благодарность и  просьбу.  --  Жрица
поспешно закончила обряд и ушла.
   Квирина нервно  крутила кольцо.  Неожиданно оно  соскользнуло у  нее  с
пальца  и  ударилось о  мрамор.  Черный камень раскололся надвое.  Квирина
расплакалась.
   -- Фабий, ты видишь? Дурной знак. Агат разбился.
   Фабий  вздрогнул.  Этого  не  должно было быть. Она перепугается. Будет
долго думать об этом. Как ее утешить?
   -- Глупенькая,  ведь это  хорошо.  Это был твой глаз,  понимаешь?  Твой
блестящий чудный глаз.  Но ведь у тебя два глаза. Ну вот, в перстне теперь
тоже будут два...
   Она не  улыбнулась и  все продолжала мрачно разглядывать черный камень.
Фабий был взволнован.  Он  погладил девушку по голове и  тихонько вышел из
храма.


   Луций спускался вниз по  песчаной дорожке.  Он взглянул на солнце.  Еще
рано, Калигула спит.
   На дорогу упала тень.  Луций посмотрел,  кто это. Глаза его расширились
от удивления:
   -- Фабий Скавр!
   Фабий удивился не меньше. Он приветствовал Луция поклоном.
   Счастливое расположение духа сделало Луция более любезным, чем обычно.
   -- Какая неожиданность,  я снова вижу тебя!  Говорили,  что ты схвачен,
что тебя увезли на Капри...
   Фабий насторожился. Откуда вдруг этот любезный тон после недавних угроз
в Альбанских горах?  Фабий знал от Квирины,  что его выдал Октав Семпер, а
не Луций. Несмотря на это, настороженность его не прошла.
   -- Говорили сущую правду, господин мой. Но я вернулся.
   Бурная радость прозвучала в словах Фабия.
   -- Вернулся,  --  повторил Луций  невероятное слово.  --  Император сам
говорил с тобой?
   -- Да...
   -- И даровал тебе жизнь?
   -- Если хочешь, называй это так, господин...
   -- Великодушный дар, -- заметил Луций.
   -- Скорее,  каприз. Я уверен, что император даже и не видел, как я стою
перед ним, когда сказал "можешь идти!". Он никогда нас, плебеев, не видит.
Никогда не позаботился о том, чтобы облегчить нам жизнь.
   -- А как он мог это сделать? -- благосклонно улыбнулся Луций.
   -- Дать народу права,  какие тот имел раньше. Вернуть ему выборы, чтобы
управление было делом всех, делом общим...
   -- Res publica...  -- машинально повторил Луций. Оба посмотрели друг на
друга. Фабий сам удивился этому выводу, Луций был сбит с толку. Смотри-ка,
вот тебе и комедиант.  До чего додумался!  Луций отвел глаза,  уставился в
землю, но упорно держался задуманной цели:
   -- Ты ошибаешься, Фабий. Республика не может вернуться.
   Фабий  прикрыл глаза:  что  это?  Неужели со  мной  говорит сын  Сервия
Куриона? Возможно, он испытывает меня.
   Луций свысока продолжал:
   -- С  такой огромной империей не сможет больше справиться ни сенат,  ни
народ.  Один только Гай Цезарь, сын незабвенного Германика, еще сумеет все
исправить --  и  наверху,  и внизу.  Только он даст народу Рима то,  в чем
старый император так упорно ему отказывал.
   Фабий не верил своим ушам,  не знал,  что подумать.  На чьей же стороне
теперь Луций Курион?
   Луций тихо продолжал:
   -- Ты принадлежишь к  сословию,  которое император подвергает гонениям,
и,  конечно, ненавидишь Тиберия. Гай Цезарь иной. Актеры Мнестер и Апеллес
-- его друзья, ты знаешь, наверное. Тебе, актеру, следовало бы...


   В  мозгу Луция промелькнуло воспоминание о  "Пекарях" Фабия,  в которых
тот нападал на сенаторское сословие. Он ехидно договорил:
   -- Тебе следовало бы расположить к себе будущего императора, гистрион!
   Внезапная мысль осенила Луция. Он с ударением проговорил:
   -- Послушай!  Гай Цезарь скоро станет императором. Придумай что-нибудь,
прославь его на сцене.  Какую-нибудь блестящую аллегорию.  И оду. Сумел же
ты написать сатиру, сумеешь и гимн!
   У  Фабия похолодела спина. Постоянные преследования давно обострили его
чувства,  теперь же он воспринимал все вдвое острее. А что, если они хотят
сделать  из меня жертвенного ягненка в своей большой игре? Может быть, это
ловушка?
   -- Калигула отблагодарит тебя по-царски,  не бойся.  Ручаюсь тебе своим
словом!
   Фабий был бледен. Он ответил почтительно и глухо:
   -- Когда ты  изволил говорить со  мной на корабле,  то пренебрежительно
оттолкнул меня, потому что я не был республиканцем, как ты. Ты изменился!
   Луций  покраснел.  Какое  унижение!  Веселое  расположение  духа  разом
покинуло его.  Ему  стало  стыдно,  как  он  ничтожен перед этим  паршивым
комедиантом.  Он задрожал от бешенства,  но совладал с  собой.  И  властно
сказал:
   -- Отвечай на мой вопрос!  Ты хочешь подготовить зрелище, прославляющее
будущего императора Гая Цезаря?
   Фабий беспокойно заморгал.  Он растерянно развел руками,  сгорбился и с
напускным смирением произнес:
   -- Ах, ты испытываешь меня, господин мой. Ведь это только шутка?
   Кровь ударила Луцию в  голову.  Его трясло от  бешенства.  Ему хотелось
ударить этого юродивого по лицу,  вцепиться ему в глотку,  задушить.  Он с
усилием превозмог себя и выкрикнул:
   -- Ты сделаешь то, о чем я прошу?
   -- Нет,  господин.  Не сделаю,  -- твердо произнес Фабий. -- Не могу. Я
теперь вижу некоторые вещи иначе,  чем раньше. Я был на волосок от смерти.
В таком положении человек понимает,  кто он таков,  понимает, что жизнь --
это не фарс.  Теперь я  держусь тех же взглядов,  что ты и  твой уважаемый
отец.  Если бы я  потребовался тебе для такого дела,  то к  твоим услугам,
господин...
   В  красном тумане несмываемого позора Луций с ненавистью запомнил слова
Фабия. Ледяным тоном он закончил разговор:
   -- Ну хорошо. Посмотрим!
   И с величавым достоинством удалился.


   Калигула  встал.  Он  уже  побывал  в  руках  массажистов,  банщиков  и
парикмахеров.  Теперь  на  нем  застегивают золотой  панцирь,  на  котором
изображен Гелиос на колеснице.
   Макрон наблюдает.  С форума сюда доносился шум толпы.  Макрон раздвинул
занавески. Море голосов гудело:
   -- Слава Гаю Цезарю, сыну Германика!
   -- Ты слышишь, дражайший?
   Калигула был еще в полусне,  голова у него трещала,  но он все слышал и
самовлюбленно улыбался. Макрон потирал руки.
   -- Хорошая была идея: приказать, чтобы в сенатских ведомостях поместили
сообщение о болезни Тиберия,  а?  Отличная идея!  Теперь настроение в Риме
перед тобой как на ладони!
   Мутными от кутежей глазами Калигула посмотрел на Макрона.
   -- Спасибо тебе,  дорогой Невий.  Мой народ получит чего хочет... -- Он
намеренно сделал  паузу.  --  Если  Макрон в  решающую минуту докажет свою
верность...
   -- Клянусь щитом Марса! -- поднял правую руку Макрон.
   Калигула моргнул:
   -- Эта минута уже недалека... Ты полагаешь... ты веришь?
   -- Себе я верю всегда, -- спокойно сказал Макрон.
   Но Калигула спокоен не был. Голос его дрожал:
   -- Нам бы уже пора...
   -- Все готово, господин мой. Наши лошади и свита.
   -- Как... как... нет, ничего, -- пробормотал Калигула. -- Едем!
   Он резко вскочил:
   -- Я хочу, чтобы все поскорее кончилось. Пошли!
   Макрон кивнул.
   Ворота дворца распахнулись,  два всадника неслись карьером,  за ними --
конные преторианцы. Луций как раз приближался к воротам.
   -- Мой Гай! -- крикнул он.
   Лошадь  Калигулы  пронеслась  мимо.   Калигула  заметил  Луция,  но  не
остановился.
   Макрон на ходу дружески кивнул Луцию.
   -- О Гай!  Боги!  Ты слышишь?  -- кричал Луций, но его слова потонули в
грохоте копыт.

        34

   Удивительные вещи происходили в те дни, когда Тиберий решил вернуться в
Рим.
   На соррентском побережье у Скотолы внезапно появилась стая саранчи.  На
другой день  утром  виноградники около Геркуланума покрылись снегом.  Ночь
спустя содрогнулась земля- и каприйский маяк рухнул.
   Император был суеверен с  малых лет.  Но навязчивое желание вернуться в
Рим побороло страх перед плохими предзнаменованиями.
   -- Почему, почему мне хочется во что бы то ни стало вернуться, Фрасилл?
Ты  говоришь:  констелляция звезд этого не  рекомендует.  Предзнаменования
также меня предостерегают.  Разум мне говорит,  чтобы я  не вступал в Рим.
Меня одинаково ненавидят и  стар и  мал.  Скажи мне,  Фрассил,  какие силы
пробуждаются в человеке, когда он хочет вопреки всему добиться своего?
   Фрасилл, в желто-красной мантии, какую носят восточные маги, смотрел на
беспокойное море и молчал.
   -- Хочу ли я  спустя одиннадцать лет вдохнуть гнилой воздух Рима?  Хочу
ли  снова посмотреть на  дорогу,  по  которой я  возвращался в  триумфе на
Капитолий?  Или я хочу вернуться в места, где прожил с Випсанией несколько
счасливых минут?  --  Он склонил голову и понизил голос: -- Скажи! Почему?
Ты, вероятно, это знаешь!
   Фрасилл пожал плечами и ответил вопросом на вопрос:
   -- Почему  изгнанник стремится вернуться на  родину?  Почему перелетные
птицы через моря и  горы возвращаются в свои гнезда?  Почему путник спешит
туда, откуда он вышел? Почему человека снова и снова притягивает пропасть,
над которой у него закружилась голова?
   Оба старца замолчали.


   На следующий день,  за четыре дня до мартовских ид, во времена консулов
Гнея Ацеррония Прокула и Гая Петрония Понтия, император с небольшой свитой
приплыл в Мизен. Сел в носилки, которые сопровождала конная стража. Следом
за ним повозки с рабами и всеми вещами императора. На особой повозке везли
в разукрашенной клетке императорского ящера.
   Процессия,   сопровождаемая  преторианцами,  направлялась  по  Аппиевой
дороге  к  Риму.  Было душно. Тяжелые тучи тянулись по горизонту, закрывая
солнце.  Император в носилках вспотел. Ежеминутно он откидывал занавески и
смотрел,  как  пейзаж  вдоль  дороги  медленно  уплывает  назад, хотя рабы
сменяются  каждый  час  и  очень  торопятся.  Императору  кажется, что они
нарочно  тащатся  так  медленно.  Что  нарочно  сдерживают ритм. Он нервно
дергает  шелковый шарф, со злобой вонзает в него зубы. Ругается, угрожает,
бросает   рабам  --  он,  старый  скупердяй,  --  золотые,  чтобы  они  до
наступления вечера достигли ворот Рима.
   Нигрин,  гонец Сервия,  спешащий на  Капри с  паролем смерти,  встретил
императорскую процессию.  Гонец не имел понятия о том,  какое сообщение он
везет,  о  чем  идет  речь,  он  знал  только  пароль,  который должен был
передать.  Завидев  процессию,  он  спросил о  центурионе Варе,  командире
личной охраны императора,  и  узнал,  что тот остался на Капри.  Пришпорив
пятками коня, Нигрин поскакал дальше...
   Выше человеческих сил было то,  чего требовал император.  Носильщики не
добрались вовремя.
   Наступила  ночь,   и   император,   видя  тщетность  усилий,   приказал
остановиться у  седьмого мильного столба и  на невысоком пригорке у дороги
разбить палатки.  Он  не  хочет  входить в  город ночью как  хищный зверь,
пришедший за  добычей.  Он  войдет утром,  днем,  во  всей своей славе,  с
Калигулой и  Макроном,  которые едут  ему  навстречу из  Рима.  Вскоре они
появились и сами. Приветствовали императора с исключительной учтивостью.
   Шпионы Сервия,  следящие за  Калигулой от  самого Рима,  были удивлены,
узнав, кто разбил лагерь перед городом, и скрылись во тьме. Один из них во
весь опор полетел сообщить Куриону, что император у ворот Рима.
   Император стоял  на  пригорке.  Над  городом  расплывался желтый  свет,
отраженный в  небе от  факелов на  форумах,  храмах и  дворцах.  Под  этой
желтизной бесформенным призраком застыла черная громада Рима.
   За  спиной императора стояли Калигула и  Макрон.  Они думали об одном и
том же, но каждый по-своему.
   Макрон смотрел на императора.  Высокую фигуру в плаще удлиняла тень. Он
казался еще выше. Заслоняет. Мешает.
   Калигула смотрел на  Рим.  Он  смотрел на город,  как будто между ним и
Римом не было никого...
   Духота  к ночи усилилась, но император дрожал от холода и зябко кутался
в  плащ.  Он  стоял неподвижно, он не мог оторвать глаз от силуэта города,
медленно  расплывающегося  в  темноте.  Он  тяжело опирался о палку, будто
после   долгого   бега,   и   задыхался  от  противоречивых  мыслей.  Злые
предзнаменования  снова  всплывали  в  мозгу: стая саранчи, снежный буран,
рухнувший  маяк.  Предсказания  Фрасилла  и его совет: не возвращайся! Все
становится   ему   поперек   дороги,   все   ему  мешает,  предостерегает,
препятствует,   но   он  бросается  бездумно,  нетерпеливо,  дико,  давит,
торопится, он должен идти, он не знает почему, но должен, какое-то чувство
его гонит, бешеное желание растет, душит его, разрывает его нервы, кровь в
его  жилах  кипит,  это лихорадка, это безумие, но он должен снова увидеть
любимый Рим, еще один раз его увидеть, в последний раз...
   Всего  только семь  миль.  Его  сон  становится действительностью.  Его
желание осуществляется.  До Рима рукой подать.  Завтра он войдет в ворота.
Что ожидает его в городе?
   В  это  время  на  колени  перед  императором упал  его  любимый слуга,
волноотпущенник Ретул.
   Он бился головой о землю и от страха стучал зубами:
   -- Мой господин, благородный император, боги тому свидетели, что это не
наша вина: твой ящер погиб. Господин, смилуйся, это не наша вина!
   Император взял  факел из  рук  Макрона и  вошел в  палатку,  Калигула и
Макрон последовали за ним.  Ретул и три раба, которые в течение нескольких
лет заботились об отвратительном животном, рухнули на колени.
   В окованной серебром клетке лежал дохлый ящер.  Тучи муравьев покрывали
его и  глодали падаль.  Тиберий смотрел на это потрясенный.  Его амулет на
счастье.  Муравьи набросились на  ящера.  Они  впиваются в  его чешуйчатый
панцирь, грызут, так что слышен хруст.
   Император затрясся:  его бил озноб и  одновременно ему было душно.  Это
ожидает  меня  в  Риме!  Что  теперь?  Желание  увидеть Рим  столкнулось с
желанием жить.  Судьба ему указывает, что не пришло еще его время, она еще
не  желает его смерти.  Она предостерегает его.  Император еще хочет жить.
Желание жить сильнее. Сегодня неподходящее время для возвращения в Рим. Но
оно  придет.  Оно  придет!  Придет!  О  мой дорогой Фрасилл!  Это страшное
предзнаменование было последним в цепи плохих примет.
   Тиберий  выпрямился.  В  нем  пробудилась давнишняя энергия  вождя.  Он
указал на Ретула и трех других рабов:
   -- Каждому по сто ударов. Ретулу двести.
   -- Господин!  Смилуйся!  --  запричитал Ретул.  -- Мы не виноваты -- мы
погибнем...
   Император не слушал и приказывал дальше:
   -- Макрон,  распорядись,  чтобы сняли палатки.  Я возвращаюсь на Капри.
Торопись!
   Преторианцы быстро свернули палатки, в ночи слышались крики истязуемых.
Вскоре императорская процессия повернула обратно. Шпионы Сервия шли за ней
по пятам.
   Император ночевал в  своей вилле за  Таррациной и  на другой день после
захода солнца приблизился к Путеолскому заливу. Перед Байями Тиберий вышел
из носилок и сел на коня.
   Был  день мартовских ид,  восемьдесят один год назад в  этот день погиб
под кинжалами Гай Юлий Цезарь.
   Император все больше дрожал от озноба и во время езды плотнее кутался в
пурпурный плащ.
   Сегодня словно все сговорились против него,  и море так разволновалось,
что  невозможно переправиться на  Капри.  Он  решил  переночевать в  своей
вилле,  которую  когда-то  на  мизенском  берегу  поставил  расточительный
Лукулл.  Ему не хотелось быть одному с Калигулой и Макроном.  Он вспомнил,
что Сенека недалеко, в Байях. И сказал Макрону:
   -- Передай Сенеке, пусть придет со мной поужинать!
   Ванна  освежила  императора.   У   него  поднялось  настроение,   озноб
прекратился после чаши горячего вина. Император почувствовал прилив сил, в
нем снова пробудилась вера в себя. Он все-таки вернется в Рим!
   Опираясь о палку, он вошел в ротонду малого триклиния и осмотрелся.
   -- За ужином нас будет больше,  чем я думал,  --  сказал он с усмешкой,
указывая палкой  на  двенадцать мраморных статуй  главных  богов,  которые
полукругом стояли вдоль стен.  На  темно-синем фоне  занавесей,  которые в
приглушенном свете казались черными,  белые тела богов и богинь ослепляли.
За  императорским  креслом  в  железной  корзине  горели  желто-коричневым
пламенем древесные угольки.
   -- Вы приказали для меня затопить?  -- заметил император иронически. --
Вы  отравляете мне последние дни.  Стоит ли  так стараться из-за  старика,
смотрящего в могилу.
   Калигула наклонил шишковатую голову и сказал раболепно:
   -- Дедушка, мой дорогой, как ты можешь...
   -- Ты на пиру в  Риме напился как свинопас.  Эта шишка на лбу у тебя от
пьянства. Молчи! Я знаю. Эх ты, ничтожество, даже пить не умеешь!
   Император откинул портьеру и  вышел  на  балкон.  Его  свита осталась в
триклинии.
   -- Император хочет побыть в одиночестве, -- сказал Макрон.
   -- Кто-то ему уже проболтался об этом пиршестве,  --  заметил Калигула,
испытующе глядя на Макрона.
   -- Не  меня ли ты подозреваешь?  --  возразил задетый за живое Макрон и
тихо добавил: -- Ты же знаешь, что я твой человек, господин.
   -- На  балконе холодно.  Тебе не  следовало бы  там  задерживаться,  --
заметил Харикл.
   Только  Фрасилл,  которого  сам  император  пригласил поужинать с  ним,
молчал. Все затихли в ожидании. Калигула не выспался и громко зевал.
   Император глядел с балкона на море. Спускались синеватые сумерки.
   Зелено-желтая,  мертвая серость напомнила ему  самый печальный день его
жизни.  Сад  его  дома  на  Эсквилине погрузился именно в  такие синеватые
сумерки,  когда прибыл гонец от  Августа.  Отчим писал ему,  что  приказал
развести его с Випсанией,  которую Тиберий любил всем сердцем. Старая боль
внезапно ожила в  нем.  Она росла от бессильного гнева,  оттого что ему не
удалось вернуться в Рим.
   Однако еще есть время. Он растопчет этот муравейник начисто. Он страшно
отомстит этой тысячеглавой гидре!  За всю жизнь, за десятки лет страданий.
На  всех падет моя месть.  Только дайте мне время,  боги!  Он повернулся и
вошел в триклиний.
   Сенека уже был там.
   -- Здравствуй, Анней! Ты действительно живешь недалеко.
   -- Желание любимого императора для меня закон...
   Тиберий  нервно  махнул  рукой.  Любимый император! Фи! Не нравится мне
это.
   -- Мудрец считает разумным склонять голову перед властелином?  Я считаю
это неразумным,  если речь идет о  властелине,  у  которого есть голова на
плечах.  Разве не так?  Вот, дорогие, еще один повод, чтобы наговорить мне
комплиментов. Ну, достаточно. Что делает повар? Спит? Он хочет уморить нас
голодом?
   И  в  эту  минуту появились рабы, разносящие блюда с едой. Макрон ждал,
когда  император  начнет  есть. Потом взял из блюда кусок жареного свиного
вымени, зажевал, зачавкал. Император, посмотрев на Сенеку, прищурил глаза,
словно  говоря:  ну и мужик! Макрон, ничего не замечая, продолжал чавкать,
тыльной  стороной  руки  вытирая  жир,  стекающий по подбородку, и сообщал
новости из Рима. Издали приглушенно звучали арфы.
   В  другое время Тиберий прислушивался к тому,  что говорил Макрон.  Эти
сообщения вносили  в  его  одиночество биение  жизни.  Сегодня  он  слушал
Макрона одним  ухом,  другим  прислушивался к  звукам арф,  ел  мало,  как
всегда, и молчал. Сенека, заметив, что Тиберий не интересуется россказнями
Макрона, спросил императора о здоровье.
   Тиберий чувствовал, что по его жилам растекается необычайное тепло. Это
было приятно. Хорошо и легко думалось.
   -- Отлично,  мой  дорогой.  --  ответил  император и  продолжал словами
Сенеки:  --  Я  провожу дни в  ожидании ночи,  а ночь,  --  в страхе перед
рассветом. А как ты?
   Сенека нахмурился. Посмотрел на императора и сказал уклончиво:
   -- Я  хотел  в  Байях  спокойно поработать,  но  мне  это  не  удалось.
Сообщение о насильственной смерти Кассия Севера выбило меня из колеи...
   Император ударил кулаком по столу. Его глаза зло вспыхнули.
   -- Что ты говоришь?  Кассий Север?  -- Ив гневе он обратился к Макрону:
-- Это снова твоя работа?
   Макрон вскочил и начал оправдываться. Император понял, что он не лжет.
   -- Кто же тогда его убил?
   -- Кто бы  это ни  сделал,  --  сказал дерзко Калигула,  --  он  сделал
хорошее дело.