Тиберия.
   Император  поднял  руку  и  протянул  ее  навстречу  животному,   хотел
погладить.   Однако  кот  взъерошился,   фыркнул,  желтые  огоньки  быстро
отступили во тьму и исчезли.
   Император стоял,  не  двигаясь,  с  протянутой рукой.  Потом  скользнул
ладонью  по  холодному мрамору  перил,  которые не  могут  отстраниться от
прикосновения.

        31

   На  огромном пространстве Марсова поля  уже  на  рассвете расположилось
шесть  отобранных Луцием  когорт  шестого  легиона,  больше  четырех тысяч
солдат при полном вооружении.
   Высокопоставленные лица собирались в храме богини Беллоны после восхода
солнца.  Макрон  --  среди  первых.  Луций  церемонно  приветствовал  его.
Сопровождаемый восторженными криками  толпы,  появился на  коне  Калигула.
Металлический  шлем   прикрывал  шишковатый  череп,   золотой   панцирь  с
изображением  колесницы  Гелиоса  пылал  солнечным  блеском,  кобальтовый,
расшитый золотом плащ развевался за всадником.
   Великий жрец  принес  в  жертву на  алтаре перед  храмом богини Беллоны
корову,  свинью и овцу.  Из храма доносилось пение жрецов.  Жертвенный дым
возносился прямо к небу.
   Императорская свита вскочила на коней.
   Калигула,  с Макроном по правую сторону и с Луцием по левую, направился
со  всей  свитой  к  солдатам и  остановился перед  строем.  Толпы  народа
смотрели на него. Калигула поднял правую руку и воскликнул:
   -- Да здравствует шестой железный легион!
   Солдаты ответили:
   -- Честь и слава императору Тиберию! Честь и слава Гаю Цезарю!
   Потом   речь   произнес  Макрон.   Он   от   имени  императора  выразил
благодарность отсутствующему легату Вителлию,  всем центурионам и солдатам
за храбрость, проявленную ими на Востоке. Он сообщил им приказ императора:
легион останется в Риме впредь до нового распоряжения.  После этого Макрон
зачитал имена центурионов и  солдат,  а  Калигула сам вручил им  награды и
знаки  отличия за  мужество.  Наконец,  под  гром  труб  Калигула вместе с
Макроном и  Луцием произвел смотр войскам.  Калигула и  Макрон на прощание
приветствовали солдат.
   В рядах прогремело:
   -- Слава Гаю Цезарю! Слава Невию Макрону! Слава легату Вителлию!
   И, выполнив предписанные формальности, легионеры закричали:
   -- Слава Луцию Куриону!
   Четыре тысячи глоток надрывались так, что гудело Марсово поле:
   -- Слава Луцию Куриону!
   Луций  покраснел,  смущенный этим  неожиданным проявлением любви  своих
солдат,  покраснел вдвойне,  оттого что все это произошло при Калигуле,  и
приветственно поднял руку. А легион все гремел:
   -- Куриону! Куриону!
   Макрон смеялся:
   -- Смотри-ка,  как солдаты Вителлия полюбили Куриона.  Тут любовь не на
шутку. Да замолчите вы наконец!
   И, повернувшись к Калигуле, произнес:
   -- Поедем, мой дорогой?
   Они направились к Капитолию. Вслед им неслась песня легионеров:

                  Пусть я погиб у Ахерона,
                  Пусть кровь моя досталась псам,
                  Орел шестого легиона,
                  Орел шестого легиона,
                  Как прежде, рвется к небесам!..
                  Как прежде, храбр он и беспечен,
                  И, как всегда, неустрашим;
                  Пусть век солдата быстротечен,
                  Пусть век солдата быстротечен,
                  Но -- вечен Рим, но -- печен Рим!..

   Некоторое время наследник со своей свитой ехал молча.
   Он улыбался, но его напряженное лицо было злым.
   -- Чем же, Луций, ты добился такой любви? -- поинтересовался Калигула.
   В тишине прозвучал ответ Макрона:
   -- Вителлий писал мне об этом.  Просто-напросто Луций жил так же, как и
солдаты.  Как один из них.  Это Вителлий, -- он ухмыльнулся, -- нежил свои
старые кости. А Луций, говорят, но давал себе ни минуты покоя.
   И чтобы немного умерить похвалу, добавил, усмехнувшись:
   -- Вот они честолюбцы.  Вояки.  Но ведь это и  новые герои Рима,  новые
Регулы и Муции, мужественные, преданные. Как ты полагаешь?
   Калигула кивнул. Его душила зависть, но он превозмог себя, повернулся к
Луцию и при всей свите сказал ему как только смог горячо:
   -- Ты  можешь рассчитывать на мою любовь,  Луций.  Ты узнаешь,  как Гай
Цезарь умеет ценить мужество и верность своих друзей!


   Очаровательная  женщина   была   Энния,   супруга   великого   Макрона.
Очаровательно было в  ней  все:  от  глянцевитых черных кудрей до  розовых
пальчиков с покрытыми лаком -ноготками на ногах в греческих сандалиях. Она
раздевалась,  чтобы переодеться к  обеду у  Калигулы,  и делала это сама в
присутствии  мужа.   Так   бывало   нередко.   Макрону  нравилось  сидеть,
разглядывая ее полную грудь,  а потом неожиданно вскочить и повалить ее на
постель. Так было и сегодня.
   Устав  от  любовных ласк  и  вина,  которого он  выпил  немало,  Макрон
рассматривал ее уже без вожделения. Он отдернул индиговый занавес, который
отделял кубикул жены от  великолепного атрия.  Между коринфскими колоннами
белели ряды статуй.
   -- Посмотри-ка,  девочка, в каком мы обществе, а? Тут и Марий, и Сулла,
и Юлий Цезарь, и Август, и Тиберий.
   -- Задерни занавес, мне холодно. Я же голая. Ну и что?
   -- Не хватает только Калигулы, -- сказал он, задергивая занавес.
   -- Не  торопись,  Невий,  --  ответила Энния,  размышляя,  какого цвета
муслин ей более всего к лицу.
   -- Мы должны опережать события, иначе они опередят нас.
   -- Что? -- Энния подняла голову. -- Разве он скоро станет императором?
   -- Скоро? Раньше, чем скоро, девочка.
   В грубом голосе мужа ей послышалась озабоченность.  Она прекрасно знала
его  намерения:  не  гоняться безрассудно за  императорским пурпуром,  как
Сеян,  а  приручить молодого  императора,  обвести  его  вокруг  пальца  и
направлять его  туда,  куда  захочется Макрону.  Властвовать без  титула и
забот властелина. План мужа ей нравился.
   Макрон,  однако, видел тут и темные стороны: Калигула не из того теста,
что  старый  император.  Калигула  --  это  само  непостоянство.  Сплошные
выверты,  сплошные капризы. Сегодня туда, завтра сюда. Эти его неожиданные
и изменчивые настроения могут быть страшно опасными. и никто их вовремя не
предугадает,  разве что  жена.  Жена,  которой муж в  постели доверит все,
которая,  кроме того.  если  она  умна,  сумеет вытянуть из  него и  самые
потаенные помыслы.
   Макрон знал,  как Энния нравится Калигуле. Всякий раз, увидев Эннию, он
пожирал ее глазами.  Стоит ему сделаться императором,  и он просто возьмет
ее,  а  его,  Макрона,  отправит куда-нибудь на  край света.  Например,  в
Египет.  А  может,  и в царство Аида.  Ничего хорошего в этом нет.  Однако
события можно предвосхитить:  если  он  сам  положит свою  жену в  постель
Калигулы, то удастся сразу убить двух зайцев: он спасет себя от изгнания и
будет знать обо всем, что творится в шишковатой башке владыки мира. Но как
сказать ей об этом? Макрон слегка колебался и боялся начать.
   -- Надо  видеть  его  насквозь,  но,  разрази меня  гром,  как  к  нему
подступиться? -- вслух заключил он.
   -- Этого тщеславного болвана не так уж трудно окрутить,  -- рассмеялась
Энния. -- Достаточно сообразительной женщине взяться за дело. Уж она бы им
вертела как хотела.
   Макрон вскочил.  О  боги,  какая мудрость,  да как же здорово вы ей это
подсказали! Прямо в точку! Он схватил жену за плечи своими ручищами:
   -- Ты бы сумела? О, это мысль, Энния! Пусть Венера озолотит тебя!
   Энния вытаращила глаза:
   -- О чем ты говоришь, Невий?
   Он продолжал как опытный актер, как искушенный гистрион, он сгибался от
хохота,  он  был в  восторге от  ее  сообразительности,  как будто это она
подала ему блестящую мысль.
   -- О, ты это сумеешь, девочка! Ты его поймаешь на удочку!..
   -- Невий!  --  Она  говорила злобно,  размахивая белоснежной,  расшитой
золотом паллой. -- Не шути так глупо!
   -- Какие шутки,  куропаточка?  Ты так хороша,  что глаза могут лопнуть.
Калигула при виде тебя пыхтит,  как кузнечный мех. Ты меня подцепила, а уж
этого сопляка тебе подцепить ничего не стоит.
   Энния поняла, что Макрон не шутит. Она была оскорблена.
   --  И  ты  отдашь меня на растерзание этому головастому чудовищу? Этому
слюнявому коротышке?
   Макрон продолжал обдумывать свой план:
   -- Я думаю, тебе очень пошел бы пурпурный плащ...
   Она завизжала, как будто ее резали:
   -- Ты  от  меня  избавиться  хочешь,  ничтожество!  Продать  меня,  как
скотину! Хрипун проклятый!
   Она в  бешенстве продолжала кричать,  и Макрон понял,  что шутливый тон
тут неуместен. Он повернул дело иначе:
   -- Не надрывайся,  Энния,  послушай лучше. Это не шутка. Если ты будешь
умницей,  то  сможешь  сделать  для  нас  обоих  великое дело.  Ты  будешь
императрицей...
   Он умышленно остановился и подождал.
   Если Макрон и был ничтожеством,  то Энния немногим ему уступала, все ее
благородство разлетелось в прах при слове императрица.
   Макрон продолжал горячо:
   -- Глупая,  думаешь,  я  не  буду  потом каждую ночь  бегать к  тебе на
Палатин?
   Эниия размечталась,  даже улыбнулась.  Хитрый Макрон мигом почувствовал
изменение в настроении жены:
   -- У тебя будет вилла, какой нет ни у кого в Риме.
   -- Лучше, чем у Валерии? -- вырвалось у Эннии.
   -- В сто раз лучше. Да ведь ты и красивее ее.
   Энния подозрительно взглянула на него, и Макрон тут же добавил:
   -- Конечно, красивее, честное слово: тебе и быть императрицей. А будешь
умницей, так получишь от этого тюфяка письменное подтверждение, прежде чем
отправишься к нему в постель.
   Заманчиво  чрезвычайно,  но  и  срам  какой  для  благородной  женщины:
собственный муж  толкает ее  в  постель урода с  тощими ногами и  отвисшим
брюхом.
   И тут Энния снова раскричалась, грубо, как делывал это и он:
   -- Подлец! Свинопас! Сводник проклятый...
   Макрон  зажал  ей  рот  поцелуем.  Она  колотила  его кулаками, кусала,
противилась.
   Брякнула металлическая дощечка.
   -- Перестань, -- сказал Эннии Макрон и заорал: -- Что там такое?
   Раздался голос номенклатора:
   -- Благородный сенатор Гатерий Агриппа просит,  чтобы  ты  принял  его,
господин, по неотложному делу.
   -- Пусть подождет. Сейчас я приду! -- крикнул Макрон.
   Потом наклонился к жене, ласково потрепал ее по щеке:
   -- Подумай,  женщина.  Вот расправлюсь с  этим толстопузым и вернусь за
ответом, императрица.
   Макрон  принял сенатора в  таблине,  драпировки которого своей  зеленью
напоминали ему кампанские пастбища.  У Агриппы трясся подбородок, когда он
поспешно входил, чтобы доказать неотложность своего визита, Макрон даже не
встал.  Указал  гостю  на  кресло.  Гатерий  в  четвертый раз  поклонился,
насколько позволяло ему  брюхо,  и  уселся  на  краешек мраморного кресла.
Позади Макрона стоял бронзовый Тиберий.  Его прекрасное лицо было молодым,
нестареющим. Гатерий благоговейно взглянул на статую водянистыми глазами.
   -- Моя любовь и преданность нашему...
   -- ...дорогому императору всем известна,  --  грубо прервал его Макрон.
-- Знаю. К делу, мой дорогой. У меня мало времени.
   -- Прости,   благороднейший.  Я,  --  Гатерий  говорил  прерывисто,  --
руководимый чувством преданности... мне удалось... то есть я хочу сказать,
я случайно раскрыл... о боги, какая низкая жестокость... прости, что я так
нескладно...
   -- И  правда нескладно.  Чепуху несешь,  дорогой Гатерий.  На  кого  ты
хочешь донести?
   -- Донести!  Донести!  -- обиделся толстяк. -- Интересы родины и прежде
всего безопасность императора заставляют меня...
   -- На кого ты хочешь донести? -- проворчал Макрон.
   Гатерий выпрямился в кресле,  поклонился в пятый раз,  голос его звучал
торжественно:
   -- На Сервия Геминия Куриона. Он готовит заговор против императора.
   Гатерий умолк. Макрон прикрыл глаза под косматыми бровями. Он злился на
Гатерия за то,  что тот помешал его разговору с Эннией, когда та уже почти
согласилась последовать его плану.  Но  донос на Куриона --  дело немалое.
Макрон живо помнил,  как Тиберий всыпал ему за  Аррунция.  А  впрочем,  не
умнее ли развязать руки заговорщикам,  чтобы они старика...  Нет.  В таких
делах лучше всего полагаться на самого себя. Курион. И его мятежные друзья
Ульпий,   Пизон...   Подходящий  ли  теперь  момент,   чтобы  вмешаться  и
растревожить осиное гнездо?  Зачем  в  решительную минуту вооружать против
себя приверженцев Куриона?
   Он обдумывал дело медленно, но тщательно.
   Макрон решил:  он прикажет следить за Сервием Курионом и  его друзьями,
чтобы  знать  о  каждом их  шаге.  Потом  всегда можно будет либо  принять
решительные  меры.  либо  затягивать  расследование  до  бесконечности,  в
зависимости от того,  какая сложится обстановка. Человек, в руках которого
власть, применяет законы, руководствуясь собственными нуждами.
   Он стрельнул глазами в Гатерия. Сухо осведомился:
   -- Доказательства?
   Залитые жиром глаза Гатерия испуганно забегали.  Что же это? Всемогущий
пособник императора принял его донос совсем не так,  как раньше. Властным,
грубым и  невоспитанным он  был всегда,  но при каждом новом имени у  него
начинали сверкать глаза,  иногда он даже потирал руки.  А  сегодня остался
холоден.  Я  сделал промах?  Может быть,  даже навредил себе?  А если есть
что-то  в  слухах насчет Луция Куриона и  дочери этого...  Так,  отступать
поздно.  Что сделано,  то сделано.  Пойти к императору? Напрасный труд. Он
меня не примет.  Говорят,  я  ему противен.  А кроме того,  меня к нему не
пустит эта куча навозная.
   Он тихо начал:
   -- Мой вольноотпущенник...
   Макрон с ухмылкой прервал его:
   -- Персии, твой обычный свидетель, да?
   -- Да,  --  неуверенно продолжал Гатерий,  --  слышал от  раба Сервия о
тайных собраниях некоторых сенаторов у Куриона...
   -- Каких сенаторов?
   -- Он не запомнил. Он только слышал...
   Макрон вскочил:
   -- Слышал, слышал, а даже не знает что. Болтовня! Может, они собирались
в  кости  поиграть,  а  игра  в  кости запрещена.  Тебе  же  все  заговоры
мерещатся. Денежки понадобились, а, сенатор?
   Гатерий  был  ошеломлен.  Чего  бы  он ни дал, чтобы оказаться теперь в
сотнях  стадий[*]  от  этого  грубияна.  Он  открыл  было рот, но не успел
произнести ни звука. Макрон бушевал и топал ногами по мраморному полу:
   [* Стадия -- мера длины, равная 200 м.]
   -- Хватит с  меня твоих доносов,  милейший.  У любого слова есть лицо и
изнанка. А изнанка твоих слов так и прет наружу. Мало тебе, что ли?
   -- Иначе ты  принимал меня прежде,  Макрон,  --  оскорбленно выпрямился
толстяк: дышал он хрипло. -- Закон об оскорблении величества...
   --  Ладно, -- быстро сказал Макрон, поняв, что зашел слишком далеко. --
Ты сам видел что-нибудь? Слышал?
   Гатерий начал:
   -- Во время собрания сената,  когда ты увенчал сына Куриона,  я  видел,
как Сервий Курион хмуро слушал императорские похвалы твоей особе,  которые
содержались в письме...
   А, вот ты куда! Чтобы я оскорбился. Нет, не выйдет. И Макрон насмешливо
сказал:
   -- Откуда  ты  знаешь?   Может,   у   него  тогда  живот  болел.   Твой
вольноотпущенник от  кого-то  что-то  слышал,  тебе кажется,  что ты видел
что-то.  Слабое доказательство.  Еще  раз  говорю тебе:  мне  всегда нужны
настоящие доказательства!
   Макрон слегка поклонился:
   -- Спасибо, Гатерий, да хранят тебя боги. -- И крикнул вслед уходящему:
-- Вечером увидимся на обеде. Калигула ждет тебя. Приходи обязательно!
   Гатерий  вышел  от  Макрона  напуганный  и  обеспокоенный.  Почему  это
Калигула  меня ждет? Он вспомнил неприятную историю в лупанаре. Вздрогнул.
У  выхода  на  мозаичном полу была изображена оскалившаяся собака, надпись
гласила:  "Cave,  canem!"[*]  Гатерий  осторожно перешагнул через собаку и
потащился к своей лектике.
   [* Осторожно, собака! (лат.).]
   Макрон некоторое время  разглядывал прекрасную мраморную спину  Венеры,
казалось, он о чем-то размышлял, но о чем -- непопятно.
   Он позвал управляющего:
   -- Приведи Марцелла!
   Тихое покашливание.
   Макрон обрадовался:
   -- Марцелл,  возьми  пятьдесят человек.  Вы  будете  тайно  следить  за
дворцом Куриона на  Авентине.  Ты  отвечаешь мне  за  то,  чтоб без твоего
ведома туда мышь не  проскользнула!  Про  каждого приходящего и  уходящего
сразу сообщай. И быстро!
   Занавес упал, но вдруг опять отодвинулся. Управляющий заглянул внутрь:
   -- Господин,   тебя  ждет  тут  трибун  легиона  "Августа"  из  Верхней
Германии.
   Макрон кивнул.
   Вошел  молодой  вооруженный  мужчина,   поздоровался  и  подал  Макрону
запечатанный свиток.
   Макрон хмуро читал. Потом спросил:
   -- Как начался бунт?
   -- Солдаты подняли ропот из-за плохой пищи и тяжелой службы. Когда было
получено известие,  что  срок  службы  будет  продлен,  так  как  возросла
опасность варварских набегов из-за Рейна, четыре когорты взбунтовались.
   -- Что предпринял легат?
   -- Приказал схватить шестнадцать зачинщиков мятежа.  С остальными легат
ведет переговоры и ждет твоих приказаний.
   Макрон немного подумал, потом велел принести письменные принадлежности.
Написал, запечатал послание. На всякий случай повторил приказ трибуну:
   -- Передай  легату,  пусть  зачинщиков  немедленно  обезглавят,  другим
острастка будет.  А перед солдатами пусть выступит и намекнет им, что если
они будут служить сверх срока --  а они будут,  дорогой,  --  то вскорости
получат много золотых.
   Трибун непонимающе вытаращил глаза. Макрон улыбнулся:
   -- Ну,  не пяль глаза и убирайся,  милый, торопись! Увидишь, что я тебя
не обманул. И приветствуй моих солдат!
   Глядя вслед трибуну, он подумал: самое время покончить с этим. Хватит с
меня старого наставника,  который управляется со мной как с мальчишкой, да
еще соглядатаев подсылает.  Молодого-то уж я на веревочке поведу, куда мне
понадобится.  Этот с радостью отвалит солдатам денежек,  только бы хорошим
быть для всех да спину защитить...
   Энния крутилась в руках рабынь,  они уже собирали в складки ее столу из
красного шелка и натирали маслом ее волосы, чтобы блестели.
   Она едва сдерживала слезы.  Свинья этот Макрон! А продает ее свинье еще
худшей!  Скотина.  Зверь.  И тут мысли ее перескочили на Макроновы ручищи,
которыми он  так  сильно  обнимал  ее.  Она  его  любит,  грубияна.  И  не
перестанет любить,  хоть  он  и  вынуждает  ее  спать  с  этим  головастым
извергом.  Вот  стану императрицей --  только надо  заставить этого хомяка
дать письменное обязательство, -- вот уж я вам тогда покажу обоим!
   Что за шум? Это он. Это его шаги. Она отослала рабынь.
   Макрон отдернул занавес и  ввалился в  спальню.  Крепко обнял  Эннию за
талию:
   -- Тебе надо бы начать с Калигулой прямо сегодня вечером.  Ну,  поняла,
как это для нас важно?
   Она молчала. Он посмотрел на нее и с жаром продолжал:
   -- Ты сегодня просто изумительна,  ничего не скажешь. Прическа, платье,
украшенья --  настоящая Клеопатра.  А  он по всему египетскому прямо с ума
сходит. Он от тебя ошалеет, ясно. Ну как, ты согласна, императрица?
   -- Твоя воля --  это моя воля,  --  сказала она с показной покорностью,
глядя через его плечо на золоченые квадраты мраморного потолка.
   Он стремительно поцеловал ее:
   -- Слава тебе, Энния.
   И шутливо добавил:
   -- Хочешь,  я  куплю тебе  Египет со  всеми покойниками фараонами?  Все
получишь,  стоит тебе только захотеть.  Только следи как  следует за  этим
коварным хитрецом!  В  постели ты  из него вытянешь и  самые потаенные его
мысли, а уж я-то его штучкам положу конец.
   Он заметил слезы на ее ресницах.
   -- Ничего, девочка. Ничего тут особенного нет. Выдержишь. А как надоест
он тебе уж очень, скажешь мне. Ведь и на Палатине ни одно дерево не растет
до неба!

        32

   Огромный  кабан  с  клыками,  торчащими  из  пасти,  великолепный,  как
восточное  божество,  проплыл  в  триклиний  на  плечах эфиопов-великанов.
Зажаренная  до  коричневого цвета кожа была еще горяча, и жир, стекавший с
нее  на  огромный  сереб