Народу там! Муравейники. Если такой, в восемь этажей, дом рухнет --
а это бывает у нас, -- вот где трупов-то! Но ничего. Мертвых мы похороним,
а  тот, кто дом строил да нагрел на этом деле руки, живет себе припеваючи.
"В барыше счастье!" Другие-то пусть плачут. Да ты не бойся, мой отец живет
в деревянном домишке, как раз на развалинах. Вон он. Под оливой. Больше на
сарай  похож,  чем на дом, ты говоришь? Что ж делать! Тут уже восьмое чудо
кончилось".
   Идти  стало невозможно,  на  каждом шагу знакомые,  друзья,  соседи.  И
ликование по  поводу возвращения Фабия опережало его.  "Симка!  Видишь там
старика, сети чинит? Это мой отец!"
   -- Эгей, отец!
   Старик узнал сына по голосу. Он поднял голову и застыл от удивления.
   -- Сынок!  Мальчик мой! -- завопил он, обезумев от радости. -- Ты опять
со мной, хвала богам!
   Фабий подхватил,  расцеловал и  закружил отца,  хоть тот был верзила не
меньше его самого.
   -- Как рыба ловится, отец?
   Отовсюду сбежались дети, целый рой, и те, что постарше, кричали:
   -- Ой, Фабий вернулся! Дядя Фабий здесь!
   Затибрские дети  помнили Фабия.  Он  всегда потешал их  фокусами.  Дети
бросились к обезьянке.
   -- Она ваша, дети, -- сказал Фабий. -- Только обращайтесь с ней хорошо.
   Дети запрыгали,  заплясали от восторга и  тут же чуть не задушили Симку
от радости.
   Отец с гордостью вел сына домой. В дверях им обоим пришлось пригнуться.
Огня в  очаге под медным котелком не было,  повсюду,  куда ни кинь взгляд,
рыбацкие снасти.  В  углу постель:  прикрытая попоной солома.  Беспорядок,
грязь. Фабий поморщился.
   -- Сдается мне,  блох тут больше, чем рыбы, отец мой. Вонь-то, а? Грязи
что-то многовато. Тут женщина нужна! Отчего ты не женишься, отец? -- Фабий
весело посмотрел на крепкого старика.
   Скавр укоризненно поглядел на смеющегося сына:
   -- Мне скоро семьдесят!
   -- Да это когда еще? -- засмеялся Фабий и продекламировал:

                     Нет ничего слаще любви,
                     Ничто с ней сравниться не может.
                     И мед отвергнут уста твои...

   Старый рыбак захохотал и крепко хлопнул сына по спине:
   -- Перестань,  проказник!  Ты вот лучше женись. У меня в твоем возрасте
трое карапузов было...
   -- Вот  видишь,   что  ты  натворил,  несчастный!  --  произнес  Фабий,
сопровождая свои  слова  величественным жестом.  --  И  мне  дорогою твоей
отправиться, старик? Супругом был бы я негодным...
   -- Ты и так негодник. Неужели тебя и изгнание не укротило?
   Фабий звякнул монетами.
   -- Что я слышу! -- Рыбак поднял густые брови. -- Похоже на золото!
   -- Ясное дело, -- усмехнулся Фабий. -- Кто копит, у того и деньги есть.
Сбережения, с Сицилии...
   -- Ах  ты  кутила,  --  теперь уже смеялся старик.  --  Так от страху и
помереть недолго: у Фабия и деньжонки завелись!
   -- А  все-таки это правда.  Ну,  отец,  ладно:  тебя я  нашел в  добром
здравии, дом повидал, а главное, носом почуял. Постелю-ка я себе, пожалуй,
во дворе. А теперь пошли на Субуру в "Косоглазого быка". Там соберется вся
наша компания, должен и я там быть. Повеселимся на славу. Идем! '
   Теперь сын  вел  отца.  Но  едва  они  выбрались из  лачуги и  вышли на
вечереющую улицу,  как их окружили люди из соседних домов.  Все уже знали,
видели,  слышали,  что Фабий вернулся.  Толпа росла, сбегались все новые и
новые люди.  Грузчики с Эмпория, рыбаки, поденщики, лодочники, подмастерья
из пекарни,  шерстобиты, уличные девчонки в коротеньких туниках, работники
с мельницы. Вся огромная затибрская семья. Вот он и опять здесь, с ними. И
они кричали, улыбались ему, обнимали его, засыпали вопросами.
   -- Никуда я,  мои дорогие,  от  вас не  денусь!  Для вас у  меня всегда
найдется мешок, набитый шутками, -- орал Фабий, -- завтра тоже день будет.
А теперь я тороплюсь...
   -- К девчонке, а?
   -- Вот именно, к девчонке!
   Этот  довод они приняли, но еще немного его проводили, чтобы убедиться,
что  этот  ветрогон Фабий веселья своего в изгнании не растерял и что свое
они от него получат.


   Трактир "Косоглазый бык"  стоял в  тихом переулке на  Субуре,  в  самом
сердце Рима.  При  этом  он  не  особенно бросался в  глаза:  скрывала его
широкая,  подпертая толстыми столбами кровля с  навесом.  Над входом висел
щит,  па котором была изображена голова быка с  невероятно косыми глазами.
Вход освещался двумя чадящими факелами.  Здесь все было дешево:  секстарий
вина и кусок хлеба с салом стоили три асса.
   В  помещении,   потолок  которого  держался  на  восьми  четырехгранных
колоннах из дерева,  было просторно и даже светло. На каждой грани колонны
висел глиняный светильник, добавляя света, в глубине пылал очаг, и там над
огнем непрерывно вращались вертела.  За  столами полно народу,  на  столах
лужи вина и жирные пятна.
   Фабий резко распахнул дубовые двери:
   -- Эгей, приятели! Приветствую вас!
   В  ответ из всех углов раздались восторженные крики и  хлопки:  "Фабий!
Вот и он! Я тебе говорил, что придет! Фабий без вина, что рыба без воды...
Возможно ли?"
   Трактирщик Ганио,  облаченный в  некогда  белый  фартук  и  замасленный
колпак,  уже  бежал к  Фабию,  чтобы обнять и  поцеловать его.  Горьковат,
правда,  был этот поцелуй:  ведь Ганио знал,  что Волюмния,  когда полегче
была,  наставляла ему рога и  с  Фабием.  Но время все лечит.  Фабий-то по
крайней мере мужчина,  а  теперь эта подлая шлюха готова валяться с  любым
щенком, а над Ганио люди потешаются.
   -- Привет тебе, Фабий!
   -- Фабий! Привет!
   Актер осмотрелся и  тут же  заметил могучую тушу Волюмнии,  она странно
мелкими и осторожными шажками расхаживала по трактиру и разносила кружки с
вином.
   -- Ну,  как дела?  Ходишь ты,  как по иголкам. Болит небось задница? А,
болит?
   Волюмния улыбнулась с трудом, но не без гордости.
   -- Клянусь,  Геркулесом,  и дал же он мне.  Задница у меня теперь как у
зебры.  Ходить больно,  лежать еще хуже,  а сидеть и вовсе нельзя.  -- И с
полным удовлетворением прибавила; -- Зато это уж за целый год! Разом!
   Фабий сунул отцу золотой,  и  старик тут же  подсел к  своим.  Слева --
горшечник,  справа --  шерстобит,  оба из-за Тибра,  оба приятели.  Старик
показал им золотой.
   -- О боги милостивые! Неужели все истратишь?
   -- Истратим вместе! -- весело ответил Скавр.
   И  Фабий  втиснулся  между  своими разудалыми друзьями, он уже требовал
вина  и  еды.  Единым  духом опрокинул полную кружку, так что весь трактир
ахнул. И двинул кулаком по столу.
   -- Так-то вот, детки. Вернулись мы домой, вконец истосковались по милой
родине. Так что пить сегодня будем, пока язык не одеревенеет!
   -- Как же,  одеревенеет у тебя язык,  бочка винная! -- съехидничал Кар.
-- Ты  три дня и  три ночи пить будешь,  тогда еще может быть...  Только у
тебя на это денег не хватит!
   -- Не хватит?  --  выпятил грудь Фабий и подбросил вверх золотые,  три,
четыре, восемь, и подхватил их на лету. -- Всех угощаю! Всех!
   Трактир радостно загудел.
   В  углу сидели двое,  пришедшие следом за  Фабием.  Один толстый,  Руф,
другой тощий,  Луп.  И так себе оба --  ни рыба ни мясо, как все шпионы на
свете,  потому они и видны,  что вечно озабочены своей незаметностью.  Сам
префект города послал их  следить за  Фабием с  той самой поры,  как актер
вернулся в Рим.
   Ну что ж, верзила Фабий ведь не дух бесплотный, он и шумит, и буянит, а
голос у  него как труба военная,  так что,  по  совести говоря,  не  очень
трудно его и найти,  и уследить за ним.  Вот эти двое и торчат тут,  винцо
попивают, давят один другому под столом ноги, да косятся на поднадзорного,
и держат ухо востро.
   -- Послушай,  Луп,  --  шепнул толстый Руф.  --  Это приглашение и  нас
касается? Можем мы его принять?
   -- Ясное дело,  --  отозвался тощий и  допил свою кружку.  --  Он  всех
приглашает,  ты слышал.  Это не взятка, простое внимание. Мы его и примем.
Хозяйка, еще вина на счет того парня!
   -- Мне тоже,  -- присоединился к нему Руф и подал Волюмнии свою кружку.
Товарищу своему,  однако,  заметил шепотом:  --  Ты-то поосторожнее,  а то
налижешься. Тебе ведь немного надо. Не забывай, зачем мы здесь!
   -- Не бойся,  не подведу,  --  пообещал Луп.  --  Вино мне не помешает.
Наоборот.
   -- Выпить,  конечно,  надо.  Пейте хоть неделю!  Ваше полное право!  --
крикнул из дальнего угла маленький человечек в серой тунике, тянувший вино
сквозь зубы,  как драгоценный бальзам.  --  Но ведь вы и сыграете для нас,
разве нет?
   -- Ты угадал,  стручок!  --  прорычал Фабий с набитым ртом. -- Конечно!
Потому мы и в ссылку отправились, потому и опять в Риме сидим, потому и на
свет родились!  Боги,  если б каждый так держался за свою долю,  как мы за
наше комедианство! Но сначала все-таки выпьем как следует!
   Фабий скомкал свою шапку из зеленого сукна и швырнул ее через весь зал.
Она  пролетела под  потолком,  над головами,  ни  разу не  перевернулась в
воздухе и  плотно села на  блестящий череп маленького человечка.  Поднялся
рев и топот.  Человечек захохотал,  вылез из-за стола и вернул Фабию шапку
-- знак свободного гражданина. Они выпили.
   -- А что же девочки,  хозяин, а? Как же без девочек на милой родине? --
забушевал Фабий.
   -- Ты слышишь?  --  процедил Луп.  --  Во второй раз упоминает о  милой
родине. Политика, дорогой мой! Запомни это!
   -- Потерпи,  Фабий, девочки придут позже. К полуночи. Сейчас они заняты
на улице.
   Заметив, что Фабий пренебрежительно усмехнулся, Ганио добавил:
   -- Есть и кое-что новенькое.  Пальчики оближешь, молоденькие. -- Тут он
приметил блудную свою сожительницу и,  чувствуя нечто вроде укола совести,
повернул дело иначе: -- Этих новеньких я приберег для вас, господа актеры.
   -- Да здравствует мудрый Ганио!  -- заорал Лукрин и в восторге чокнулся
с Фабием.
   -- Особенно  для  тебя,  Фабий,  --  с  завистливой  улыбкой  продолжал
трактирщик. -- Впрочем, за тобой любая побежит, это уж как водится.
   -- На Сицилии рыба ничуть не хуже,  чем в Риме, поверьте мне, -- сказал
Фабий,  сделав вид, что пропустил комплимент мимо ушей. И добавил: -- Я бы
даже сказал,  что лучше.  Но дома и арбузная корка вкуснее,  чем камбала в
пикантном соусе гарум на чужбине.
   В самом деле,  все бывшие изгнанники,  за исключением Волюмнии, которая
не проявляла к еде и выпивке ни малейшего интереса,  набивали рты так, что
за ушами трещало, и запивали жареную рыбу дешевым ватиканским вином.
   На  конце  актерского  стола  сидели  две  молоденькие  девушки.  Одна,
светловолосая,  капризно  оттопыривала  губки  и  одаривала всех заученной
улыбкой.  Другая,  черноволосая,  молча  сидела  рядом. Ее огромные темные
глаза робко глядели на Фабия, уложенные в узел длинные волосы были стянуты
красной  лентой. Она потягивала из глиняной кружки подсахаренную воду и не
спускала  с  Фабия  глаз.  Навязчивая  ее  настойчивость наконец привлекла
внимание  Фабия.  Он  подумал,  что  где-то  уже  встречал  эту девушку, и
посмотрел внимательнее. Девушка не отвела глаз. Глаза ее сияли и улыбались
ему, как давнему знакомцу. Он отвернулся, но через минуту посмотрел снова.
Лукавые искры брызнули ему навстречу. Он прикинулся равнодушным, продолжал
есть  и  пить  и слушал Кара, который рассказывал ему, как они тут прожили
без него целый год.
   -- Ты  же  знаешь,  я  все  тяну один,  --  внушительно произнес Кар  и
покосился на Фабия: что, мол, тот на это скажет. Увидев, что Фабий молчит,
он продолжал:  --  Все на мне держится.  Я-то на сцене как дома.  А старый
Ноний  --  это  же  просто срам.  Это  провал.  Нам  пришлось взять одного
молодца, Мурана, и двух девчушек. Я думаю, ты с этим согласишься...
   Фабий доел и  перевернул кружку вверх дном.  У него теперь великолепное
настроение,  радость его рвется наружу.  Архимим, главное лицо труппы, его
тщеславию льстила возможность показать,  кто  заправляет в  труппе  и  как
заправляет.
   -- Покажи-ка мне новичков!  -- громко приказал он Кару. Трактир притих,
все уставились на актеров.
   Тит Муран был хорош собой. Вьющиеся волосы, подернутые поволокой глаза,
мягкий и гибкий голос.
   --  Что-нибудь  из Катулла, юноша, -- приказал Фабий и, эффектно сложив
руки на груди, прислонился к стене.
   Молодой человек поклонился и начал:

                   Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев
                   Милых губ твоих страсть мою насытят?
                   Ты зыбучий сочти песок ливийский
                   В напоенной отравами Кирене,
                   Где оракул полуденный Аммона...
   [Перевод А. Пиотровского (Катулл. Тибулл. Проперций. М., 1963)]

   Фабий жестом остановил юношу.
   -- Не понятно, почему все выбирают эти унылые стихи? Почему не вот это,
например?

                   Фурий! Нет у тебя ларя, нет печки,
                   Ни раба, ни клопа, ни паутины,
                   Есть отец лишь да мачеха, которым
                   Камни дай -- разжуют и их отлично...
   [Перевод С. Ошерова (там же).]

   -- Ты слышал!  --  наклонился Руф к  Лупу.  --  Ни раба,  ни клопа,  ни
паутины. Подстрекательством попахивает, а?
   -- Да брось ты, пей лучше! У него ведь и впрямь ничего нет!
   -- Продолжай, Муран, -- велел Фабий.
   Юноша  покраснел,  он  не мог продолжать, он не знал этих стихов. Фабий
усмехнулся.
   -- А стойку умеешь?
   Муран неуверенно посмотрел на грязный пол.  Потом на свои руки и  опять
на пол.
   -- Чистюля! -- язвительно бросил Фабий.
   Юноша  наклонился,  решительно  уперся  ладонями в грязный пол и сделал
неуверенную, неумелую, колеблющуюся стойку.
   Фабий окинул взглядом зал  и  исподлобья усмехнулся.  Никто не  успел и
глазом моргнуть,  как он  вскинул свое сильное тело на  стол средь кружек,
опираясь на  одну руку,  даже хмельная тяжесть в  голове ему не  помешала.
Буря аплодисментов.  Фабий принял их с  улыбкой и сел.  Скавр потряс своей
кружкой и восторженно заорал:
   -- Ясно вам! На одной руке! На столе! Мой сын!
   -- Ну, придется тебе поучиться, Муран. Следующий!
   Юноша  отправился  на  свое  место, будто его водой окатили, и по знаку
Кара  к  Фабию  подошла темноволосая девушка. Она шла легко, мягко ступая,
огромные горящие глаза не отрывались от Фабия.
   -- Красивая девушка! -- раздался чей-то голос.
   Фабий  почувствовал беспокойство. Эти глаза выводили его из равновесия.
Он  понимал,  что  весь  трактир  смотрит на него, и принял вид господина,
разговаривающего с рабыней. Выпитое вино разгорячило его.
   -- Что ты умеешь?
   -- Танцевать.
   -- Танцевать... -- Он неприятно засмеялся. -- И это все? Больше ничего?
   Она откинула назад голову:
   -- Больше ничего.
   -- Маловато ты умеешь, девушка. Ну, увидим. Ноги покажи! -- приказал он
и сам с удивлением услышал свой хриплый голос.  Голубой хитон прикрывал ее
колени. Она отступила на шаг. У нее были стройные лодыжки.
   -- Выше! Подбери хитон!
   Скавр встал, навалился на стол и пьяно заорал:
   -- Так, так! Выше! Выше!
   К нему присоединился маленький толстый Руф:
   -- Выше! Выше!
   Девушка стояла не шевелясь, как бы не понимая, к ней ли обращаются.
   -- Что смотришь? Не поняла? Подними хитон!
   Она  покраснела,  краска разлилась по шее и плечам. В глазах загорелось
упрямство. Она не пошевелилась.
   Вино  распаляло  Фабия,   а   неожиданная  стыдливость  девушки  только
раззадоривала его.  Он шагнул к ней,  потянулся было к хитону. Девушка изо
всех сил ударила его по  руке и  убежала.  Никто даже опомниться не успел.
Все хохотали.  Фабий стиснул зубы и побледнел. Такого с ним еще никогда не
бывало. И это на людях. Ладно же, и он ловко обратил все в шутку:
   -- А ведь прелестно!  Целомудренная девица будет танцевать Ио,  бегущую
от Зевса.  --  Он рассмеялся,  но смех его звучал не без фальши.  Тогда он
властно махнул рукой.
   -- Кто еще?
   Ганио поворачивал над огнем вертел и ехидно ухмылялся.
   Блондинка подлетела козочкой,  она сыпала словами и улыбками.  Звали ее
Памфила.  Сверкая белыми зубками, она, чтобы показать себя, повернулась на
месте   и   плотоядным,   источающим  кармин   ротиком  затараторила  роль
благородной римской девушки, влюбленной в гладиатора.
   Сделав вид,  что Памфила ему понравилась,  Фабий смотрел на нее пьяными
глазами и  улыбался.  А  когда она кончила свои вздохи по  гладиатору,  он
посадил ее рядом с собой и стал угощать вином. Но мысли его улетели следом
за другой -- за той недотрогой. Он был взбешен.
   Скавр,  уже совершенно одурманенный вином,  обнял горшечника и,  словно
стараясь перекричать шторм, орал ему в ухо:
   -- Сын-то мой каков! Молодец, а?
   И затянул песню, если это вообще позволительно было назвать пением:

                             Vinum bonum!
                             Славный Бахус!
                             Прочь рассудок!
                             До него ли,
                             Если льется
                             Прямо в глотку
                             Vinum bonum!

   Фабий  прижимал  к  себе  блондинку, а думал о другой. И хмурился. "Вот
мерзавка, будет тут мне представления устраивать! Но какие глаза! Она меня
этими  глазищами  чуть  насквозь  не  прогрызла.  В  ней  есть  что-то. А,
глупости! Плевать!" -- Фабий яростно и иступленно стал целовать Памфилу.
   Старый  Скавр  был  на  верху  блаженства.  Волны  опьянения несли  его
неведомо куда, и он шумел на весь трактир.
   -- Ни у кого из вас нет такого сына!  Эх вы!  -- Он поднял кружку. -- Я
пью за твое здоровье, Фабий!
   -- Твое здоровье,  возлюбленный родитель!  --  прогремел в ответ Фабий,
будто со сцены, и вино из покачнувшейся кружки выплеснулось на стол.
   Памфила  взвизгнула,   рванулась  в  сторону,  чтобы  красное  вино  не
испортило  ее  хитон.  Фабий  посмотрел  на  нее  стеклянными  глазами,  с
отвращением оттолкнул и  перестал обращать на нее внимание.  Но где теперь
может быть  та,  другая?  От  винных паров мысли в  голове путались!  Ночь
теперь на дворе, тьма клубится. Она так была не похожа на остальных! О чем
говорили ее глаза?  В них был упрек,  и еще что-то в них было... Но почему
они так светились?  И  с чего это она так уж сразу ощетинилась.  Недотрога
какая...  Конечно,  я  грубо с  ней обошелся,  но ведь я  ничего такого не
думал...
   Он вскочил и крикнул:
   -- Так хороший я человек или нет?
   -- Хороший!  Великолепный!  Ты самый лучший парень на свете,  Фабий! --
заорали ему в ответ.
   -- Самый лучший на свете! -- голосил Скавр.
   -- Ганио!  Вина!  --  приказал Фабий и  запустил кружкой в  светильник.
Попал он точно, так что черепки посыпались прямо к ногам хозяина.
   Еле ворочая языком, Руф обратился к Лупу:
   -- Он уже пьян. Очень хорошо. О родине молчит. Никакой политики.
   Ганио нахмурился и подбежал к Фабию,  который уже хватался за следующую
кружку.
   -- Ты  что вытворяешь?  Можно подумать,  ты  и  здесь хозяин!  Новости!
Будешь мне посуду колотить и светильники? Ты их покупал?
   -- Все  размолочу!  А  ты  меня еще  и  благодарить должен.  Ты,  бочка
прокисшая!  -- горланил Фабий. -- Да не будь меня и моих людей, никто бы в
эту заплеванную дыру и не сунулся, понял? Только ради нас к тебе ходят!
   Трактир одобрительно зашумел.  Ганио, подзадориваемый давней ревностью,
злорадно захихикал:
   -- Видали мы твою притягательную силу!  Неотразим!  Ха-ха-ха!  Хвастун!
То-то она у тебя из-под носа упорхнула! Вот ты и злишься.
   Ганио попал в  точку.  Самолюбие Фабия было задето,  глаза его налились
кровью.  Одним прыжком он перемахнул через стол и  налетел на трактирщика.
Тот мгновенно был прижат к земле. Все вскочили с мест, чтобы лучше видеть.
Давай, Фабий! Вот это веселье! Жмите, ребята!
   Актер ухватил трактирщика за черные вихры,  Ганио впился ногтями в лицо
актера.  Показалась кровь.  Волюмния  с  душераздирающим криком  бросилась
разнимать дерущихся.
   -- Не тронь! Третий лишний! -- раздались голоса.
   Фабий  так  хватил трактирщика головой об пол, что все вокруг загудело.
Га