оно  подлинно  есть  в  своей
последней  глубине  и  полноте.  В  этом  и  заключается   антиномистический
монодуализм всего  сущего,  и  перед  его  лицом  всяческий  монизм,  как  и
всяческий дуализм,  есть  ложная,  упрощающая  и  искажающая  отвлеченность,
которая не в  силах  выразить  конкретную  полноту  и  конкретную  структуру
реальности.
   Но поскольку мы вправе понять или взять  это  трансрациональное  единство
единства и двойственности, тождества и различия,  слитности  и  раздельности
как особый высший принцип - причем после всего сказанного вряд ли нужно  еще
напоминать,  что  эта  "особость"  не   есть   обычная,   т.е.   логическая,
"инаковость",  -  этот  антиномистический  монодуализм  принимает  для   нас
характер триадизма,  троичности  реальности.  В  этом  и  заключается  самое
глубокое и общее основание, почему человеческая  мысль  постоянно,  в  самых
разнообразных философских и религиозных своих  выражениях  приходит  к  идее
троичности как выражению последней тайны бытия. Но в этой  троичности  -  мы
подчеркиваем это еще раз, и здесь мы стоим в прямой  оппозиции  к  философии
Гегеля,  -  третья,  высшая  ступень  -   "синтез"   -   именно   безусловно
трансрациональна, невыразима ни в каком суждении и понятии, а  есть  как  бы
само воплощение "непостижимого". Положительный смысл, положительное существо
этого синтеза доступны нам не в какой-либо неподвижной фиксации  его  самого
как такового, а, как указано, только в свободном витании над противоречием и
противоположностью, т.п. над антиномистическим монодуализмом, -  в  витании,
которое открывает нам горизонты трансрационального единства.
   Конкретные проявления  этого  фундаментального  онтологического  принципа
трансрационального антиномистического монодуализма уяснятся нам в дальнейшей
связи наших размышлений.
 
 
   Часть вторая. НЕПОСТИЖИМОЕ КАК САМООТКРЫВАЮЩАЯСЯ РЕАЛЬНОСТЬ
   Prius sibi ipse homo reddendus est,  ut  illic  quasi  gradu  facto  inde
surgat atque attollatur ad Deumlxxii.
   Бл. Августин
   Глава V. НЕПОСТИЖИМОЕ КАК НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ САМОБЫТИЕ
   После методического размышления, которому мы посвятили предыдущую  главу,
мы возвращаемся, обогащенные им, к рассмотрению существа нашей проблемы.  Мы
постигли непостижимое в конечном итоге как  абсолютную  реальность,  которая
состоит в единстве "есть-есмь" или в единстве момента бытия как  такового  с
тем началом, для которого оно есть  или  которое  его  "имеет".  В  качестве
такового единства непостижимая реальность есть реальность,  сама  себя  себе
открывающая. Непостижимое было бы действительно в абсолютном смысле для  нас
непостижимым и непознаваемым - столь безусловно, что мы ничего не  могли  бы
знать о нем, не могли бы замечать самого его наличия,  -  если  бы  не  имел
места тот основоположный факт, что оно само - именно в своей  непостижимости
- открыто или открывается себе самому и, тем самым, нам, поскольку мы в  нем
соучаствуем. Как это уже было в своем месте нами упомянуто,  это  отнюдь  не
должно уже тем самым означать, что  реальность  есть  нечто  вроде  "мировой
души" или "абсолютного духа"; напротив, мы еще сохранили за  собой  право  и
обязанность   точнее   определить,   как   собственно   осуществляется   это
для-себя-бытие непостижимого, это его откровение себя самому себе.
   Не входя пока  еще  в  систематическое  рассмотрение  этого  вопроса,  мы
отмечаем прежде всего, что есть форма бытия, в лице которой это  соотношение
- до которого мы дошли  с  большими  усилиями  и  сложным  путем  все  более
углубляющихся  размышлений  о  сущности  реальности  в  ее  абсолютности   -
предстоит нам совершенно явно, как бы  с  очевидностью  факта  каждодневного
опыта. Это - то бытие, которое обыкновенно называют "внутренним", "душевным"
или "психическим" и которое мы -  чтобы  не  предварять  никаких  дальнейших
определений и не поддаться внушению  традиционных  ассоциаций,  связанных  с
этими    общеупотребительными    терминами    -    предпочитаем     называть
непосредственным   бытием-для-себя   или   -   еще   менее   определенно   -
непосредственным самобытием (по-немецки: unmittelbares Selbstsein).
   1. Непосредственное самобытие как само себе открывающееся бытие
   Область или форма бытия, данная нам в лице  непосредственного  самобытия,
лежит за пределами всякого предметного бытия. Более того, в каком-то нам еще
не уяснившемся смысле она как бы лежит за пределами реальности,  по  крайней
мере в том ее составе или смысле, с которым мы доселе ознакомились.  Ведь  в
пройденном нами пути нашего исследования, на котором  мы,  казалось,  обрели
реальность во  всей  ее  полноте  как  единство  всего  вообще,  мы  все  же
фактически прошли мимо этой области, не заметив ее. И вообще, именно потому,
что непосредственное самобытие лежит ближе всего к нам - точнее: совпадает с
нами самими, оно менее всего известно и чаще всего остается незамеченным.
   Отчего происходит, что человек обычно вообще не замечает этой  области  в
той  своеобразной  форме  бытия,  которая  ей  присуща  и  в   которой   она
непосредственно выступает?  Наше  сознание  настолько  заполнено  предметным
бытием и приковано к нему, что оно с самого начала склонно воспринимать  все
вообще, что  как-либо  ему  доступно  и  открывается,  как  составную  часть
предметного мира Этой склонности как бы идет навстречу само непосредственное
самобытие: оно имеет естественную,  как  бы  непосредственно  бросающуюся  в
глаза форму своего проявления или обнаружения в предметном  мире.  А  именно
оно является в нем как  "внутреннее"  бытие,  которое,  в  противоположность
внешнему,  пространственно-физическому  миру  (а  для  имеющего  философскую
выучку - и в противоположность всякому "идеальному бытию"), обозначается как
бытие "душевное" или "психическое". В таком своем качестве  или  роде  бытия
оно, конечно, хорошо известно не только "философствующему"  сознанию,  но  и
всякому человеку. Такие  реальности,  как  хорошее  или  плохое  настроение,
чувства и желания всякого рода, мечты и сны, явственно отличаются от всякого
рода "внешнего" бытия. В противоположность последнему,  "психическое"  бытие
представляется "внутренним", потому что оно противостоит  всему  "внешнему",
т.е. пространственному бытию и потому что оно  как  будто  находится  где-то
"внутри" человека - очевидно "внутри" человеческого тела (причем  обычно  не
замечают, что эти два определения - непространственность и  локализованность
внутри человеческого тела - в сущности, явно противоречат друг другу).  Этим
определением "душевного" бытия как "внутреннего" оно отнюдь не изъемлется из
состава предметного мира; напротив, оно помещается в составе  последнего.  В
нем  оно  тогда  оказывается  небольшой,   относительно   незначительной   и
подчиненной его частью.  Наивное  сознание  поскольку  оно  вообще  начинает
философствовать, настроено всегда  более  или  менее  материалистически  или
натуралистически (в самом общем смысле этих понятий). Видимый  и  осязаемый,
т.е. материальный, мир представляется ему всегда чем-то наиболее первичным и
существенным - чем-то массивным, фундаментальным, что есть  основа  и  общий
фонд для всего остального вообще. "Психическое" бытие  предполагает  с  этой
точки зрения в качестве  своей  основы  всю  неорганическую  и  органическую
природу, проявляется лишь  в  жизни  животных  и,  в  особенности,  в  жизни
человеческого тела, и притом в виде какого-то "придатка" или  -  как  звучит
научный   термин   -   "эпифеномена"   последнего.   Полная,    всесторонняя
обусловленность "психического" бытия  бытием  физическим  и  физиологическим
бросается в глаза. Удар по голове, достаточно сильный, чтобы вызвать трещину
черепа, или прием внутрь тела одной капли цианистого калия может  уничтожить
самую богатую  душевую  жизнь.  Просто  отлив  крови  от  мозга  приводит  к
обмороку, т.е. к перерыву душевной жизни. Физические  состояния  и  процессы
всякого рода оказывают могущественное воздействие на  нашу  душевную  жизнь.
Нет, по-видимому, ничего более бессильного, ничтожного, хрупкого,  чем  наша
душевная жизнь. В составе физического бытия она представляется чем-то  вроде
тлеющей искорки, которая при известных условиях  возгорается,  колышется  от
всякого дуновения ветерка, чтобы в конце концов вскоре погаснуть, - какой-то
ничтожной, подчиненной деталью, каким-то слабосильным и  хрупким  растением,
вырастающим на почве физической природы.
   Но и для многих философов предметное бытие - хотя и в расширенном составе
- часто остается общим и всеобъемлющим фоном всего сущего вообще. Ибо -  как
мы  уже  знаем  -  все  мыслимое  тем  самым  есть  предмет  или  предметное
содержание; но что же еще, казалось бы, могло быть нам доступно, что  стояло
бы  вне  этой  формы  "мыслимости"?   С   этой   точки   зрения   -   весьма
распространенной и в философских кругах, и даже среди мыслителей,  прошедших
через школу  Кантова  критицизма,  -  "философия"  есть  не  что  иное,  как
исследование самых общих качеств и связей предметного бытия, ибо  "бытие"  и
"предметное бытие" именно и совпадают между собой; и  с  этой  точки  зрения
"внутреннее" или "душевное" бытие представляется - хотя  бы  и  в  несколько
более утонченной и усложненной форме  -  все  же  в  конечном  итоге  частью
предметного бытия и излучается именно в этой форме  своего  проявления.  При
этом часто совсем не догадываются, что как  философия  вообще,  так  и,  тем
самым, познание подлинного существа так наз. "душевного  бытия"  именно  как
непосредственного самобытия впервые начинается лишь там, где мы уже вышли за
пределы всего предметного.
   По сравнению с такой философской  установкой  оказывается  уже  богаче  и
адекватнее даже обычное,  нерефлектированное  самосознание.  Если  обыденное
сознание при первой попытке философской рефлексии почти неизбежно  подпадает
под власть натуралистической схемы,  то  человек  в  своем  непосредственном
самосознании - вне всякой философской рефлексии - обладает все  же  чувством
или опытом непосредственно переживаемого, "внутреннего" бытия  как  чего-то,
принадлежащего  к  какой-то  совсем  иной  области,   чем   вся   совокупная
"объективная", предметная  действительность.  Это  есть  область  внутренней
душевной жизни - не так, как она  предстоит  извне  холодному  наблюдению  и
истолкованию, а как онаlxxiii непосредственно извнутри открывается  в  самом
ее переживании. Тогда весь совокупный бесконечный мир представляется  чем-то
имеющим смысл и значение лишь в связи с  этим  потаенным  внутренним  миром,
который есть единственное  истинное  средоточие  бытия  вообще,  единственно
подлинное  бытие-в-себе.  Предметный  мир  есть  тогда  то,  из  чего   наша
внутренняя жизнь почерпает свой материал, к чему она должна  приспособляться
или что ей надлежит  преодолевать  как  препятствие.  Человек  живет,  таким
образом, как бы попеременно в двух мирах - в общем для всех, открыто видимом
всеми, как  бы  в  "публичном"  предметном  мире,  в  составе  которого  его
собственное бытие  есть  лишь  малая,  несущественная,  подчиненная  частная
реальность,  -  и  в  "интимном",  извне  невидимом  "внутреннем"  мире  его
мечтаний, радостей, страданий и желаний - в мире всего  того,  что  образует
истинное существо человеческой жизни, ее истинное средоточие, и по сравнению
с чем всеми видимый и признаваемый, как бы  предназначенный  "для  всеобщего
употребления" предметный мир  имеет  лишь  производную,  утилитарную,  чисто
относительную ценность. Поэты и  беллетристы  описывают  нам  эту  интимную,
внутреннюю жизнь различных людей именно в том ее  существе,  в  котором  она
непосредственно, как бы до и вне  всякого  ее  истолкования,  открывается  в
самом переживании. Но замечательно, что является все же скорее  исключением,
чтобы  человек  отдавал  себе  в  полной  мере  отчет  в  этом  своеобразном
внутреннем  бытии,   т.е.   ясно   сознавал   его   именно   как   подлинную
непосредственную реальность. Ибо по сравнению с предметным  бытием,  которое
как бы целиком  захватывает  наше  сознание  и  представляется  нам  как  бы
единственным  образцом  подлинного,  обоснованного,  прочного,   неустранимо
"объективного"   бытия   вообще,   внутренний   мир   кажется   нам   сферой
"субъективного" - сферой всего ненастоящего, как бы  мнимого,  чем-то  вроде
мира сновидений и иллюзий - словом, противоположностью истинного  бытия  или
"объективности". Что в  этой  установке  есть  своя  доля  истины  -  только
превратно истолкованной или обоснованной - это мы увидим в позднейшей связи.
Здесь же мы должны подчеркнуть предварительно только одно: необходимо особое
духовное  напряжение,  особое  внимание,  чтобы  в  этом,  как  бы  подобном
сновидению, ускользающем и туманно-расплывчатом бытии увидеть все же то, что
оно, во всяком случае,  есть  на  самом  деле,  именно  некое  бытие,  некую
непосредственную открывающуюся и потому  недоступную  отрицанию  и  сомнению
реальность. Как говорил тонкий немецкий мыслитель Лотце, "душа" есть  именно
то, "за что она себя выдает"lxxiv.
   Поскольку философская рефлексия отдает себе отчет в  этой  двойственности
между извне, через посредство предметного познания  и  мышления  предстоящим
нам предметным миром и миром, непосредственно извнутри открывающимся  самому
себе, она ближайшим образом склонна - по крайней мере со времени  Декарта  -
истолковывать это внутреннее бытие тоже  как  бытие  "субъективное",  точнее
"субъектное" - как бытие самого познающего, субъекта познания  -  как  бытие
того, кто (или "что") направляется на предметный мир  и  есть  носитель  или
отправная точка познавания. Тогда это внутреннее бытие как  бы  сжимается  в
точку - в "чистый",  бессодержательный  "субъект  познания".  Ибо  все,  что
образует   многообразное   живое   содержание   этого   внутреннего    мира,
представляется тоже как нечто, что "дано" внутреннему взору;  а  это  "дано"
обыкновенно истолковывается как "предметно дано". Поскольку содержание бытия
отождествляется с содержанием предметного  бытия,  за  пределами  последнего
остается  только  чистый,  "субъект  познания",  за  пределами   познаваемых
содержаний - только само познавание, - познавательный взор, направленный  на
сущие  содержания,  -  бессодержательная  точка  бытия,   существо   которой
исчерпывается именно тем,  что  она  есть  отправная  точка  познавания  или
неведомый "кто-то",  соотносительный  акту  и  содержанию  познания.  Старое
декартовское  воззрение,  согласно  которому  непосредственно   и   первично
достоверное бытие заключается только в познающем или "мыслящем" сознании,  в
cogito и это cogito исчерпывает собою все sum, - в принципе и  по  существу,
как нам думается, еще доселе не преодолено с полной ясностью  в  философской
литературе. Однако по существу это есть  глубокое  заблуждение  -  и  притом
заблуждение гибельное, которое натворило безмерно много вреда  не  только  в
теоретическом   самосознаний   философии,   но   и   вообще   -   в    форме
"интеллектуализма" - в духовной жизни европейского человечества.
   Правда, совершенно бесспорно, что загадочная область "внутреннего  бытия"
есть также и та точка, из которой познающий взор направляется на  предметный
мир, - другими словами, что тот или то, кто или что  для  себя  самого  есть
непосредственное самобытие, есть также тот или то, кто или что  познает  все
остальное, - для кого или чего в познании открывается  предметное  бытие.  И
это  есть,  конечно,  не  случайное   совпадение,   а   выражение   глубокой
бытийственной  связи:  откровение  реальности  как  всеединства  самой  себе
совершается в  сфере  бытия,  которую  мы  имеем  в  лице  непосредственного
самобытия,  очевидно,  вследствие  внутреннего  сродства  обоих.  И  все  же
"субъект познания" есть некоторым образом именно лишь точка, лежащая  внутри
непосредственного  самобытия;  дело  познавания   примыкает   к   самобытию,
совершается в нем или исходя из него; но эта  точка  отнюдь  не  исчерпывает
внутреннего бытия и с ним не совпадает. Если брать познающего как совокупную
конкретную  реальность,  которая  осуществляет  познание,  или  из  которого
возникает познавание, то она, с одной стороны, совсем не  есть  абстрактная,
бессодержательная точка, а нечто весьма сложное и богатое содержанием; и,  с
другой стороны, она есть реальность, форма или характер бытия которой совсем
не имеет своим существенным определяющим признаком познавание. Поскольку  мы
обозначаем внутренний характер непосредственного  самобытия  словом  "я"  (в
какой мере такое  обозначение  действительно  уместно  -  это  нам  придется
обсудить позднее), нужно подчеркнуть, что употребление того же слова "я" для
обозначения субъекта познания совершенно  неуместно.  Мыслимая  как  субъект
познания абстрактная точка - отправная  точка  познавательного  взора  -  не
может   совпадать   с   каким-либо   полноценно-конкретным   реальным   "я".
Познавательная  "интенция"  есть  общая  черта,  присущая  всем  "сознаниям"
вообще; взятая как "чистая мысль",  она  есть  нечто  наиболее  безличное  в
личном бытии. Более того, взятая в своем  чистом  существе,  она  вообще  не
исчерпывается  своим  присутствием  в  множестве  конкретных   сознаний,   а
предносится нам как некая единая всеобъемлющая инстанция, "сознание вообще",
"логос",  познающий  свет.  Где  жизнь  человека  уходит  сполна  в   чистое
созерцание  и  мышление,  как  бы   растворяется   в   нем,   там   личность
стушевывается, как бы угасает и кажется вообще более несуществующей, как это
имеет место в типической индусской духовной установкеlxxv. Чистое "ego", как
оно мыслится в декартовском "cogito ergo sum",  не  имеет  ничего  общего  с
живой человеческой  личностью,  с  индивидуальной  внутренней  жизнью.  Если
внимательно фиксировать процесс познавания в состава живого  личного  бытия,
то ему будет адекватен только грамматический оборот вроде "мне дается в удел
познание", "мне открывается нечто" (как мы говорим: "мне думается"), а никак
не  фраза:  "я  познаю".  На  долю  активности  индивидуальной  человеческой
душевной жизни приходится лишь стремление к познаванию  и  усилие  познания;
самый акт осуществленного познания есть  чистый  дар,  обретаемый  личностью
извне, - акт приобщения личности к свету, сущему вне ее.
   Но и попытка понять область внутреннего бытия, непосредственное самобытие
как "сознание" не приводит к цели  вследствие  многозначности  этого  слова.
Точно отграниченный смысл слова "сознание" имеет лишь, поскольку мы под  ним
разумеем  идеальное  "обладание"  чем-то,  что  в   качестве   "обладаемого"
отличается   от   самого   обладания,   -   т.е.    то,    что    называется
"интенциональностью" - направленностью на реальность, которая как бы  "стоит
перед нами". Хотя такое "обладание" или такая "направленность" и по времени,
и по существу предшествует познанию, оно все же,  подобно  последнему,  есть
"предметная"  установка  -  установка,  для  которой  "обладаемое"  является
"предметом". Направляется ли при этом взор на  что-либо  "внешнее"  в  узком
смысле слова, т.е. на "физическое" (а также и объективно "идеальное") бытие,
или на "внутреннее" бытие  человека  -  это  совершенно  несущественно:  ибо
именно под  этим  взором  и  все  "внутреннее"  превращается  во  "внешнее",
становится чем-то стоящим "перед нами". Но уже тот бесспорный  факт,  что  в
непосредственном самобытии есть и "бессознательное"  или  "подсознательное",
свидетельствует о том, что непосредственное бытие как таковое  не  совпадает
не только с  "познанным",  но  и  с  "сознанным",  "обладаемым".  Еще  более
существенно, что оно  не  совпадает  и  с  самим  процессом  или  состоянием
"обладания". Все, что только что сказано о несовпадении "субъекта  познания"
с непосредственным самобытием, имеет силу и в отношении  понятия