чной,
                  Весьма легко становится тираном
                  Еще недавно мудрый властелин...

   Хор народа причитает вместе с ней:

                  До нитки промотав свое наследство,
                  К добру других он жадно тянет руки
                  И, подданных бесстыдно обирая,
                  Несет им голод, слезы, нищету...

   Лицо Луция окаменело.  Он смотрит на сенаторов.  Величественная белизна
тог --  спокойная дремлющая поверхность.  Невозможно догадаться, о чем они
думают.  Но  они со  злорадством думают об  императоре.  Самое время этого
вороненка немного прижать, чтобы наконец он что-нибудь сделал для нас.
   У  Сенеки озабоченное,  усталое лицо.  Фабий пригласил его,  он прервал
свое  пребывание в  Байях  и  приехал в  Рим.  Вчера Фабий затащил его  на
последнюю репетицию "Фаларида".  Сенека устал с дороги, у него было плохое
настроение. Ему сразу стало ясно, что эта трагедия -- аллегория, сатира на
Калигулу.  Он испугался.  Уговаривал Фабия. Фабий смеялся: трагедий против
тиранов много, и твои тоже, дорогой Сенека. Да. Он признал это. Правда, но
все-таки...  Ну да,  писать трагедии против тиранов сейчас модно. Но здесь
философ чувствует,  стихи направлены,  как стрелы,  прямо в мишень. Сенека
опасается за  Фабия и  актеров,  но беспокоится и  за себя самого,  что он
присутствует здесь, что слушает пьесу.
   Басенник Федр  судорожно сжимает в  руках  свиток со  своей пьесой.  Он
восхищается смелостью Фабия, и страх за друга сжимает ему сердце.
   Снова наступил короткий перерыв.  Мелодия кларнетов и  флейт услаждала,
Сладким становился вечерний воздух. Рабы разбрызгивали духи.
   Ливилла обратилась к Луцию и лениво протянула:
   -- Тебе не кажется, что эта пьеса про нашего Сапожка?
   Луций отрицательно покачал головой.  Стиснул подлокотники кресла, чтобы
собраться с  мыслями и  ничем но  выдать себя.  Он  погнался за колесницей
Гелиоса не только из-за своих эгоистических целей,  но и потому, что верил
в Калигулу.  Первые полгода правления Калигулы он с ним соглашался.  После
болезни проявилось настоящее лицо Калигулы,  знакомое ему  еще  с  детских
лет.  Луций чувствовал это день ото дня все сильнее и переживал. Однако он
не  хотел отступиться,  видя перед собой только свою собственную цель.  Но
сегодня образ  Фаларида показал это  совершенно ясно.  Луций  был  глубоко
потрясен.  Сегодня  благодаря  этому  бунтовщику  Фабию  видит  весь  Рим:
недавний любимец народа теперь его  жестокий враг!  И  с  ним Луций связал
свою жизнь, закрыл себе дорогу назад, сжег за собою мосты.


   Удар гонга.
   Фаларид приказывает скульптору Перилаю отлить из бронзы огромного быка.

                 "А брюхо полым быть должно.
                 Я прикажу спалить его в огне.
                 Приговорю в утробу бычью бросить.
                 Пусть жарится живьем он в этой печи.
                 Хочу я крик его из бычьей пасти слышать.

   Хор  народа  жалуется.  Гекатомбы мертвых растут,  растет  гнет.  Жизнь
приобрела цвет пепла, вкус грязи, над ней постоянно висят тучи ужаса.
   В стенание хора вплетается звук охотничьего рога.  Фаларид возвращается
с  охоты  на  диких  кабанов.  Загонщики и  охотники проносят через  сцену
пойманных зверей.  Фаларид со  своей свитой приближается,  хор  советников
радуется предстоящему пиру. Потом наступает тишина.
   Внезапно  в  воздухе  раздается шум  крыльев.  Командир  личной  охраны
Фаларида Телемах показывает вверх:

                 Вон голубиная стая в страхе от ястреба мчится!..

   Все актеры смотрят в небо. Тиран Фаларид разражается смехом.

                 Вы посмотрите-ка, как голубиную стаю,
                 Целую сотню, наверно, ястреб один напугал!
                 А догадалась бы в строй она тесный
                                                сомкнуться,
                 Ястреба этого насмерть вмиг заклевать
                                               бы смогла...

   На  сцене  воцарилась тишина.  Фаларид  взглядом следил  за  ястребом и
вспугнутыми голубями и весело смеялся, как умеет смеяться только Мнестер.
   Пифагор подтащил Телемаха к краю сцены:

                 Слышал? Всего один ястреб сто голубей
                                             разогнал!
                 Не догадались глупые птицы сомкнуться,
                 Не догадались, не то бы вмиг заклевали его!..

   Последние слова потонули в аплодисментах.  Апеллес был великолепен.  Во
время большого перерыва зрители дружно принялись за еду и питье.


   За воротами театра недалеко от актерских уборных стояли Вентон и солдат
Муций.   подчиненный  Вентона,   которому  вскоре   суждено   было   стать
центурионом. За ними невдалеке расположились солдаты, они скучали. Скучали
и Вентон с Муцием.
   -- Странный приказ,  не  так ли?  --  высказался Муций.  --  Для театра
всегда хватало манипула парней.  Виданное ли  это дело тащить сюда столько
когорт?
   Вентон пожал плечами:
   -- Я тебе кое-что скажу,  только ты не болтай.  Претор ожидает бунта. И
если что случится,  мы  должны сцапать актеров,  сначала этих главных.  Но
смотри, не проболтайся.
   Муций присвистнул от удивления:
   --  Да-а-а?  Гром  и  молнии.  Значит, им придется солоно. Бедняги. Хм,
Фабий.  Этот  всегда  умел  человека  рассмешить. Я его знаю по Затиберью.
Парень  что  надо.  И  Волюмнию  тоже  знаю.  И  очень хорошо. Невероятная
женщина. А что, если бы. -- прошептал он начальнику в ухо, -- что, если бы
они все-таки улизнули? А!
   Старый центурион посмотрел на него и понял.
   --  Ты  мерзавец,  --  разозлился  он,  -- только попробуй, и я прикажу
избить тебя до крови! Мне доверяют претор и сам Херея, понятно?
   Муций замолчал и подумал об актерах.  Такие парни, и что их ждет. Громы
и молнии.
   Вентон   --  старый  преторианский  волк.  Изнуренный  пятнадцатилетней
службой, по характеру молчун. Через год он закончит службу в императорской
гвардии и должен получить обещанное всадническое звание. На звание Вентону
наплевать,  что  с ним делать? Но к этому он получит ценз, соответствующий
его  положению,  в  размере  четырехсот тысяч сестерциев. Это уже кое-что.
Всего  год!  А этот ублюдок может ему все испортить! Ты слюнтяй! Я отвечаю
перед императором и Хереей. Я тебе покажу, мягкотелый болван!
   -- Я пойду проверить посты у ворот. Не двигайся с места, иначе пеняй на
себя!  --  сказал  Вентон и  выразительно подбросил в  руке  центурионскую
дубинку.  Муций остался у ворот один. Он осмотрелся по сторонам, приоткрыл
ворота  и  проскользнул в  коридор.  К  актерской  уборной  шло  несколько
человек.  Он узнал среди них Квирину, кивнул ей и прошептал быстро: "Скажи
своему Фабию,  что  театр окружен войсками.  Если  произойдет какая-нибудь
драка,  то мы его арестуем. Я его знаю. Скажи, пусть сматывается через эти
ворота, понятно? Я буду здесь...
   Муций осторожно вышел и прикрыл ворота.
   Через  минуту  явился  Вентон  с центурионом четвертой когорты и сказал
строго Муцию:
   -- Он останется здесь со мной. А ты дуй к своему манипулу!
   -- Но почему?  Ведь я...  --  Муций что-то невнятно бормотал, но Вентон
был неумолим: -- Давай чеши, а не то я прогуляюсь по тебе дубинкой.
   Муций ушел.  Бедные актеры,  бормотал он  дорогой.  Плохи их  дела.  От
Вентона им не уйти. Но может быть, все обойдется...
   Испуганная Квирина побежала к Фабию.  Путаясь, она передала, что сказал
ей Муций. Фабий был поражен. Кто-то предал. Но кто?
   -- Никому ни слова!  --  сказал он строго Квирине и вошел в раздевалку,
она вошла следом за ним. Актеры окружили их.
   -- Ну что, Квирина, интересно? Что говорят зрители? Нравится?
   -- Она  мне  сказала,  что  это великолепно,  --  весело ответил Фабий,
внимательно переводя взгляд с одного на другого.
   -- Люди!  --  раздалось взволнованно от  дверей.  В  раздевалку вбежала
Волюмния. -- Театр окружен войсками!
   Ужас охватил всех.  Наступила мертвая тишина.  Ее  нарушил истерический
крик Манускулла:
   -- Они идут за нами! Мы в ловушке! Они нас арестуют! Они нас казнят!
   Квирина бросилась к Фабию:
   -- Ради богов -- не выходи больше на сцену.
   Он оттолкнул ее, подскочил к Манускуллу и прошипел ему в лицо:
   -- Продажная свинья!
   Схватил его за горло и вытолкнул из уборной.
   За спиной Фабия раздались взволнованные голоса:
   -- Фабий!  Ты слышал,  солдаты?  Снова изгнание? Нет, с нас достаточно!
Что же делать? Не доиграть! Не доиграть! Бросить!
   -- К чему эта паника, детки? Чего вы боитесь! Не доиграть? Из-за одного
предателя? -- Он посмотрел на Апеллеса. -- Мы должны это доиграть!
   -- И даже если это будет стоить нам головы? -- выкрикнул кто-то.
   -- Мы живем только раз! -- присоединился другой.
   Мнестер  смотрел  на Апеллеса, словно не слышал этих голосов, возможно,
он и действительно их не слышал и сказал спокойно:
   -- Фабий прав, мы должны это доиграть, друзья.
   Прозвучал гонг, возвещая конец главного перерыва.
   -- Кто больше не хочет играть? -- спросил Фабий.
   Двое артистов из хора подняли руки.
   -- Вы свободны,  --  сказал он им сухо.  -- А мы, друзья, на сцену! Нас
ждут!
   Звуки флейт, задыхаясь, взвивались вверх и вниз по рядам амфитеатра.
   Известие о  том,  что театр окружен войсками,  распространилось и среди
публики.  Десять человек при  таком сообщении испугались бы  и  отступили.
Тысячеглавая толпа  --  наоборот.  Такая угроза пробуждает в  ней  гнев  и
готовность  сопротивляться.  И  еще  появляется сознание,  что  невозможно
наказать сорок  тысяч человек,  что  нельзя из  такого количества вытащить
истинного зачинщика, поэтому смелость и отвага в народе возрастают.
   Теперь представление стало более динамичным. Сцены сменяли одна другую.
Зрители взволнованно следили за развитием действия.
   Скульптор  Перилай  показывает на  заднем  плане  сцены  Фалариду  свое
произведение.  Умело  замаскированные светильники  освещают  тело  быка  и
создают впечатление,  что  тело его  раскалено добела.  Как  первую жертву
Аполлону в  чрево  быка  Перилай бросает живого  барана.  Из  бычьей пасти
раздается  отчаянное  блеяние.  Фаларид  аплодирует.  Потом  вскакивает  с
кресла,  со  злорадством смотрит  на  скульптора:  "А  теперь  ты!"  --  и
приказывает бросить Перилая в  страшную печь.  Крик  истязуемого покрывает
буйный смех Фаларида.  Ему  понравился этот способ казни.  Он  приказывает
бросать в бычью утробу все новые и новые жертвы.
   Телемах выводит на сцену одного за другим из хора.
   Хор подсчитывает злодеяния тирана и  призывает на помощь против деспота
бессмертных богов.
   Телемах утверждает,  что боги не помогут.  И рассказывает хору случай с
ястребом и голубями. Хор напряженно слушает.
   Зрители в театре напряженно слушают.
   Приходят Фаларид и его мать.

               Сегодня ночью, сын, ужасный сон мне снился:
               Наш светлый бог Гермес стоял возле меня
               И рог держал в руках. Из рога, поднимаясь,
               Неудержимо била кровь. Она текла, текла,
               Пока не залила весь дом до самой крыши.
               В крови тонула я и ты тонул со мной...
               Сыночек мой! Сынок! Богами умоляю --
               Страшись насилия. Невинной крови капли
                                         не пролей...

   И снова Фаларид смеялся,  отвечая матери, что сон ничего не значит, что
это глупый сон, поскольку он наказывает только виновных.
   Плач  матери перерос в  рыдание,  рыдали лютни.  Без  перерыва началось
последнее действие пьесы.
   Философ Пифагор обращается к тирану со смелыми словами.  Упрекает его в
том,  что  его  развратные и  сластолюбивые прихоти  обходятся в  миллионы
драхм,  а  у  народа нет  денег  даже  на  хлеб.  Фаларид хочет с  помощью
захватнической войны подчинить себе всю Сицилию и потом Остальной мир,  но
народ  жаждет  мира.   Плохим  властителем  стал   Фаларид.   Пифагор  его
предупреждает,  поскольку  мера  жестокости  уже  перелилась  через  край.
Фаларид трясется от гнева и  спрашивает Пифагора,  как он смеет с  ним так
разговаривать. философ заявляет, что оракул Аполлона сказал ему, что он не
умрет от руки тирана,
   Фаларид рассвирепел и приказал привлечь философа к суду. Он сам вынесет
ему смертный приговор,  и тогда Пифагор увидит,  у кого больше власти -- у
оракула или Фаларида.
   За сценой звучит очень спокойный голос Пифагора:

             Если удастся кому-то страну от тирана избавить,
             То не тиран, а спаситель в памяти жить остается.
             Так Аристогитон и Гармодий вовеки
             Над ненавистным Гиппархом будут в анналах сиять.

   Театр содрогнулся от аплодисментов. Фабий, приготовившийся к последнему
выходу,  слышит  град  рукоплесканий,  чувствует,  как  слова,  которые он
написал,  захватывают толпу. Чувствует, как тысячи людей с ним заодно, как
они  стоят  за  ним.  Все  мешается  у  него  в голове: он сам. его пьеса,
взволнованные зрители.
   Удары  тимпанов  поддерживали флейты  и  кларнеты,  музыка  призывает к
наступлению.  Вся атмосфера в театре призывает к наступлению. Фабий должен
говорить, но взволнованный автор забыл роль Телемаха. Он выбегает во главе
хора народа на сцену. Нет, нет, он не помнит, что должен говорить Телемах,
но подбадриваемый атмосферой,  царящей в  театре,  лихорадочно и  страстно
выкрикивает в зал:
   -- Долго ли еще,  народ акрагантский?  Разве вы не можете избавиться от
чудовища? Вспомните о ястребе, вы, голуби! Ваше спасение не в бегстве, а в
наступлении!
   По театру Помпея пронесся ураган.  Выкрики тысяч зрителей, повскакавших
с мест с поднятыми и сжатыми кулаками, звучат угрозой:
   -- Убить кровавого зверя!
   -- Долой тирана!
   -- Довольно судов и казней!
   -- Не произвол, а справедливость!
   -- Справедливость!
   Луций подал знак претору.  Рев  горнов,  продолжительный,  дребезжащий,
перекрыл  крики  толпы.   Через  все  ворота  в  зрительный  зал  ринулись
преторианцы с мечами в руках. Шум и смятение. Толпа бросилась на солдат.
   Актеры,  и с ними вместе Фабий,  схвачены преторианцами раньше, чем они
успели подумать о бегстве.
   Ливилла медленно поднялась с кресла и через плечо кинула Луцию:
   -- Очень  тебе  благодарна за  предусмотрительное вмешательство.  Из-за
тебя я не знаю, что произошло с Фаларидом. Вечно ты все испортишь!
   Луций не  ответил.  Он  смотрел на  драку,  происходившую на  сцене,  и
злорадно  наблюдал,  как  уводили  Фабия.  Этот  мятежник!  Устроить бунт!
Свергнуть Калигулу с трона!  Луций покраснел. Если падет Калигула, падет и
он. Судьба Калигулы стала теперь судьбой Луция.
   -- Ты  не соизволил заметить,  моя золотая головушка,  что я  тебя жду?
Мечтаешь?  Видимо, тебе тоже хочется увидеть конец? -- Ливилла засмеялась.
-- Конец фаларидов бывает невеселым,  тебе это не  кажется,  дорогой?  Что
посеешь,  то  и  пожнешь.  Ты ведь слышал,  как Фабий Скавр призывал:  "Не
знаете, как избавиться от чудовища?"
   Чудовище.  Она  права,  эта  циничная  девка. Прав и Фабий. Прав и этот
ревущий  сброд.  Но  Калигула  не должен пасть! Луций выпрямился, лицо его
окаменело, он уверенно шагал рядом с Ливиллой.
   -- Не  спеши так,  дорогой.  Мне жмут ноги новые сандалии.  Сжалься над
ножками боготворимой тобой Ливиллы.
   Луций замедлил шаг,  привел в порядок мысли. Рим ненавидит Калигулу, но
боится его, говорил он себе. Он будет бояться и меня!

        55

   Через  три  часа  после  ареста актеров посланец Луция  достиг Остии  и
передал императору донесение о пьесе,  представлении и волнениях в театре.
Луций  советовал  императору  вернуться  в  Рим  и  для  устрашения  толпы
немедленно учинить суд над мятежниками.  Херея советовал то  же  самое,  и
вскоре  после   полуночи  император,   сопровождаемый  Хереей  и   отрядом
преторианцев,  въехал в  Остийские ворота Рима.  Уже на Дельфийском холме,
рассекающем Авентин на две части, был слышен отдаленный рокот толпы. Перед
Большим  цирком  императорская свита  наткнулась на  сборище людей.  Народ
узнал императора.
   -- Долой тирана! -- орали сотни охрипших глоток.
   -- Долой Калигулу!
   Император  все  это  слышал.  Сначала  он  почувствовал  злобу  к этому
неблагодарному   сброду,  потом  его  охватил  страх.  Преторианцы  мечами
пробивали  ему  дорогу  на  Палатин.  Калигула  не  переставая дрожал: как
поверить,  что  сегодняшний  день  --  просто  недоразумение, ошибка, dies
nefastus[*],  кошмарный сон? Как поверить, что завтра ощутимой реальностью
снова  станет  слава, верховная императорская власть, рабская покорность и
безграничное  поклонение  черни?  Как  добиться  этого, если еще и теперь,
когда после представления прошло столько времени, этот сброд не унимается?
Где  мои  сенаторы? Спрятались, заперлись в своих домах, а меня бросили на
произвол судьбы? Собаки!
   [* Несчастливый день (лат.).]
   Калигула  спрыгнул с лошади и, беспокойно озираясь по сторонам, вошел в
атрий  дворца.  Он  не  поклонился  ларам и пенатам, как делал это обычно,
мысли  его  путались  от  бешенства  и  злобы.  Калигула  весь  кипел, ибо
чувствовал  себя  безмерно и несправедливо оскорбленным. В ярости он кусал
пальцы,  обрывал  занавесы,  пинал  кресла и выл, как раненое животное, но
потом  вдруг  вспомнил о своем могуществе и успокоился. Выслушал подробный
доклад  Луция,  одобрил  принятые  им  крутые  меры  к подавлению мятежа и
приказал позвать Херею.
   -- Что ты намерен предпринять, Кассий?
   Неразговорчивый префект претория пожал плечами:
   -- Надо заставить чернь заткнуться.
   -- Ну, а актеры?
   -- Этих смутьянов я  бы отстегал и выгнал из города,  --  сказал Херея,
но,  почувствовав смутную  симпатию  к  актерам,  несколько  смягчил  свой
приговор:  --  Они  небось и  представить себе  не  могли,  что  из  этого
выйдет... Это все нищий сброд.
   Херея лучше знал население Рима,  чем император.  Херея считал,  что во
всем  виновата  продажная  чернь.   Калигула  этой  разницы  не   понял  и
нахмурился.
   -- Что ты будешь делать дальше?
   Херея, спокойно глядя на императора, сказал:
   -- Сегодня прикажу прихлопнуть одного-другого.  Несколько дней  подержу
солдат в  боевой готовности.  Завтра этот  сброд  пошумит еще  немного,  а
послезавтра успокоится.  А ты,  господин, устрой им зрелище, выпусти сотню
пантер в цирке...
   То же советовал и Луций.
   -- Хорошо. Спасибо. Можете идти.
   Император прилег и сквозь полуприкрытые веки рассматривал красные пятна
светильников.  До его слуха доносился шум. Ревела толпа. Ему казалось, что
он  слышит "Долой тирана!",  и  видит  перед  собой  перекошенные рты.  Он
сердито  махнул  рукой,   чтобы  прогнать  видение,  но  рокот  и  рев  не
прекращались.  Калигула в ужасе приподнялся --  нет,  это не галлюцинация,
это реальность.  Он прислушался, шум нарастал. Он выбежал на длинную узкую
террасу,  опаясывающую северную часть дворца. В свете луны Калигула увидел
переполненный людьми форум.  Теперь он ясно слышал выкрики "Долой тирана!"
и  слышал также  топот  и  звяканье солдатских панцирей и  щитов:  солдаты
теснили толпу.  Калигула бросился назад.  Вернулся в спальню, окна которой
были обращены на  юг,  к  Большому цирку.  Отсюда шум с  форума был слышен
меньше, казалось, что шумит река. Калигула затравленно озирался.
   Но  в  конце  концов  успокоился:  ведь  у  него  есть  Херея  и тысячи
тяжеловооруженных  солдат. Дворцовая стража -- это железная стена. Чего же
бояться? Он бросился на ложе.
   И затаив дыхание, закрыв глаза и заткнув уши подушками, лежал на спине.
Отдаленный шум этой проклятой реки усиливался,  приближался,  рос.  Почему
так ясно теперь слышен этот шум? Возможно ли это?
   Он набросил плащ и  потайной лестницей поднялся на крышу дворца.  Толпы
народа,  теснимые преторианцами на  Священной дороге и  на  Новой  дороге,
обошли  Палатин с  юга,  у  подножия Целия,  и  ворвались в  Большой цирк.
Многоголосый,  хотя  и  не  тако