тему  изначального  субъекта, но  для
того,  чтобы  ухватить  точки   прикрепления,   способы  функционирования  и
всевозможные  зависимости  субъекта.  Речь  идет   о  том,   чтобы  обернуть
традиционную  проблему.  Не  задавать  больше  вопроса о  том,  как  свобода
субъекта может внедряться в толщу вещей и придавать  ей смысл, как  она, эта
свобода, может одушевлять изнутри правила языка и проявлять,  таким образом,
те  намерения,  которые  ей  присущи.  Но,   скорее,  спрашивать:   как,   в
соответствии с какими условиями и в каких  формах нечто  такое, как субъект,
может появляться  в порядке  дискурсов? Какое место он, этот  субъект, может
занимать в каждом типе дискурса, какие функции, и подчиняясь каким правилам,
может он отправлять? Короче говоря, речь идет о том, чтобы отнять у субъекта
(или   у   его   заместителя)   роль   некоего  изначального   основания   и
проанализировать его как переменную и сложную функцию дискурса.
   Автор,  или то,  что я попытался  описать как  функцию-автор, является,
конечно,   только   одной   из   возможных   спецификаций   функции-субъект.
Спецификацией  - возможной или  необходимой? Если  взглянуть на модификации,
имевшие место  в  истории, то  не кажется  необходимым,-  вовсе нет, - чтобы
функция-автор оставалась постоянной как  по  своей  форме,  сложности, так и
даже  -  в самом своем существовании. Можно  вообразить такую культуру,  где
дискурсы и  обращались  и принимались бы  без того, чтобы когда-либо  вообще
появилась функция-автор. Все дискурсы, каков бы  ни был их статус, их форма,
их ценность, и как бы с ними ни имели дело, развертывались
   40
   бы там в  анонимности  шепота.  Более не  слышны  уже  были бы вопросы,
пережевывавшиеся в течение столь долгого времени: кто говорил на самом деле?
действительно  ли  - он и  никто  другой?  с  какой мерой  аутентичности или
самобытности? и что он выразил - от себя самого наиболее глубокого - в своем
дискурсе?  Но  слышны  были бы другие:  каковы  способы существования  этого
дискурса? откуда он был произнесен? каким образом  он может  обращаться? кто
может  его  себе  присваивать? каковы места,  которые  там подготовлены  для
возможных субъектов?  кто может  выполнить эти различные функции субъекта? И
за всеми этими вопросами был бы слышен лишь шум безразличия: "какая  разница
- кто говорит"*.
   Жан Валь.  Я  благодарю Мишеля Фуко  за все,  что он нам сказал  и  что
побуждает к  дискуссии.  Я  позволю себе  теперь спросить:  кто  хочет взять
слово?


x x x


   {i}Люсьен Гольдманн{/i}. Среди  выдающихся  теоретиков  школы,  которая
занимает  важное  место в  современной  мысли и  характеризуется  отрицанием
человека  вообще, а исходя из  этого - субъекта во  всех его аспектах, точно
так же, как и автора, Мишель  Фуко, который хотя и не сформулировал в  явном
виде последнее отрицание, но внушал его всем  ходом своего доклада, закончив
его перспективой упразднения автора, является, несомненно, одной из наиболее
интересных  и наименее уязвимых для спора и  критики фигур. Поскольку Мишель
Фуко сочетает с философской позицией, фундаментальным  образом анти-научной,
замечательную  работу историка.[...]  Мишель Фуко не является  автором и, уж
конечно,  установителем всего того,  что он нам только что сказал. Поскольку
отрицание субъекта является сегодня центральной идеей целой группы мыслите-
   41
   лей, или,  точнее,-  целого философского течения.  И  даже  если внутри
этого философского течения Фуко  и занимает  особенно оригинальное  и  яркое
место, его, тем не менее,  следует  интегрировать  в то,  что можно  было бы
назвать французской школой негенетического  структурализма,  включающего,  в
частности, имена Леви-Стросса, Ролана Барта, Альтюссера, Деррида.
   [...]
   Я  хотел  бы закончить свое  выступление упоминанием  знаменитой фразы,
написанной в  мае*  каким-то студентом на черной доске в одной  из аудиторий
Сорбонны, фразы, которая, мне  кажется,  выражает сущность  одновременно как
философской,  так   и   научной  критики   негенетического   структурализма:
"структуры не выходят  на улицы!",- что означает: историю никогда не  делают
структуры,-  историю делают люди,  пусть  действия  этих  последних и  носят
всегда структурированный и значащий характер.

   {i}Мишель Фуко{/i}. Попытаюсь ответить.
   Первое:  что  касается   меня,  то  я  никогда   не   употреблял  слова
"структура". Поищите его в Словах и вещах - вы его там  не найдете. Так вот,
я  хотел   бы,  чтобы  меня  избавили  от  всех  вольностей,   связанных  со
структурализмом, или чтобы давали себе труд их обосновывать**. Кроме того, я
не сказал, что автора не существует; я не  говорил этого, и я очень удивлен,
что сказанное мной могло дать повод для подобного недоразумения. Давайте еще
раз вернемся ко всему этому.
   Я  говорил  об  определенной тематике,  которую  можно  выявить  как  в
произведениях, так и в  критике, и  которая состоит, если хотите, в том, что
автор должен стереться или быть стерт в пользу форм, свойственных дискурсам.
Коль скоро  с  этим решено, то вопрос,  который я себе задал, был следующий:
что   это   утверждение   об  исчезновении  писателя  или  автора  позволяет
обнаружить? Оно позволяет обнаружить действие функции-автор.  И  то,  что  я
попытался  проанализировать,-  это  именно  тот способ, которым отправлялась
функция-автор в том, что можно назвать европейской культурой, начиная с XVII
века.  Конечно, я сделал это очень грубо и таким способом, который - я готов
признать  это  -  является  слишком  абстрактным,  поскольку  речь  шла   об
установлении   этого   по   крупному   счету.    Определить,  каким  образом
осуществляется эта функция, при каких условиях, в каком поле и  так  далее,-
это,  согласитесь, не то же самое, что сказать, что автора не существует. То
же  самое  касается  и  отрицания  человека,  о  котором  говорил   господин
Гольдманн:  смерть  человека  -  это  тема,  которая позволяет прояснить тот
способ, которым понятие человека функционировало в  знании.  И  если  бы  не
ограничивались  чтением  - бесспорно, нелегким - лишь самых первых или самых
последних страниц того, что я пишу, то заметили бы, что это мое  утверждение
препровождает  к  анализу  функционирования.  Речь  идет  не  о  том,  чтобы
утверждать, что человек умер, но о том, чтобы отправляясь от темы -  которая
вовсе   не   мне  принадлежит  и  которая  с  конца  XIX  века  беспрестанно
воспроизводится,- что человек умер (или что он скоро исчезнет, или  что  ему
на  смену  придет сверхчеловек),- чтобы, отправляясь от этого, понять, каким
образом, согласно каким правилам сформировалось  и  функционировало  понятие
человека.  И  то же самое я сделал по отношению к понятию автора. Сдержим же
слезы.
   Еще  одно  замечание.  Было   сказано,   что   я  принял  точку  зрения
не-научности. Конечно, я не настаиваю, что проделал здесь научную работу, но
хотел бы я знать из какой инстанции исходит этот упрек мне.

   {i}Морис де Гандильяк{/i}. Слушая Вас, я  спрашивал  себя,  по  какому,
собственно, критерию Вы отличаете  "установителей  дискурсивности" не только
от "пророков" в  собственно  религиозном смысле, но  также  и от инициаторов
"научности", к которым, конечно же, неуместно относить Маркса и Фрейда. Ну а
если допустить некую оригинальную категорию, лежащую  в некотором роде по ту
сторону научности  и пророчества,  но  от  них  зависимую,  то я не могу  не
удивиться, не находя  тут  ни  Платона, ни, в особенности, Ницше,  которого,
если мне не изменяет память, Вы нам представили в свое время в Руайомоне как
оказавшего на наше время влияние того же типа, что и Маркс и Фрейд.
   {i}Фуко{/i}.  Отвечу  Вам,  но  только  в  качестве  рабочей  гипотезы,
поскольку говорю еще раз:  то, что  я набросал сейчас, было, к сожалению, не
более,  чем  планом  работы, разметкой  стройплощадки,-  я отвечу  Вам,  что
трансдискурсивная ситуация,  в которой оказались такие авторы, как  Платон и
Аристотель, начиная  с той поры, когда  они писали, и вплоть до Возрождения,
должна  еще стать предметом анализа: способы, какими их цитировали или к ним
отсылали,  какими  их  интерпретировали  или восстанавливали  подлинность их
текстов  и так далее,- все  это, несомненно,  подчиняется  некоторой системе
функционирования.  Я полагаю, что в случае Маркса и Фрейда мы  имеем дело  с
авторами, трансдискурсивная позиция которых не совпадает с трансдискурсивной
позицией таких авторов, как Платон и Аристотель. И следовало бы описать, чем
является эта современная трансдискурсивность в противоположность прежней.

   {i}Люсьен  Гольдманн{/i}.  Один  только  вопрос:  когда  Вы  допускаете
существование  человека  или  субъекта,  сводите  ли Вы их - да или  нет - к
статусу функции?

   {i}Фуко{/i}.  Я  не  говорил,  что свожу  к  функции,-  я  анализировал
функцию, внутри которой нечто  такое, как автор, может существовать. Я здесь
не делал анализа субъекта - то, что я тут  проделал, это анализ автора. Если
бы  я  делал  доклад  о субъекте, то  возможно,  я точно  таким  же  образом
проанализировал бы  функцию-субъект, то есть проанализировал бы условия, при
которых возможно выполнение неким индивидом функции субъекта. И следовало бы
еще уточнить, в каком поле субъект является  субъектом,  и субъектом - чего:
дискурса, желания, экономического процесса и так далее. Абсолютного субъекта
не существует.
   [...]

   {i}Жак  Лакан{/i}.  Я  очень  поздно получил  приглашение. Читая его, в
последнем  пункте Вашего текста я отметил это "возвращение к". Возвращаются,
быть может, ко  многим вещам, но  возвращение  к  Фрейду -это  есть, в конце
концов,  то, что я поднял как своего рода  знамя, в некотором поле,  и тут я
могу Вас лишь поблагодарить: Вы полностью ответили на мое ожидание. Все, что
Вы сказали, восстанавливая специально по отношению к Фрейду то, что означает
"возвращение  к", представляется мне - по крайней мере, с точки зрения того,
в  чем  я сам  мог  поучаствовать,- совершенно  уместным.  Далее я  хотел бы
обратить внимание на то,  что - структурализм, не структурализм - нигде, мне
кажется, в поле,  туманно  определяемом этой этикеткой, не  стоит  вопрос об
отрицании субъекта. Речь идет о  зависиммоти субъекта - что в высшей степени
другое -и особенно, в случае возвращения к Фрейду, о зависимости субъекта по
отношению к чему-то  действительно элементарному - к тому, что мы попытались
выделить термином "означающее".
   45
   Наконец - и  этим я  ограничу свое  выступление,- я  никоим  образом не
считаю законным написать, что структуры не выходят на улицу, потому как если
что и демонстрируют майские события, так это именно выход на улицу структур.
Тот факт,  что слова эти  пишутся на  том самом месте, где и произошел  этот
выход на улицу, доказывает  всего-навсего, что просто то, что  очень часто и
даже чаще всего  есть внутреннее того, что  называют актом,- это именно  то,
что он не опознает сам себя.
   Жан Валь. Нам остается поблагодарить  Мишеля Фуко за то, что он пришел,
за то, что он выступил перед нами, а до того написал свой доклад, за то, что
он ответил на поставленные вопросы, которые к тому  же все были интересными.
Я  благодарю  также  тех,  кто  выступал, и слушателей.  "Кто  слушает,  кто
говорит",- мы сможем ответить "дома" на этот вопрос.
   46

   Комментарии к "Что такое автор"

   Доклад был сделан Фуко 22 февраля 1969 года по приглашению Французского
философского общества в помещении Колледж де  Франс. Поводом для приглашения
послужил выход в свет в  1966  году Слов и вещей  -  второй (после  Folie et
deraison.  Histoire  de  la  folie a l'age  classique,  1961) из книг  Фуко,
ставших событием  в  интеллектуальной жизни  Франции. В отличие, скажем,  от
Naissance de la clinique, 1963, оставшейся  почти незамеченной, Слова и вещи
вызывают  бурные и долгие дискуссии как в  специальных философских изданиях,
так и в широкой прессе. Фуко дает множество интервью, выступает перед самыми
различными  аудиториями. В  1966  году его  имя наряду  с  именем Альтюссера
признано самым цитируемым в студенческих работах, сама  же книга оказалась в
списке бестселлеров. За полтора года количество проданных экземпляров Слов и
вещей  достигает почти  40 тысяч -  чрезвычайная  редкость  для  философской
литературы! (На конец 80-х эта цифра составляла уже более 110 тысяч.)
   Обсуждаемые в докладе темы, те или иные их повороты и кристаллизуются в
ответ  на эту дискуссию, на высказанные в ней недоумения  и непонимания. Эта
рамка задается в докладе самим Фуко. Но отослав слушателей к фундаментальной
Археологии знания  , здесь Фуко выбирает такой аспект, который позволяет ему
продолжить обсуждение одной из сквозных и центральных тем своих размышлений,
темы, в полную силу прозвучавшей как раз в Словах и вещах в виде наделавшего
тогда  много  шума тезиса о "смерти человека". Темой этой,  этим лейтмотивом
является критика трансцендентального субъекта
   Перевод  выполнен  по  изданию:  Michel   Foucault,  "Qu'est-ce   qu'un
auteur?", conference, Bulletin de la Societe  frangaise  de philosophie, 63e
annee, n_ 3, juillet-septembre 1969, pp.73 - 104.  Перепечатано  в:  Dits et
ecrits, t.I, pp.789 - 821.
   с.10* Речь идет о Жане Ипполите, умершем  незадолгодо этого, 27 октября
1968  года Ж.Ипполит  был одним из тех преподавателей  Коллеж де Франс,  кто
сыграл  решающую  роль   в  избрании  Фуко  в  эту  почетнейшую  французскую
институцию. Демарши по продвижению кандидатуры Фуко Ипполит начал еще в 1966
году, после огромного успеха Слов и вещей, однако ему не суждено было дожить
до момента их благополучного завершения. Фуко никогда не упускал возможности
выразить свою признательность Жану Ипполиту и  указать  на его действительно
первостепенную роль в своей философской судьбе. См. также последние страницы
"Порядка дискурса", комментарий к нему (с.356) и "Послесловие" (сс.397-399).
   с.10**  {i}nappes{/i}  -  один  из  терминов,  относящихся   к  области
геологии,  которые  часто  встречаются  в  работах  Фуко  этого периода;  он
означает: "пелена",  "пленка",  "большая  поверхность", "слой",  "пласт";  в
данном контексте слово nappes близко  по  своему  значению к  тому, что  оно
имеет в сочетании nappes d'еau - "подпочвенные воды".
   с.12  Речь  идет об  Археологии  знания, вышедшей  в свет в апреле 1969
года. Не самая,  быть может, цитируемая и анализируемая в литературе о Фуко,
эта работа тем не менее занимает в движении его мысли особое и важное место.
Своего  рода  "методологическое  послесловие" к  Словам  и вещам  книга эта,
пожалуй, единственная из написанных Фуко,  где речь идет только о методе. Он
объясняется по поводу задействованных в предыдущих работах принципов анализа
и  понятий, проводит  необходимые различения, пытается ответить  на заданные
ему  вопросы и  на  ту критику, предметом  которой стал использованный  им в
Словах  и вещах  подход  к  истории  знаний и мысли (и  в  первую очередь  -
пытается отмежеваться от структурализма, к которому в один голос  причислили
его и друзья, и недруги). Здесь одновременно - и подведение итогов, и своего
рода  расчистки пути, чтобы двигаться дальше.  Вот что сам Фуко, представляя
эту  книгу, говорит о своих  намерениях: "Пояснить то, что я хотел сделать в
предыдущих книгах, где так много  вещей оставались еще смутными? Не только и
не столько; но - продвигаясь немного дальше - вернуться, как  бы новом витке
спирали, сюда, по эту сторону того, что я уже предпринял; показать, откуда я
говорил;   выявить   то   пространство,   которое   делает  возможными   эти
исследования, а также, быть может, другие, которые я никогда  не осуществлю;
короче  говоря -  дать  значение  этому  слову: архелогия, которое я оставил
пустым" (L'Archeologie du savoir, обложка книги). Это последняя работа Фуко,
где предметом рассмотрения  еще  выступает "дискурс", или  "знание-дискурс",
или "сказанные вещи". В фокусе следующей, Надзирать и наказывать (Surveiller
et punir, 1975),- уже совершенно другая область практики: формы  социального
контроля и появление института тюрьмы.
   с.17* Фуко здесь имеет в виду, по всей очевидности, группу литераторов,
издававших в  60-е  годы  журнал  Tel Quel  (в котором  одно время  он  тоже
печатался),  и в частности - Ролана  Барта. С  ним Фуко связывали  тесные  и
давние дружеские отношения  и неявная, как  это часто бывает в  его текстах,
полемика. Ближайшим поводом в данном случае  могла  выступить  статья  Барта
"Смерть автора", опубликованная в 1968 году в журнале Manteia, где  на место
фигуры  Автора   Барт  помещает  фигуру  Письма.   Он  задает  вопрос,  кому
принадлежит фраза, которой Бальзак в рассказе "Сарразин" описывает кастрата,
переодетого в женщину,  - индивиду Бальзаку,  автору Бальзаку, универсальной
мудрости, психологии романтизма? И отвечает:  "Никогда не будет  возможности
узнать  это  по той простой  причине, что  письмо  есть  деструкция  всякого
голоса, всякого происхождения. Письмо - это то нейтральное, то разнородное и
уклончивое, куда  убегает  наш субъект, то  бесцветное,  где теряется всякая
идентичность" ("La morte de L'auteur", in Roland Barthes, 1984, р.61).
   с.18*   Критика   "историко-трансцендентальной   традиции"   составляет
лейтмотив того, что пишет и  говорит  Фуко во  второй  половине шестидесятых
годов. Ясно артикулированная уже в Словах и вещах, свое наиболее развернутое
и  полное  выражение  эта  тема  получает  в  Археологии  знания.  Именно ею
оказываются  схвачены  и  через  взаимное  отображение  -  усилены  основные
вопросы,    волнующие    Фуко.    Это,   в    первую   очередь,    оппозиция
внешнего/внутреннего в историческом анализе "сказанных  вещей" и связанная с
нею  тема "выражения", а также  проблема "основополагающей  субъективности".
Традиционному историческому  описанию  (в частности, истории идей),  которое
"насквозь  пронизано  оппозицией  внутреннего  и внешнего" и руководствуется
задачей постоянного возвращения от внешнего  -  к  внутреннему, к некоторому
"сущностному ядру", т.е.  задачей "проделывать в обратном направлении работу
выражения", раскрывая в сказанном скрытое  там  "тайное и глубинное"  и  тем
самым "высвобождая ядро основополагающей  субъективности"  (L'Archeologie du
savoir,  1969,  рр.158   -   159),  -  такому  историческому  описанию  Фуко
противопоставляет  иного рода историю, которую он и  называет "археологией".
Термин этот не вполне удачен,  что отмечает и сам Фуко в интервью 1969 года,
специально посвященном выходу в сват  Археологии знания, поскольку допускает
ассоциации,  во-первых, с  поиском начала, а  во-вторых - с  идеей раскопок,
тогда  как  и  то,  и другое  является  для Фуко  предметом  критики: "Я  не
занимаюсь  разысканием  этого  торжественного начального момента, исходя  из
которого оказалась возможной,  скажем, вся западная математика. Я не восхожу
к   Эвклиду  и  Пифагору.  Я   всегда  ищу  начала  относительные  -  скорее
установления  или  трансформации,  нежели  основания".  И дальше: "Я не хочу
искать -  под  дискурсом,  - чем  же является  мысль людей, но пытаюсь взять
дискурс  в  его явленном  существовании,  как  некоторую  практику,  которая
подчиняется правилам: правилам образования, существования и сосуществования,
подчиняется  системам функционирования  и т.д. И  именно эту практику, в  ее
плотности и почти материальности, я и описываю" (Dits et ecrits,t.I, р.772).
Или  еще:  "Я пытаюсь  определить  отношения,  которые  находятся  на  самой
поверхности  дискурсов;  я  стараюсь сделать видимым  то, что невидимо  лишь
постольку, поскольку находится  слишком явно на поверхности  вещей" (ibid.).
Чуть позже, в  Порядке дискурса, Фуко назовет этот принцип анализа "правилом
внешнего"  (см. с.80), -  "внешнего,  бесспорно - парадоксального, поскольку
оно не отсылает ни к какой противостоящей форме внутреннего"  (L'Archeologie
du sa