из этого  интервью. "Мы ощущали
поколение Сартра как, несомненно, мужественное  и благородное, со страстью к
жизни, к политике,  к  существованию... Но что касается нас, мы  открыли для
себя нечто  другое, другую страсть: страсть к понятию и к тому, что я назвал
бы  "система"". На  вопрос собеседника:  "В чем  состоял интерес Сартра  как
философа?"  Фуко  отвечает: "...столкнувшись  с  таким  историческим  миром,
который  буржуазная  традиция,  себя  в  нем  не  узнававшая,  склонна  была
рассматривать  как  абсурдный,  Сартр  хотел показать,  напротив, что  всюду
имеется {i}смысл{/i}"{i}.{/i}  На  вопрос  же  о  том, когда  Фуко  перестал
"верить в  смысл",  - он отвечает: "Точка  разрыва  - это тот момент,  когда
{i}Леви-Стросс{/i}  для  обществ,  а   {i}Лакан  -{/i}для   бессознательного
показали нам, что "смысл", возможно, есть лишь  своего рода {i}поверхностный
аффект,{/i} отсвет, пена, а  то, что глубинным образом  пронизывает нас, что
есть до  нас  и что нас поддерживает  во  времени  и  в пространстве,  - это
{i}система{/i}"{i}.{/i} И дальше: "Значение  Лакана как  раз в  том, что  он
показал, как  через дискурс больного и  через  симптомы его невроза  говорят
именно {i}структуры,{/i} сама система языка - а не субъект... Как ес-
   355
   ли бы  до любого  человеческого существования уже имелось некое знание,
некая  система,  которую  мы  переоткрываем...".  И  на вполне  естественный
вопрос: "Но  кто же тогда продуцирует  эту систему?" Фуко отвечает: "Что это
за такая  анонимная  система без субъекта,  хотите Вы  спросить,  что именно
мыслит?   {i}"Я"-{/i}  взорвано;   взгляните  на  современную  литературу  -
происходит  открытие  некоего {i}имеется".{/i} [...] В  некотором роде здесь
происходит возврат к точке зрения  XVII века, с одним различием: не человека
ставить  на  место   Бога,  но  анонимную   мысль,   знание   без  субъекта,
теоретическое  без   идентифицируемой  субъективности  {i}[identite]...{/i}"
({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, pp. 514-515).
   За шумным конфликтом в связи со структурализмом Фуко, стало быть, видит
прежде всего попытку поставить такие теоретические проблемы и нащупать такие
формы анализа, которые, будучи рациональными, не апеллировали бы при этом  к
идее  субъекта.  Именно  поэтому его  не  устраивали  формы  рациональности,
стоящие за  марксизмом или за феноменологией, и именно в этом контексте Фуко
не  устает  подчеркивать  роль  {i}Леви-Стросса,{/i}  давшего  "своего  рода
{i}рациональную точку  опоры{/i} для этой постановки под вопрос [...] теории
субъекта" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, р.52).
   с.  91 ** О  том  месте,  которое {i}Жорж  Катилем{/i} и  его работы по
истории  наук   о  жизни  занимали  во  французской  философии  послевоенных
десятилетий, см. "Жизнь: опыт  и наука" ({i}Вопросы философии,{/i}  1993, 5,
сс.43-53)  -  перевод  статьи Фуко  "La  vie:  Г experience  et la  science"
({i}Dits   et  ecrits,{/i}  t.IV,  pp.763-776),  впервые  опубликованной  на
французском языке в 1985 году.
   с.  94  Ср.  в  уже цитировавшейся  небольшой  статье  Фуко  о  {i}Жане
Ипполите-.{/i}  "Гегель обозначал  для него  тот момент,  когда  философский
дискурс поставил перед  самим собой, и внутри  себя самого, проблему  своего
{i}мчала{/i} и своего {i}конца,{/i} момент, когда философская мысль берет на
себя тяжкий неисчерпаемый труд, труд высказать все  поле {i}не-философии{/i}
в целом,  а также берется возвестить, совершенно самодержавно, о собственном
конце. [...]  Философия, которая, начиная по крайней мере с  {i}Декарта,{/i}
была неустранимым образом связана с не-философией, стала вместе с Гегелем не
только {i}сознанием{/i} этой связи,  но  и  действительным  {i}дискурсом{/i}
этой  связи: серьезное  задействование игры философии  и не-философии. Тогда
как дру-

   {i}356{/i}
   гие  видели в  гегелевской мысли замыкание философии  на  саму  себя  и
момент, когда она переходит к рассказыванию  своей  собственной  истории,  -
Ипполит  признал  в  ней  такой  момент,  когда  она  {i}пересекает{/i} свои
собственные  пределы,  чтобы стать {i}философией не-философии{/i}  или, быть
может, {i}не-философией самой же философии{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I,
рр.783-784).

   Комментарий к "Воля к знанию"
   История сексуальности, том 1
   Первый  том {i}Истории  сексуальности{/i} вышел в  свет в  декабре 1976
года, когда  еще не успели стихнуть шум и споры вокруг предыдущей книги Фуко
-  {i}Надзирать  и наказывать. Рождение тюрьмы{/i}  (1975).  Эти  две  книги
близки  не только по времени своего выхода  в свет.  Они маркируют очередной
"разрыв"  в  творчестве Фуко  и, в  этом смысле,  - появление Фуко "нового",
того,  о котором так лаконично и точно сказал названием  одной из глав своей
книги {i}Дидье Эрибон:{/i} "Борец и преподаватель Коллеж де Франс...".  Если
в  предыдущих  книгах  анализ Фуко  фокусировался  на  "сказанных вещах", на
дискурсе как  отдельной  и автономной реальности, как  особой  практике,  то
теперь  дискурс  рассматривается  как  востребуемый  и получающий свое место
внутри той или иной практики (судебной, медицинской, педагогической и т.д.),
отличной от  самого дискурса.  Этот сдвиг,  происшедший {i}между Археологией
знания{/i}  и {i}Надзирать и наказывать,{/i}  отмечает  {i}Жиль Дел±з{/i}  в
статье с  характерным названием: "Писатель? Нет, новый картограф" ("Ecrivain
поп: un nouveau cartographe");
   об  этом  же  в  дискуссии после  одной  из своих  лекций  в  Токийском
университете в  1978 году говорит  и сам  Фуко. Отвечая на реплику одного из
слушателей, заметившего, что  объектом  анализа у Фуко  становится теперь не
только в какой-то момент истории сказанное, но также и то, что в этот момент
было сделано, Фуко подчеркивает, что
   357
   он начинал как  историк наук и  что одним из  первых вопросов, вставших
перед  ним, был  вопрос о том,  может ли  существовать такая  история науки,
которая  рассматривала  бы "возникновение, развитие  и организацию науки  не
столько исходя из  ее внутренних  рациональных структур, сколько отправляясь
от внешних элементов, послуживших ей опорой" ({i}Dits  et ecrits,{/i} t.III,
p.583). Так, в {i}Истории безумия{/i} наряду с "внутренним  анализом научных
дискурсов"   -  анализом   того,  как  развивалась  психиатрия,   какие  она
затрагивала  темы и какие изучала объекты, какими  понятиями  пользовалась и
т.д., -  есть  и анализ внешних условий: "...я попытался, - говорит Фуко,  -
ухватить  историческую  почву,  на  которой  все  это произошло,  а  именно:
практики  заточения,  изменение  социальных и экономических  условий  в XVII
веке. [...] Анализ же в {i}Словах и вещах -{/i} это по  преимуществу  анализ
сказанных вещей, правил образования сказанных вещей". Анализ внешних условий
существования, функционирования и развития дискурсов  оказался  при этом как
бы  за скобками.  Это отмечали критики Фуко.  "Но я и сам  это  осознавал, -
говорит он, - просто объяснения, которые в то время предлагались,  к которым
меня склоняли (и упрекали  меня, если я их не использовал), - эти объяснения
меня не  удовлетворяли".  Не  "производственные  отношения"  или  "идеологию
господствующего класса",  но "отношения власти  внутри общества"  предлагает
теперь Фуко рассматривать  в качестве "точки внешнего укоренения организации
и развития знания" ({i}ibid.).{/i}
   Так  в   горизонте  мысли  Фуко  кристаллизуется  новая  тема   -  тема
{i}власти.{/i}   Она  звучит  уже  в  {i}Порядке  дискурса.{/i}  И   это  не
умозрительный  поиск  нового  объяснительного  принципа,  но   именование  и
экспликация  нового  периода  в  жизни  Фуко,   периода,   который,  по  его
собственным словам,  открылся "потрясением 1968  года". Фуко заведует  в это
время кафедрой философии в  Тунисском  университете  и становится  очевидцем
сильных  студенческих волнений,  которые в  Тунисе начались  раньше, чем  во
Франции и  вообще  в  Европе,  и  которые завершились арестами, процессами и
суровыми приговорами. Фуко, пользуясь

   {i}358{/i}
   своим  положением,  оказывает  студентам  прямую помощь  (материальную,
организационную) и становится в конечном счете  persona  {i}поп grata{/i}  в
этой стране. Эти события, эти молодые люди, которые "действительно рисковали
своей свободой", произвели на Фуко сильное впечатление:
   для меня это было настоящим  опытом политики", - скажет он впоследствии
({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, р.78). С этого  момента Фуко - в центре всего,
что происходит в политической и социальной жизни, он - всюду, где происходят
столкновения с властью и силами  порядка, причем не только  в самой Франции.
Даже простое перечисление того что было им сделано  и организовано, в чем он
принял  непосредственное  участие, заняло бы  не одну страницу. Так,  осенью
1968 года, после "майской революции" и в ответ  на  нее, был  создан новый -
экспериментальный  -  университет  в  Венсене.  Фуко  принимает  предложение
возглавить  кафедру  философии,  которую  он же и должен  был  сформировать.
Одновременно Фуко  создает первую во Франции  кафедру психоанализа, куда  он
приглашает в основном психоаналитиков лакановского направления. И при первом
же   столкновении  студентов,  которые  хотели  на  деле  испытать   границы
предоставленной им автономии, с полицией Фуко оказывает последней физическое
сопротивление  и  вместе  с  большой   группой  студентов  проводит  ночь  в
полицейском участке (что в дальнейшем с ним случится еще не раз).
   В  1975 году  Фуко  принимает участие в весьма  смелой  акции  протеста
против смертного приговора  одиннадцати испанцам, которые боролись с режимом
Франко.  Текст  петиции был  подписан виднейшими представителями французской
интеллигенции (среди которых были  {i}Сартр,  Арагон{/i}  и  многие другие),
опубликован  в  прессе, но, кроме  того, зачитан  в  самом Мадриде во  время
пресс-конференции,  устроенной специально для  этого десантировавшейся  туда
группой из семи  человек,  в числе которых - Фуко, {i}Ив Монтан{/i} и {i}Жан
Даньель,{/i}    редактор   {i}Nouvel    Observateur.{/i}   Пресс-конференцию
разгоняют, десант выдворяют из Испании,  приговор приводится в исполнение. У
акции этой были, однако, очевидные последствия. Во-первых, по

   {i}359{/i}
   всей  Европе  прокатилась  волна  демонстраций  в  поддержку  испанской
оппозиции;  во-вторых,  резко   изменилась   официальная  позиция   Франции.
{i}Жискар   д'Эстен{/i}   согласился   с  предложением   Голландии:   девяти
европейским странам  обратиться  к  Франко  с просьбой  об отмене приговора,
против чего прежде Франция возражала.
   И  так  далее,  и  тому  подобное:  по приглашению комиссии по  реформе
Уголовного кодекса Фуко представляет свою  точку зрения по поводу тех статей
кодекса,   которые   касаются  сексуальности;  участвует  в  демонстрации  в
поддержку {i}Параджанова,{/i} организует акцию протеста против приема Жискар
д'Эстеном в 1977 году Леонида Брежнева: в день приема  в одном из  парижских
театров  французская   интеллектуальная  элита  встретилась   с   советскими
диссидентами,  оказавшимися  к тому времени  на  Западе; в  1981-1982  годах
работает в  комитете поддержки польской "Солидарности" и даже отправляется в
Польшу в качестве сопровождающего (а по совместительству-и шофера грузовика)
гуманитарного  груза, среди которого  было спрятано... нелегально провозимое
оборудование для типографии.
   Но,  пожалуй,  главным  "детищем" Фуко  этого периода является  "Группа
информации о тюрьмах", образованная  по его инициативе  в начале 1971  -го и
самораспустившаяся в декабре 1972 года.  Поводом к  ее образованию послужила
голодовка,  объявленная   заключенными-маоистами  и   членами  других  групп
ультралевых  с требованием  придания им статуса  политических заключенных  и
улучшения  условий содержания  в тюрьмах.  Характерно, что юридический адрес
{i}Группы -{/i}  это домашний адрес  Фуко. {i}Группа{/i} ставила перед собой
задачу  собрать  и  сделать  достоянием  гласности  информацию  о  положении
заключенных в тюрьмах, равно  как  и обеспечить доступ  информации в тюрьмы.
Последнее  было достигнуто  довольно  быстро:  уже  через  несколько месяцев
работы  {i}Группы{/i}  в  тюрьмы  было  допущено  радио  и  стали  поступать
ежедневные  газеты. Для сбора же информации по всей Франции  в тюрьмах тайно
распространяются вопросники; опрашиваются также родственники заключенных и

   {i}360{/i}
   бывшие заключенные;  полученные  таким образом  сведения  публикуются в
издававшихся {i}Группой{/i} брошюрах.
   Деятельность {i}Группы{/i}  была  столь  успешной, что  по  ее  образцу
создаются   другие  объединения   подобного  рода:  "Группа   информации   о
здравоохранении",  "Группа ин-формации о психиатрических больницах", "Группа
информации  и поддержки  рабочих-иммигрантов". Деятельность же {i}Группы{/i}
Фуко прекратилась  в конце 1972  года,  когда была создана первая во Франции
организация заключенных  ("Инициативный  комитет"),  начавшая  издавать свой
собственный   печатный  орган.   В  определенном   смысле   исходная  задача
{i}Группы{/i} была тем самым решена, и Фуко отходит в сторону.
   Жиль  Дел±з  -  сам  активный  член  {i}Группы-{/i}  отмечает  в  одном
интервью, что, несмотря на разочарование и горечь, испытанные Фуко в связи с
конфликтом между {i}Группой{/i}  и {i}Инициативным комитетом{/i} заключенных
(этот конфликт и стал одним  из поводов к самороспуску  {i}Группы),{/i} опыт
работы в  ней  был  для  Фуко  чрезвычайно  важным. Этот  опыт стал для него
катализатором   и   пробным   камнем   нового   понимания   ангажированности
интеллектуалов. В центр ставится действие, исходящее не из общих принципов и
вечных ценностей,  а  из анализа  и "диагностики"  (термин Фуко) ситуации, -
действие конкретное и нацеленное на борьбу с  "недопустимым". "Недопустимо!"
-  было  своего  рода  девизом  всей  деятельности  {i}Группы.{/i}  "Я  вижу
недопустимое" - характерное название небольшого интервью 1971 года, где Фуко
отвечает  на  вопросы  о  задачах  и  формах деятельности  {i}Группы.{/i}  В
качестве важнейшего результата этого опыта Дел±з  отмечает появление "нового
типа  высказываний  о  тюрьме  [...],  формулирование  которых  прежде  было
невозможно" (J. Deleuze, "Foucault  and the Prison"; цит. по: {i}Eribon,{/i}
p.248).
   Но здесь можно видеть и еще  один, быть может даже более важный  сдвиг:
радикально  трансформируется  отношение  между  практикой  и  теоретическими
разработками.  До сих пор это отношение у Фуко было  вполне традиционным для
европейской  философии: либо написание очередной книги вообще  никак не было
связано с {i}включен-
   361
   ностью{/i} автора в ту или иную практику (в лучшем случае, как это было
с  {i}Историей  безумия,{/i}  автор  выступал   в  качестве  {i}внешнего{/i}
исследователя  по отношению  к  ней), либо мысль автора бралась  в  качестве
основания для развертывания или трансформаций  практик кем-то {i}другим.{/i}
Именно об этом  -  немного в шутливом тоне,  но  по  сути  очень  серьезно -
говорит сам Фуко в одной из бесед 1971 года: "...я написал когда-то книгу об
истории   безумия.   За  немногими  исключениями   вроде  {i}Бланшо{/i}  или
{i}Барта{/i} она была принята весьма плохо. Еще недавно, когда об этой книге
говорили студентам, то подчеркивали, что она написана не врачом, а потому ее
следует опасаться как чумы. Так вот,  меня поразила одна вещь: уже несколько
лет вокруг {i}Базалиа{/i} в  Италии, а также в Англии развивается  движение,
которое называют  {i}антипсихиатрией.{/i} Конечно, эти люди  развернули свое
движение  исходя  из  их  собственных  идей  и  их  собственного  опыта  как
психиатров;
   в моей книге они увидели, однако, своего рода историческое обоснование,
они переложили в каком-то смысле  ответственность за нее на себя, приняли ее
на  свой  счет, до  некоторой степени себя  в ней  узнали;  в  итоге  -  эта
собственно  историческая книга находит своего рода практическое  завершение.
Так вот, скажем, я немного ревную, и теперь мне хотелось бы делать  все  это
самому. Вместо того, чтобы писать книгу по истории правосудия, которая затем
будет подхвачена  теми, кто  на практике поставит правосудие под вопрос, мне
хотелось  бы  начать  именно  с того, чтобы поставить под вопрос  правосудие
практически,  а затем - право же,  если  я еще буду жив и не сяду в тюрьму,-
ну, тогда я напишу книгу..." ({i}Dits et ecrits,{/i} t.II, pp.208-209).

   * * *
   Разумеется, эта книга,  написанная в буквальном смысле слова по горячим
следам  битв и  столкновений, написанная в  годы-с 1971 по  1975,-когда Фуко
читает  в  {i}Коллежде Франс  курсы{/i} лекций с выразительными  названиями:
"Теории   и    институты   уголовного   права",    "Наказующее    общество",
"Психиатрическая власть" и "Анормальные",  в  те годы, на которые во Франции
приходится апогей борьбы с ав-
   362
   торитарностью на всех уровнях, а стало быть, и борьбы за разоблачение и
ниспровержение  всех и всяческих авторитетов и в первую очередь - авторитета
власти  (Отец,  Учитель,  Священник,  Бюрократ  -  все  они выступают как ее
олицетворения), - в  эти  годы  книга Фуко не могла не  оказаться  в  центре
внимания.  Другими  словами,  его  {i}Надзирать  и   наказывать-{/i}  книга,
связанная   с   "политическими   страстями"  момента,  анализирующая   формы
{i}социального  контроля{/i}  (и,  в  частности,  заточение),  возникновение
общества {i}дисциплинарного типа{/i}  и обеспечивающих его  функционирование
{i}норм, -{/i} книга  эта  воспринималась  как  непосредственное продолжение
борьбы,  но  только  другими средствами: через {i}историческое описание,{/i}
которое выполняет здесь {i}критическую{/i} функцию.
   И  такого  же рода  ожидания  были  и  по  отношению к  его  {i}Воле  к
знанию:{/i} ждали  книгу, тоже  вписанную в логику борьбы, только теперь уже
на  другом фронте. Не будем забывать, что конец 70-х - это  пик "сексуальной
революции"   на   Западе.  Царят  всевозможные  идеологии   освобождения   и
свирепствует  своего   рода   "психоаналитизм"   -  заполонение   вульгарным
психоанализом  всех и всяческих способов мысли и действия. Вот как описывает
эту ситуацию  Дидье Эрибон:  "Нескончаемое  говорение  о  сексуальности. Все
говорят  о  сексе, чтобы  сказать, что  он  вытеснен  и  подавлен буржуазной
моралью,  моделью супружества  и  семьи... От этой морали, быть может, Фрейд
нас чуть-чуть и освободил,  говорят  одни. Но - так нерешительно,  добавляют
другие, с  такой  осторожностью и конформизмом, что следовало бы разоблачить
также и нормализующие функции самого  психоанализа. И все [...] хотят, чтобы
о  сексе говорили,  о сексе, который-де должен  сорвать  покров  с истины  о
человеке или предложить ему пути к счастью" ({i}Eribon,{/i} p.286).
   Ожидания  не оправдались. Книга Фуко  камня  на  камне не  оставляет от
понимания  власти как репрессивной силы, подавляющей  все и вся,  включая  и
сексуальность.  "Наше  общество, - скажет он в интервью после выхода книги,-
это  общество  не  "репрессии"  секса,  а  его   "экспрессии""  ({i}Dits  et
ecrits,{/i} t.III, p. 103).
   363
   Перевод выполнен по изданию: Michel Foucault, {i}La Volon-te de savoir,
Histoire de la sexualite,{/i} tome I, Gallimard, 1976.
   с. 101 Steven Marcus, {i}The Other Victoriens. A Study of Sexuality and
Pornography  in Mid-Nineteenth Century England,{/i} New  York, Basic  Books,
1966.
   с. 102 Фуко опять играет на значениях выражения {i}tenir discours -{/i}
"держать речь"  (ср. комментарий к с.49  "Порядка дискурса"),  что в русском
переводе теряется.
   с. 117 В 1977 году Фуко напишет предисловие к французскому изданию этой
книги   -  еще  более  сокращенному,  чем   английское,   уже  и  без   того
сокращенное...  до  семи сот  страниц ({i}My Secret  Life.  Recit  de la vie
sexuelle d'un  Anglais de l'epoque  victorienne,{/i}  Paris, Les  formes  du
secret,