олотом  потолке  заставило императора перевести речь на
другой  предмет. Гости хорошо знают его коня Инцитата. Это настоящий клад.
Восьмое  чудо  света.  Он  выигрывал и будет выигрывать все состязания. Он
прекрасен,  прекрасен,  как  божество,  влюбленно  продолжал  Калигула. Ты
обратил  внимание  на  его глаза, Луций? Еще бы нет. Ты, такой знаток. Это
человеческие глаза, дорогие, чудные женские глаза, полные любовной неги; а
его  походка?  У  какой  танцовщицы  найдете  вы  такую гордую и величавую
поступь?  С  ним  не  сравнится  даже  Терпсихора! Даже сама Диана! Это не
походка,  а гимн. А его ноги в галопе, в карьере? Почему у нас нет поэтов,
которые  в блестящих гекзаметрах увековечили бы красоту божественного бега
Инцитата? Я обожаю его, я бредил им во время болезни... Но, к делу. Я хочу
построить  для  него  новую  конюшню.  Она  будет из дельфийского мрамора.
Лежать  он  будет,  мой  любимец,  на драгоценных коврах, ухаживать за ним
будут  рабы,  а  перед  состязаниями,  по крайней мере неделю, его конюшню
будет охранять когорта солдат, чтобы покой Инцитата ничем не нарушался. Не
знаю  только, из чего ему сделать колоду. Как вы рассудите? Он обращался к
Луцию и Макрону.
   -- Из кедрового дерева, мой цезарь, -- предложил Макрон.
   -- Из алебастра,  --  сказал Луций и невольно усмехнулся:  так страстно
Калигула не любит даже свою сестру Друзиллу!
   Император отрицательно покачал головой.
   -- Нет. Колода будет золотая.
   -- Превосходно! Великолепно! Блестяще!
   -- Конюшня обойдется в семь, а если считать золотую колоду, то в десять
миллионов сестерциев, но Инцитат этого заслуживает!
   Макрон   и   Луций   восторженно  согласились.   Инцитат  действительно
редкостный конь.  Авиола под столом вонзил ногти в  ладони.  Не сплю ли я?
Может,  брежу?  Разве  император  обезумел?  На  конюшню  выбросить десять
миллионов?  Минерва,  богиня разума,  ты слыхала такое?  Разве такая трата
может окупиться?  Конь выигрывает состязания! Ну хорошо, так честь и слава
ему за это, и довольно.
   Император опять перескочил на другое, он делал это часто:
   -- Нужно  прийти к  решению по  главному пункту,  друзья мои.  Забота о
благополучии и  развлечениях римского народа повыпустила крови  из  казны,
эрария и фиска.  Необходимо большое поступление денег: на нужды народа, на
игры  и  на  постройки,  которые я  задумал произвести.  Опытный финансист
Авиола, конечно, даст мне совет. Я достроил храм Августа и театр Помпея...
   -- Великолепно! -- льстиво воскликнул Авиола.
   -- Я хочу,  кроме того,  построить здесь,  на Палатине,  новый дворец и
соединить его с  Капитолием,  чтобы в любой момент я мог пойти поклониться
Юпитеру Громовержцу.
   Все громко восторгались великолепной мыслью, посетившей императора.
   -- Я хочу разбить в Ватиканской равнине сады, каких Рим еще не видывал.
Я  построю новый  цирк.  Потом  новый водопровод,  вода  будет поступать с
Сабинских гор,  старый Аппиев водопровод уже не  справляется,  потом новый
амфитеатр для гладиаторских игр и несколько сооружений вне Рима...
   Луций восторженно прервал его;
   -- История еще вспомнит, каким императором был Гай Цезарь!
   -- Мне  нужно  много  денег,  дорогой Авиола.  Нужно найти средства для
повышения доходов.
   Авиола посмотрел на  императора,  но,  прежде чем  он  успел произнести
слово, цезарь добавил:
   -- Мне не хотелось бы сокращать расходы,  а  именно это всегда советуют
финансовые мудрецы.
   Авиола понял.  На  кутежах и  мотовстве не сэкономишь ни сестерция.  Он
немного  подумал  и  предложил императору снова  ввести  подоходный налог,
который был уничтожен после смерти Тиберия.  Это даст добрых несколько сот
миллионов сестерциев в год. Калигула этот план отверг:
   -- Я не хочу наживаться,  ущемляя мелкий люд. Это не решение. Нет, нет,
друзья.
   -- Ну тогда можно повысить цены на рынке, введя больший налог...
   -- Нет!  --  воскликнул император.  -- То, что ты предлагаешь, задевает
интересы народа. Народ любит меня. Я не могу так с ним обращаться!
   Император говорил с  раздражением.  Авиола сглотнул слюну и  со вздохом
прицелился еще выше.
   -- А  если  ввести  налог  на  завещания,  с  тем  чтобы  двадцать пять
процентов завещанной суммы шло в твою казну?
   Заметив, что император хмурится, он поспешил предложить новый план:
   -- Тогда  не  остается ничего  другого,  кроме  как  повысить доходы  с
провинций.
   -- Нельзя, -- строго произнес император. -- Мои казначеи обсуждали этот
вопрос с наместниками,  проконсулами и сборщиками податей и убедились, что
провинции и так изнемогают. Спроси у мытарей, что они тебе скажут! Нельзя!
Нельзя!
   Наступила тишина.  Белый и  жирный указательный палец Авиолы блуждал по
мозаичному  рисунку  на   крышке   стола.   Какое-то   сильное  напряжение
чувствовалось в этой руке,  которая как бы знала путь,  наилучший путь, но
сомневалась,  можно ли  указать на  него.  Авиола медленно поднял глаза на
императора и медленно проговорил:
   --  Тогда  остается  последнее средство. То, которое означает быструю и
постоянную прибыль, прибыль огромную, прибыль, которая невероятно обогатит
всю империю...
   -- Что же это? -- Цезарь с нетерпением склонился к Авиоле.
   -- Надо получить новую богатую провинцию,  -- торжественно провозгласил
Авиола и  шелковым платком вытер пот с лысины.  Он продолжил в наступившей
тишине:  --  Толпы рабов,  корабли с пшеницей,  плодами.  скотом,  кожами,
мехами, железом, рудой -- богатство, на котором была основана мощь и слава
Рима.
   Великая мысль. Все почувствовали это. Макрон заметил, как захватила она
Калигулу. Лопаясь от зависти, он процедил:
   -- Разумеется, уж ты-то, оружейник, набьешь мешок, а?
   Строгий  взгляд  Калигулы заставил его  замолчать.  Калигула знал,  что
Авиола прав.  Теперь перед ним открывалось великое поприще,  о  котором он
мечтал,  еще  будучи  наследником.  Расширить империю  Августа и  Тиберия!
Захватить новые, изобильные земли! Тиберий не желал и слышать об этом, все
оберегал свой мир, но это оттого, что у него, старого и немощного, не было
больше отваги.  Мысль Калигулы летела дальше:  он.  император,  в  золотых
доспехах встанет во главе своих легионов,  с детства любимый солдатами, он
поведет их к славным сражениям, он вернется в Рим победителем, невиданный,
великолепный триумф!  За  ним  будут  идти  связанные владыки порабощенных
земель,   сотни  повозок  с  военной  добычей,   ликующий  римский  народ,
счастливый и упоенный своим счастьем римский народ будет славить его,  как
бога Марса...
   Размечтались и  остальные.  Макрон и  Луций уже  видели себя  во  главе
армий.  И перед их глазами возникла картина высших почестей,  каких только
может   достичь  римлянин.   Авиола  же   видел  свои   огромные  сундуки,
переполненные  драгоценным  металлом,  он  видел,  как  золотое  половодье
затопляет его дворец и сады.  Всюду,  всюду золото! И кроме того, Калигула
во главе легионов покинет Рим на целые месяцы, а может быть, и навсегда...
Тогда руки римских богачей будут развязаны!
   Император осторожно проговорил:
   -- Твое предложение, дорогой Авиола...
   -- Отличный план, но, мой Гай! -- неучтиво прервал его Макрон.
   Император стиснул зубы. Мой Гай! Какая дерзость! Сейчас я сведу с тобой
счеты. И он продолжил:
   --  ...Грандиозно.  В  такой  ситуации  необходимо обеспечить тылы. Все
высшие должности должны занять абсолютно надежные люди. Меня давно заботит
Египет.  Его  наместник  Авилий  Флакк  не  снискал моего доверия. Владыка
Египта!  Какая  честь,  какая власть! Но Флакк не дорожит ими. У меня есть
определенные  подозрения. Короче, Флакка я отозвал. А наместником Египта я
назначаю самого верного своего слугу -- тебя, дорогой Невий!
   Макрон был  как громом поражен.  Отставка!  Смещен!  Выброшен!  Вот она
благодарность Калигулы!  А ведь это я помог ему достичь власти!  В горле у
него пересохло,  он не мог вымолвить ни слова. Авиола насторожился: что-то
странное  происходит.  Надо  осторожненько  выждать.  Луций  покраснел  от
зависти: наместник Египта! Сильнейший человек после императора. Но это был
только первый порыв, Луций быстро понял: он выиграл!
   -- Тебе  самое  время  теперь готовиться к  отъезду,  ведь  море  скоро
закроется.  --  продолжал император. -- Послезавтра ты вступишь в Остии на
корабль, который уже ждет тебя и готов к отплытию.
   Краска вернулась на лицо Макрона. Теперь он видел свое положение в ином
свете.   Он  одним  махом  избавится  от  капризов  Калигулы.   Он  станет
всевластным господином самой  богатой провинции,  житницы Рима.  Если  ему
захочется,  он  сможет уморить Рим  голодом.  У  него будет большая армия.
Через  некоторое время он  сможет диктовать свою  волю  самому императору.
Макрон встал и принялся благодарить. Император поднялся:
   -- Я  подумал,  что тебе понадобится жена.  Вы с Эннией хорошо понимали
друг друга.  Ради тебя я  даю  ей  развод,  вот  подтверждение --  тебе не
придется ехать одному. И Валерию возьми с собой, в Риме ничто не доставило
бы ей теперь радости.
   Луций просиял. Ах, этот Гай! Он как будто угадал мое тайное желание!
   Калигула ласково проводил Макрона к дверям.
   Авиола вздохнул:
   -- О боги, ну и дела!
   Луций прошептал:
   -- Ты  поступил бы  очень умно,  подарив императору десять миллионов на
постройку конюшни для Инцитата.
   Калигула вернулся.  На  лице  его  играла странная,  загадочная улыбка,
скорее ухмылка, чем улыбка.
   -- Садитесь, мои дорогие.
   Подо львом, раздирающим внутренности ревущего коня. уселись: повелитель
народа  римского,  по правую руку от него -- как кто-то остроумно шепнул в
кулуарах  сената  --  его  громогласная  труба  Луций  Курион, по левую --
новоиспеченный  финансовый  советник  Авиола. Да, советник, который всегда
будет  оставаться  в тени. но силой золота заставит этих двоих плясать под
свою дудку.
   -- Задачи,  которые ставит перед  нами  великая эпоха  и  наша  дорогая
любимая родина,  --  говорил император,  -- на которую посягают варвары на
Дунае и Рейне...
   -- Все для Рима! -- выкрикнул Авиола.
   -- ...И жизненные интересы римского народа вынуждают нас пресечь налеты
врагов на границы империи.
   -- Мы  не должны все свои силы тратить на решение внутригосударственных
вопросов,  слава  наших  легионов должна  пересечь границы  империи...  --
воодушевленно произнес Луций.
   Император перебил его:
   -- Ибо чем империя больше,  тем она могущественнее,  и мы,  руководимые
богами, должны расширить пространства, на которых живут наши народы.
   Тут Калигула легонько усмехнулся,  у Авиолы дернулись губы. "К чему тут
фразы? -- подумал он. -- Ведь мы одни здесь и знаем, чего хотим".
   Слово повисло в  воздухе.  Тяжелое слово.  Его  трудно было произнести,
страшны были его последствия.  И никто не хотел произносить его первым.  У
Авиолы это  слово уже  несколько лет  вертелось в  уме,  он  томился им  и
наконец проговорил:
   -- Война! Да, война неизбежна.
   Они знали, что значит это слово. Оно пугает и миролюбцев и захватчиков.
Оно каждого задевает за живое, каждому приходится чем-то рисковать, чем-то
жертвовать, даже если это всего лишь спокойный сон.
   Калигула принял вид мудрого и дальновидного правителя:
   -- Нарушить   мир,    установленный   Августом   и   Тиберием?    Какая
ответственность, мои дорогие!
   -- Но увеличить могущество Рима! -- вступил Луций.
   -- И твою славу, цезарь! -- патетически добавил ростовщик. -- В мировой
истории... ты будешь славен вовеки...
   Император подчинился нажиму и  выразил это так:  он признает их доводы.
Иначе нельзя.  Великая Беллона,  Марс Мститель, примете ли вы нашу жертву,
принесете ли победу нашему оружию?!
   --  Из-за  навязанного Тиберием мира, -- заметил Луций, -- наши легионы
напоминают  затянутую  ряской  стоячую воду. Главные добродетели римлян --
мужество  и отвага -- уходят в небытие. Римляне, прославившие Рим, не были
только  земледельцами, они прежде всего были солдатами. И если ты, цезарь,
не дашь нашим солдатам возможность сражаться, они превратятся в дармоедов.
Войско превосходно, и если ты поставишь во главе его...
   -- Куриона? -- подозрительно бросил Калигула.
   -- Себя,  мой дорогой Гай,  себя,  любимца всех солдат, тогда мир будет
ошеломлен чудесами мужества...
   -- Посмотрим. А как снаряжение армий?
   Луций  перехватил  настойчивый  взгляд  Авиолы.  Он  хорошо  его понял.
Magister  societatis[*]  всех  оружейников,  Авиола тоже не хочет упустить
своего. Он имеет на это право. Авиола вовлечен в игру, которую сам затеял.
Мы связаны теперь не на жизнь, а на смерть, отступать некуда...
   [* Здесь -- глава {лат.).]
   Луций начал:
   -- Снаряжение некоторых легионов и как раз тех, что находятся теперь на
Рейне и  на  Дунае,  устарело.  С  ним мы не победим.  Это примерно четыре
легиона, то есть больше тридцати тысяч человек.
   -- За какое время оружейные мастерские, Авиола, смогут поставить новое,
совершенное снаряжение?
   -- Времени понадобится немного, благороднейший. Три-четыре месяца...
   -- Хорошо. Зима с этим варварским снегом, туманом и морозами для нас не
выгодна. Весна -- самое лучшее. А что делать со старым оружием?
   Опять Авиола уставился на Луция.
   -- Старое оружие мы продадим дружественным народам:  армянам, парфянам,
иберийцам. И хорошо продадим, им оно покажется прекрасным.
   -- Для того чтобы начать войну, нужно много денег, милый Авиола.
   -- Я и мои друзья к твоим услугам, мой цезарь! -- воскликнул Авиола.
   --  Спасибо!  Теперь  же  я  хочу сообщить вам, что должность Макрона я
разделю  на  две.  Преторианцев  и  свою  личную охрану я отдам под начало
Кассию Херее, старому, преданному мне, честному человеку. Другую часть его
обязанностей  я  возлагаю  на  тебя,  Луций.  Это  означает, что ты будешь
главным после меня военачальником римских легионов и моим заместителем. Не
благодари!   Я   знаю,   что  делаю.  А  ты,  Авиола.  --  прими  это  как
доказательство  моей  дружбы  --  займешь  место в императорском совете, и
повсюду тебя будут сопровождать двенадцать ликторов.
   Авиола  кланялся  и  рассыпался  в  преувеличенных  благодарностях.  Он
предложил императору --  это всего лишь небольшой знак внимания --  десять
миллионов  сестерциев  на  постройку  и  убранство  конюшни  для  дорогого
Инцитата.
   Император подарок принял и отпустил обоих.
   Луций вышел как  одурманенный.  Он  был опьянен счастьем.  Ему хотелось
кричать,  чтобы весь мир узнал о его радости.  Ему хотелось разделить ее с
кем-то  дорогим и  близким,  удвоить ее  чужой радостью.  Скорее домой,  к
матери!  Луций заколебался. Нет, к матери нельзя. В ее выцветших глазах он
увидел бы гордую тень отца.  Ливилла будет радоваться со мной!  Он побежал
по коридору в  ее покои.  Ливилла бросится ему на шею и скажет...  Ливилла
будет  смеяться  надо  мной...   Луций  остановился,  нервно  засмеялся  и
направился к выходу.  К кому бежать со своим счастьем?  К Сенеке. Он будет
радоваться вместе со мной, он знает, что Гай -- просвещенный правитель и с
полным правом вознес меня так высоко.
   Луций спускался к  форуму,  ему вдруг вспомнилось письмо Сенеки,  буквы
прыгали   и   складывались  в   суровые   слова:   "неслыханные  почести",
"вероломство", "корыстолюбие"... Нет, к Сенеке он не пойдет. Друзья Прим и
Юлий? Они думают то же самое.
   Друзья?  Есть ли они у  него?  Луций отчаянно рылся в  памяти,  пытаясь
сообразить,  с кем он мог бы поделиться своей радостью. Но такого человека
не  было.  Глаза застилала противная влага,  Луций сжимал кулаки и  упорно
пытался  вспомнить.  Он  протискивался  сквозь  толпу  на  форуме,  и  его
головокружительное счастье рассыпалось в прах.
   Огромный Рим казался ему безлюдным.

        46

   На  третий день после совета четверки могущественных,  которую Калигула
свел  до  тройки,  отстранив Макрона,  сенаторская лектика  направилась по
холму  Победы на  Палатин.  Рабы  Авиолы привыкли к  большому весу  своего
господина.  И  если он иногда брал с  собой Торквату,  даже не чувствовали
этого.  Однако сегодня они с трудом поднимались в гору. В лектику к Авиоле
втиснулся какой-то толстяк немногим легче их хозяина.
   Сердце Авиолы вздрагивало от  радости.  Выше!  Теперь только выше!  Еще
выше!
   -- У меня большие планы, дорогой Марк.
   -- Ого,  это  новость,  --  усмехнулся  тучный  сорокалетний мужчина  с
энергичными чертами лица и резко выступавшими скулами.  -- Уж не хочешь ли
ты  попасть в  императорский совет?  --  иронизировал Марк Эвтропий Бален,
один из известнейших римских правоведов.
   Авиола посмотрел на него с презрением:
   -- У  кого есть золото и  кое-что в голове,  тот так же легко управляет
людьми,  как  ты  словами перед судебной комиссией.  Знаешь,  мой дорогой,
почему я везу тебя к императору?
   -- Наконец-то!  Мне было очень интересно,  долго ли  ты  будешь держать
меня  в  неведении.   Очевидно,   для  того,  чтобы  рекомендовать  своего
родственника императору.
   -- Может  быть.  может  быть,  --  усмехался Авиола,  --  мудрый Бален,
известный глотатель параграфов,  приветствует тебя, мой император. Назначь
его претором, он давно об этом мечтает. Так или нет?
   -- У тебя великолепное настроение, мой милый. Но ты мог бы выражаться и
откровеннее.
   Лектика поднималась выше и выше.  Яркое солнце пригревало,  однако день
был холодный.
   Авиола наклонился к Балену.
   -- По моему совету сегодня император сделает тебя наместником Египта.
   Реакция Балена была  несколько иной,  чем  ожидал Авиола.  Бесстрастный
адвокат,   свидетель  многочисленных  казней,   внезапно  начал   дрожать.
Трясущейся рукой он отыскал руку Авиолы, спокойную и твердую.
   -- Не  шути!  Не  шути такими вещами.  Это бессмыслица!  Ведь в  Египет
выехал Макрон...
   Авиола  смотрел,  приподняв занавеску,  на  золотые листья  палатинских
дубов. Какая красота!
   Бален настаивал, взволнованно сжимая руку Авиолы:
   -- Говори же!  Император назначил Макрона.  Ты  мне  сам  это сказал...
Макрон уже на пути в Египет. Что это все означает?
   Авиола высвободил руку и пошире раздвинул занавеску.
   -- Посмотри, Марк, на эту красоту. Видишь? Настоящее золото.


   Море  ударялось  в остийский мол. Макрон соскочил с коня, помог Эннии и
Валерии  выйти  из  носилок  и  пошел между ними, сзади шли рабы и рабыни.
Недалеко  от  берега  на  якоре  стояла большая трирема с римским орлом на
носу.
   Горечь и гнев, первые чувства, которые охватили Макрона, когда Калигула
сообщил ему о  столь серьезной перемене в  его жизни,  отошли,  их сменила
радость. Слова "так он отблагодарил меня за то, что я посадил его на трон"
приобретали радужную окраску.  Макрон был доволен. "Я годы стоял за спиной
Тиберия и правил,  старик мне ни слова не говорил,  только иногда, когда я
позволял  лишнее.   Но   я   постоянно  чувствовал  на  себе  его  взгляд.
Удивительно,  но  я  никакими силами не  мог освободиться от него.  Я  был
уверен,  что легко обведу вокруг пальца этого мальчишку, если я сделаю его
императором.  У  него о  правлении не было никакого представления.  На уме
были одни лошади,  девки и попойки.  И более того, я отдал ему жену, чтобы
крепче держать его в руках. И посмотрите! Марионетка вышла из повиновения.
Он вбил себе в голову, что он больше, чем просто "царь царей", чем бог, --
фараон.  Снюхался с Курионом и меня медленно, но верно устранял от власти.
Слава Фортуне, что все приняло такой оборот. Я избавился от этого негодяя,
и жена вернулась ко мне...
   Макрон  с   удовольствием  посмотрел  на   Эннию,   идущую  рядом.   Ее
молочно-белая кожа  сияла под  копной черных волос.  Красивые губы  слегка
дрожали.  Я  могу  поспорить,  что  это  она  повлияла на  мое  назначение
наместником Египта! Наместник! Властитель самой богатой римской провинции!
Настоящий властелин с неограниченной властью.  Два легиона солдат, которые
пойдут  за  мен