остях.  Раб не слишком ловко снял с него тогу: сто ударов! Собственный
приказ  напомнил  ему  об императорской власти. Он напомнил ему Тиберия за
минуту  до  смерти,  испуганного  видом  непримиримых лиц рабов. Есть ли и
среди его рабов враги? Он приказал согнать рабов, которые обслуживали его.
Они  рядами  стояли в большом атрии. Император медленно ставил безобразные
ступни на мрамор, медленно шел вдоль рядов. Запавшие глаза отыскивали хоть
малейшую черту непримиримости. Он. отобрал пятерых рабов и трех рабынь, во
взглядах  которых,  как  ему  показалось, он уловил признаки неприязни. Он
приказал  их раздеть и высечь тут же на глазах у остальных. Бить их должны
были  их товарищи. Двойное удовольствие. Он любовался, как трескается кожа
под  ударами  кнута.  Но  это  не  принесло ему такого удовлетворения, как
наказание патрициев, поскольку рабы переносили боль лучше и но кричали так
жалобно,  как  благородные  патриции.  Но  все-таки  эта экзекуция немного
успокоила его нервы.
   Он выгнал всех,  ходил по атрию и размышлял. Сенаторы, словно послушные
овцы, плетутся за его носилками, а затибрская рвань покрикивает на него на
форуме, как грузчики на пристани!
   Он  приказал  накрыть  стол  для  ужина  в  малом  триклинии на  двоих.
Приглашением осчастливил Кассия Херею.  Он  ел жаркое,  предварительно дав
его попробовать Херее, и наблюдал за ним. Этот слуга был слугой моего отца
и теперь является оплотом моей власти,  говорил он себе. Его знают и любят
все воины Рима.
   Лицо добродушное,  честное,  преданное.  Поседел, постарел. Не очень-то
умно высмеивать его перед людьми.
   -- Прости меня, Кассий, эти мои остроты в амфитеатре...
   Херея поднял голову и с умилением посмотрел на императора:
   -- Ты не должен передо мной извиняться, мой цезарь.
   -- Должен.  Я  иногда  поступаю опрометчиво.  Такая  глупая привычка --
неуместно шутить, а потом самому неприятно. Выпьем!
   Херея  поднял  чашу за здоровье императора. Спокойный, твердый, прямой,
как  дорическая  колонна.  Отличный  парень,  думал  Калигула.  Настроение
императора   улучшилось.   Чувство   безопасности.  Уверенности.  Надежная
крепость. Мой Херея. Но, как это часто случалось с императором, внезапно у
него  в  мозгу родилось сомнение: действительно ли мой? Он наблюдал за ним
боязливо  из-под  прикрытых  век. Когда-то военный трибун, сегодня префект
претория. После меня первый человек в армии.
   Херея с удовольствием пережевывал пряный паштет. Потом поднял голову:
   -- Утром,  когда ты приносил жертву Юноне,  я  принял военных послов из
Галлии,  Паннонии и  Норика.  Германцы бушуют.  Похоже на то.  что варвары
готовятся к чему-то серьезному. Они собираются за Дунаем.
   -- Царь квадов Ванний на нашей стороне, -- заметил Калигула.
   Херея пожал плечами и сказал сухо:
   -- Он германец. Я думаю, что легаты Паннонии и Норика должны говорить с
ним языком оружия,
   -- На  Ванния нельзя идти с  мечом,  Херея.  Пошли легатам мой  приказ,
пускай они попробуют договориться с ним с помощью золота.
   -- Будет сделано, мой император.
   -- Если бы началась война,  мой милый,  ты бы с  радостью отправился на
поле брани?
   У  Хереи заблестели глаза.  Он весь выпрямился в  кресле,  словно встал
перед императором на вытяжку:
   -- Я  пойду  туда,  где  будешь ты.  Защищать тебя,  мой  цезарь.  Мир,
конечно,  лучше,  -- продолжал Херея, -- но все будет так, как ты скажешь,
цезарь.
   Калигула смотрел на руки Хереи. Он всегда прямолинеен, идет в открытую,
подумал Калигула.  Если  бы  этот  старый солдат однажды вздумал устранить
меня, как Макрон Тиберия, он наверняка не воспользовался бы для этого ядом
или  подушкой.  Кинжал или  меч,  это  да.  Калигула вздрогнул.  Глупо так
думать. Это мой человек. Но так ли это? Действительно ли? Если это так, то
за мной стоит непобедимая военная сила. И он мечтательно начал вспоминать:
   -- Помнишь,  Херея,  как  ты  носил  меня  на  плечах во  время походов
легиона? Ах, как давно это было. Отец очень уважал тебя. Я тебя люблю.
   Херея забеспокоился.  Он  не привык к  умильному обращению императора и
прямо посмотрел ему в глаза. Калигула не отвел взгляда и продолжал:
   -- Вот уже полгода, как мы вместе управляем империей, я и ты.
   -- Ты очень добр ко мне.
   -- Ведь ты единственно преданный мне человек...
   Оба продолжали смотреть друг другу в глаза.
   -- Да, самый преданный...
   -- Это  действительно так,  как  ты  говоришь?  --  спросил  император,
растягивая слова.
   Херея вспомнил о  горьких минутах унижений и издевок.  Но разве его Гай
не поступал так со всеми?  И  с  важными государственными деятелями,  и  с
сенаторами,  и  со своим дядей Клавдием.  Такой характер.  У  каждого свои
недостатки.  Херея --  солдат.  Он  знает,  что такое военное послушание и
честь воина. Он ответил твердо:
   -- Да, самый преданный до смерти...
   -- До смерти? -- тихо переспросил император.
   -- До смерти! -- повторил Херея.
   Император вынул  из  складок одежды  небольшой флакон и,  не  спуская с
Хереи глаз, вылил содержимое в его кубок с вином.
   -- И  если я  потребую от  тебя,  чтобы ты  выпил эту чашу до дна,  мой
Херея?
   У  Хереи  потемнело  в  глазах.  Если  я  не  выпью, первый же стражник
проткнет  мне  спину.  Выбора  нет, если он хочет, чтобы я умер. Он быстро
схватил кубок и выпил его до дна.
   Калигула встал, обнял его и поцеловал:
   -- Спасибо, спасибо, мой Кассий! Вот это верность! Вот это преданность!
Прости меня!  Я хотел испытать тебя. Прости меня, что я испортил твое вино
духами. -- Он сам налил из амфоры ему и себе. -- Пей! Выпьем! Я никогда не
забуду этого, никогда не забуду...
   Херея смущенно улыбался.  Они  пили.  Вино  --  это  волшебная палочка,
рассуждал император.  И действительно, коснешься ею -- и тьма расступится,
исчезнут тучи,  в просветах между облаками мелькнет звезда,  за которой ты
пойдешь. После десятого глотка исчезает хаос в мыслях, после двадцатого ты
ясно видишь будущее,  которое до сих пор было похоже на закатное небо, и в
этом  будущем сверкает твоя слава,  твоя звезда,  твое золото,  о  чем  мы
сегодня рано утром просили Юнону Монету.  Вино --  это  такое солнце,  под
которым ничто не отбрасывает тени.
   Император развеселился,  велел привести музыкантов. Ему хотелось петь и
танцевать. Но не успели еще музыканты коснуться струн, как с улицы до ушей
императора донесся страшный крик.  Он  вышел на  балкон.  Перед дворцом во
тьме ночи, освещенной несколькими факелами, раскачивалась пьяная толпа, из
амфитеатра сюда  ее  привела злоба к  императору.  Скрывшись в  темноте на
балконе, Калигула смотрел вниз. В этот момент раздался голос:
   -- Тобой мы уже сыты! Мы хотим Гемелла!
   Калигула конвульсивно сжал перила.
   -- Мы хотим Гемелла!
   Надо же,  как я об этом забыл!  Ведь еще есть мой брат, Тиберий Гемелл.
Этот дряхлый ничтожный старец прочил его управлять вместе со  мной.  Сенат
нарушил завещание, но народ не забыл о Гемелле!
   Калигула приказал год назад поместить брата в своей вилле на Эсквилине,
где о  нем заботилась бабушка Агриппина.  И  посмотрите,  год прошел --  и
"хотим Гемелла!"
   Калигула вошел в триклиний.  Хереи там не было,  он крикнул его.  Через
минуту тот стоял перед императором.
   -- Я послал на этих крикунов центурию преторианцев. Все в порядке.
   "Все  в  порядке" вызвало  саркастическую усмешку у  императора.  Какой
дурак!
   -- Верни преторианцев,  --  крикнул он. -- Пусть Луций прикажет раздать
им пару тысяч сестерциев. Исполняй и тотчас возвращайся!
   Херея через минуту вернулся.
   -- А  теперь  слушай  внимательно!  Возьми  надежных людей,  Кассий,  и
тотчас,  я  повторяю,  тотчас,  отправляйся на Эсквилин и прикажи задушить
Тиберия Гемелла!
   Херея окаменел.  Он  не  поверил своим ушам.  Не проверка ли это снова.
Зачем Гемелла,  этого маленького,  нежного мальчика?  Он  в  ужасе подался
назад.
   -- Не убегай от меня, -- заскрипел император. -- Разве ты не обещал мне
быть верным до самой смерти? Так надо!
   Херея не мог двинуться с места.  Может быть. император одумается. Может
быть, отменит приказ.
   -- Иди! -- в бешенстве крикнул император.
   Херея  вышел  неуверенным шагом. Калигула опустился на ложе. Он трясся,
словно  у  него  был  приступ  лихорадки.  Он  хотел  позвать  Цезонию, но
раздумал.   Приказал  позвать  Луция.  Луций  пришел,  вслед  за  ним  без
приглашения проскользнула смеющаяся Ливилла.
   --  Что  с  тобой, Сапожок, что ты так дрожишь? Лихорадка, возможно, ты
перебрал?
   Калигула прерывисто дышал.
   -- Вы  знаете,  что Гемелл во  время моей болезни пожелал,  чтобы я  не
выздоровел. Он сказал об этом бабушке. Я послал к ним людей, чтобы они его
убили, чтобы убили Гемелла... -- Он смотрел на них остекленевшими глазами.
-- Скажите...
   Оба застыли как парализованные.
   Луция охватил страх. Страх вцепился в него ледяными пальцами. Он не мог
выдавить из себя ни слова.  Но глаза императора приказывали ему.  Напрягая
все силы, он поборол себя и произнес заикаясь:
   -- Он был для тебя опасен,  мой Гай,  да... но... нельзя было иначе, ты
поступил правильно...
   Ливилла побледнела, расплакавшись, выбежала из комнаты.

        53

   Квирина  спала,   рот  ее  был  по-детски  полуоткрыт,   черные  волосы
разметались по подушке,  она спала крепко,  но вдруг внезапно проснулась и
вскочила.  Фабия не  было.  Светало.  Она  спустила на  пол босые ноги,  и
утренний свет, проникший в каморку, скользнул по ним светлыми пятнами. Она
на  цыпочках подошла  к  занавеске,  сшитой  из  цветных  лоскутов и  чуть
приподняла ее.
   Фабий сидел за столом.  Достаточно было сделать три шага --  и  ее губы
коснулись бы его щеки.  Но Квирина не двигалась.  Нельзя его отвлекать. Он
просиживает над работой дни и ночи,  просто одержим своей пьесой.  Квирина
немного ревновала его к этой новой страсти, она отнимала у нее Фабия.
   Он  оглянулся,  словно  почувствовал ее  взгляд.  Она  быстро  опустила
занавеску.  Но Фабий вскочил, вытащил ее из укрытия, поцеловал и потянул к
столу. На куске пергамента она увидела странные каракули.
   -- Видишь?  Здесь  будет  народный хор.  Тут,  с  другой  стороны,  хор
прислужников Фаларида.  Здесь стоит тиран Фаларид,  рядом -- центурион его
личной охраны Телемах, то есть я, понимаешь?
   Квирина поняла. Она взяла Фабия за руку.
   -- Вот видишь,  ты  уже неделю назад все кончил,  а  я  не  знаю конца.
Прочти мне его, пожалуйста!
   Фабий засмеялся, потом сделал серьезное лицо и начал:
   -- Пятый акт трагедии о безжалостном тиране Фалариде из Акраганта!
   Квирина напряженно слушала.  Она знала много стихов. Они с Фабием часто
читали стихи на  улицах и  на  форуме.  Стих  Фабия кое-где  прихрамывает,
думала она, но захватывает пылкостью, силой, страстностью.
   Мать Фаларида рассказывает сыну свой сон:

                 ...кровь залила весь дом до самой крыши,
                 В крови тонула я и ты тонул со мной...
                 Сыночек мой! Сынок! Богами умоляю --
                 Страшись насилия.
                 Невинной крови капли не пролей!..

   А  Фаларид смеется над  глупым  материнским сном,  ибо  он  карает лишь
виновных...
   Фабий  поднял  на  Квирину глаза. Она молчала. Он продолжил чтение. Она
смотрела  на  его  губы.  Всю жизнь он мечтал о великой трагической роли и
теперь  будет  играть  Телемаха. Бунтовщика, который поднимет мятеж против
тирана  Фаларида. Опять бунтовщик. Она вспомнила о Капри. Вздохнула. Пусть
эта  роль даст ему счастье. Ведь именно таким она любит его и ни за что на
свете  не  хотела  бы,  чтобы  он  был  другим. Будь счастлив, любимый мой
бунтарь.  А  если...  если  будет плохо и ему придется снова отправиться в
изгнание, я пойду с ним. Что бы ни случилось, я разделю его участь!
   Он кончил и вопросительно посмотрел на нее. Она робко сказала:
   -- Это прекрасно... но опасно.
   -- Ни капельки, детка. Почему?
   -- В последний раз ты замахнулся на сенаторов... Но здесь...
   Он весело перебил:
   -- На тирана Фаларида из Акраганта!
   -- Там речь шла о пекарях,  мой милый, но они догадались, в чем дело. А
тут тиран. Это еще проще...
   -- Но  разве  не  пишет Сенека одну  за  другой трагедии,  направленные
против тирании?
   -- Это Сенека. Он не так резок, как ты. Его трагедии и не играют.
   -- Чего мне бояться? Ведь со мной будет сорок тысяч зрителей!
   -- А как же он, -- сказала она с тревогой, -- как же Калигула?
   Он поднял ее на руки и засмеялся:
   -- Его на представлении не будет,  любимая. Ты еще не знаешь: по совету
Мнестера  мы  назначили премьеру на  тот  день,  когда  император будет  в
море...
   Квирина вздохнула с облегчением. Фабий продолжал:
   -- ...в театре будут только наши,  те,  для кого мы играем.  Как только
текст будет одобрен цензурой, мы начнем репетировать.
   --  Но  Калигуле  донесут  об  этом.  --  Опасения  все еще не оставили
Квирину.
   Фабий рассмеялся:
   -- Тем лучше! Я люблю беседовать с императорами. Мне ведь не впервой. А
будет нужно -- так и вывернуться сумею.
   Нежные руки обвили его шею:
   -- Глупенький мой. Ты все смеешься. А я... я думаю о нас.
   Она выскользнула из его объятий и настойчиво спросила:
   -- Скажи, ты любишь меня?
   Он быстро поцеловал ее. Она мягко отстранилась и тихо сказала:
   -- И ты... ты должен это играть?
   Лицо  Фабия  стало серьезным, он сжал в ладонях голову Квирины и, глядя
ей в глаза, проговорил:
   -- Должен, Квирина...
   Она села на скамейку в углу,  примолкшая,  растерянная. Потом, глядя на
пол, начала снова:
   -- Ты думаешь о Телемахе?
   Фабий воодушевился:
   -- О, какая это роль! Я написал ее так, как всегда мечтал. Если она мне
удастся, то я сразу прославлюсь, как Апеллес, и заработаю кучу денег.
   Она грустно улыбнулась, подумав о своих мечтах. Столько времени ушло на
сочинение этой пьесы, Фабий так измучен, не будь Бальба, им нечего было бы
есть,  так  что  заработать теперь нелишне.  У  них  будет свой  дом.  Она
мысленно представила дом  Апеллеса,  виноградник,  и  ей  даже послышались
детские голоса. Но другое воспоминание разом разрушило прекрасную картину:
   -- Ты знаешь, какую награду получил Апеллес от императора.
   -- Не за пьесу же,  моя милая. А за то, что он плохой комедиант. Поведи
он  себя  в  трактире иначе,  ничего  бы  и  не  было.  А  я  всегда сумею
вывернуться, потому что я хороший комедиант.
   Он взял ее за руку:
   -- Не бойся, все будет в порядке!
   Она  гладила его руку и  преданно,  с  тревогой и  верой смотрела ему в
глаза. Она понимала, что все уговоры напрасны.


   День клонился к  вечеру,  солнце уже не  жгло так немилосердно,  дышать
стало легче. Цветы на грядке привяли.
   Квирина полила их и уселась во дворе шить.  Через открытую дверь ей был
виден очаг, на котором варился в котелке суп.
   Она узнала шаги Бальба. Он вошел во двор, улыбнулся Квирине и бросил ей
на  колени  золотой так.  словно  это  был  камешек.  Бальб,  насвистывая,
заговорил:
   --  Июнь, вот и жара. В тибурской мастерской было бы, конечно, полегче.
Но  теперь  там  не  работают.  Говорят,  закрыли  на  время.  А в римской
мастерской дышать нечем.
   Он уселся на старый бочонок напротив Квирины.
   Квирина смотрела на золотой, все эти речи не могли сбить ее с толку. И,
дождавшись паузы, она энергично перебила Бальба:
   -- Мы не можем все время брать у тебя деньги, дядя.
   Он насмешливо оскалил желтые зубы:
   -- Ну и ну!  Не можете,  говоришь.  Чепуха. Когда будут, вернете. Я вам
одолжил, вот и все. Золотой. Пф! У меня этих золотых, как блох.
   Квирина, взвешивая монету на ладони, подозрительно смотрела на Бальба:
   -- Откуда это у тебя?
   -- Украл!  Ты же знаешь!  Руки-то у меня проворные, а? -- набросился на
нее Бальб.
   -- А куда исчезла статуэтка бога Баала? -- поинтересовалась Квирина.
   -- Видишь ли,  Руфий, он из нашей мастерской, хочет сделать точно такую
же. Так что я ему ее одолжил, -- забормотал Бальб.
   -- Значит, ты ее заложил? -- строго спросила Квирина.
   -- Эй, девушка, не мели чепухи, посматривай-ка лучше за супом! Пригорит
он у тебя! -- взъерепенился Бальб.
   Квирина  подбежала к  очагу,  долила  в  котелок воды.  Потом  спрятала
золотой и вышла во двор. Некоторое время она шила молча, горбун смотрел на
нее и тоже молчал.  Его карие глаза снова потеплели. Вдруг Квирина подняла
голову и, снизив голос до шепота, спросила:
   -- Это правда, что он приказал убить своего брата Гемелла?
   Бальб кивнул.
   -- Какой ужас!  Я  видела его однажды на  форуме.  Он  вместе с  бабкой
выходил из храма. Нежный такой мальчик...
   -- Какой  там  мальчик!  --  досадливо проговорил Бальб.  --  Соперник,
нежелательный противник,  тут уж не посмотрят,  что это ребенок.  Да ты не
думай об этом. От твоих слез он не воскреснет.
   На улице послышался громкий голос Скавра. Он горланил рыбацкую песню:

               Не пугайтесь, рыбки, мне вас но поймать.
               Прохудилась лодка у меня опять.
               Одному же с этим мне никак не справиться,
               Здесь нужна в помощники стройная красавица.
               Эй, беги, красотка, за смолою в дом
               И ко мне на берег приходи потом:
               Залатаем лодку мы с тобой вдвоем!..
               Тра-ля-ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля-ля.

   "Ага,   выпил  маленько  наш   поставщик  рыбы",   --   подумал  Бальб.
Пошатываясь,  с  кружкой в  руке  Скавр  вошел  во  двор,  и  песню сменил
речитатив:
   -- Дурень я, дурень ты, все мы дурни тут...
   -- Не ори! -- остановил его Бальб, кивнув головой на дом. -- Почему это
мы дурни, ты, умник?
   Скавр  стеклянными глазами  посмотрел  на  Бальба,  отдал  ему  кружку,
Квирине протянул кулек с рыбой и понизил голос:
   -- Дурни мы,  потому что разини.  А вот кто на работе это самое делает,
живет получше нас. Все им даром достается -- и жратва, и деньги, И никаких
налогов.  Ой, держите меня! Опять ввели новые налоги! На суды, на свадьбы,
на похороны --  на все! -- Голос Скавра возвысился. -- А сегодня еще новый
налог --  на игру в астра...  астрагал и в микаре!  Чуешь, что это значит?
Это специально для нас придумано.  Брюхатые в микаре не играют, они только
в кости дуются. Скоро и облегчиться без налога не дадут!
   -- Да, и вправду мы дурни, -- присоединился к нему Бальб.
   -- Мерзавцы проклятые!  Я  как  это услыхал,  взяла меня злость:  зачем
надрываться?  Зачем позволять им себя обкрадывать? Лучше уж я объявлю себя
нищим, пусть меня государство кормит, раз у него руки такие длинные!
   -- Да,  братец,  --  отозвался Бальб,  --  будь у тебя золотая монета с
изображением Августа,  не  пришлось бы  тебе  торчать в  вонючей хибарке и
чинить свое рассохшееся корыто.  Я прямо вижу,  как ты восседаешь в резной
лектике,  а сам весь золотом увешан! Я бы тоже хотел считать не на ассы, а
на золотые. Тогда и меня, горбуна, каждая считала бы красавцем...
   За углом послышались тяжелые шаги. Во двор вошли три вигила.
   -- Здесь живет актер Фабий Скавр?
   -- Да... а что... -- медленно отвечал Бальб.
   У одного из вигилов в руках был свиток.
   -- Мы принесли официальное извещение.
   Фабий вышел, взял послание, прочитал. И всплеснул руками от счастья:
   --  Ура!  Мы  будем  играть! "Фаларид" разрешен! И без изменений! -- Он
схватил Квирину на руки и закружился с ней по двору.
   Вигилы ушли, затихли звуки их шагов вдали.
   Фабий  радовался  как  ребенок.  Обращаясь  то  к отцу, то к Бальбу, он
говорил:
   -- Это просто великолепно,  что все прошло так гладко! Теперь мы начнем
репетировать! Разрази их гром, почему они не идут?
   -- Кто?
   -- Да актеры же?
   Бальб перевернул рыбу на сковородке.
   -- Рыба готова! -- сказал он.
   -- Надо бы выпить,  раз...  раз нам разрешили постановку...  Но у  меня
нет... -- озабоченно заговорил Фабий.
   Квирина подала ему золотой.
   -- Откуда ты это взяла?
   Она указала на Б