сть  второе,  что  мы  здесь  должны
подчеркнуть  с  величайшей  настойчивостью:  проблема  теодицеи  рационально
безусловно  неразрешима.  И  притом  эта  неразрешимость  не   есть   только
фактическая   неразрешимость,   т.е.   не   обусловлена   слабостью    нашей
познавательной способности,  а  есть  принципиальная,  сущностно-необходимая
неразрешимость, могущая быть с очевидностью доказанной  или  усмотренной,  -
вроде того, как  математически  доказана  невозможность,  напр.,  квадратуры
круга.
   В самом деле, говоря, прежде всего, образно: зло  в  качестве  тьмы  -  в
качестве того, что противоположно свету правды, - тем самым противоположно и
свету разума и потому не может быть само уяснено; сама  тьма,  как  таковая,
ускользает от всякого  света  и  потому  не  может  быть  озарена  им.  Или,
выражаясь  точнее,  в  философских   понятиях:   что,   собственно,   значит
"объяснить" реальность зла? Это значит найти его основание или - что то же -
усмотреть его надлежащее, правомерное место во всеединстве бытия. Мы  знаем,
что  реальное  основание  в  последней  своей  глубине  должно  совпадать  с
идеальным  основанием,  со  "смыслом"  -  в  конечном  итоге   -   с   самим
Первооснованием или Первоначалом, -  с  самой  Правдой  как  первоисточником
всякой "значимости". "Объяснить" зло значило бы "обосновать" и,  тем  самым,
"оправдать" зло. Но это противоречит  самому  существу  зла  как  тому,  что
неправомерно, что не должно быть. Согласно известной французской  поговорке,
"все понять - значит все простить". Следовало бы сказать еще  сильнее:  "все
понять" - значило бы все оправдать. Всякое "решение" проблемы теодицеи есть,
таким образом, сознательно  или  бессознательно  отрицание  зла  как  зла  -
неосуществимая  и  неправомерная  попытка  воспринять  или  понять  зло  как
"добро",  мнимо   увидать   "смысл"   того,   самое   существо   чего   есть
бессмысленность. Зло именно в качестве того, что неправомерно, тем самым  по
своему существу, напротив, лишено основания; в качестве недолжного оно  есть
реальность, которой нет места во всеединстве бытия, - некая  реальность,  не
входящая в  состав  истинно  сущего.  Единственно  правомерная  установка  в
отношении зла есть - отвергать, устранять его, а никак не "объяснять" и  тем
самым узаконять и "оправдывать" его (в буквальном смысле этого  слова,  т.е.
"выводить из правды" или "облекать в правду"). Поэтому не может быть  вообще
речи о "разрешении" проблемы теодицеи, т.е. об  устранении  проблематичности
зла. Здесь можно  только  задаваться  целью  как-то  косвенно  -  употребляя
гениальный  оборот  Платона:  с  помощью  некого  ((((((?(   (?q((,   некого
"неправомочного",   "незаконнорожденного"   умозрения,   -   уловить    саму
проблематичность зла, присущую ему по самому его понятию  и  конституирующую
само его существо.
   Зло в качестве реальности, безусловно лишенной основания и в этом  смысле
лишенной  и  подлинного,  бытийственно  укоренного  бытия,  не  должно  быть
смешиваемо ни с эминентным, трансрациональным "ничто" или "не" самого  Бога,
которое вместе с тем есть все и первооснова всего (что, собственно,  понятно
само собой), ни с тем "сущим ничто", каковым  нам  явилось  наше  "я"  перед
лицом Бога. Напротив, и по  сравнению  с  последним  зло  есть  нечто  прямо
противололожное. "Сущее ничто" моего "я" перед лицом  Бога  есть,  как  было
показано, инстанция бытия, которая через посредство начала "ничто"  восходит
от мнимой, призрачной  реальности  к  реальности  подлинной  и  завершенной.
Напротив, не бытийственная реальность зла есть то проблематическое  "нечто",
которое конституирует себя как реальность, именно через  свое  отрешение  от
истинной, обоснованной, правомерной  реальности  и  тем  становится  мнимой,
иллюзорной, неправомерной и неправомочной, лживой реальностью. Или, если там
речь шла о "безосновном" бытии, которое искало - и обретало - свою основу  в
другом, более  прочном  бытии,  в  некой  "почве",  то  здесь  дело  идет  о
реальности, которая сама хочет  быть  безосновной  и  делает  себя  таковой,
утверждает себя именно в своей безосновности. Там бытие обретается  на  пути
через  "ничто",  здесь  же  оно  утрачивается.  Там  путь  идет   вверх,   к
воссоединению или к восстановлению исконного единства; здесь путь идет вниз,
в бездну разделения и отъединения. Там дело идет  о  творении  и  завершении
реальности, здесь - об отпадении, гибели, уничтожении.
   Эта проблематическая, в подлинном  онтологическом  смысле  не  сущая,  не
укорененная в абсолютной реальности сущность, состоящая именно  в  отпадении
от бытия, в выпадении из бытия, все же фактически  существует  в  мире;  она
есть эмпирическая реальность, развивающая в эмпирии огромную  силу  и  даже,
по-видимому, торжествующая над добром, над истинно сущим.  Что  нечто  вроде
призрака, сущей иллюзии или  сущего  обмана  все  же  существует  в  мире  и
властвует над миром - это есть бесспорный и  горький  факт,  который  мы  не
можем,  и  не  имеем  права  отрицать.  Через  гармоническое,   божественное
всеединство бытия проходят глубокие трещины, зияют бездны небытия  -  бездны
зла.  Всеединство,  каким   оно   является   эмпирически,   есть   некоторое
надтреснутое единство. Философская мысль, задача  и  смысл  которой  состоит
именно в "объяснении", т.е. обосновании бытия, в  отыскании  его  последнего
основания - и тем самым его единства, - несет  в  себе,  даже  если  она  не
занимается сознательно проблемой теодицеи, постоянный соблазн  признать  эту
свою  идеальную  цель  за  верное  и  целостное  воспроизведение  целокупной
реальности, - т.е. просто не замечать и отрицать  трещин  всеединства.  Факт
зла есть в известном смысле абсолютный предел всякой философии; признать его
- значит для нее  сознаться  в  своем  бессилии,  объяснить  все  бытие  без
остатка. Философия имеет  имманентную  тенденцию  к  оптимизму,  отрицающему
реальность зла и  что  в  метафизическом  аспекте  равнозначно  тенденции  к
пантеизму,   к   безоговорочному   признанию   божественности   бытия.    Но
иррациональность божественности бытия в его конкретной  полноте,  в  которой
оно включает в себя и всю бессмысленность эмпирии, мстит за  себя  тем,  что
наряду, с  обликом  бытия  как  "deus  sive  natura"cxlvi,  без  объяснения,
контрабандно появляется  вся  иррациональная,  изменчивая  пестрота  "natura
naturata" (Спиноза)cxlvii, или что наряду с бытием  как  "абсолютным  духом"
или "мировым разумом" обнаруживается вся неосмысленная случайность  эмпирии,
которую  философ  (Гегель)  презрительно  отстраняет  от  себя,  потому  что
безусловно неразумное не относится к компетенции философии (знаменитое: "тем
хуже  для  фактов").  Тем  более  все,  даже  самые  глубокие   и   подлинно
поучительные попытки теодицеи, т.е. "объяснения" зла, - включая попытки Беме
и Шеллинга - не свободны  от  упрека,  что  они  все  же  тем  самым  как-то
"оправдывают" зло, т.е. пытается  философскими  разъяснениями  "затушевать",
"смазать" зло в его безосновности и неправомерности.
   b. Сущность зла
   При попытке как-либо осознать сущность и возможность зла, не  впадая  при
этом в указанное выше заблуждение, мы стоим  прежде  всего  перед  вопросом:
что, собственно, значит зло как реальность,  отпавшая  от  бытия  и  в  этом
смысле не сущая? Или, что то  же  самое,  как  можно  объяснить  зло  в  его
сущностной безосновности, не ища для него "основания", т.е. именно  учитывая
его безосновность?  Первый,  самый  общий  и  неопределенный  ответ  на  это
заключается, очевидно, в том, что реальность имеет бесконечную, безмерную, а
потому и безусловно недоступную и темную  для  нас  глубину  и  что  в  этой
глубине  в  каком-то  смысле  возможно  безусловно  все  -  в  том  числе  и
логически-метафизически немыслимое. Это есть просто  ссылка  на  умудренное,
ведающее неведение, которое здесь совпадает с платоновым ((((((?(  ((q?(,  с
мысленным уловлением безусловно непонятного,  логически  невозможного.  Если
угодно, это есть просто признание бессилия философской мысли  разрешить  эту
проблему - причем, однако, не надо  забывать,  что  само  усмотрение  своего
бессилия перед лицом какой-либо  реальности  содержит  некое  положительное,
хотя и лишь косвенное,  видение  своеобразия  самой  реальности.  Правда,  с
другой  стороны,  могло  бы  показаться,  что   в   этом   представлении   о
происхождении (хотя бы и непонятном нам) зла из глубины самой реальности  мы
уже постулируем какое-то, хотя и совершенно неопределенное, "основание" зла.
Но дело надо понимать так, что и все "дурное" и "злое"  -  именно  поскольку
оно все же в каком-то смысле есть - действительно укоренено в бытии и  имеет
в нем свое основание; и это согласуется с тем, что -  как  гласит  старое  и
бесспорно верное учение и как это очевидно для всякого воззрения,  если  оно
не есть безусловный и безнадежный дуализм, - и все дурное и  злое  хорошо  и
есть добро, - поскольку именно оно есть (согласно указанию,  встречаемому  у
целого ряда отцов и учителей церкви - начиная с  Макария  Великого  до  Фомы
Аквината - даже дьявол хорош, именно поскольку он есть). Но зло как  таковое
есть  небытие,  реальность,  как  отпадение  от  бытия.  И   наша   проблема
заостряется в вопрос: как мыслимо нечто сущее, т.е. укорененное  в  глубинах
бытия, так, что его содержание - то, что оно есть, -  есть  безосновность  и
небытие? Общий ответ на этот вопрос - ответ, который не есть разгадка тайны,
а лишь описание смысла самой тайны, самой проблематики, - состоит, очевидно,
в том, что в составе бытия происходит некая порча, некое  извращение,  через
которое  положительное,  т.е.  сущее,  получает  содержание   отрицательное,
противоестественно и противоречиво становится носителем  силы  или  потенции
не-бытия. Мы находимся здесь у последней грани  мыслимости,  но  все  же  мы
можем сделать еще шаг далее, еще пристальнее вглядеться в этот  по  существу
"невозможный" и все же фактически  совершающийся  "процесс".  Для  этого  мы
должны использовать то, что уяснилось нам в моменте отрицания  -  в  моменте
"не" и "ничто".
   Мы уже видели, что "ничто", взятое в абсолютном смысле как нечто сущее по
себе, немыслимо и ничего не означает. Напротив, в  лице  "не"  мы  усмотрели
основоположный трацсцендентальный момент, конституирующий  реальность  в  ее
трансрациональности и, тем самым, входящий в состав самой реальности.  "Не",
как  момент  чистого  расчленения,  членораздельности  бытия,  конституирует
именно  связь,  сопринадлежность,  всеединство  бытия.   Оно   конституирует
всеединство  именно  как  единство  многого  -  как  общее  единство   всего
единичного, сущего-по-себе, утвержденного  в  себе.  Оно,  другими  словами,
сразу  и  единым  актом  утверждает  и  единство,  и  отдельность  всего,  -
утверждает все как каждое в отдельности;  оно  есть  начало  одновременно  и
индивидуализирующее, и объединяющее. Но  это  "не",  конституирующее  каждое
отдельное бытие в его отдельности и  вместе  с  тем  в  его  связи  со  всем
остальным, - будучи, как таковое, моментом всеединства, - должно в  качестве
такового не только  извне  охватывать  и  определять  все  единичное,  но  и
внутренне быть ему присущим. Этим дано, что этот момент "не" как  бы  таится
или дремлет и в  глубине  каждого  единичного  существа  принадлежит  к  его
субстрату или "субстанции". Все единичное сущее есть не только сущее,  но  и
некое сущее "не". Именно  это  "не",  как  момент  реальности  внутри  всего
сущего, составляет глубочайшее существо  того,  что  мы  называем  свободой.
Непосредственный, проистекающий из  первоосновы  смысл  этого  "не",  как  и
"свободы", состоит не в ограничении, разрыве, умалении, а, напротив, в такой
индивидуализации, которая  есть  одновременно  трансцендирование  через  все
ограниченно-положительное, - способность иметь и то (или быть  и  тем),  что
данное единичное как таковое само актуально не есть. "Не" - момент свободы в
глубинах нашей  жизни  -  есть  одновременно  и  наша  твердыня  -  то,  что
конституирует нас  в  нашем  собственном,  особом,  отдельном  бытии;  сила,
утверждающая нашу  индивидуальность,  -  и  сила  притяжения  между  нами  и
всеединством или его первоисточником, - сила,  благодаря  которой  мы  имеем
свое средоточие не только внутри, но и вне самих себя - или,  точнее:  имеем
его внутри себя именно потому, что само это "нутро"  имеет  свое  средоточие
или опорную точку вне себя, в своей связи со всем, с Всеединым.
   И вот, в этой последней глубине совершается нечто совершенно непостижимое
и необъяснимое, ибо не истекающее ни из какого  "основания".  Незримая  нить
этого  положительного,  трансцендирующего  "не",  правда,  не   может   быть
окончательно порвана, но она может как-то  утончиться,  как  то  развеяться,
ускользнуть  от  нас.  Тогда  связующее,  трансцендирующее  и,  тем   самым,
положительно индивидуализирующее "не" превращается в  замыкающее,  абсолютно
обособляющее  "не"  -  в  "не"  как  абсолютное  разделение.   Именно   этим
осуществлен   парадокс   реального,   сущего    не-бытия.    Ограниченность,
сущностно-необходимо свойственная всему  частному  как  таковому  и  как  бы
тотчас же восполняемая его сопринадлежностью к всеединству, превращается тем
в абсолютными недостаток, дефект,  ущербность:  реальность,  замыкающаяся  в
силу этого в себе  самой  выпадает  тем  самым  из  общей  связи  бытия,  из
всеединства, принимает свое собственное внутреннее средоточие  (которое  как
таковое, собственно, есть только через  свою  связь  со  всем  иным)  в  его
изолированности  за  абсолютную  основу  реальности.  В   этом   и   состоит
извращение, образующее сущность зла как сущего не-бытия.
   Когда  частное,  единично-сущее  через  абсолютизирование  "не",  которое
конституирует его существо, полагает себя как замкнутое, безусловно в себе и
по  себе  сущее  оно   становится   для   себя   мнимым   Абсолютом,   неким
псевдо-божеством. Но так как в действительности, бытийственно, оно все же не
есть все, а нуждается в бесконечно многом, во всем остальном, то его  мнимое
всебытие  может  осуществляться  лишь  в  ферме  бесконечного,   неутомимого
стремления все присвоить себе, все поглотить в себя. Самоутверждению - тому,
что на языке морали называется гордыней, - соответствует неутолимая  корысть
или похоть. И так как всякое обособление по  существу  взаимно  -  так  как,
обособляя  себя  от  других,  мы  тем  самым  имеем  и  их,  как   существа,
обособленные от нас, - то это метафизическое состояние мира есть бесконечная
борьба всех против всех, - мир, в котором властвует грабеж и убийство. Здесь
не  только  homo  homini  lupus  (человек  человеку  -  волк),  -  здесь,  в
метафизической глубине, ens enti  lupus  -  каждое  сущее  есть  "волк"  для
каждого сущего. Но эта борьба бесконечна и  абсолютно  безнадежна;  так  как
бытийственно  каждое  частное  и  единичное  существо  связано  с   другими,
нуждается в них, имеет  в  них  опору  своего  бытия,  то  эта  борьба  есть
бесконечное самоуничтожение, самораздирание и самоубийство - в чем и состоит
адская мука земного бытия.
   Это  есть,  как  указано,  всеобъемлющее  метафизическое  и,  тем  самым,
космическое состояние. Им определено не только моральное зло, но и  зло  как
метафизическое  и  физическое  бедствие.  Им   определено,   прежде   всего,
центральное, основное метафизическое зло - смерть. В  настоящее  время  даже
положительная биологическая наука приходит к сознанию, что не  существует  и
не может быть так наз. "естественной" смерти, а что  всякая  смерть  есть  в
конечном счете смерть насильственная - последствие убийства, выражение факта
жизни одних существ за счет пожирания  и  истребления  других,  -  выражение
состояния  бытия  как  всеобщей,  до  последней  глубины  жизни  проникающей
гражданской войны между  живыми  существами.  Но  этим  определены  и  такие
бедствия, как нужда, болезни, страдании и лишения всякого рода. Все это есть
последствие космической гражданской войны, вытекающей из самоизолирования  и
самоутверждении частных элементов реальности, из некого распада или  развала
всеединства. Судьба всего мира - участвовать сообща во  зле  и  страдать  от
него.
   Это состояние космического бытия находит свое глубочайшее и всеобъемлющее
выражение  в  существе  времени  как  земного  времени.  Бытие  в  Боге,   в
первооснове и всеединстве, есть бытие в вечности, совместное бытие  всего  в
единстве, мирное сосуществование всего вместе со всем и во всем,  без  того,
чтобы одно вытесняло другое. Правда, вечность есть не мертвая неподвижность,
а  именно  вечная  жизнь  -  вечная  творческая  активность.  Но  творчество
совершается в покое, и творимое, как уже сказано  выше,  не  "возникает"  во
времени, а само  есть  вечная  сотворенность  или  творимость.  И  вместе  с
сотворенностью спонтанная динамичность, творческая сила производно внесена и
в сотворенное бытие, дарована ему; и отсюда  берется  вечное  "становление",
неустанное рождение  нового,  некое  цветение  и  плодоношение  бытия  -  и,
следовательно, время; но - как бы это ни казалось нам парадоксальным с точки
зрения отвлеченного мышления - новое не должно при этом  вытеснять  старого,
возникать за счет его; оно может быть чистым обогащением без потерь - как  и
в нашей земной жизни подлинно прочно и плодотворно лишь  то  новое,  которое
укоренено в старом, живет его силами и само  его  охраняет.  В  такой  форме
мыслимо время,  погруженное  в  вечность  и  укорененное  в  ней.  Напротив,
выпадение из вечности,  из  всеединства  (поскольку  оно  вообще  возможно!)
означает  возникновение  "земной"  временности  как  постоянного  вытеснения
одного другим, рождения и развития одного за счет упадка и гибели другого. В
качестве внешнего отношения между элементами бытия сущность земного  времени
есть именно борьба за существование, вознесение одного к свету бытия за счет
погружения другого в темную ночь небытия, рождение за счет смерти, - в чем и
состоит изменчивость, возникновение и уничтожение, зыбкость и неустойчивость
- "поток" времени. Этому соответствует  вечное  внутреннее  состояние  этого
рода  бытия  -  "беспокойство",  "забота",  "хлопотливость".   Беспокойство,
ненасытная  неудовлетворенность,  бесконечная  и   безнадежная   погоня   за
блуждающим огоньком, всегда от нас ускользающим, есть  адекватное  состояние
замкнутого, падшего, не-сущего бытия. Как это  есть  состояние  человеческой
души, поскольку она одержима злом, так это  есть  и  состояние  отпавшего  и
распавшегося мирового бытия; это есть мир как "слепая воля к жизни", как  он
представляется Шопенгауэру, или как "беспокойство в себе" (Гегель). Это есть
бытие,  которое  сознает  свою   пустоту,   свою   нереальность   и   потому
осуществляется в бесконечном  стремлении,  в  неутолимой  жажде  пополнения,
укрепления, подлинной устойчивости - в суете, волнении и заботе. Эта  земная
временность есть выражение выпадения из бытия, тогда как  "истинное",  сущее
время есть творимое самораскрытие вечности.
   Это "беспокойство", образующее  конкретное  содержание  всего  "мирского"
образа бытия, - неутолимая жажда и  безнадежное  самотерзание  мира  -  есть
именно выражение живого внутреннего противоречия и противоборства, в котором
состоит само существо зла, - именно, что небытие утверждает себя как  бытие,
- что, то, что по  своему  содержанию  выпало  из  истинной  реальности,  из
всеединства, именно в этом своем состоянии хочет быть  реальностью.  Если  в
библейском предании о "грехопадении" Адама  и  с  ним  или  в  нем  -  всего
человечества и всей твари видеть лишь  мифологическое  изображение  в  форме
временного "события" того, что по  самому  своему  существу  не  мажет  быть
чем-то "случающимся во времени" (уже хотя бы потому, что само  время  в  его
земном