логический реализм ("рационализм",  "идеализм"),  так  и  эмпиризм  обретают
подлинное осуществление своего стремления  к  подлинной  реальности  лишь  в
абсолютном  реализме,   как   "идеал-реализме",   для   которого   время   и
вневременность   суть   неразделимо   связанные   между   собой    измерения
всеобъемлющего конкретно-сверхвременного бытия.  Этим  одним  преодолевается
также общеизвестная трудность логического реализма - отыскать обратный  путь
из "царства идей" в царство временного  бытия  -  объяснить,  как  последнее
возникло из первого.
   Из отвлеченной мыслимости вневременно-идеального  следует,  конечно,  что
эта  область  обладает  относительной   "автономностью",   т.е.   внутренней
закономерностью  связей  между  идеальными   содержаниями   (так   же,   как
существует, с другой стороны, относительная автономность чисто  эмпирических
связей  в  составе  "действительности").  Для  того,  чтобы   быть   хорошим
математиком, т.е. правильно ориентироваться в области математических знаний,
нет  надобности  иметь  какой-либо  опыт  о   реальных   вещах   и   связях.
"Автономность", "самозаконность" идеальных  содержаний  имеет  силу  как  бы
"сама по себе", без всякого отношения к  конкретной  реальности;  и  на  ней
именно и основана возможность всех наук об идеальных связях, лучшим образцом
которых служат математические науки. При этом имеешь дело как бы с  свободно
витающими,  в  более   глубоком   смысле   "необоснованными",   потому   что
"безосновными", фрагментами бытия, от дальнейших отношений которых к полноте
реальности мы "отвлекаемся", как бы отрывая их от почвы,  в  которой  они  в
конечном счете укоренены; и в этой "безосновности", в  свободном  витании  в
сфере чистой "возможности" (в смысле "мыслимости") и заключается  все  бытие
"само по себе", вся  "самостоятельность"  таких  областей  (математики,  как
известно, отдают  себе  полный  отчет  в  этой  "безосновности"  области  их
исследований).  Философское  сознание  -  т.е.  сознание,  направленное   на
постижение или уловление бытия в его целостной полноте, - вынуждено  все  же
отыскивать на каких-либо  обходных  путях  нити,  связующие  эту  область  с
конкретным  всеединством,   с   реальностью   как   таковой.   Самодовление,
самозамкнутость  идеального,  таким  образом,   не   абсолютна,   а   только
относительна; она означает сама не отсутствие каких-либо вообще связей его с
остальным бытием, а лишь своеобразие этих связей. Ибо  ничто  вообще,  кроме
самого  всеобъемлющего  всеединства,  не   мыслимо   как   нечто   абсолютно
самодовлеюще.
   Но для чего нам, собственно, нужны все эти соображения?  Мы  возвращаемся
здесь к нашей основной теме. Если  более  глубокому  познавательному  взору,
преодолевающему отвлеченное мышление в понятиях, идеальное бытие открывается
лишь как неотделимый частный момент конкретного всеединства,  имеющий  своим
другим соотносительным моментом подчиненное времени эмпирическое бытие, - то
понятие "предметного бытия" даже в том более широком смысле, в  котором  оно
не  совпадает  с  "действительностью",  становится  невозможным  в  качестве
понятия безусловно-автономной, самодовлеющей, замкнутой в себе реальности. И
в этом расширенном смысле "предметное бытие" оказывается,  напротив,  -  так
же, как мы это установили в отношении "действительности",  -  "островом,  со
всех сторон окруженным океаном"; предметное бытие как бы вырастает  из  лона
безусловного бытия и мыслимо лишь  укорененным  в  последнем.  Само  же  это
безусловное бытие в этом  своем  сверхвременном  конкретном  всеединстве  не
только не есть "действительность", но не есть уже вообще "предметное бытие".
Поскольку  мы  мыслим  бытие  предметно,  оно,   так   сказать,   безнадежно
распадается для нас на подчиненную времени  реальность  конкретных  вещей  и
процессов и на  вневременно-сущую  область  "идеального  бытия".  Ибо  форма
определенности, необходимая, как было  указано  выше,  для  конституирования
"предметности", момента "независимости" бытия от нас,  его  предстояния  как
"сущего по себе" (хотя предметность, как тоже уже было указано выше,  отнюдь
не исчерпывается этим моментом), требует - поскольку  она  воспринимает  все
как логически фиксированное "содержание" -  резкого,  ничем  не  смягченного
распадения бытия на временное и вневременное.  При  этом  мы  -  в  пределах
отвлеченного знания, т.е. соотносительного ему восприятия бытия  именно  как
предметного - не можем согласовать  между  собой  эти  две  половины  бытия,
усмотреть до конца их внутреннее соотношение, их реальную связь между собой;
они остаются, напротив, для нас отрывками, бессвязными "кусками"  бытия;  мы
не можем уловить их внешних очертаний, границ, в которых  они  соприкасаются
друг с другом и  через  которые  они  внутренне  связаны.  Поскольку  же  мы
преодолеваем эту непреодолимую двойственность, в своих собственных  пределах
не  поддающуюся  окончательному  синтезу,  и,  возвышаясь  над   имманентной
ограниченностью,  присущей  отвлеченному  мышлению,  улавливаем   первичное,
исконное единство этих двух сторон  бытия,  -  мы  уже  выходим  за  пределы
познания предметного бытия и возносимся  к  восприятию  безусловного  бытия.
Безусловное бытие, конкретное всеединство  уже  не  есть  "сущая  по  себе",
извне, "предметно" предстоящая нашему познавательному взору реальность;  оно
не есть некий "мир", как бы широко и глубоко мы  ни  мыслили  это  последнее
понятие; оно не есть ни предмет мышления, ни даже предмет "созерцания";  оно
есть нечто совсем иное, неизмеримо более объемлющее и глубокое. И  поскольку
нашей мысли вообще раскрыласьlvii, хотя бы в самой  смутной,  неопределенной
форме, эта идея безусловного бытия, - конкретного,  подлинно  всеобъемлющего
единства, - мы и до всякого ее уяснения имеем непосредственное ощущение, что
безусловное бытие  есть  нечто  вроде  безбрежного  океана  с  неисследимыми
темными глубинами.
   3. Безусловное бытие
   Но что же может быть еще более объемлющим и глубоким, чем все  предметное
бытие во всей его полноте? На первый взгляд может показаться, что здесь есть
только один выход - именно выход идеализма:  если  вся  полнота  предметного
бытия укоренена еще в чем-то ином и мыслима лишь произрастающей из него,  то
это "иное", казалось бы, не может быть  ничем  иным,  кроме  "мышления"  или
"сознания", в отношении  которого  то,  что  представляется  нам  предметным
бытием, есть его имманентное содержание.
   Элемент правды, содержащийся в этой конструкции, нам еще придется  учесть
ниже. Ближайшим образом мы должны  здесь  лишь  подчеркнуть,  что  всяческий
"идеализм" не есть  простое  непредвзятое  описание  подлинного  соотношения
вещей, имеющего здесь силу, а есть именно насильственная и потому  ошибочная
"конструкция". В нашей книге  "Предмет  знания"  мы  подробно  показали  его
ошибочность и противоречивость. Здесь нам достаточно короткое указание,  что
"мышление" или "сознание" ведь в свою  очередь  в  каком-то  смысле  есть  -
значит,  входит  в  состав  бытия  и  ему  подчинено.   И   идеализм   есть,
следовательно, сам некого рода - хотя  и  очень  ограниченный  -  реализм  и
опирается на абсолютный реализм,  -  а  потому  не  может  сам  представлять
какое-либо объяснение последнего. Бытие или  реальность  есть  момент  более
глубокий и первичный, чем понятие "мышления" или "сознания".
   Но мы можем пойти дальше и сказать в общей форме: всякая  попытка  точнее
определить безусловное бытие через уяснение его общего  содержания  или  его
качественной определенности содержит внутреннее противоречие. Всякое "что" -
будь  то  "дух",  "мышление",  "сознание",  или  "воля",  или  "сила",   или
"материя", или что-либо еще иное - мыслимо  именно  лишь  -  как  содержание
некого  "нечто",  которое  как  таковое  вообще  не  есть   определенное   и
определимое "что-то". Если всякое отвлеченное  знание  (знание  в  понятиях)
выразимо, как было показано, в суждении "x есть A", то  постановка  вопроса:
"что такое есть само x как таковое?" по  существу  лишена  смысла,  так  как
противоречива. Само x, как было показано, безусловно самоочевидно  в  смысле
безвопросности, т.е. в том смысле, что сама установка вопрошания в отношении
его бессмысленна. И при этом речь идет, как опять-таки уже было  разъяснено,
не об х как "неизвестном" или "непостижимом для нас", а  об  x  как  символе
металогически-трансфинитного и в  этом  смысле  по  самому  своему  существу
"неопределенного" бытия. Поэтому о безусловном бытии мы не  можем  высказать
ничего иного, кроме того, что оно есть "нечто", которое хотя  и  содержит  в
себе все мыслимое "что", но само не есть никакое определенное  "что-то",  не
будучи, однако, в силу этого бессодержательным "ничто".
   В ряде языков есть  оборот  речи,  который  -  обычно  употребляемый  без
осознания его подлинного смысла -  при  внимательном  отношении  оказывается
непосредственным выражением исконной народной мудрости, улавливающей  именно
то, что нам теперь уяснилось. Для  выражения  всякого  констатирования  -  а
всякое познание  есть  в  конечном  счете  констатирование  -  или  наличия,
присутствия чего-либо немецкий  язык  употребляет  оборот  "es  gibt"  ("оно
дает", с винительным падежом), французский - "i1 y  a"  ("оно  там  имеет"),
английский - "there is" ("там есть"); по-русски это  примерно  соответствует
обороту "имеется". Но это "оно" или это "там", которое  "имеет"  или  "дает"
нам что-либо (в конечном счете, все вообще), совсем не  есть  пустое  слово,
лишенное смысла; все, что  мы  знаем  или  констатируем,  в  конечном  счете
проистекает из того, что мы стоим в какой-то связи с "оно" или  с  "там";  и
это "оно" или "там" действительно "имеет" и "дает" нам все отдельное "это" и
"то", оно обогащает нас бесконечными дарами - всем, что в нем  "имеется".  И
все эти дары остаются также непоколебимо и неотрывно прочно  укорененными  в
этом "оно" или "там", когда мы познавательно овладеваем ими. Но  это  "оно",
или то всеобъемлющее место, которое обозначается как "там",  не  есть  нечто
вроде "мироздания", не есть  вообще  какое-либо  предметно  предстоящее  нам
определенное бытие. Оно именно и есть не что иное, как  "нечто  вообще"  или
единство "всего вообще" - неопределенное само по себе (хотя и  содержащее  в
себе  и  рождающее  из  себя  все  определенное),  всегда  избыточествующее,
переливающееся через край и в этом смысле творчески безусловное  бытие.  Это
есть темное материнское лоно, в котором впервые зарождается  и  из  которого
берется все то, что мы зовем предметным миром,  -  как  в  его  вневременном
идеальном "содержании", так и в его временном течении.
   Но это и означает, другими словами, что то, что мы  теперь  осознали  как
безусловное бытие, есть именно не что иное, как непостижимое по  существу  в
смысле трансрационального,  которое  отличается  от  всего  "определенного",
мыслимого в понятии, присущим ему и образующим его  существо  иррациональным
остатком. То, что привходит к "содержанию" и отличает "реальное", "сущее" от
"лишь  мыслимого",  -  то,  что  мы  подразумеваем  под  словом   "есть"   в
экзистенциальном суждении, есть не что иное, как непостижимое по существу. В
том  и  состоит,  в  конечном  счете,  упомянутая  выше  ошибка   всяческого
"идеализма",  что  он  противоестественно   и   насильственно   приравнивает
реальность   -   которая   по   самому    своему    смыслу    совпадает    с
трансрациональностью, с непостижимостью по существу - рационально  мыслимым,
уловимым  для  отвлеченного  мышления  "содержаниям".   Всяческий   идеализм
оказывается несостоятельным в качестве (явного  или  скрытого)  рационализма
перед лицом трансрационального существа реальности - перед лицом того факта,
что бытие вообще - безусловное бытие - есть  такое,  в  себе  неопределенное
"нечто" или "все", которое есть по существу нечто  совсем  иное,  чем  любое
определенное "что-то", "это" или "то". Головокружительный, почти  приводящий
нас до грани безумия вопрос: "что, собственно, мы подразумеваем  под  словом
"есть"? что это значит, что что-либо или все вообще "есть"?" -  этот  вопрос
разрешается  сам  собой  через  усмотрение,  что  выход  за  пределы   всего
постижимого и выразимого в понятии и есть существенный определяющий  признак
именно того, что мы разумеем под реальностью.
   Бытие как таковое, т.е. в его безусловности, и тайна есть просто  одно  и
то  же.  При  этом  "тайна"  означает  здесь  не  загадку,  которая  требует
разрешения (хотя бы это разрешение фактически было для  нас  невозможно),  а
"таинственное" по самой своей природе, т.е. трансрациональное - то,  что  по
своему существу  противоположно  всему  постижимому.  Мы  только  потому  не
замечаем  этого,   что   бытие   есть   безусловно   всеобъемлющий   фон   и
всепронизывающая среда всего нашего опыта и  именно  потому,  подобно  всему
неизменно-постоянному,  безусловно  привычному,   вездесущему,   естественно
ускользает от нашего внимания. Но стоит нам воспринять его как таковое,  как
бы раскрыть  глаза  и  увидать  его,  как  мы  ощутим  вечное  и  вездесущее
присутствие в нашем опыте,  во  всей  нашей  жизни  безусловно  непостижимой
тайны.
   Трансрациональность и тем самым непостижимость бытия имеет двойной  смысл
или содержит в себе двоякое. Если взять бытие  как  таковое,  в  отличие  от
всего, что в нем содержится, - то оно есть безусловно неразложимое первичное
простейшее единство - как  указано,  "нечто",  что  не  есть  "что-то".  Его
существо - то, что оно есть, - просто совпадает с его наличием, с  тем,  что
оно есть. По сравнению со всяким содержательным  "что"  оно  есть  ничто.  В
качестве такого неразложимого, лишенного всяких признаков единства оно может
быть именно только пережито, как бы  являть  нам  свое  бытие  и  быть  нами
обладаемым, но не может быть  уяснено  каким-либо  умственным  анализом.  Но
вместе с тем это единство есть, с другой стороны,  единство  всего;  оно  не
только объемлет и содержит в себе все, но и как бы насквозь все пронизывает;
и бытие в этом смысле есть не то, что остается за вычетом всего  остального,
а именно единство всего вообще - единство всяческого "что" и его бытия.  Так
как оно есть в этом смысле "все" именно в качестве единства, то в нем  самом
все есть единство.  Всякая  совместность,  всякое  соседство,  всякая  связь
многообразия есть в нем слитность, совпадение различного в трансрациональном
тождестве. В силу этого безусловное  бытие  есть  coincidentia  oppositorum,
совладение противоположностей; так как бытие  есть  все,  что  оно  имеет  и
содержит,  то  в  нем  мирное  соседство  или  сожительство  превращается  в
антиномистическое  совпадение  противоположностей.  Поскольку  мы   пытаемся
выразить это соотношение рационально, в понятиях и суждениях,  мы  не  можем
это сделать иначе, как сказать, что то, что само по себе  несогласимо  между
собой, все же совместно имеет силу в безусловном бытии,  -  и  притом  не  в
различимом отношении, как это может быть в частной реальности, а  безусловно
- именно потому, что дело здесь идет  о  безусловном  и  неразделимо-простом
бытии.  Безусловное  бытие  выходит   за   пределы   всего   постижимого   и
логически-определенного  не  только  в  том  смысле,  что  оно  металогично,
трансдефинитно и трансфинитно, но и в том смысле, что оно трансрационально в
смысле  непостижимости  в  строгом  смысле  слова,  т.е.  непонятности.  Это
уяснится нам в следующей главе еще точнее.
   И тем не  менее  трансрациональное,  непостижимое  по  существу,  как  мы
видели, не лежит где-либо далеко или скрыто от нас. Так как оно совпадает  с
бытием в  его  безусловности,  то  оно,  напротив,  наличествует  во  всяком
сознании реальности с последней, абсолютной очевидностью, если у нас  только
есть глаза, чтобы увидать его.  Самое  знакомое,  то,  что  со  всех  сторон
окружает и проникает нас, то, в чем мы живем, движемся и есмы, -  реальность
как таковая - совпадает с непостижимым. И все  постижимое  и  понятное,  все
уловимое в понятиях укоренено в нем и имеет смысл лишь в связи с ним.
   Но именно  поэтому  все  постижимое  и  познаваемое  в  понятиях  -  даже
поскольку при этом содержания бытия уловлены вполне адекватно - остается все
же неадекватным самой реальности. В этом заключается более глубокий и вполне
правомерный смысл всякого скептицизма. Только в своей грубой  и  беспомощной
форме скептицизм сводится к  утверждению,  что  бытие  -  которое  при  этом
мыслится определенным в себе и потому в принципе  допускающим  исчерпывающее
постижение его в понятиях - как бы заслонено от  нас  густым,  непроницаемым
покрывалом, которое нам фактически не  удается  поднять  или  отодвинуть,  и
потому навеки скрыто от нас. Это грубое утверждение опровергается, как давно
известно, простым указанием на его внутреннюю противоречивость. Дело в  том,
что, поскольку оно выступает как  осмысленная  теория,  с  притязанием  быть
подлинной истиной, оно само уже есть метафизическое знание, проникновение "в
глубь вещей". Скептик должен был сам уже ощупать покрывало и даже  заглянуть
за него, чтобы с достоверностью убедиться  и  в  его  непроницаемости,  и  в
наличии скрытого за ним бытия. Но дело в том, что в действительности  именно
это и имеет в виду скептик, хотя  по  большей  части  он  не  сознает  этого
отчетливо и потому плохо выражает свою мысль. Скептик есть человек, ведающий
некую тайну, которая ускользает от метафизика с  его  высокомерным  замыслом
все постичь и познать в понятиях. Но что именно  знает,  во  что  "посвящен"
скептик? Почему он так хитро улыбается в сознании своего превосходства,  как
человек, который в опыте набрел на  что-то,  воочию  увидал  что-то,  о  чем
другие могут только  строить  неудовлетворительные  теории  и  гипотезы?  Он
постиг именно непостижимость, имманентно присущую самому бытию как таковому,
он в опыте ее уловил и потому видит то, что "догматик" не хочет и  не  может
увидать: трансрациональность, неизъяснимость, несказанность, образующую само
существо реальности. И он с  достоверностью  знает,  что  перед  лицом  этой
трансрациональности  бытия  все  человеческие  суждения  и  теории  остаются
безусловно неадекватными. Все  эти  суждения  и  теории  затрагивают  только
поверхность бытия - его "покрывало", - а не саму реальность, скрытую за ним.
Сама эта реальность, правда, тоже с очевидностью дана и уловима для нас (это
последнее обстоятельство скептик именно обычно и забывает упомянуть в  своей
"теории"), - но она дана и уловима  именно  как  непостижимое  по  существу.
Ведающее, умудренное неведение, которое проповедует скептик, само есть более
глубокое ведение.
   4. Реальность
   Но непостижимое в себе в качестве безусловного бытия обладает  еще  одним
признаком или может быть прослежено в своем конкретном составе  еще  дальше.
Поскольку оно не только не совпадает с постижимым в понятиях, но - как  было
указано - и выходит за пределы всякого  предметно-мыслимого  бытия,  оно  не
может  совпадать  и  ни  с  каким  "созерцаемым"  бытием.  Ибо   созерцаемое
предполагает вне себя само созерцание и созерцающего; оно является  нам  все
же как-то аналогично  предметному  бытию,  как  нечто,  что  "стоит"  как-то
"перед" нами и к чему мы как бы подходим  извне,  чтобы  уловить  его  нашим
познавательным  взором.  Подлинно  безусловное   бытие   должно,   напротив,
мыслиться как подлинно всеобъемлющее  единство  и  основа  всего  остального
вообще; поэтому вне его не может оставаться решительно ничего.
   Мы усмотрели только что основной недостаток всяческого идеализма  в  том,
что он не улавливает, что само "мышление" или  "сознание"  есть  тоже  нечто
сущее, т.е. принадлежит к составу безусловного бытия. Но если это так,  если
"мышление", "знание", "сознание" тоже принадлежат к бытию, то  это  суждение
может