выборы в народное собрание.
   У Калигулы потемнело в глазах. Как он смеет? Как может...
   -- ...и еще я прошу, -- продолжал Ульпий, -- чтобы ты, будучи достойным
сыном твоего отца Германика, отменил недостойный Рима закон об оскорблении
величества.
   Такая  дерзость  ошеломила  Калигулу,  у  него  начался  эпилептический
припадок. Он рухнул на пол, на губах выступила пена, император бил ногами,
судорожно цеплялся за ковер, выл и визжал.
   В  комнату ворвались преторианцы,  Херея звал  врача,  звал Луция.  Они
мгновенно оказались на месте.
   Луций  понял,  что  произошло.  Он  с  ненавистью посмотрел на  Ульпия.
Наконец-то  пришла минута,  когда он  может отомстить старику за унижение.
Ульпий с  высоты своего роста смотрел на императора,  которого преторианцы
по приказу врача несли в спальню. Потом повернулся и хотел уйти.
   Херея и императорская стража преградили ему путь.
   Луций направился было к Ульпию,  но остановился.  Он увидел перед собой
лицо, так поразительно напоминающее лицо отца.
   Оно  было  прекрасно.  Незапятнанная совесть  и  верность родовой чести
отпечатались на  этом лице.  Род.  Каждый представитель рода был  звеном в
цепи  славы.  Достоинство и  великие дела  завещал дед  отцу и  отец сыну.
Гордость республиканских родов  росла от  поколения к  поколению.  В  роду
Курионов заветами предков пренебрег только он, сын Сервия.
   Луцию  показалось,  что  его  голову  сжал  каленый железный обруч.  Он
отвернулся от  старика,  которого  не  пропускал  Херея.  Словно  издалека
донесся до него приказ префекта:
   -- В Мамертинскую тюрьму! Император решит, что делать дальше.
   Нетвердо ступая,  Луций пошел прочь.  Встреча с Ульпием пробудила в нем
остатки совести.  Но  ненависть была  сильнее,  она  заглушила этот слабый
голосок.  Пока Ульпий жив,  Луций всегда будет чувствовать себя ничтожным,
жалким, бесчестным.
   Позже,  стоя  у  постели  императора,  он  обвинял  и  поносил  Ульпия.
выплескивая свой гнев. По страстности и резкости обвинений Калигула понял,
что Луций сводит личные счеты. Он слушал и думал свое.
   Смотри-ка,  Ульпий!  Мой враг не на жизнь,  а  на смерть.  Единственный
сенатор в Риме,  который ничего не боится.  Который идет на гибель, как на
прогулку.  Одно слово --  и  его  не  станет.  Но  в  императоре вспыхнула
странная,  почти извращенная страсть к самоистязанию: не убивать, оставить
жить человека,  который, правда, его непростительно оскорбил, но и ослепил
величием своей натуры, в сравнении с которой смертный приговор, вынесенный
им,  будет жалок.  Пусть живет в своем дворце, как крот в норе! Пусть этот
чудак смотрит со своих Карин на крышу моего дворца и мучится от бессильной
ярости.  Пусть у  меня в руках останется доказательство моего великодушия!
Никто не посмеет сказать, что я убиваю из страха, как Тиберий!
   -- Каков будет приказ, мой Гай? -- уже не в первый раз настаивал Луций.
-- Удавка или меч?
   Император покачал головой:
   -- Прикажи отпустить Ульпия!
   К вечеру сенатор в лектике возвратился в свой дворец.

        52

   В  спальне Ливиллы преобладал оранжевый цвет,  волосы сестры императора
были  каштановые,   ковер  коричнево-желтый.   Цвета  бескрайней  пустыни,
выжженной солнцем;  бирюзовый пеплум на ней казался в  этой жаркой пустыне
озерком.  Она стояла на коленях и  рылась в  сундучке из кедрового дерева,
обитом золотыми обручами.
   Луций в  белой тунике лежал на  спине на ложе,  глаза его были закрыты,
однако он не спал, не мог спать, Ливилла -- это не успокоение, это горячий
песчаный вихрь, ослепляющий глаза, иссушающий дыхание, рвущий нервы.
   Ливилла  разбирала драгоценности,  каждое  украшение стоило  нескольких
сотен рабов.
   -- Смотри на двери, Луций. Как бы он сюда ненароком не ворвался.
   -- Не явится. Он спит.
   Ливилла посмотрела на Луция.
   -- Разве он  когда-нибудь спит?  Даже  боги не  посылают этому чудовищу
сон.   Хоть  бы  он  издох  от  этой  бессонницы!  У  Друзиллы  украл  все
драгоценности. Наша дурочка Агриппина сама отдала свои. Только мне удалось
кое-что от него спрятать.  Посмотри.  Ожерелья. Вот это жемчуга, посмотри.
Спрячешь это у себя? Ничего не возьмешь?
   Луций, оскорбленный, привстал. Ливилла засмеялась:
   -- Золото  весит  больше,   чем  родственные  и  всякие  Другие  связи.
Посмотри! Венок из золота с бриллиантом. Пойдет ли он тебе?
   Она встала,  заставила его присесть и возложила венок на светлые волосы
Луция.
   -- Ф-и-и!  Золото на соломе теряется.  Одноцветно.  И он тебе мал. -- И
добавила насмешливо:  --  Дубовый, императорский, да? Тот бы тебе подошел.
Поэтому ты за мной бегаешь...
   -- Ливилла!
   -- Тебе сначала пришлось бы перещеголять нашего незаменимого Авиолу.
   -- Для этого мне пришлось бы обзавестись золотыми рудниками.
   -- Или  смелостью.  У  Авиолы тоже только одна голова.  Он  уже донес и
спровадил не одну парочку богачей, и теперь...
   -- Даже спровадил?  О  боги,  какие выражения!  Как будто ты  не знаешь
сентенции Сенеки,  что жизнь -- это борьба. Чем выше человек, тем больше у
него врагов.  И  быть жалостливым к  неприятелям?  Авиола,  говоришь?  Моя
дорогая, имей я столько, сколько имеет Авиола, и я справился бы с этим без
труда. Но выжать, как он, из всего золото, я не умею.
   -- А разбрасывать золото ты умеешь.  Я,  конечно, тоже. Вот тебе кольцо
на память. На камне изображена Диана, целомудренная богиня. Да здравствует
целомудрие богинь!  Все остальное спрячь у себя в саду. Когда наш государь
однажды раз  и  навсегда уснет,  ты  вернешь это  мне.  --  Она  задвинула
сундучок в укрытие под ложем и продолжала:  --  Твой Сенека предсказывает,
что будет конец света из-за падения нравов.  Это в первую очередь касается
моего дорогого брата.  И меня это тоже коснется,  но чем позже, тем лучше.
Каждый день хорош. Живи одним днем, сказал мудрец.
   Упругими шагами она  ходила по  спальне в  прозрачном пеплуме,  пытаясь
расшевелить Луция. Но он не реагировал. Ливилла нахмурила брови.
   -- Раньше ты глаз с  меня не сводил.  До небес превозносил мою красоту.
Все, что у меня есть, прекрасно. Это. И это. И вот здесь. Сразу было видно
влюбленного! Хмель уже прошел?
   Луций вскочил и обнял ее. Его слова дышали страстью:
   -- Ливилла! Моя божественная!
   --  Не утруждай себя. Ляг, -- заставила она его прилечь. -- Знаю, что я
тебя  немного  утомила.  Да  и твое положение тебя изматывает. Тобой полон
Рим.  Такого  о Макроне, твоем предшественнике, не говорили. Молодежь тебя
боготворит. -- Она состроила гримасу. -- Луций Курион! Наш идеал! Наш идол
и кумир от прически до сандалии, от движения руки до произнесенного слова.
Своему  братцу  Гаю я этого не буду говорить. Он начнет завидовать, а если
он  завидует,  то  ему  в голову приходят дурные мысли. Ну, успокойся. Вот
тебе вино. Подкрепись для своей голодной Дианы. Ты пойдешь сегодня со мной
на домашние игры?
   -- Куда?
   -- На  домашние игры.  Это  пытки  заключенных,  которые так  любит мой
братец.  Вчера там  было такое...  Гай  взял из  рук раба плетку и  стегал
ростовщика Декана сам. Он так по нему хлестал, что яркая кровь брызгала во
все стороны,  Декан ревел, а Гай от усердия даже свалился. Ты бы посмотрел
на это.  Он икал,  как конь перед финишем.  Потом Декана били рабы. А этот
старый пройдоха Херея  уставился на  меня  вместо того,  чтобы смотреть на
пытаемого.  Дядюшка Клавдий хотел уйти,  но Гай его не отпустил.  Подожди,
закалишься,  сказал он.  Клавдий начал бледнеть. Я умирала от смеха. А где
ты был вчера. неверный? Гай тебя разыскивал. -- Она начала передразнивать:
-- "Где моя правая рука, где Луций?"
   -- Я  был  в  Тибуре.  Гатерий Агриппа пригласил меня на  свою виллу на
ужин, а потом предложил мне ее в подарок.
   -- Что он хочет за это?
   Луций пожал плечами.
   -- Ничего. Это просто подарок.
   -- Ясно,  подмазывается, чтобы потом взамен любимчик императора прикрыл
глаза на какое-нибудь его злодейство. Это у тебя хорошо получается, Луций.
Твое положение приносит тебе прибыль, даже когда ты спишь? Сколько вилл ты
уже приобрел таким образом?
   -- Достаточно,  --  сказал Луций,  встал и добавил шутливо:  --  Я буду
богатым женихом...
   -- Ты снова об этом?
   -- Никогда не перестану, божественная Ливилла. Моя драгоценная.
   Ливилла перебила его, подражая голосу Луция:
   --  Клянусь  тебе всеми богами, что без тебя, моя прекрасная, жизнь для
меня невозможна. Моя любовь к тебе -- это безбрежное море. -- И перешла на
нормальный  тон: -- Но внимание, в море легко потерпеть крушение! Разве не
говорил  тебе  Гай, что он организует в своем дворце захватывающий лупанар
для римских нобилей? Великолепный план, чтобы заработать деньги. Будет это
организовано   с   восточным   великолепием.   Счастливый   Олимп,  только
удовольствие,  сладострастие  --  и  никаких забот. Самые красивые женщины
Рима будут в вашем распоряжении. Посещение для богачей обязательно.
   -- Зачем ты мне это говоришь?
   -- Все три сестры Гая будут там первыми гетерами.  Три главные приманки
и с ними лучшие дочери и жены сенаторов. Так решил император!
   -- И ты? Но ты не можешь! Ты не смеешь!
   -- Почему бы  мне не  помочь братцу разбогатеть?  За  одно посещение он
получит тысячу аурей --  прекрасная цена за любовь,  не так ли?  --  а  я,
возможно,  получу виллу.  Ведь мои  двадцать лет и  мое искусство в  любви
стоят этого?  Кроме того,  я сестра императора!  А это тоже чего-нибудь да
стоит! -- добавила она коварно.
   Луций схватил Ливиллу за плечи и закричал ей в лицо:
   -- Никогда!  Я этого не перенесу!  Ты не смеешь!  Ведь ты говоришь, что
любишь меня!
   -- Сегодня да. Но завтра?
   -- Не будь так жестока,  Ливилла!  -- Впрочем, Луцию было абсолютно все
равно,  с  кем будет спать Ливилла,  когда станет его женой.  Но сейчас он
продолжал разыгрывать ревнивца.
   -- Я боготворю тебя, моя Афродита. Я хочу, чтобы ты стала моей женой!
   -- И  даже  в  том  случае,  если  я  каждую неделю буду  иметь  нового
любовника? -- прижималась она к нему смеющимся ртом.
   -- Ради богов,  не говори так!  Я запрещаю тебе! Не мучай меня! Я люблю
тебя!
   Он повалил ее на ложе.
   Потом  оба  минуту  молчали.  Кровь  стучала в  висках.  Когда  дыхание
успокоилось, Ливилла произнесла:
   -- Послушай,  дорогой,  я не хочу тебя в мужья.  Я не хочу никого. Быть
матроной из-за  одного  только названия противно.  Но  ты  мне  нравишься.
Возможно, ты долго будешь моим любовником. Не сердись. Ты только выиграешь
от этого.  Я  буду,  наверное,  еще похуже Юлии,  жены Тиберия.  Ты будешь
стыдиться меня. Ты должен был жениться на Валерии. Она любит тебя сердцем.
Я так не умею. Я потаскуха, ведь ты это знаешь.
   Она встала,  перебросила белый плащ через плечо и принялась расхаживать
по спальне. Ходила гордо, ей безумно нравилось, что этот красивый патриций
так ее любит.
   Тщеславная мечта Луция о вступлении в императорскую семью рассыпалась в
прах.  Но  нет!  Выдержать.  Эта  семейка -- само настроение и капризы. Со
временем  все  изменится.  Не  сдаваться, солдат! Когда победим германцев,
когда  меня будет прославлять весь Рим, тогда увидим! Он пылко заговорил с
нею:
   -- Ты не такая плохая,  как говоришь о себе, моя божественная. Капризы,
и ничего больше.  Я тебя завоюю,  и ни о ком другом ты думать не будешь. Я
никогда  не  откажусь  от  тебя,  Ливилла!  Я  добьюсь  тебя.  А  когда  я
победителем вернусь из Германии...
   Ливилла откинула голову назад и рассмеялась:
   -- Тогда  этого  никогда не  случится!  Вчера  Авиола завел  разговор о
войне,  и посмотрел бы ты на Гая!  Словно его скорпион укусил:  "Я не хочу
войны! Не хочу!" Ты знаешь, как он умеет визжать, б-р-р.
   Луций быстро приподнялся на ложе:
   --  Почему  Гай  не  хочет  воевать?  Уже  полгода  но  его приказу все
готовится к войне.
   Она присела возле него.
   --  То  же  самое  ему  сказал  Авиола все приукрашивая, и беспредельно
учтиво.  Но  он,  очевидно,  почувствовал,  что эти толстяки хотят от него
избавиться  на  многие  месяцы,  и  в  ответ на обещание Авиолы, что будут
большие  прибыли,  сказал,  что  уже  полгода это только расходы на оплату
ростовщических  процентов  по займам... "У меня нет больше терпения, милый
Авиола.  Если  я хорошо воспользуюсь законом об оскорблении величества, он
принесет мне отличный доход, не правда ли, большой и довольно быстро. Плюс
доходы  с  моего  лупанара -- это будет куда выгоднее, чем твоя война!" Ты
слышишь,  чего  он  ожидает от своего палатинского публичного дома? Авиола
обещал  золотые горы, Но Гай был упрям, как строптивый осел. "И вообще, --
сказал  он,  -- у меня сейчас другие заботы". Он посмотрел нежно -- ты мне
не  поверишь, но клянусь тебе, что это было так! -- на свою жену Цезонию и
потом  гордо заявил нам: "У меня будет сын!" Мы застыли, а он был на верху
блаженства, и императрица из Затиберья покраснела, как девица. Так видишь,
что-то должно вот-вот произойти. Мы ожидаем наследника трона! Но только от
кого  он,  я  бы хотела знать? Эта наша Цезония вообще баба что надо. Жена
пекаря  из бедного квартала, ей уже перевалило за сорок, у нее трое детей,
костлява,  уродлива,  криклива,  а его величество от этой уродины без ума.
Странные  вещи творятся на свете, дорогой. -- Ливилла встала и пропела. --
Тра-ля-ля,  тра-ля-ля,  мы  ждем наследника! Оба родителя великолепны. Они
войдут  в  историю:  божественный император и дочь народа! Так символично!
Плод  этой  огненной любви будет воплощением ума и красоты. Но вот была бы
шутка, если бы это был не мальчик, а девочка!
   -- И поэтому Гай не хочет воевать?
   -- Я  думала,  --  заметила Ливилла высокомерно,  --  что ты  умнее.  Я
думала,  что ты поймешь, какая это великолепная отговорка. Ну что таращишь
глаза?  Ты  что,  не знаешь его?  Херея перед этим рассказывал,  как Гай в
золотом  панцире на  коне  перед  легионом поведет войско  в  наступление.
Ха-ха!  Гай впереди легиона!  Можно лопнуть со смеху! Этот трус! Он просто
трус,  дорогой,  и поэтому не хочет войны -- Херея для войны стар. Гай мог
бы на этого коня посадить тебя;  ты бы поехал -- насколько я тебя знаю. Но
тпру! Он бы лопнул от зависти, что сражение выиграешь ты, а не он. Вот как
это  выглядит.  А  ты,  ты  бы  с  радостью блеснул,  не  так  ли?  Рим бы
приветствовал тебя,  ты  бы  получил овации --  триумф тебе Гай не дал бы,
могу поспорить!  --  твоя Ливиллочка упала бы  тебе в  объятия на форуме в
восторге от того, какого молодца она заполучила, что, не так?
   Эта девка видит меня насквозь,  подумал Луций, но, приняв игру, упал на
колени:
   -- Победитель бы  опустился на  колени перед  красавицей,  поцеловал бы
кайму ее пеплума...
   -- Подожди,  -- смеялась Ливилла. -- Все это происходит на форуме перед
толпами людей.  Следовательно,  он  поцелует край ее столы.  Рим рыдает от
умиления,  ревет от  восторга,  будет свадьба и  чудовищное обжорство,  но
б-р-р, дорогой. Так же как я не гожусь для свадьбы, так же я не гожусь для
такого театра.  --  Она посмотрела на водяные часы.  --  Время бежит. Пора
идти на домашние игры.  Император не может ждать, а то снова будет приступ
падучей. Я пойду переоденусь. Подожди меня здесь!
   Луций остался один.  Нежный запах лаванды не  подходил для этого логова
тигрицы.  Он  лежал на  ложе и  смотрел,  как  полуденное солнце разжигает
воздух и стены и столб пыли дрожит в потоке света. Его злило, что Калигула
отказывается от войны, где Луций мог бы отличиться. Его злило, что Ливилла
постоянно отказывает ему, что она насмехается над ним.
   Род  Курионов  воспитал  своих сынов гордыми. Он никогда не унизился ни
перед  кем,  даже  перед самим собой. Такими были все. Таким покинул дом и
Луций.  Но  погоня  за  успехом  изменила  его.  Сколько  раз ему пришлось
унижаться  перед  другими! Ульпий, Сенека, Валерия, Гай Цезарь, Ливилла...
Ливилла   его  унижает  больше  всех,  каждым  своим  словом.  Это  тяжело
переносить, даже когда человек утратил свою родовую гордость и называет ее
теперь    сентиментальностью.    Где-то    в   мозгу   вспыхивает   искра:
воспротивиться,  плюнуть  на все, ударить циничную Ливиллу по лицу, бежать
из  этой грязи, от этого вечного унижения. Он скрипит зубами от бешенства.
Но  дело  сделано:  как  получить  обратно  хлебное  зерно  из вращающихся
жерновов,  если  оно  туда попало? Поздно. Конец. С волками жить... Ничего
иного не остается ему, если он хочет добиться цели.
   Ливилла вернулась.  Пеплум на ней был белый,  плащ темно-оранжевый,  на
него  ниспадали пряди волос.  Она  подставила для  поцелуя обнаженную шею,
потом кивнула в сторону ложа:
   -- Не забудь об этих драгоценностях.  --  И  вышла с  ним в Палатинский
сад,  где  император наслаждался,  самолично пытая людей,  которые ему  не
нравились.
   В  этот  день,  когда  на  Рим  спустилась ночь,  сенатор Авиола оценил
ненадежность Калигулы,  капризность и увертливость в принятии решений.  Он
понял,  что  императором никто  не  сможет управлять,  ибо  никогда нельзя
сказать,  что он сделает через час. Он может все. Авиолу охватил страх. Да
еще этот страшный план с лупанаром на Палатине, это угрожало его дочери. В
ту же ночь он отправил Торквату в  сопровождении сестры и пятидесяти своих
прекрасно вооруженных гладиаторов в  Испанию.  Там она будет жить у  брата
Авиолы,   который  управляет  его  рудниками.  Там  он  припрячет  и  пару
миллионов.  А  завтра он  придумает,  как  убедить императора,  что  война
необходима.
   Утром в  жертвенный день Юноны Монеты Гай Цезарь принес в жертву богине
великолепных животных.  Корова,  свинья и овца были безупречны. Цезарь сам
совершал жертвоприношение.  Авгуры по дыму,  который в безветренный летний
день поднимался к небу,  а гаруспики по внутренностям животных предсказали
императору все самое хорошее.  Накануне Авиола послал жрецам кошель аурей.
Сегодня он с серьезным видом кивал, выслушивая их пророчества.
   Луций  с  утра  был  настроен оптимистически.  Он  хорошо  выспался,  и
прозрачный летний день сулил ему  только хорошее,  только то,  что он  сам
хотел:  Ливиллу,  войну,  победу, славу, а возможно, и... Однако как бы не
сглазить!  Дым поднимается вверх,  как струя из фонтана. Такое же знамение
уже  было  Луцию  перед  состязаниями в  цирке,  когда  он  помог выиграть
императорскому цвету. Хорошее предзнаменование.
   После полудня император устроил гладиаторские игры в  амфитеатре Тавра.
В  отличие от Луция Калигула был сегодня в плохом настроении.  Он долго не
мог уснуть,  встал с левой ноги. Все его злило, все его раздражало: резкое
солнце,  жара,  шум толпы,  претор.  Херею он перед всеми высмеял,  назвав
осипшей бабой. Херея, уже немолодой мужчина, огорчился до слез. К Луцию он
придрался,  что тот поставил свое кресло не рядом с его креслом, а за ним,
Ливилле сказал, что у нее в голове опилки. Только к беременной Цезонии был
внимателен.  Окончательно вывело его  из  себя  поведение римского народа.
Когда   император  из-за   плохого   настроения  жестом   приказал  добить
гладиатора,  который  мужественно и  долго  сражался с  двумя  ретиариями,
зрители начали свистеть.  Калигула взбесился не на шутку и  приказал эдилу
выпустить на  арену  самых  слабых  гладиаторов и  самых  жалких хищников,
которые у  него  были.  Зрелище было  скорбное.  Львы выползли на  песок и
уснули.  Уставшие гладиаторы должны  были  колоть их,  чтобы  раздразнить.
Толпа  тотчас разгадала злой  умысел императора.  Раздался топот,  свист и
выкрики: "Лучше побольше хлеба да поменьше таких жалких зрелищ!"
   Оскорбленный император ушел из цирка вместе со своей свитой;  вслед ему
неслись злобные крики. В лектике он так ворчал, что Цезония заткнула уши.
   В  нем негодовало оскорбленное самолюбие: возможно ли, этот нищий сброд
позволил  себе  кричать на него? От чувства несправедливости и оскорбления
его  трясло.  Неврастеник  и  психопат,  он  искал  облегчения  в криках и
груб