Так в погребе же последний.
     - Ведаю, батько. Но ужель казаку с чертом ходить?
     Секира пал на колени, сотворил скорбную рожу.
     - Избавь от нечистого, батько!
     Болотников рассмеялся, обратился к кругу:
     - Мучается казак, донцы. Избавить ли его от сатаны?
     - Избавить, батько! - рявкнуло воинство.
     - Кати бочку, Секира! - махнул рукой атаман.
     До перетемок гуляли казаки: плясали, боролись, горланили песни...
А по мглистой степи разъезжали сторожевые дозоры,  оберегая станицы от
басурманских набегов.

ГЛАВА 3
                               РАЗДОРЫ

     Пленный татарин так ничего толмачу и не поведал.  Не испугала его
и  сабля Емохи,  когда тот захотел отрубить ордынцу голову.  Закричал,
забрызгал слюной.
     - Что он лопочет? - спросил Болотников.
     - Лается,  атаман. Называет нас презренными шакалами и шелудивыми
собаками, - пояснил толмач.
     - Дерзок ордынец.
     Емоха вновь подступил к татарину с саблей.
     - Не пора ли к аллаху отправить, батько?
     - Аллах  подождет,  Емоха,  -  остановил  его  Болотников.  - Нам
татарский умысел надобен. Неспроста юртджи в Поле лезли.
     - А может, на огне его поджарить?
     - Этот и на огне не заговорит.
     Болотников прошелся по куреню.  Упрям ордынец! Свиреп, отважен, и
погибель ему не страшна.
     - Уведи его пока, Емоха, и покличь мне старшину.
     Вскоре в курень явились старшина  -  пятеро  выборных  от  круга.
Среди них был и Гаруня.
     - Нужен совет,  донцы,  - приступил к делу Болотников.  - Ордынец
уперся. Ничего не скажет он и под пыткой. Как быть?
     Казаки не спешили: атаман ждет от них разумного совета.
     Первым заговорил домовитый станичник Степан Нетяга, пожилой казак
лет пятидесяти.
     - Дозоры  молчат,  атаман.  Татар  в степи нет.  Мыслю,  пока нам
нечего опасаться...  А поганого посади в яму,  и не давай ему ни воды,
ни пищи. Не пройдет и двух дней, как он все выложит.
     Выборные согласно закивали головами,  один лишь Гаруня  окаменело
застыл на лавке.
     - А ты что молвишь? - обратился к нему Болотников.
     - Нельзя  мешкать,  хлопцы.  Лазутчики зря к заставам не полезут.
Надо, чтобы поганый заговорил немедля.
     - Но  татарин  и  под  пыткой  ничего не выдаст,  - пожал плечами
Нетяга.
     - Выдаст...  Выдаст за деньги.  Надо отдать поганому часть нашего
дувана.  Не  было  еще  татарина,  чтобы  на  золою  не  позарился,  -
проговорил Болотников. (Дуван - добыча.)
     - Дуван... поганому?! - вскинулись выборные.
     - Не  дело  гутаришь,  атаман.  Дуван мы большой кровью добывали.
Сколь добрых казаков за него положили.  И теперь выкинуть басурману? -
осуждающе высказал Нетяга.
     - Не дело?  - посуровел Болотников.  - А дело будет, коли Орда на
Русь хлынет.  Ежели мы разгадаем помыслы татар, то успеем упредить все
засечные крепости. И тогда спешно соберется рать. Соберется и достойно
встретит  поганых  в  Поле.  Ни один ордынец не погуляет по Руси.  Так
неужель своих полтин пожалеем?
     - Добро гутаришь, атаман, - молвил Гаруня. - На что казаку злато?
Был бы конь,  степь да трубка.  Нехай  берет  злато  татарин.  Он  его
повсюду рыщет, он за него и башку потеряет. Нехай!
     - Знатно молвил, Гаруня. Знатно.
     - Так ли, донцы?
     - Так, атаман, - согласилась старшина.
     Однако Болотников заметил,  что Нетяга кивнул неохотно: жаден был
казак на деньги.
     Подняли из  подполья  окованный  медью  сундук,  отомкнули замок,
откинули крышку.  Резанули глаза  самоцветы,  золотые  кубки  и  чаши,
серьги, перстни и кольца, подвески и ожерелья.
     - Добрая казна, - крякнул Емоха.
     Степан Нетяга  молча  ткнулся на колени и запустил руки в дорогие
каменья; пальцы его слегка дрожали.
     - Богат, богат сундук, станишники.
     - Тьфу!  - равнодушно сплюнул Гаруня,  едко дымя люлькой. - Бабам
на побрякушки.
     Болотников отсыпал в карман три горсти  золотых  монет  и  горсть
самоцветов.
     - Поди, хватит поганому?
     - А не лишку? - насупился Нетяга.
     - В самый раз.  Ордынец на малое не польстится. Спускайте сундук,
други.
     Болотников приказал  привести  толмача  и  татарина.  Когда   тот
появился в курене, Иван высыпал на стол золото и каменья.
     - Вот твоя добыча, поганый.
     Глаза татарина алчно загорелись.  Такой добычи он не мог бы взять
даже в самом удачном набеге:  не так уж и много  оставалось  в  чувале
после  хана,  темников  и  сотников.  А  на  эти самоцветы и деньги он
заведет себе табун лошадей и стадо баранов.  У него будут новые юрты и
много юных красивых жен. (Темник - военачальник, командующий туменом.)
     Ордынец метнулся к столу и начал было сгребать добычу  в  карман,
но на его ладонь опустилась тяжелая рука Болотникова.
     - Не торопись,  поганый.  Вначале об Орде поведай.  Что замыслила
она противу Руси?
     - Я  все  скажу,  иноверец.  Через  десять  дней  всемогущий  хан
Казы-Гирей  сотрет  с лица земли все ваши порубежные города и пойдет к
Москве. Он сожжет вашу столицу и положит к своим ногам Русь.
     - Замолчи,  собака!  -  подскочил  к татарину Емоха,  выхватив из
ножен саблю. Но Болотников остановил его движением руки.
     - Не ярись. Сядь! - сохраняя спокойствие на лице, произнес он.
     Емоха опустился на лавку, а Болотников встал подле татарина.
     - Много ли у Казы-Гирея туменов?
     - Много, урус. Пятнадцать темников съехались в Бахчисарай.
     - А что юртджи искали в степи?
     - Дороги для ханскою войска.
     - Что еще?
     - Мы хотели узнать,  велика ли рать урусов стоит на  засеке.  Нам
нужен ясырь. (Ясырь - невольник, пленный.)
     - Погнался за ломтем, да хлеб потерял, - усмехнулся Болотников. -
В ясырь-то сам угодил. Забирай свою добычу.
     Татарин проворно подмел со стола самоцветы  и  золото,  шагнул  к
Болотникову.
     - А теперь отпусти меня в степь, урус.
     - В  степь  ты  уйдешь  позднее,  когда  пойдет  на  Русь  войско
Казы-Гирея. А покуда посидишь у нас в полоне.
     Иван выехал в Раздоры с Васютой,  Юрко и Секирой. Спешно гнали по
степи коней:  надо было как можно  быстрее  доставить  весть  главному
казачьему городу.
     Мимо, через каждые две-три версты,  мелькали сторожевые  курганы;
на вершинах их стояли казачьи посты и зорко вглядывались в степь.  Тут
же,  у подножий курганов,  разъезжали конные  станичники,  готовые  по
первому приказу дозорного скакать в засечную крепость.
     От Родниковской заставы до  казачьей  столицы  -  более  двадцати
верст.  Гнали  лошадей  без  передышки,  и  вот  за холмами показались
Раздоры,  обнесенные высоким  земляным  валом  и  дубовым  частоколом.
Крепость имела двое ворот и несколько деревянных башен с караулами.  С
трех сторон Раздоры окружал глубокий водяной  ров,  а  с  четвертой  -
крепость защищал Дон.
     Степные ворота были закрыты: они распахивались лишь в день выхода
казачьего войска в набег или для отражения кочевников.
     Обогнув крепость,  поскакали к Засечным воротам.  Через  ров  был
перекинут легкий мост на цепях, который в любой момент мог подняться к
башне и перекрыть ворота.
     Караульные, заметив за кушаком Болотникова атаманский бунчук,  не
мешкая,  пропустили казаков в крепость. (Бунчук - символ власти, имеет
вид  длинной  трости  с  шаром,  под  которым  прикреплялись волосы из
конскою хвоста.)
     - У себя ли атаман? - придерживая лошадь, спросил Иван, зная, что
атаман Васильев часто выбирался в степь на охоту.
     - В курене. Аль с худыми вестями? - спросил дозорный.
     Но Болотников уже не слышал:  огрев плеткой  коня,  он  помчал  к
атаманскому куреню.
     Возле просторной и нарядной избы Богдана Васильева  прохаживались
двое казаков с саблями и пистолями за синими кушаками. Иван спрыгнул с
коня и ступил к крыльцу, но караульные дальше не пропустили.
     - Спит батька. Нельзя!
     Болотников повел широким плечом - казаки отскочили в сторону.
     - Не до сна, други.
     Взбежал на крыльцо, пнул ногой дверь.
     - Куда?  Куда,  чертов сын! - закричали караульные, но Болотников
уже входил в горницу.
     Васильев почивал  на широкой лавке,  громко храпя на весь курень.
Иван потряс его за плечо.
     - Проснись, атаман!
     Васильев, позевывая и потягиваясь, поднялся.
     - Чего прибыл, Болотников?
     - Поймали юртджи, атаман.
     - Юртджи?.. Что доносит лазутчик?
     - Через десять дней  Казы-Гирей  выйдет  из  Бахчисарая.  Намерен
двинуть пятнадцать туменов к Москве.
     Лицо Васильева  стало  озабоченным,  в  темных   глазах   застыла
тревога.
     - Не сбрехал лазутчик?
     - Не сбрехал.
     Васильев грохнул по столу тяжелым кулаком.
     - Не сидится хану!
     Распахнул оконце, окликнул караульного:
     - Ромка! Зови Гришку Солому. Немедля зови!
     Вскоре прибежал дюжий казак в зеленом кафтане и в рыжей  овчинной
шапке.
     - Слушаю, атаман.
     - Посылай своих молодцев в засечные города с вестями.
     - Татары, батько?
     - Татары,  - кивнул атаман и передал ему известие Болотникова.  -
Отправляй немедля. И чтоб стрелой летели!
     Солома выскочил  из  избы,  а  Васильев  обеспокоенно  заходил по
горнице. С Казы-Гиреем шутки плохи: воинственный хан, коварный. Биться
с  ним  нелегко.  Если  он  выступит со всеми туменами,  то сторожевые
городки будут разорены и  уничтожены.  Большая  опасность  угрожает  и
Раздорам.  В крепость можно стянуть лишь пять тысяч казаков. У Казы же
Гирея в тридцать раз больше.  Силы неравны, выходить с таким войском в
поле  нельзя,  придется  обороняться  в  крепости и выдерживать натиск
ордынцев,  пока не подойдет от Засеки порубежная  рать  с  московскими
воеводами...  Да  и пойдет ли царское войско?  Борис Годунов недоволен
низовыми казаками.  Не воспользуется ли  он  крымским  набегом,  чтобы
кинуть в лапы Казы-Гирея бунташную казачью столицу?
     Васильев вновь подошел к окну.
     - Ромка! Кличь старшину!
     Глянул на  Болотникова  -  грузный,   крутоплечий,   насупленный,
подавленный недоброй вестью.
     - Как с оружием в станице?
     - Сабли при казаках, а вот зелья и самопалов маловато.
     - И у меня не густо... А с хлебом?
     - Худо, атаман. Станица на Волгу идти помышляет.
     - Опять на разбой?
     - А  чего  ж  казакам остается?  Годунов нас хлебом не жалует.  С
голоду пухнуть?
     Васильев ничего  не ответил,  лишь еще больше наугрюмился.  А тем
временем в  горницу  вошли  старшины  -  семеро  выборных  казаков  от
раздорского   круга.  Среди  них  был  Федька  Берсень,  чернобородый,
сухотелый есаул лет под сорок;  на широких плечах  его  -  алая  чуга,
опоясанная желтым кушаком, за опояской - два коротких турецких пистоля
с нарядными рукоятями в дорогих каменьях. Увидев в курене Болотникова,
Федька поспешно шагнул к нему, стиснул за плечи.
     - Ну как родниковцы  поживают,  станичный?  Не  всю  еще  горилку
выпили?
     Глаза приветливые,  веселые. Рад Федька земляку, почитай, полгода
не виделись.  Рад и Болотников раздорскому есаулу: как-никак, а оба из
одной вотчины,  когда-то вместе у князя Андрея Телятевского  за  сохой
ходили.
     - Присаживайтесь,  -  показал  на  лавку  Васильев.   -   Гутарь,
Болотников.
     Иван поведал старшине о пленном татарине.  Писарь Устин Неверков,
едва выслушав до конца Болотникова, вскочил с лавки.
     - Не зря запорожцы из Сечи доносили.  Собирает  орду  Бахчисарай,
копит войско.  Казы-Гирей уже три года не ходил в большой набег. Когда
это было,  чтобы хан на пуховиках отлеживался?  Верю я  лазутчику.  Не
сбрехал!
     - И я верю,  атаман,  - кивнул Федька Берсень.  -  Волк  долго  в
логове не усидит. Надо готовить к бою крепость.
     - Собирай в Раздоры станицы,  Богдан Андреич,  - молвил третий из
старшины - Григорий Солома, степенный казак с каштановой бородой.
     - Добро.  Но то решать кругу, - сказал Васильев и позвал из сеней
Ромку. - Беги на майдан и бей сполох.
     Старшины потянулась  из  атаманского  куреня,  а  Берсень   вновь
подошел к Болотникову, подхватил под руку и повел к своей избе.
     - Покуда казаки сходятся, пропустим по чаре.
     Курень Федьки  стоял  неподалеку  от  майдана,  откуда уже начади
доноситься частые, звонкие удары сполошного колокола.
     В Раздорах  многие  казаки  жили  семьями,  имел  жену  и  Федька
Берсень.
     - Агата! Встречай дорогого гостя! - закричал еще с базу есаул.
     Агата, услышав зычный голос мужа,  тотчас выскочила  на  крыльцо;
молодая, синеглазая, увидела Ивана, зарделась, поясно поклонилась.
     - Милости прошу, Иван Исаевич.
     Берсень ухмыльнулся:   давно   догадывался,  что  женке  нравится
чернобровый,  статный Болотников. Догадывался и втайне посмеивался над
своей половиной.
     - Собери-ка что-нибудь, Агата.
     Женка метнулась  на  баз,  казаки  же  присели  к столу,  пытливо
глянули друг на друга.
     - Как в есаулах ходится, Федор?
     - По-всякому, брат. Не шибко любит меня Васильев. Грыземся.
     - Отчего ж так?
     - А ты будто не ведаешь?  Васильев за домовитых горой,  а они мне
поперек  горла.  Возьми  нашего писаря Неверкова.  Ух,  хваткий мужик!
Глянь,  какие хоромы себе отгрохал,  глянь в окно. Зришь? Укрыл у себя
десятка  два холопов и боярится.  А сам Васильев?  Один дьявол ведает,
сколь у него беглых.  Кто на конюшне,  а кто в степи табуны  пасет  да
сено косит.
     - А чего ж беглые мирятся? У меня того в станице не заведено.
     - У  тебя.  Сказал  тоже.  Ты  на  дозоре,  станица  твоя в степь
выдвинута.  А тут,  брат,  домовитые жирком обрастают.  Сидят  себе  в
куренях  да  меды попивают.  Им по сторожам не ездить,  с татарином не
биться...  А беглые. Что беглые? Они и тому рады. Упрятались от бояр и
малым   куском  довольны.  Привыкли  на  господ  спину  гнуть,  вот  и
пользуются их смирением домовитые.  Не всякий мужик казаком рожден.  А
мне от того тошно, тошно, Болотников! На Дону не должно быть холуев.
     Вошла Агата. Поставила на стол вина и закуски.
     - Угощайтесь.
     Казаки выпили по чарке и вышли на баз.  Со всех улиц и  переулков
тянулись к майдану густые толпы донцов.
     - Пошто сполох?
     - Зачем собирает атаман?
     - О чем будет круг, братцы?
     Но никто  ничего  не  ведал,  теряясь  в догадках.  Вскоре казаки
запрудили огромный майдан.  Мелькали зипуны,  кафтаны, чуги, казакины.
Многие пришли на площадь без шапок и голые до пояса, но никто не забыл
в курене своей сабли. Казак без сабли - бесчестье кругу.
     Пришли к майдану и молодые парни-донцы, не принятые еще в казаки.
Они толпились в сторонке:  быть на кругу им не дозволялось.  Их удел -
ждать  своей  поры,  когда проявят себя в степи и покажут удаль в злой
сече с ордынцами.  А сейчас они с любопытством вытягивали шеи и  чутко
прислушивались к выкрикам с майдана.
     В куренях остались  одни  женщины;  они  стайками  собирались  на
опустевших  базах,  ожидая прихода мужей.  Ни одной из них нельзя было
показаться в казачьем кругу,  то  было  бы  великим  поруганием  всему
войску донскому.
     Год назад казачка Ориша прибежала на круг за мужем;  добралась до
самого  помоста,  где  стоял атаман со старшиной;  нашла у деревянного
возвышения своего казака и потянула за собой с круга.
     - Поспеши, Сашко! Кобыла жеребится!
     Круг порешил:  высечь дерзкую женку  арапником,  а  казака  Сашко
выдворить с майдана.
     Сашко заупрямился, но атаман веско изрек:
     - Твоя баба - тебе за нее и ответ держать. Прочь с круга!
     - Прочь! - дружно поддержали донцы...
     Васильев взошел на помост, за ним поднялись Федька Берсень, Устим
Неверков и остальные старшины.
     Васильев оглядел  гудящий майдан,  вскинул над головой атаманскую
булаву, и донцы притихли.
     - Братья-казаки! Дозвольте слово молвить!
     - Гутарь, атаман!
     - Дошла  в  Раздоры  худая весть.  Хан Казы-Гирей собирается всей
ордой выступить из Бахчисарая. Хан жаждет добычи!
     Сказан несколько слов и замолчал, шаря глазами по застывшим лицам
казаков.
     - Далече ли собрался Гирей? - выкрикнул один из донцов.
     - К Москве, братья-казаки, - ответил Васильев.
     - К Москве?  Вот и нехай его Годунов встречает!  - зло воскликнул
все тот же донец.
     - Верна-а-а!  - пьяно качаясь, протяжно прокричал другой казак. -
Годунов наших собратов на кол сажает. Не пойдем за Годунова!
     - Чушь несешь! Не о Годунове сейчас речь, - отделился от старшины
Федька Берсень. - Казы-Гирей мимо Раздор не пройдет. Какой же он будет
воин,  коль  позади  себя  целую  вражескую  рать оставит?  Хреновина!
Казы-Гирей не впервой на Русь ходит. Он кинется всей ордой.
     - Есаул  дело гутарит,  - поддержал Берсеня атаман.  - Хан зол на
Раздоры.  Припомните, донцы, сколь раз мы тревожили его кочевья? Сколь
табунов у хана отбили? Сколь дувана в улусах взяли?
     - Зачем  считать,  батька?  -  прервал  атамана  стоявший   подле
Болотникова длиннющий полуголый казак с отсеченным ухом.  - Поганые на
нас ходят бессчетно.  Разве мало от них урону? Разве мало станиц они в
крови потопили?
     - Немало,  казаки, - мотнул головой Васильев. - Немало мы лиха от
поганых натерпелись. А ноне новое лихо идет. Пятнадцать туменов собрал
Казы-Гирей в Бахчисарае. Как будем татар встречать, донцы?
     - А сам-то как мекаешь, атаман? - вопросил Григорий Солома.
     - Погутарили мы со старшинами.  В  поле  выходить  не  будем,  не
устоять нам противу всего ханского войска. Соберем станицы в Раздоры и
примем осаду.
     - Выдюжим ли, батька?
     - Выдюжим,  донцы.  Крепость добрая, отсидимся. А там, глядишь, и
засечная рать поспеет. Тогда ударим вкупе и наломаем бока поганым. Так
ли, донцы?
     - Так, атаман!
     - Кличь станицы в Раздоры!
     - Примем осаду!
     Васильев постоял, послушал и ударил булавой по красному перильцу.
     - Так и порешим, донцы!
     Атама