рая
длилась на Западе в течение почти двух веков.

   {i}Социализация  производящего  потомство поведения-{/i}  экономическая
социализация, которая достигается на окольном пути всякого рода побуждений и
тормо-

   {i}206{/i}
   жений,  осуществляемых  посредством "социальных"  и  налоговых  мер  по
отношению к плодовитости супружеских пар;  политическая социализация - через
вменение супружеским  парам  ответственности перед социальным  телом в целом
(которое  следует  ограничивать  или,   наоборот,  укреплять);   медицинская
социализация  -  через  приписывание  практикам  контроля  за   рождаемостью
патогенного значения как для индивида, так и для рода.
   Наконец,  {i}психиатризация  извращенного удовольствия-{/i} сексуальный
инстинкт   оказался  выделенным  в  качестве  автономного  биологического  и
психического инстинкта; был проделан клинический анализ всех  форм аномалий,
которым он может быть подвержен;
   ему  приписали роль нормализации и патологизации по отношению ко  всему
поведению в целом; наконец, была предпринята  попытка  найти  корректирующую
технологию для этих аномалий.
   В озабоченности  сексом, которая  возрастает  на протяжении  всего  XIX
века,  вырисовываются  четыре  фигуры  -  четыре  привилегированных  объекта
знания, четыре  мишени и точки закрепления для разного рода демаршей знания:
истеричная женщина, мастурбирующий ребенок, мальтузианская пара, извращенный
взрослый,- фигуры, каждая из которых  соответствует  одной  из перечисленных
стратегий, которые - каждая по-своему - пронизали и использовали секс детей,
женщин и мужчин.
   О чем же идет речь в этих  стратегиях?  О борьбе против  сексуальности?
Или  об  усилии  взять ее  под контроль?  О  попытке лучше ею  управлять?  И
замаскировать то, что может  быть  в ней  нескромного, бросающегося в глаза,
непокорного? Или  сформулировать  о  ней как раз  такую  порцию  знания - не
больше не меньше,- которая была бы приемлемой или

   207

   полезной?   На  самом   деле  речь   тут  идет,  скорее,  собственно  о
{i}производстве{/i}  сексуальности.  Ее,  эту   сексуальность,   не  следует
понимать ни  как  нечто  данное  от  природы,  что власть будто бы  пытается
обуздать, ни как некую  темную область, с  которой  знание якобы мало-помалу
пытается  снять  покров.  Сексуальность  -  это  имя,   которое  можно  дать
некоторому  историческому диспозитиву:  это не  подпольная  реальность,  над
которой будто  бы разыгрываются  трудные схватки,  но обширная поверхностная
сеть,  где   стимуляция  тел,  интенсификация  удовольствий,  побуждение   к
дискурсу,   образование   знаний,   усиление   контролей   и   сопротивлений
сцепливаются  друг   с  другом   в  соответствии  с  несколькими  важнейшими
стратегиями знания и власти.
   Можно  допустить, что  сексуальные  отношения во всяком обществе давали
место   некоему   {i}диспозитиву  супружеского  союза:{/i}   системе  брака,
установления и расширения родственных связей,  передачи  имен  и  имущества.
Этот диспозитив супружеского союза вместе с механизмами принуждения, которые
его  обеспечивают,  вместе  с  тем знанием, нередко  -  сложным, которого он
требует, постепенно утрачивал свое значение по мере  того, как экономические
процессы и политические структуры больше уже не находили  в  нем адекватного
инструмента и  достаточной опоры. Современные западные  общества  изобрели и
пустили  в  ход,  особенно  начиная с  XVIII века, некий  новый  диспозитив,
который накладывается на первый и, не упраздняя его, способствует уменьшению
его  значения.  Это  -  {i}диспозитив  сексуальности,{/i}  как  и диспозитив
супружества, он замыкается на  сексуальных партнерах,  но  совершенно иначе.
Эти два  диспозитива можно было  бы  почленно  противопоставить.  Диспозитив
супружества выстраивается вокруг системы правил, определяющих  разрешенное и
запрещенное, предписанное и незаконное. Диспозитив же сексуаль-

   {i}208{/i}
   ности  функционирует  в  соответствии  с  подвижными,  полиморфными   и
сообразующимися с обстоятельствами техниками власти.  Диспозитив супружества
среди своих  основных  задач имеет  задачу воспроизводить игру  отношений  и
поддерживать закон, ими управляющий.  Диспозитив сексуальности же, напротив,
порождает постоянное  расширение областей  и форм контроля.  Что существенно
для  первого  -  так это  связь между  партнерами,  обладающими определенным
статусом; для второго  же  - это  телесные ощущения,  качество удовольствий,
природа  впечатлений, сколь  бы тонкими и неуловимыми  они ни были. Наконец,
если диспозитив супружества  крепко сочленен с  экономикой в силу  той роли,
которую он может играть  в передаче или в обращении  богатств, то диспозитив
сексуальности  связан   с   экономикой  через  многочисленные  и  изощренные
передаточные  звенья,  основным  из которых, однако, является тело  -  тело,
которое  производит  и  которое потребляет. Словом, диспозитив  супружества,
безусловно,  упорядочен   гомеостазисом   социального  тела,  гомеостазисом,
который    этим   диспозитивом    должен    поддерживаться;   отсюда-    его
привилегированная  связь  с  правом;  отсюда   также   тот  факт,  что   его
кульминацией   является  "воспроизводство".   Право  же   на   существование
диспозитива сексуальности состоит не в том, чтобы воспроизводиться, а в том,
чтобы размножаться,  обновлять, захватывать,  изобретать,  проникать в тела-
все более и  более  детально, и контролировать население  все более  и более
глобально.  Следует,   стало   быть,   принять   три  или   четыре   тезиса,
противоположных  тому, что предполагается темой  сексуальности,  подавленной
современными формами общества: сексуальность связана  с недавно появившимися
диспозитивами  власти;  ее экспансия  постоянно  возрастала, начиная с  XVII
{i}ве-{/i}ка; распорядок, который ее с тех пор поддерживал, не

   {i}209{/i}
   определялся  воспроизводством  -  он  был  связан  с  самого  начала  с
интенсификацией тела, с наделением его ценностью в качестве объекта знания и
в качестве элемента в отношениях власти.
   Было  бы  неточностью сказать,  что  диспозитив  сексуальности  заменил
диспозитив супружества. Можно вообразить, что однажды, быть может, он его  и
в  самом деле  заменит.  Фактически, если он  сегодня и  имеет тенденцию его
перекрыть,  то  все  же  он его  не  стер и не сделал бесполезным.  Впрочем,
исторически, именно вокруг и исходя из диспозитива супружества и установился
диспозитив сексуальности. Его образующим  ядром выступила практика покаяния,
затем исповедывания совести  и  духовного  руководства: как мы  уже видели',
именно секс в качестве субстрата отношений становился  предметом  обсуждения
на  суде покаяния; вопрос, который  здесь  задавался,-  это вопрос  о  вещах
разрешенных  или запрещенных (супружеская измена, внебрачная связь,  связь с
лицом, запрещенная по крови или по статусу, законный или незаконный характер
акта  соединения); потом,  понемногу,  вместе  с  новым  пастырством,  с его
применением в семинариях,  коллежах и монастырях,  от проблематики отношения
перешли к проблематике "плоти",  т.е. тела, ощущения, природы  удовольствия,
наисекретнейших   движений  вожделения,   тончайших   форм   наслаждения   и
удовлетворения.  Рождалась  "сексуальность"  -  рождалась из техники власти,
которая  первоначально была центрирована на супружестве. И с  тех пор она не
переставала функционировать в отношении к системе супружества и с опорой  на
нее.  Ячейка  семьи, в том значении, которое было  ей придано по ходу  XVIII
века, позволила развернуться на
   __________
   1 Сравни выше, с. 135.

   {i}210{/i}
   двух своих  главных измерениях - ось "муж-жена" и ось "родители-дети" -
основным  элементам диспозитива сексуальности  (женское тело, раннее детское
развитие,  регулирование  рождаемости и,  безусловно,  в меньшей  степени  -
спецификация извращений). Не следует понимать семью, в ее современной форме,
как структуру  -  социальную, экономическую  и политическую  -  супружества,
структуру, которая исключает сексуальность или, по крайней  мере, обуздывает
и  приглушает  ее  насколько возможно и удерживает от  нее  только  полезные
функции.  Напротив, роль  ее состоит в  том, чтобы укоренять сексуальность и
конституировать  для  нее  постоянную опору. Семья обеспечивает производство
такой   сексуальности,   которая,  не  совпадая  с  исключительными  правами
супружества,  все  же  позволяет,  чтобы  системы супружества были пронизаны
совершенно новой тактикой власти, до того им неизвестной.
   Семья - это  пункт  обмена  между сексуальностью  и  супружеством:  она
переносит закон и измерение юридического в диспозитив  сексуальности; и  она
же переносит экономику удовольствия  и  интенсивность  ощущений в распорядок
супружества.
   Это сцепление диспозитива супружества  и  диспозитива  сексуальности  в
форме  семьи позволяет  понять ряд фактов:  что  семья становится, начиная с
XVIII века,  местом обязательного присутствия аффектов, чувств и любви;  что
семья  является  привилегированной  точкой зарождения  сексуальности; что по
этой причине сексуальность рождается "инцестуозной".  Вполне возможно, что в
обществах,   где   преобладают  диспозитивы  супружества,   запрет   инцеста
оказывается  функционально  необходимым  правилом. Но в  обществе,  подобном
нашему, где семья  является наиболее активным очагом  сексуальности и где ее
существование, безусловно, поддерживается и

   {i}211{/i}
   длится именно  требованиями  сексуальности, инцест  уже  по  совершенно
другим причинам и совершенно иным образом занимает  центральное место: здесь
он  постоянно и  востребуется  и  отвергается  -  как  объект  и  неотступно
преследующий  и призываемый, как устрашающая тайна и необходимое сочленение.
Он  предстает как то, что в высшей степени запрещено  в семье, поскольку она
выступает в качестве диспозитива супружества; но в  равной мере инцест также
и  то,  что  постоянно требуется,  чтобы  семья  действительно  была  очагом
постоянного возбуждения сексуальности. Если на  протяжении более  века Запад
проявлял столь большой интерес к запрету инцеста, если в этом запрете, почти
со всеобщего согласия,  видели социальную универсалию и один  из непременных
пунктов перехода к  культуре, то это,  быть  может, потому, что в нем видели
средство защититься вовсе не от инцестуозного желания, но от экспансии и  от
последствий этого диспозитива сексуальности, который был  уже установлен, но
неудобство которого, наряду со  многими преимуществами, состояло в том,  что
он  игнорировал законы  и  юридические  формы  супружества. Утверждать,  что
всякое общество, каким  бы оно ни  было, а следовательно, и наше,  подчинено
этому правилу правил, значило гарантировать, что и диспозитив сексуальности,
странными эффектами  которого  - и среди  них интенсификацией  аффективности
внутри пространства семьи - уже начинали манипулировать,- что и он не сможет
ускользнуть от великой и древней  системы супружества. И право - даже внутри
новой механики власти - будет, таким  образом,  спасено. Ибо таков  парадокс
этого общества, которое, начиная с XVIII  века,  изобрело столько технологий
власти, чуждых праву: оно опасается  их последствий и размножений  и  потому
пытается перекодировать их в формы права. Если до-

   {i}212{/i}
   пустить,  что порогом всякой культуры  является запрещенный  инцест, то
сексуальность  тогда оказывается испокон веков размещенной под знаком закона
и права. Этнология,  которая в  течение  столь  долгого  времени непрестанно
разрабатывала  транскультурную  теорию запрета на  инцест,  оказала  большую
услугу  всему  современному  диспозитиву  сексуальности  и  производимым  им
теоретическим дискурсам.
   То,  что  произошло  начиная  с  XVII  века,  может  быть  расшифровано
следующим  образом: диспозитив  сексуальности,  первоначально сложившийся на
краях  семейных  институтов  (в  нравственном  руководстве,  в  педагогике),
мало-помалу начинает  центрироваться на  семье:  все,  что могло  быть в нем
чуждого, неустранимого, возможно  -  гибельного  для диспозитива супружества
(сознание этой опасности проявляется как  в  критике, столь часто адресуемой
несдержанности наставников, так и в споре, чуть более позднем, о частном или
публичном,  институциональном или  семейном  воспитании  детей1), - все  это
берется теперь  на свой счет  семьей,  семьей реорганизованной,  несомненно,
более  тесной  и,  конечно  же, интенсифицированной  по отношению  к прежним
функциям,  которые она отправляла внутри диспозитива супружества.  Родители,
супруги   становятся   в   рамках   семьи  основными  агентами   диспозитива
сексуальности,  который,   в  свою  очередь,  вовне  опирается   на  врачей,
педагогов, позже - на психиатров, внутри же начинает дублировать,  а вскоре-
и "психологизировать" или "психиатризировать" отношения супружества.
   Тогда и появляются эти новые персонажи: невротичная женщина,  фригидная
супруга, мать, безраз-
   _____________
   1{i}Тартюф{/i}  Мольера  и  {i}Наставник{/i}  Ленца, отстоящие друг  от
друга во времени более чем на столетие, представляют собой оба интерференцию
диспоэитива   сексуальности   с  диспоэитивом   семьи  -   внутри  духовного
руководства  в  случае  {i}Taртюфа{/i}  и  внутри   воспитания  -  в  случае
{i}Наставника.
   213{/i}
   личная или же не находящая себе покоя из-за ужасных навязчивостей, муж-
импотент, садист  или извращенец, истеричная или  неврастеничная дочь,  рано
созревший и  уже изнуренный  ребенок, молодой гомосексуалист, отказывающийся
жениться или  пренебрегающий своей женой. Это -фигуры, совмещающие сбившееся
с  пути супружество  и аномальную сексуальность; расстройство последней  они
вносят  в порядок первого; для  системы супружества же они  являются поводом
отстаивать свои  права внутри порядка сексуальности. Тогда со стороны  семьи
рождается  настойчивая просьба- просьба помочь в разрешении этих злосчастных
игр между сексуальностью и супружеством; и попав в ловушку этого диспозитива
сексуальности, который  сделал в нее вклады извне, который способствовал  ее
укреплению в ее современной форме,  семья обращает к врачам,  к педагогам, к
психиатрам, равно как и  к  священникам и пасторам,- ко  всем этим возможным
"экспертам"  протяжную жалобу о  своем сексуальном страдании. Все происходит
так,  как  если  бы  она  внезапно  раскрыла  опасный  секрет  того,  что ей
вдалбливали  в  голову  и  непрестанно  внушали:  она,  краеугольный  камень
супружества, явилась началом всех бедствий секса. И  вот, начиная по крайней
мере   с  середины  XIX  века,  она  устраивает  облаву  на  малейшие  следы
сексуальности в себе, вырывает у самой себя тяжелейшие признания, настойчиво
добивается,  чтобы ее  выслушали все те, кто  может что-то об этом знать,  и
открывает себя настежь для бесконечного рассмотрения. Семья - это кристалл в
диспозитиве сексуальности:  кажется, что она рассеивает сексуальность, тогда
как   на  самом   деле  она  ее  отражает   и  преломляет.  Благодаря  своей
проницаемости и благодаря этой игре отражений  наружу она является для этого
диспозитива одним из наиболее ценных тактических элементов.

   {i}214{/i}
   Тут, однако, не обошлось  без напряжения и  без проблем.  Несомненно, и
здесь Шарко выступает в качестве центральной фигуры. В течение многих лет он
был самым именитым среди тех,  к кому  семьи, затопленные  перенасыщавшей их
сексуальностью, обращались как к третейскому судье и попечителю. И первейшей
заботой его,  принимавшего со всего света родителей, которые приводили своих
детей, мужей,  которые  приводили своих жен, и жен,  которые приводили своих
мужей,  была забота о том -  что он часто советовал и своим ученикам,- чтобы
отделить "больного" от его семьи и -  дабы лучше его наблюдать - слушать эту
последнюю как  можно меньше1. Он стремился выделить область сексуальности из
системы супружества, чтобы лечить  ее непосредственно  с помощью медицинской
практики,   техничность   и   автономность   которой    были   гарантированы
неврологической моделью. Вот таким образом медицина переводила на свой  счет
и  в соответствии с правилами специфического знания ту самую  сексуальность,
озаботиться которой  как  важнейшей задачей и величайшей опасностью она сама
же семьи  и  побуждала. И Шарко вновь и вновь отмечает, с каким трудом семьи
"уступали" врачу пациента, которого они же ему и  привели;  как они осаждали
лечебницы, где  пациент содержался  на  расстоянии,  и  какими помехами  они
непрестанно затрудняли работу врача.  Хотя им  не о чем  было  беспокоиться:
терапевт и осущес-
   ________
   1Шарко,  в  своих  {i}Лекциях  по  вторникам,  7{/i} января  1888  года
говорит:  "Для  успешного  лечения  молодой  истеричной девушки  не  следует
оставлять ее с отцом  и матерью, нужно поместить ее в лечебницу.[...] Знаете
ли  вы,  сколько молодые  благовоспитанные девушки плачут по своим  матерям,
когда  с   ними   расстаются?  ...Возьмем,  если   угодно,  средний  случай:
полчаса-это не много". В  лекции 25 января он добавляет: "В случае истерии у
юношей - что нужно сделать, так это отделить их от матерей. Пока они вместе,
ничего не  выйдет.  [...] Порой отец  так же  несносен, как  мать; наилучшим
действием поэтому будет устранить их обоих".
   215
   твлял свое вмешательство ради того, чтобы вернуть им индивидов, которые
могли бы быть сексуально интегрированы в систему семьи; и это вмешательство,
пусть  оно  и  имело  дело с сексуальным телом,  не  позволяло ему,  однако,
выражать себя в явном дискурсе. Об этих "генитальных  причинах" говорить  не
следует -  такова  была произнесенная  вполголоса фраза,  которую однажды, в
1886 году, подслушало самое знаменитое ухо нашего времени из уст Шарко.
   В  пространстве  этой  игры  и  расположился  психоанализ,  значительно
изменив,  однако, распорядок  тревог и  перестраховок. Поначалу он  и впрямь
должен был вызывать недоверие  и враждебность, поскольку, доводя до  предела
урок Шарко,  он предпринял рассмотрение сексуальности индивидов вне контроля
семьи; он извлек  на свет эту сексуальность  саму по себе, не  прикрывая  ее
неврологической  моделью;  более  того,  тем  анализом  семейных  отношений,
который он проделал, он поставил их под вопрос. Но вот  психоанализ, который
в своей технической части, казалось бы,  поместил сексуальные признания  вне
суверенитета семьи, обнаруживает  в самой  сердцевине  этой  сексуальности в
качестве  принципа  ее  образования  и  шифра  ее  интеллигибельности  закон
супружества,  запутанные  игры  женитьб и  родственных связей,  равно как  и
инцест. Гарантия, что  там, в  глубине  сексуальности  каждого,  обнаружится
отношение "родители-дети", позволяла - в тот самый  момент, когда все, вроде
бы,  указывало  на обратный  процесс,-  сохранить  прикрепление  диспозитива
сексуальности  к  системе супружества. Можно  было не опасаться  тогда,  что
сексуальность  окажется  по  своей  природе  чуждой  закону:   им-то  она  и
конституировалась. Родители,  не бойтесь отводить своих  детей на анализ: он
научит  их,  что,  во всяком  случае, именно  вас-то они и любят.  Дети,  не
слишком переживайте, что вы не сироты, что

   {i}216{/i}
   вы всегда найдете в глубине себя  Мать-Объект или  верховный знак Отца:
именно через них  вы и  получаете доступ  к  желанию.  Отсюда  - после такой
сдержанности  - это  неумеренное потребление  анализа в тех  обществах,  где
диспозитив  супружества и  система семьи нуждались  в  укреплении. Ибо это и
есть одна из основных точек всей этой  истории диспозитива сексуальности: он
родился  вместе  с технологией "плоти" в классическом христианстве, с опорой
на системы супружества и регулирующие их правила; сегодня, однако, он играет
обратную  роль  -  именно  он  и  стремится  поддержать  прежний  диспозитив
супружества.  От нравственного  наставления  до  псих