на белых конях:
   -- Дорогу дочери высокородного Макрона!
   Пурпурная занавеска отодвинулась,  рабы открыли дверцы,  и  из  носилок
вышла Валерия.  И  вот  уже  гнутся перед ней  спины остийских сановников,
сыплются слова приветствий.
   Толпа в  изумлении зашевелилась.  Эта рыжеволосая женщина --  настоящая
Венера.  Все на ней горит,  переливается: карминный рот, золотые браслеты,
рубины в ушах, алмазные перстни.
   Женщины  задерживают  взгляды  на  красавице, оценивая каждую деталь ее
прически  и  туалета. Всеобщее внимание привлекают восемь эфиопов, которые
уже опускают на землю следующие носилки.
   -- Это  сенаторы Сервий Курион и  Авиола.  А  девушка с  ними  --  дочь
Авиолы,  --  важно сообщает Октав Семпер музыкантам;  он счастлив блеснуть
перед ними тем, что знает таких важных особ.
   Но  глазеть было уже некогда,  потому что по  знаку понтифика процессия
тронулась от форума к берегу.
   В  процессии шли  представители жреческих коллегий.  Понтифики в  белых
одеждах,  коллегия которых, как говорят, была основана еще во времена царя
Нумы, это они выработали сложный ритуал жертвоприношений во время торжеств
и бракосочетаний,  погребений и ввода в права наследства, а также при акте
усыновления. Преисполненные высшей мудрости, они выступали сановным шагом,
и важная поступь служила лишним подтверждением их значительности.
   Фламины,  жрецы трех божеств,  Юпитера,  Марса Сабинского и Квирина,  в
островерхих кожаных  шапках,  на  чьей  одежде,  которая  скреплялась лишь
пряжками,  не  должно было быть ни  узла,  ни  стежка,  выступали не менее
величественно.
   За ними плыли весталки в белоснежных одеяниях с покрытыми головами. Они
поддерживали священный огонь  Весты  и  стерегли  прославленный палладиум,
древнее деревянное изображение Минервы, которое, по преданию. принес в Рим
из  Трои Эней.  Они шествовали по главной улице Остии,  гордые от сознания
своей неприкосновенности.
   Следом шли благородные авгуры, облаченные в тоги с пурпурными полосами,
в  руках  у  них  символ жреческого сана  --  остроконечный жезл.  Они  --
толкователи прорицаний,  заключенных в священных Сивиллиных книгах, они --
предсказатели  судеб  Рима,   успехов  или  неудач  в  сражениях.  Будущее
открывалось им в полете орла и ястреба, в карканье ворона, в криках петуха
и совы.  Они читали судьбы мира по клювам священных цыплят, имея, впрочем,
полное право  взять  для  гадания цыпленка откормленного или  тощего,  что
влияло на  исход гадания и  определялось интересами вопрошающего,  но чаще
самого благородного авгура.
   За ними шли гаруспики,  которые умели предсказывать решительно все, что
будет и чего не будет в жизни, гадая по внутренностям жертвенных животных,
чьи печень, желчь, легкие и сердце никогда не солгут и не ошибутся.
   Музыканты со свирелями, цимбалами, тамбуринами и сиринксами шли впереди
салиев,  жрецов сабинского бога  войны  Квирина.  Салии были  в  пурпурных
туниках с металлическими поясами, на груди -- легкий панцирь, на голове --
шлем с острым наконечником, в левой руке -- легкий меч, в правой -- копье;
они плясали на всем пути,  от форума до берега, ударяя копьями в священные
медные щиты. которые несли рабы. Их танец сопровождался визгливой музыкой,
а  дородные жрецы  выкрикивали древние аксаменты.  молитвенные обращения к
Марсу. Янусу и Минерве. Народ слов не понимал. Салии тоже.
   Потом  поступью тяжеловооруженных воинов шествовали фециалы.  На  плечи
этих  жрецов  была  возложена ответственность за  жизнь  и  смерть многих,
разделяемая.  впрочем,  ими с его императорским величеством и высокочтимым
сенатом,  они объявляли войны.  Делалось это следующим образом.  У военной
колонны  храма   Беллоны  в   Риме   главный  фециал   символически  метал
окровавленное копье в ту сторону, где находилась неприятельская земля.
   За   ними  двигались  вереницы  жрецов,   служащих  во   время  обычных
жертвоприношений,  жрецы  рядовые,  среди  них  луперки,  титии и  другие.
Процессию жрецов  заключали августалы,  коллегию которых основал Тиберий в
честь своего отчима Октавиана Августа после его  кончины.  За  ними следом
шли сотни греческих ликторов,  пекари,  выпекавшие жертвенный хлеб, слуги,
глашатаи,    рабы,    погонщики   жертвенных   животных,   которые   гнали
предназначенный  для  сегодняшнего  торжественного  жертвоприношения скот,
помощники жрецов,  которые несли кадильницы, миски для крови, корзинки для
внутренностей,  кропильницы и другие необходимые во время жертвоприношений
предметы.
   И в самом конце --  толпы народа во главе с рыбаками,  которые несли на
плечах сплетенные из  соломы челны.  В  них  покачивались глиняные фигурки
членов Нептунова двора: тритоны, наяды, нереиды, сирены.
   Желтые  челны  плавно  вздымались  в  такт музыке, будто покачиваясь на
морских волнах. Все было в движении. Пестрая одежда глиняных наяд и нереид
напоминала  одежду  рыбачек. Покачивались челны, фигурки, плечи рыбаков --
все  плыло  и  качалось.  Ведь море -- это наша обитель, наша судьба, наше
плодородное  и  дающее пищу поле. Покачивалось на рыбацких плечах огромное
чучело  дельфина.  Покачивались  в  руках рыбаков гарпуны, направленные на
фантастических  морских  чудовищ.  Общий ритм движения возбуждал и опьянял
людей, они шли, раскачиваясь из стороны в сторону.
   И  все  же,  несмотря  на  прекрасное  это  зрелище,  в  толпе  нашлись
недовольные:
   -- Вы  видали,  какая прорва тут этих жрецов да их помощников?  Клянусь
Нептуном!  Ну и  набралось же дармоедов!  А сколько их по всей Италии!  Во
кому сладко-то живется. Их государство кормит.
   -- Государство.  Конечно.  Но  только ведь и  мы  их кормим:  жертвами,
приношениями, тяжко заработанным денарием, ведь меньше-то они не берут...
   -- Паразиты!
   -- Молчи-ка лучше. А то отделают тебя так, что родная мать не узнает!
   Но остийский люд не робок.  Ему терять нечего, поэтому он выражает свое
мнение вслух:
   -- Проклятые дармоеды!
   Между тем процессия пересекла город и  остановилась на  морском берегу,
где  за  жертвенником стояла  большая мраморная статуя Нептуна.  Бородатое
лицо  бога всех вод,  соленых и  пресных,  величественно,  как  само море.
Божественный взгляд спокойно остановился на толпах людей,  на жрецах и  их
помощниках, которые суетились около алтаря с жертвенными животными.
   Главный жрец Нептуна с  воздетыми к  небу руками,  заслонив лицо тогой,
обошел жертвенник,  славя богов. Потом, склонившись перед алтарем, молил о
снисхождении сначала  Януса,  этого  требовала  традиция,  потом  Нептуна,
которому предназначалась жертва, и, наконец, Весту.
   Голос жреца поднимался ввысь и  отчетливо звучал в  тишине,  нарушаемой
лишь треском огней в плошках на пилонах вокруг жертвенного алтаря и криком
чаек.  Из  кадильниц,  раскачиваемых четырьмя жрецами,  поднимался к  небу
благовонный дым.  И  вот взлетели молоты,  сверкнули длинные лезвия ножей,
упал  первый  бык,   второй,   пятый,   падали  бараны,   кабаны,   козлы.
Светло-красная кровь взметнулась ввысь,  обрызгала ослепительно-белое лицо
Нептуна.
   Лицо Нептуна, обрызганное кровью, стало жестоким. Бог свирепо глядел на
жертвы,  на копошащихся внизу людей.  Кровь на белом мраморе божественного
чела быстро высохла под солнечными лучами и отвратительно пахла.
   Жертвоприношение было закончено.
   За  спиной  Нептуна  рабы  волокли  туши  убитых животных; из них будет
приготовлено  угощение  для  жрецов,  мясо жертвенных животных принадлежит
жрецам и их помощникам.


   Сановные гости  готовились ступить на  большую трирему,  которая должна
была первой выйти в море.
   Рыбаки  торопились  к  баркам,   садились  в  них  со  своими  семьями,
прихватывая соломенные челны с фигурками морских божеств.
   Понтифик  величаво  приближался к триреме. Он знал: сегодня здесь много
важных  гостей  из  Рима, сенаторов и магистратов. Лишь Макрона нет, он на
Капри, у императора. Дочь его, однако, здесь. Понтифик предложил ей первой
вступить на корабль. Недовольные сенаторы были вынуждены смириться.
   Валерия прошла мимо них. Она заметила отца Луция. Он пристально смотрел
на нее.  Рядом с ним старый Ульпий.  А вот сенатор Авиола, отец этой... "И
она тут", -- подумала Валерия, приметив Торквату. Валерия снова посмотрела
на  Авиолу  и  побледнела.  Старое воспоминанье:  александрийский лупанар.
Валерия стиснула зубы,  овладела собой. Она миновала ряды гостей. Луций не
приехал.  Почему?  Он  обещал ей быть здесь.  Валерия старалась подавить в
себе  гнев  и  разочарование.   Сопровождаемая  понтификом.  сенаторами  и
жрецами,  она твердо прошла по мосткам, переброшенным с берега на трирему.
Уселась  в  приготовленное  кресло,  слегка  повернув  его.  чтобы  видеть
Торквату.
   Снежно-бледные  щечки  девушки  окаймляли  золотисто-каштановые локоны.
Волосы  падали  на  худенькие плечи,  окутанные дорогой,  расшитой золотом
столой.  Луций не приехал, и разочарование было написано на ее полудетском
личике,  маленькие руки  механически теребили бахрому на  одежде.  Валерия
внимательно смотрела на девушку.  Нежная,  целомудренная, прелестная. Само
очарование.
   В  один  прекрасный  день,  несомненно  в  один  прекрасный день, Луций
пресытится  мной, и тогда он отдаст предпочтение этому нежному созданию...
Этой девушке... А потом? Нет! Никакого "потом" не будет!
   Так думала дочь Макрона.
   Сердце Валерии ожесточилось, стало каменным, в глазах появился холодный
блеск.  Он не должен наступить этот страшный день! Сколько же времени дать
тебе,  девушка,  чтобы  ты  забыла  Луция? Для страсти и страха и месяц --
большой  срок.  Посмотрим.  Если ты не оставишь его, если я не почувствую,
что из мыслей его ты исчезла, горе тебе, малютка!
   Сервий тоже думал о Луции: сейчас он занят перемещением когорты шестого
легиона из Альбы-Лонги на Марсово поле в Риме. Войско -- это основа любого
выступления против императорской власти.  На  один шаг  они  будут ближе к
цели.
   Трирема вышла в  открытое море,  за  ней --  Другие большие корабли,  а
вокруг, как мухи, роились барки рыбаков.
   Восемьдесят  гребцов  налегли  на  весла,  ветер  расправил  паруса,  и
рыбацкие челны вскоре остались далеко позади.
   Праздник открытия моря.
   Чтобы умилостивить море,  с  корабля будут сброшены дары  земли.  Потом
авгур выпустит орла,  полет которого возвестит, как принял Нептун жертвы и
будет ли в этом году милость морякам.  Если орел полетит ввысь, слава вам,
могущественные воды,  и благо нам,  людям.  Но если орел полетит низко над
водой -- горе нам, горе кораблям в море!
   На носу триремы с  эмблемой Рима --  "SPOR",  --  выведенной золотом по
пурпурному фону, стоял, воздев руки, понтифик. Он взывал к морю.
   Авиола слушал понтифика и подсчитывал. Три корабля он пошлет в Карфаген
за кожами,  четыре --  в  Испанию за медью для щитов,  пять --  в  Азию за
железом для панцирей и мечей,  три --  в Сирию и Египет за редким деревом.
Пятнадцать кораблей. А может быть, и двадцать. Клянусь Нептуном, и вправду
от моря зависит удача этого предприятия.  Я  дал понтифику триста золотых,
жрецам  Нептуна  послал  трех  быков  и  стадо  кабанов.  Этого,  наверно,
довольно.  Довольно этого, морское божество? Над кораблем пролетела чайка,
и  птичий помет испачкал руку Авиолы.  Дурной знак!  Видно,  мало.  Нептун
слишком  требователен.   Требовательнее,  чем  Юпитер  и  наш  покровитель
Меркурий вместе.  Да и причина есть:  вода не суша, риск велик: "Что ж. --
думает про  себя  Авиола,  незаметно стирая краем  своей  сенаторской тоги
птичий подарок с  руки,  --  может быть,  поможет особый дар Нептуну".  Он
осмотрел перстни на испачканной руке.  Вот этот,  со смарагдом.  Тонковат,
конечно,  но  смарагд очень хороший.  По  крайней мере шестнадцать золотых
стоит.
   Авиола  встал,  снял перстень, повертел его в лучах солнца, чтобы видно
было,  как  сверкает  драгоценный  камень, и широким жестом бросил в море.
Остальные  сенаторы  волей-неволей  должны были последовать его примеру, и
каждого  при  этом не оставляла мысль о торговле, успех которой зависел от
моря.
   Красно-желтые паруса опали, гребцы подняли весла, корабль остановился и
покачивался на волнах.  Полдень.  Солнце в зените. Сейчас начнется главный
обряд, нужно ублаготворить море и открыть его для кораблей.
   Три  огромные  серебряные  амфоры с рельефным изображением земных даров
морю  стояли  на носу корабля. В одной амфоре кровь жертвенных животных --
квинтэссенция всего, чем утоляет земля человеческий голод. В другой -- то,
что  утоляет  жажду:  густое,  неразбавленное  фалернское  вино. В третьей
амфоре   --  желто-зеленое  оливковое  масло,  которое  не  только  питает
человека, но и может успокоить волнение на море.
   Маленькие  барки  догнали  трирему  и  остановились неподалеку.  Рыбаки
спустили на воду соломенные челны с фигурками морских божеств.
   Остийская пристань едва видна, мраморный Нептун кажется белой точкой на
серо-зеленом земном горизонте.
   Рыбаки в барках поднялись,  встали с кресел и гости на триреме.  Момент
священнодействия сомкнул все уста, приглушил всякий звук.
   Мертвая тишина. Лишь дерзкая чайка нарушает ее варварским криком.
   У первой амфоры,  с кровью,  встал понтифик, у второй, с вином, -- жрец
Нептуна,  у амфоры с маслом --  эпулон коллегии семи стольников.  Все трое
одеты в  тоги  с  пурпурной полосой,  на  головах слабый ветерок раздувает
цветные ленты.  Первая -- красно-черная, цвета запекшейся крови, вторая --
светло-красная.  цвета  молодого вина,  третья  --  лимонно-желтая,  цвета
оливкового масла.
   Три  жреца под  звуки труб сдвинули при помощи рабов три амфоры.  Одной
струей полились в  море  кровь,  вино и  масло.  Тяжелая жидкость падала в
воду.  Вода  окрасилась  кровью,  зазолотилась,  стала  переливаться всеми
цветами радуги.
   Понтифик возгласил:
   -- На вечный мир с морем!
   Сверкающее  слово   "мир"   повторилось,   далеко  разнесенное  ветром,
рассыпалось солнечными лучами по сияющей морской глади.
   Авгур подошел к большой клетке. Сорвал покрывало и открыл дверцу. Орел,
прекрасный,  как  в  дивном  сне,  остановился на краю палубы, ослепленный
солнечным  светом.  Полдень,  время отлива, море уходит в зеленые глубины,
колеблющиеся  тени  едва  приметны.  Коварные волны жмурятся от солнечного
сияния. Все напряжено -- как боги примут жертву?
   Орел медленно расправил крылья, взмахнул ими и неожиданно стрелой взмыл
в поднебесье.
   Восторженные вопли на корабле,  на барках, на берегу заглушили победное
пение труб. Авгур, воздев руки к небу, провозгласил:
   -- Радуйтесь,  квириты!  Нептун  благосклонно принял  наши  дары!  Море
открыто для всех кораблей, для военных, для торговых и для рыбацких. Слава
Нептуну! Слава бессмертным богам!
   -- Слава!.. Слава!..
   Корабль повернул к берегу. Понтифик подошел к дочери Макрона и произнес
хвастливо,  как  будто все,  что  тут  произошло,  было  исключительно его
заслугой:
   -- Ты видела, благородная госпожа, как Нептун принял нашу жертву?
   -- Да, -- подтвердила Валерия, наблюдая, как Торквата следит за полетом
орла в лазурной вышине.  Она видела, какой надеждой и радостью засветилось
лицо девушки.  Очевидно,  в  полете орла она нашла и для себя добрый знак.
Она, пожалуй, верит, что вновь обретет Луция.
   Валерия из-под  опущенных ресниц смотрела на  девушку.  Радуешься.  Ну,
порадуйся немножко. Недолго осталось.
   -- Ты расскажешь, благороднейшая, своему отцу...
   -- Разумеется, высокочтимый понтифик: сегодня же я буду говорить с ним,
-- улыбнулась красавица,  и  наивная Торквата сочла  ее  улыбку еще  одним
добрым знаком.  Она  устремила взгляд на  орла.  Он  поднимался все выше и
выше,  его  серо-белые  крылья понемногу превратились в  бледную точку,  и
наконец он исчез в сияющем небесном куполе.
   Толпа  на  берегу разбредалась.  Обмытый рабами Нептун смотрел вдаль на
свое море спокойно и доброжелательно.  Он принял дары,  принял жертвы.  Но
что будет дальше? Обещать спокойное море на весь год? Трудно обещать. Орел
пообещал.  Но Нептун не обещал ничего. Море само решит. Нептун будет молча
стоять здесь и  сам подивится,  когда спокойная морская гладь разбушуется,
разъярится.  Тут  и  бог ничего не  сможет поделать,  помогайте себе сами,
рыбаки остийские.

        28

   После   полудня  лектики  вместе   со   своим   благородным  содержимым
отправились в обратный путь,  в Рим. За ними тянулись волны дорогих духов,
после них  остались зыбкие следы на  прибрежном песке.  Запахи рассеялись,
следы смыли волны.
   Остия на время затихла.  Рыбаки вернулись в свои хижины и сели за ужин.
Праздничный стол требует и  праздничных напитков.  Ну-ка.  Марк,  забеги в
таверну еще за одним кувшинчиком. Ты говоришь, это двенадцатый? Ну и ну! А
ведь это только начало.  Сегодня же праздник,  болван. Нептун постарается,
чтобы наши сети и животы были полны.
   На площади перед таверной "Беззубая мурена" движение не затихает. Здесь
собрались все.  кто умеет подзаработать и  на бедняке.  Гончары,  ювелиры,
кондитеры, продавцы мелочей хриплыми голосами призывали покупателей.
   Октав Семпер идет по  площади нахмуренный,  черный ежик на  его  голове
готов  проткнуть  весь  свет.  Беззаботное,  веселое  настроение,  царящее
вокруг, злит его еще больше. Минуту назад его петух по кличке Лео проиграл
петуху Лавра. Проиграл так позорно, как поросенок носорогу. Фи!
   Рыбачка поворачивает в руке глиняный светильник и торгуется с хозяином:
   -- Пять сестерциев и ни ассом больше!
   -- Восемь и ни ассом меньше.
   -- Ну и обдирала ты, дорогой!
   "Да,  дорого мне  обошелся этот  проигрыш,  безумно дорого,  --  думает
Октав.  --  Все  ставки проиграны.  Вечером возьму нож  и  покончу с  этим
ублюдком", -- решает Октав судьбу побежденного Лео.
   У  лавки с вином два моряка пьют в честь Нептуна.  Они не виделись пять
лет. Теперь пьют и обнимаются, покачиваясь на нетвердых ногах.
   -- Я люблю тебя, братец. Будь здоров!
   Октав вспомнил сияющее лицо  Лавра,  когда во  время драки из  Лео  так
летели перья,  что петухов едва было видно.  Расписать бы тебе твою наглую
морду, скалит зубы Октав.
   Шум,  писк детворы,  смех,  пение и звуки флейты, радость поднимается и
переливается,  будто тесто,  все это только бесит Октава.  Налитыми кровью
глазами  он  посмотрел  в  сторону  моря.   Там  нетерпеливые  рыбаки  уже
укладывают сети в лодки, собираются на ночной лов.
   Хапуги,  думает про  себя Октав.  Так торопитесь,  словно ночью от  вас
уплывет мурена с  брюхом,  набитым золотыми.  Разве  завтра не  будет дня?
Завтра.  Завтра потянется цепь забот,  и  конца им не будет.  И  все из-за
петуха Лавра. Ну подожди, стерва, я и тебя заполучу и срежу твой гребешок.
А сейчас пить, поскорее залить свое горе.
   Приморская таверна "Беззубая мурена" --  низкое помещение с деревянным,
дочерна  закопченным потолком,  вся  насквозь  пропахла  рыбой.  Из  кухни
тянулся залах  жира  и  пригоревшего жаркого.  Вокруг  нескольких столов с
остатками пищи  сидели мужчины.  Вино  разносила трактирщица.  Эту  хромую
женщину ни в чем нельзя было винить: что поделаешь, не была она украшением
праздничного  дня.   Посудите  сами,   разве  будет  у   тебя  приподнятое
настроение,  если  единственная  присутствующая здесь  женщина  похожа  на
скелет,  на жердь в пеплуме, о которую можно уколоть руки. Бр-р-р-р! Лучше
смотреть на  дно  кружки  и  заливать свои  желания  вином,  растворяясь в
упоительной надежде.
   -- ...и  потом  куплю себе  новую лодку.  Справлю себе  густо плетенную
сеть...
   -- ...в этом году со мной впервые выйдет мой сынишка,  ему четырнадцать
исполнится...
   -- ...а помнишь,  в прошлом году?  Это был благословенный день.  Каждый
наловил кучу рыбы.  А  я  тунца...  С ним мне пришлось повозиться до утра,
прежде чем я доволок его до берега. Всю сеть порвал. Во какой был! Попался
к вечеру, когда луна заходила...