я  на  смерть.   Что,  если  бы  со  временем  мои  солдаты
провозгласили меня императором?  Там бы это прошло легче, чем в Риме. Я не
окажусь такой тряпкой, как Марк Антоний! Я за это возьмусь иначе, чем этот
тетерев,  толковавший о  Клеопатре.  Из  Египта я  смогу  овладеть Сирией,
Азией, Грецией и, наконец, Римом.
   Макрон остановился и громко, в полный голос рассмеялся. Энния и Валерия
посмотрели на него удивленно.
   -- Что  ты  увидел  смешного?  --  спросила Энния,  нервно теребя конец
муслиновой шали.
   Макрон не заметил страха в ее голосе. Он ответил бодро:
   -- Да ничего, египетская царица!
   -- Я  уже была императрицей,  --  проронила она сквозь зубы и  ускорила
шаг.
   Он посмотрел на дочь.  У Валерии были покрасневшие,  опухшие глаза. Она
резко сказала отцу:
   -- Здесь нет ничего, над чем стоило бы смеяться.
   Макрон понял.  Одна потеряла императорскую мантию, другая -- любовника.
Та,  первая,  тяжело несла  бремя славы,  купленной садистскими нежностями
императора. Другая переживала, что ею пренебрег любовник-аристократ. И обе
гусыни вместо того,  чтобы радоваться,  что избавились от  таких сокровищ,
почему-то скорбят. Женская сентиментальность.
   Они  дошли до  конца мола.  Стена была высокой,  и  о  нее  разбивалось
разбушевавшееся  море.  Трап  к  лодке  был  узким,  по  нему  можно  было
спускаться только  поодиночке.  Первым сошел  Макрон,  за  ним  --  Энния.
последней -- Валерия.
   Они  медленно шли вниз.  Обеим женщинам казалось,  что они спускаются в
Тартар.
   Внизу под  ними волновалось море.  И  в  лучах солнца оно  было темным,
почти черным. Они спускались все ниже и ниже.


   --  Ну,  по  рукам,  Марк. Мне нужно от тебя две вещи: на следующий год
пошлешь в Рим на одну треть зерна меньше, чем обычно поставляет Египет...
   Марк кивнул:
   -- Понимаю. Хотите поднять цены...
   Авиола и глазом не моргнув продолжал:
   -- С  солдатами  --  двух  когорт  будет  достаточно --  отправишься из
Мемфиса на восток,  в  Арсиною.  Пройдешь через полуостров к городу Элане,
арабы  называют его  Эль-Акаба,  на  юго-востоке  там  обнаружены огромные
залежи золота и серебра. Арабы понятия не имеют о стоимости этих рудников.
Подкупишь их предводителей, заткнешь им глотки хорошим вином и организуешь
добычу.  Что добудешь,  отправишь на хорошо вооруженных кораблях мне.  А я
передам это императору для пополнения его опустевшей казны.
   Бален  долго  смотрел  на  своего  родственника.   Восторг  и   зависть
смешивались с  удивлением.  Этот  человек  умеет  заработать на  всем:  на
Египте,  на  войне,  на  мне.  И  сразу миллионы!  Он почувствовал к  нему
неприязнь,  но,  ради богов, ведь он благодарен ему за то, что будет после
императора самым могущественным человеком в империи.
   И Бален торжественно поклялся, что выполнит оба желания Авиолы.
   Они  добрались  до  дворца,  вышли и, приветствуемые стражей, поднялись
вверх  по лестнице. Нубийцы-носильщики уселись на корточки возле носилок и
принялись разминать затекшие руки.
   Император играл с Луцием в кости. Он проигрывал ему уже в третий раз.
   -- Мы играем на амфору вина,  -- сказал капризно Калигула пришедшим. --
Луций -- дитя Фортуны. Он меня обыгрывает. Скоро во дворце не останется ни
капли вина для гостей. Но для вас еще найдется. Садитесь! Пейте!
   Когда возлили Марсу и выпили за императора,  Калигула произнес короткую
речь,  в  заключение которой  назначил Марка  Эвтропия Балена  наместником
Египта.  Бален присягнул императору в верности, принял пергаментный свиток
со своим назначением,  такой же,  какой три дня тому назад получил Макрон,
поблагодарил императора, Авиолу, Луция и удалился.
   -- Хочешь сыграть с нами? -- спросил император Авиолу.
   Нет.  Авиола не  хотел.  До  него  дошли  слухи,  что  император играет
фальшивыми костями и  поэтому постоянно выигрывает.  Может  быть,  сегодня
нет,  а может быть,  да.  Лучше не играть.  Со мной он вряд ли бы играл на
амфоры вина, подумал ростовщик. И усмехнулся любезно:
   -- Я приготовил тебе сюрприз,  мой божественный.  который тебя, знатока
состязаний и борьбы, заинтересует больше, чем игра в кости.
   Император кивнул,  и  Авиола  разговорился.  Почему  римские  легионеры
сражаются  короткими  колющими  мечами,  когда  длинными  они  одолели  бы
противника легче и  быстрее?  А  если мы  собираемся вооружить армию новым
современным оружием,  как это мудро посоветовал Луций Курион, почему им не
дать  мечи,  перед которыми неприятель бежал бы,  едва  завидя их?  Авиола
имеет в виду не галльский меч, который невозможно поднять, меч тех времен,
когда Рим защищался от Ганнибала, сохраните нас боги! Нет, нет. Длинный --
да, но легкий, из упругой бронзы, двусторонне отточенный и приспособленный
одновременно и к колотью, и к рубке.
   Император  был  действительно  заинтересован.  Через  минуту  все  трое
уселись   в   маленьком   салоне   в   палатинских   садах,   где   Авиола
продемонстрировал бой  двух  рабов,  специально для  этого подготовленных.
Могучий германец с коротким римским мечом был поставлен против небольшого,
явно  более  слабого  испанца,  стражник сунул  ему  в  руки  длинный меч,
достававший до щиколотки.
   -- Но  это  же  неравные противники,  --  заметил  император.  --  Этот
коротышка должен проиграть, даже если меч у него будет в два раза длиннее.
   -- Я ставлю на коротышку с длинным мечом,  -- сказал Авиола, усмехаясь.
-- На амфору фалернского!
   -- Позор,  --  повел носом Калигула.  --  Мы  делаем ставки,  достойные
грузчиков из Затиберья. Ну да ладно.
   Бой  начался нападением германца.  Испанец на  расстоянии отражал удары
короткого меча легко и точно. Вскоре германец, прикрываясь щитом, бросился
на испанца,  намереваясь проткнуть его.  Прикрыв грудь, он забыл о голове.
Испанец взмахнул длинным мечом,  и германец свалился на бегу с раскроенным
черепом.
   Император аплодировал.
   -- Я с удовольствием проиграл,  мой Авиола.  Это было отличное зрелище.
Удар  --  и  череп  рассечен  надвое.  Коротким мечом  так  не  получится.
Великолепно, не правда ли, Луций?
   Луций разделил восторг императора.
   Через  час  Авиола прятал под тогой заказ на производство длинных мечей
для  всех  северных легионов. Император принял доводы Авиолы об удорожании
производства  этого  оружия:  увеличение  добычи железной руды, увеличение
работ  в  кузницах,  увеличение  числа  рабочей  силы  из  рабов и охраны,
усовершенствование   двусторонней   точки  меча  --  но  зато  победа  нам
достанется легче и быстрее. Авиола улыбался.
   Луций  с  отвращением смотрел на  эту  жирную пиявку,  но  вынужден был
молчать.  Он сам защищал Авиолу от Макрона.  Сам привел его к  императору,
сам  предложил для  него  высокий пост при  дворе императора --  ив  конце
концов этот бездонный мешок с  деньгами приобретет благодаря своей лести и
богатству большее влияние у императора, чем я, в конце концов он отстранит
и меня...
   Авиола посоветовал еще,  чтобы новое оружие было  торжественно освящено
жрецами  храма  Юпитера  Капитолийского и  чтобы  Луций  отобрал  центурию
солдат,  которые научат, как обращаться с ним, легионеров в придунайских и
рейнских армиях. Производство Авиола начнет немедленно.
   -- А оправдает ли себя длинный меч на Севере,  в этом нельзя усомниться
после того, что мы видели...
   -- Ты хочешь изготавливать его и для Востока, -- вмешался император. --
Ты и вправду все умеешь превратить в деньги!
   Авиола поднял руки, словно обороняясь:
   -- О,  речь идет не обо мне.  Я  не думаю о  деньгах.  Ни сестерция для
себя.  Из любви к родине.  Все ради твоей славы и славы Рима, божественный
цезарь!


   Сквозь строй преторианцев поднялся Макрон со  своей маленькой свитой на
палубу военной триремы, готовой к отплытию.
   Капитан корабля, старый морской волк, щетинистый, с грубым лицом, будто
из  крокодиловой кожи,  и  зычным  голосом,  привыкшим  спорить  с  бурей,
приветствовал  его,  пожелав,  чтобы  господин  и  обе  госпожи  счастливо
доплыли,  чтобы море во время путешествия было спокойно и  чтобы в  добром
здравии они достигли александрийской гавани. Каюты в трюме приготовлены со
всеми удобствами, багаж погружен, корабль отплывает через минуту.
   Макрон  поблагодарил и  спустился  вместе  с  женщинами вниз  осмотреть
каюты,  в которых они проведут несколько недель.  Каюты были небольшие, но
удобные. С палубы сюда доносились команды, рабы сели в три ряда к веслам и
стали привязывать их к уключинам.
   -- Идемте  наверх,  на  палубу,  --  позвал  Макрон  жену  и  дочь.  --
Попрощаемся с родиной. -- И засмеялся: -- Правда, может быть, ненадолго.
   -- Мы придем следом за тобой, -- сказала Энния.
   Он поднялся на палубу.
   -- Ты бледна, -- заметила Валерия мачехе. -- Ты страшно бледна.
   -- Ты плакала?  --  ответила вопросом Энния,  которая уже не испытывала
зависти к падчерице. -- У тебя красные веки. Тебя угнетает...
   -- Нет, -- ответила Валерия упрямо. -- Ничто меня не угнетает.
   Энния обняла ее за плечи.
   -- Мне так тоскливо,  Валерия,  так тоскливо, что я едва могу дышать. Я
не понимаю этого...
   -- Чего ты боишься?
   -- Я сама не знаю.  --  Она мягко добавила:  -- Ты плакала из-за Луция,
дорогая?
   Валерия закусила губы. Энния продолжала:
   --  Я  его  недавно  застала  с  Ливиллой.  Эта  девка даже не опустила
задранный  пеплум.  Она  смеялась  надо  мной:  тебе недостаточно братца и
Макрона? Тебе и этого захотелось?
   Валерия схватила мачеху  за  плечи  и,  бросив  на  нее  дикий  взгляд,
закричала:
   -- Ты правду говоришь?
   Энния нервно оттолкнула ее:
   -- Глупая, ты еще ревнуешь?
   Валерия подняла сжатые кулаки, глаза ее метали молнии:
   -- Только одно меня мучит, что я его не убила. Но я еще жива.
   Энния вспомнила, как Валерия подослала убийцу к Торквате, и задрожала:
   -- Ты ужасна!
   Валерия покачала головой:
   -- Я любила его.
   Стояла  тишина,  только с  палубы доносились команды.  Загрохотали цепи
якорей.
   -- Что ожидает нас там?  --  вздохнула Энния и зашептала:  --  Я видела
сегодня удивительный сон.  Я посадила в цветочный горшок лилию. Она начала
расти у  меня на  глазах,  через минуту она была уже ростом с  две стопы и
вдруг сломалась.  Я посадила вторую, и с ней произошло то же самое. Только
третья выросла и не сломалась. Я не могу объяснить этого. Я боюсь.
   -- Так,  девочки! Где вы там застряли? -- раздался голос Макрона. -- Мы
отплываем.
   Они вышли на палубу. Макрон стоял на корме. смотрел на низкий берег, на
Остию и  на  Рим.  Весла ритмично скользили по  волнам,  корабль выходил в
открытое море.
   Статуя  Нептуна  на  берегу  уменьшалась,   берег  сливался  с   морем,
превратился в  длинную тонкую  полосу.  Мраморные колонны остийского храма
Аполлона возносились в  небо.  Там далеко был Рим.  Макрон помахал рукой и
засмеялся:
   -- Что  ж,  тебе  захотелось от  меня  избавиться.  Хотел  ли  ты  меня
возвысить или унизить --  это все равно, мой Сапожок! Здесь ты меня уже не
достанешь!
   Его голос звучал сильно,  звонко.  Он раскинул руки,  хотел сказать еще
что-то и повернулся к женщинам. Руки его застыли на весу, глаза вылезли из
орбит. Перед ним полукругом стояла центурия императорской гвардии с мечами
наголо. Центурион подал Макрону свиток и произнес:
   -- Тебе послание от императора.
   Макрон развернул свиток и начал читать.  Император приказывал ему в тот
момент, когда он получит послание, свести счеты с жизнью.
   Макрон  заломил  руки,  свиток упал на палубу. Энния его подняла, и обе
женщины  прочитали  приказ  императора.  Энния расплакалась, опустилась на
колени перед центурионом.
   -- Смилуйся над ним! Сохрани ему жизнь! Он невиновен!
   Макрон подошел к  центуриону,  это  уже не  был тот великий Макрон,  он
сгорбился, голова поникла, руки повисли.
   -- Спаси меня, Тит. Я ни в чем не виноват перед Гаем Цезарем. Клянусь.
   Валерия смотрела на отца мрачно, со злобой.
   -- Не проси! -- крикнула она.
   Энния в отчаянии обняла колени центуриона:
   -- Сжалься над ним и надо мной!
   Макрон страстно хотел жить и продолжал униженно просить.
   -- Я сделаю тебя легатом и Египте,  Тит,  -- шептал он. -- Солдаты меня
любят, ч я солдат тоже, ведь ты знаешь. Твоих людей я награжу золотом!
   -- Не проси! -- снова крикнула Валерия.
   Командир  стоял окаменев. Молчал. Макрон выпрямился, улыбнулся Валерии,
поднял Эннию и поцеловал ее. Энния обняла его. С прекрасных губ, орошенных
слезами, срывались слова гнева в адрес предателя-императора.
   -- Ах,   этот  зверь,  этот  негодяй,  этот  подлый  изверг,  пусть  он
захлебнется в море!
   Макрон освободился от объятий жены --  это была только минута. Выхватил
из ножен кинжал и вонзил себе в сердце.  Он стоял еще секунду,  две,  три.
Потом упал. Падение было тяжелым, словно повалилось срубленное дерево.
   Энния остановившимися глазами следила,  как грузно падал Макрон,  и  не
видела уже ничего другого.
   Она не видела Валерии,  солдат,  корабля,  моря, видела только Макрона,
лежащего перед ней,  лицом вниз.  Встав на колени,  она с трудом повернула
его тяжелое тело на бок,  вытащила окровавленный кинжал из раны и,  прежде
чем ей успели помешать,  вонзила его себе в грудь.  Она опустилась на труп
мужа,  на губах выступила кровавая пена,  женщина захрипела и  вздрогнула.
Валерия  и  центурион бросились на  помощь,  но  было  уже  поздно,  Энния
скончалась у них на руках.
   Трирема,  подгоняемая восемьюдесятью веслами,  плыла на юг,  к Капри, к
Сицилии, все время вблизи побережья.
   Валерия  сняла с плеч зеленую шелковую шаль и прикрыла Эннию. Центурион
накинул  парусину  на  труп  Макрона  и  велел готовить похороны в морских
волнах.
   Валерия осталась на  палубе  одна  с  трупами.  Только  издали украдкой
солдаты бросали взгляды на великолепную женщину, руки, плечи и шея которой
были усыпаны драгоценностями.
   Она присела на  канаты возле мертвых.  Кинжал,  вынутый из груди Эннии.
лежал у ее ног,  на нем засыхала кровь.  Женщина сидела без движения,  как
сфинкс. Из трюмов доносилось монотонное пение рабов-гребцов, стон флейты и
выкрики гортатора. Ветер бил ей в лицо и развевал медные волосы.
   Кинжал  дразнил ее.  Валерия перевела взгляд на  мертвого отца.  Внешне
холодная и уверенная,  она внутренне содрогалась от печали и ненависти: не
Калигула, а Луций -- убийца ее отца. Луций виновен во всем.
   Отчаянное,  жестокое желание отомстить не только за себя,  но и за отца
охватило ее.  Отец был единственным человеком, который понимал ее. который
был ей  ближе всех и  действительно любил ее.  Он никогда не упрекал ее за
прошлое, никогда не оскорблял ее. Дал ей все. В глазах Валерии, до сих пор
затуманенных,  появился хищный блеск.  Жажду  мести  может  утолить только
месть.  Однажды я  вернусь в Рим,  говорила она себе.  Может быть,  спустя
годы. Все равно когда. Я вернусь, я должна вернуться, хотя бы на час, хотя
бы на минуту, мой Луций!

        47

   На  римском небосклоне взошла новая  звезда первой величины --  Авиола.
Она воссияла неожиданно и горела тем более ярко,  что во времена Августа и
Тиберия ее  блеском пренебрегали.  Новая  звезда потянула за  собой  целую
плеяду звезд более мелких, но и они сверкали золотым блеском.
   Это было обновление,  прямо-таки воскрешение погони за золотом, которой
старый  император долгие годы  подрезал крылья,  которую прижимал к  земле
своими законами. Не нужна была больше постоянная маскировка, не нужно было
больше  сенаторам-промышленникам,  ростовщикам и  банкирам  скрываться  за
своими вольноотпущенниками или родственниками.
   В  тот  миг, когда император сделал Авиолу своим финансовым советником,
словно прорвалась плотина и хлынули сдерживаемые ею жадные до золота орды.
Они обрушились внезапно и половодьем затопили Рим, Италию, всю империю.
   Всадники и  сенаторы сосредоточили в  своих  руках  все  производство и
торговлю.   Они  безжалостно  устранили  конкуренцию  всякой  мелкоты,  не
задумываясь растоптали строптивых и  быстро пришли к согласию и единодушию
между собой, чтобы завладеть рынком и диктовать цены.
   Авиола,  владелец  оружейных  мастерских, стал кумиром и любимцем всех,
кто  на щите своем начертал девиз: "В наживе -- счастье". Для их счастья и
наживы  цвела,  зрела,  работала  вся Римская империя и все провинции, все
средства  шли  на  украшение мраморного Рима, на его золотые крыши, термы,
цирки,   амфитеатры,   сады,   фонтаны   и   статуи,  на  блестящую  жизнь
патрицианских семей, на бесконечные пиры и попойки.
   Авиола приказал сделать для себя по  описанию Страбона карту мира.  Эта
карта разожгла его фантазию.  Он  видел далекие земли с  их  богатствами и
увлеченно  размышлял о  том,  как  эти  сокровища на  кораблях,  повозках,
верблюдах, слонах и мулах переправляются в Рим.
   Сегодня он  хотел показать эту  карту Торквате,  чтобы немного развлечь
ее.  До  сих  пор  ему  это  не  особенно удавалось,  хотя  каждый день он
придумывал что-нибудь такое,  что могло бы заинтересовать дочь.  Как-то он
принес ей невиданную ткань, в другой раз -- редкостный камень, купил новую
рабыню,  попугая.  В  присутствии отца она  делала вид,  что радуется,  но
стоило ему выйти из комнаты,  как он слышал тихий плач, от которого у него
разрывалось сердце, и с этим Авиола поделать ничего не мог.
   Торквата понемногу выздоравливала.  Она уже поднялась с  постели,  рана
совсем зажила.  А  когда отец сообщил ей,  что Макрон с  женой и  Валерией
отправляются в  Египет,  она даже верить не  хотела своему счастью:  Луций
вернется!  Торквата знала,  что  император непременно хочет  заполучить ее
виллу в Анции,  и ради этой прихоти Луций несколько раз заходил к ее отцу.
Тогда она подкрадывалась к занавесу,  отделяющему отцовский таблин,  чтобы
хоть услышать голос Луция.  Каждый раз,  когда номенклатор возвещал о  его
приходе, она надеялась, что отец приведет к ней Луция, что тот сам захочет
ее увидеть.
   Но он не захотел. И удостоил ее лишь тем, что после коварного покушения
прислал  букет  роз  и пожелание скорее поправиться. Почему он не приходит
сам?  Неужели она и вправду больше не нужна ему? Совсем недавно тетя Мизия
ей  сказала:  Луций  увивается  за  сестрой  императора Ливиллой. Торквата
расспрашивала  отца. Он не хотел говорить об этом, но теперь пришлось. Да,
это  так, моя дорогая, но ты не печалься. Нечего тужить об этом обманщике.
Каким мужем он был бы тебе? Ненадежным. А это -- большое зло, девочка, это
беспорядок,  гибель  всего  доброго.  Откажись от этого честолюбца, забудь
его,  столько  знатных  молодых людей бывает у нас, а ты всем отказываешь;
принимай  их,  развлекайся,  вот  увидишь,  ты  еще лучше найдешь, стократ
лучше.
   Два дня и  две ночи она проплакала.  Не в конце концов в тихой и нежной
девушке проснулась гордость.  Она  села и  написала Луцию сухое письмо,  в
котором сообщала,  что не хочет его больше видеть. Возвращает ему подарки.
Возвращает свободу. Она не считает себя больше его невестой.
   Луций прочел ее послание с облегчением. Этого он и хотел. Теперь дорога
к  Ливилле свободна,  никаких препятствий.  Ливиллу он  не  любил.  Но ему
хотелось жениться на ней, чтобы войти в императорскую семью.
   Торквата  пришла  по  зову отца. Села в кресло и склонилась над большой
картой.  Авиола  с любовью смотрел на дочь. Он любил ее так же сильно, как
свои  сундуки с золотом. Они были даже как-то связаны между собой: золотая
Торквата  --  золотое  золото. Он осторожно накинул на нее шаль из голубой
шерсти, встал сзади и обнял ее за худенькие плечи:
   -- Посмотри,  любимая, что у меня есть! Это карта мира по Страбону. Эти
красные значки --  большие города,  это --  реки,  это -- горы. Сказка, а?
Весь мир,  в котором живет сто миллионов людей и невесть сколько рабов, ты
можешь охватить своими ручками.
   Она улыбнулась отцу.
   -- Хочешь, я расскажу тебе, какая часть мира что пр