но, - и это не только и не  столько потому, что
сплошь и  рядом это были вещи, не просто друг другу противоречащие, а и друг
друга исключающие,- но, прежде всего, для того, чтобы попытаться понять Фуко
в движении  его  собственной мысли,  относительно  вопросов, которые он  сам
перед собой ставил и которые составляли страсть его жизни, а не тех, которые
можно навязать его мысли извне.
   Этот  опыт  понимания заставил  меня  не  только отказаться  от  многих
штампов в отношении  Фуко, но и пересмотреть или  по крайней мере "поставить
под вопрос" - нередко не без помощи  самого Фуко  - некоторые из принципов и
методов  чтения,  понимания, а стало  быть и  перевода  философских текстов,
заставил в чем-то изменить свою собственную мысль.
   * * *
   Теперь  о  затруднениях  иного  рода. Речь  идет о доступности  текстов
Мишеля Фуко. Проблема  здесь  состояла в том - отчасти  теперь об этом можно
говорить уже в прошедшем времени,- что в своем завещании Фуко наложил запрет
на  посмертные  публикации.  Понятно,  какие  трудности   для  публикаторов,
читателей и исследователей это породило:  под  этот запрет попало  множество
французских  оригиналов  тех  текстов  (лекций,  бесед  и  статей),  которые
первоначально были  опубликованы на  других  языках, равно как и подавляющее
большинство лекций, прочитанных Фуко за полтора  десятилетия в  {i}Коллеж де
Франс,{/i}  то  же   самое   относится   и  к  последнему  тому   {i}Истории
сексуальности{/i}   ({i}Признания  плоти),{/i}   который   Фуко   не   успел
подготовить  к  печати.  Существуют  разные  объяснения  этого  жеста  Фуко.
Некоторые  из тех,  кто хорошо его знал, отмечают, что для Фуко  всегда были
значимы вопросы формы и стиля, равно как и завершенности его работ (так, он,
как правило, уничтожал промежуточные стадии своей работы над  текстами).  Но
здесь можно видеть и другое. Вместе с {i}Жилем  Дел±зом{/i}  Фуко  отвечал в
1966-1967  годах за  подготовку к печати французского перевода  критического
полного   собрания  сочинений   {i}Ницше,{/i}  осуществленного  итальянскими
издателями {i}Колли{/i} и
   {i}331
   Монтинари{/i}  (об   этом   издании   см.   в   комментариях  {i}Карена
Свасьяна{/i}   к   недавнему   русскому  двухтомнику  Ницше).   Зная  судьбу
ницшевского наследия он, возможно, стремился избежать  его печальной участи;
скорее   всего,    он   старался    исключить   возможность   тенденциозного
манипулирования  его текстами при  подготовке  их  к  публикации,  исключить
всякую попытку сделать из  написанного  им  нечто, чего  сам он  не сделал,-
придать,  к  примеру,  отсутствующую  у  него  тематическую  определенность,
внешнее стилистическое единство или  большую последовательность, связность и
"правильность"  его  рассуждению и мысли (что  такое  случается  и  сегодня,
причем  с наследием  самых значительных  и  как будто  бы гарантированных от
произвола  издателей и публикаторов современных авторов, показывает недавний
скандал, приведший к приостановке публикации архива лакановского семинара).
   В  1986  году  около  трех  десятков  исследователей  и  преподавателей
различных  университетов,  работавших  в  тесном  контакте  с  Фуко, создали
{i}Центр Мишеля  Фуко{/i} с целью  собрать в одном месте и сделать доступным
для исследователей  "Фонд Мишеля Фуко", который включал  бы  не  только  его
опубликованные  работы, но и те, что попадали под действие запрета. Усилиями
энтузиастов такой Фонд был  создан и размещен в принадлежащей доминиканскому
ордену  парижской  библиотеке  {i}Сольшуар{/i}  (в течение  многих лет  Фуко
регулярно  работал  в ней  и был  в  дружеских  отношениях с  ее директором,
{i}Мишелем Альбариком).{/i} Пользоваться  Фондом можно по  разрешению одного
из членов Центра Фуко на общих условиях пользования библиотекой. Ограничения
накладываются лишь на цитирование и воспроизведение любым способом (включая,
естественно,  и издание)  неопубликованных при  жизни  Фуко текстов. Услугу,
которую Фонд  оказал исследователям творчества  Фуко  из многих  стран мира,
переоценить невозможно.
   Вместе  с   выходом  в  свет   в   декабре  1994  года  в  издательстве
{i}Галлимар{/i}  уникального  издания  - четырехтомного собрания  того,  что
Мишелем Фуко  было сказано или написано (помимо книг) за 30 лет, закончилась
целая эпо-
   332
   ха  в   работе   с  его  наследием.  Собрание  это  так  и  называется:
"{i}Сказанное   и    написанное.   1954-1988{/i}"   ("{i}Dits   et   ecrits.
1954-1988{/i}"{i}){/i} и включает в себя  около 360 текстов, расположенных в
хронологическом порядке на почти 3500 страницах. Это лекции (в том  числе  и
из прочитанных  в {i}Коллеж  де  Франс),{/i} статьи  и беседы, которые  были
опубликованы  как  на  французском,  так  и  на других языках,  предисловия,
которые  не  вошли  в переиздания  книг  и  стали  потому  недоступными  для
читателей или же те, что были написаны Фуко специально для изданий его работ
на  других  языках,  газетные  и  журнальные  статьи  на  политические   или
актуальные темы, некоторые письма. Публикация этих текстов  не нарушает воли
Фуко:  все  они были либо опубликованы при  его жизни, либо подготовлены  им
самим  к  печати.  Составителями  сборника  являются  {i}Даниэль  Дефер,{/i}
спутник  жизни  Фуко   в  течение  двадцати  лет,  его  соратник  во  многих
начинаниях, и {i}Франсуа Эвальд,{/i} ассистент Фуко в Коллеж де Франс с 1976
года по 1984, президент Ассоциации "Центр Мишеля Фуко" с 1986 года - момента
ее создания - и по 1994 год.
   Уже после выхода четырехтомника наследниками  Фуко было принято решение
о публикации всех лекций, прочитанных им в Коллеж де Франс, что обусловлено,
в первую очередь,  тем,  что их записывали на  магнитофон,  и  они  получили
широкое хождение в виде "самиздатовских" распечаток.
   Материалы  четырехтомника  интенсивно   использовались  при  подготовке
данного  сборника.  При этом  обнаружились специфические  проблемы в связи с
тем,  что   составители  четырехтомника   назвали  принципом   "минимального
вмешательства",  вытекающим из желания  наиболее полно соблюсти волю Фуко. В
результате, для  большинства текстов, первоначально опубликованных на других
языках, в четырехтомнике  давался  их обратный перевод на французский  язык,
даже  если в распоряжении публикаторов имелся французский  оригинал  и  даже
если он существенно отличался от текста  перевода. Эти существенные различия
между опубликованными версиями текстов Фуко и их оригиналами  обнаруживаются
во многих
   333
   случаях.  Однако,  особенно, быть может, вопиющая  ситуация сложилась в
связи с одним  из  текстов -  с текстом чрезвычайной  важности, своего  рода
интеллектуальной автобиографией Фуко. Речь идет о беседе 1978 года с {i}Дучо
Тромбадори,{/i}  которая  при публикации  на  итальянском  языке была сильно
"отредактирована" публикатором  и  напечатана, к тому же, с  многочисленными
купюрами, не отмеченными в тексте. В таком виде она попала,  после перевода,
и в  четырехтомник.  Искажения  оказались  настолько значительными,  что  мы
решились на  то,  чтобы выполнять  перевод по  четырехтомнику только  в  том
случае, когда опубликованный в нем  текст совпадал с французским оригиналом;
страницы,  однако,  всегда  проставлялись  по   {i}Dits  et  ecrits.{/i}  По
оригиналу   же  восстанавливались  и  купюры.  Просим  поэтому  читателя  не
удивляться, если на указанных страницах  четырехтомника он не  всегда найдет
соответствующие тексты.
   Выделения  в  текстах Фуко, приводимых в "Комментарии" и "Послесловии",
принадлежат мне.
   * * *
   Хочу выразить признательность и благодарность всем тем, без чьей помощи
и участия появление  этой книги в  ее нынешнем  виде было бы  невозможно, и,
прежде  всего,  сотрудникам  библиотеки   Сольшуар,  в  особенности  -  отцу
{i}Мишелю  Альбарику{/i}" {i}Изабель Серюзье,{/i} помогавшим мне в  работе с
архивом Фуко;  друзьям  Мишеля Фуко и  издателям  его наследия -  {i}Даниэлю
Деферу{/i}  и  {i}Франсуа  Эвальду{/i}  за  внимание  и  консультации;  моим
друзьям-{i}Жилю  Барно,  Татья-не  Паж,{/i}   брату  {i}Антуану  Леви{/i}  и
{i}Элизабет  Берлиоз{/i}  за постоян-ную помощь в  переводе;  моей дочери  -
{i}Юлии Пузырей,{/i} выполнившей  контрольную  корректуру книги; сотрудникам
издательства {i}Галлимар,{/i} которые с пониманием  отнеслись к  задержкам с
выходом книги.
   В  работе над переводом {i}Воли к знанию{/i} мы  пользовались  черновым
вариантом перевода, выполненным {i}Ольгой Глазуновой.{/i}
   Фотография Мишеля Фуко любезно предоставлена {i}Данизлем Дефером.
   З34{/i}

   Порядок дискурса
   Во   французском   тексте  сразу  за  этим  заголовком  следуют  слова:
"Инаугурационная лекция в Коллеж де Франс, прочитанная 2 декабря 1970 года".
Торжественность слога вовсе  не кажется  здесь неуместной:  Фуко  вступает в
"святая святых" французской университетской институции. Созданный {i}Франсуа
I{/i} в 1530 году  {i}Коллеж Короля-{/i} что означало прежде всего (означает
и сегодня): независимый  от академической и консервативной Сорбонны,  своего
рода альтернатива ей, - {i}Коллеж де Франс{/i} собирает  ныне в своих стенах
действительно  цвет  французской  и  мировой  культуры. Философы  и  ученые,
литераторы и музыканты - их выбирают преподаватели самого же {i}Коллежа{/i}"
соответствии исключительно с их творческими достижениями и реальным  вкладом
в культуру, а не по званию, титулу или положению в университетской иерархии,
- получают возможность за двенад-

   {i}342{/i}
   цать часов рассказать для самой широкой публики (лекции Коллеж де Франс
- публичные и бесплатные) об основ-ом смысле и направленности своей работы и
о главных ее результатах: "Наука-в ее свершении", - согласно формуле Pенана.
Повторение лекций, стало быть, исключается.
   Итак -  триумф, конечно же: восхождение на своего пода интеллектуальный
Олимп. Для Фуко,  нужно полагать, триумф вдвойне, поскольку - и у него здесь
не было никаких иллюзий -  путь в Сорбонну ему был заказан. Не только в силу
неакадемичности  - и даже пикантности  и провокационности - его мысли и всей
его  фигуры как философа, но также  и,  как пишет в письме к  Фуко {i}Реймон
Арон{/i}  (принимавший в тот  момент активное участие в  его судьбе),  из-за
"деятельной  враждебности коллег,  которых  приводит  в  дурное расположение
слишком блестящие талант и успех" (цит. по: {i}Eribon,{/i} p.209).
   Пройти по конкурсу в Коллеж де Франс (как и в  Сорбонну) можно,  только
будучи  избранным   большинством  преподавательского  состава;   последующее
назначение- не  более чем административная формальность.  Потому-то во  всей
процедуре  избрания   такое  место  занимает  "подготовка  мнения"   ученого
сообщества. Кандидатура  Фуко еще  в  1966  году  была  предложена  {i}Жаном
Ипполитом,{/i} который все последующие годы (наряду с {i}Жоржем  Дюмези-лем,
Жюлем  Вюйменом{/i} и {i}Фернаном Броделем){/i} делал все  возможное для  ее
продвижения.  В результате  оказавшуюся вакантной после  смерти Ж.  Ипполита
(или смерть, или выход  на пенсию  должны создавать вакансию  для избрания в
Коллеж  де  Франс)  кафедру "Истории философской мысли" 30 ноября 1969  года
было решено преобразовать в кафедру "Истории систем  мысли". Дело в том, что
согласно традиции {i}Ассамблея  Преподавателей{/i}  Коллеж де Франс голосует
первоначально по  вопросу  создания определенной кафедры (как  если бы  было
неизвестно,  кому  она  предназначается,  хотя  сам претендент предлагает  и
название кафедры, и  программу  работы)  и только затем, на  втором  этапе -
персонально  за того кандидата,  которому предстоит  ее занять. Предложенная
Фуко кафедра со значительным перевесом голосов берет верх над дву-

   {i}343{/i}
   мя другими проектами (один из которых  - кафедра  "Философии действия",
предложенная {i}Полем Рик±ром).{/i} И вот 12  апреля 1970 года - голосование
по "персональному вопросу", затем необходимые формальности, и 2 декабря 1970
года Фуко произносит свою  вступительную речь,  которая положила  начало его
преподаванию  в   Коллеж  де   Франс,   продолжавшемуся  до  самой   смерти.
Опубликованная под названием "Порядок  дискурса"  и  получившая впоследствии
большую известность, эта речь стала одной из программных работ Фуко.
   Сказать,   что  лекции  Фуко  в   Коллеж  де  Франс   были   в   центре
интеллектуальной  жизни  Парижа,  - значит  не сказать  ничего:  слушать его
съезжаются не  только  со  всей  Франции  или Европы,  но и  со всего  мира.
Очевидцы до сих  пор помнят  эти "среды", битком набитую аудиторию  {i}-{/i}
пятьсот человек в аудитории, рассчитанной на триста;
   недовольство  предыдущего  лектора,  лекцию которого слушали иногда 3-5
человек, остальные же стулья были заняты  пальто и куртками;  попытку Фуко -
тщетную,  конечно же -  изменить эту ситуацию, передвинув начало лекций на 9
часов утра. Вот одно из воспоминаний:
   "Когда Фуко выходит на арену  -  стремительный, несущийся напролом, как
если бы он бросался в воду, - он перешагивает через тела, чтобы пробраться к
своему стулу, раздвигает магнитофоны, чтобы положить бумаги, снимает пиджак,
зажигает лампу  и - отчаливает  на крейсерской скорости.  Голос,  сильный  и
производящий  действие,  транслируется   громкоговорителями  -  единственная
уступка  современности  в  аудитории,  которая едва  освещена  поднимающимся
откуда-то снизу  светом.  [...] Никаких  ораторских приемов. Все прозрачно и
невероятно  действенно.  Ни малейшей  уступки  импровизационности" (цит. по:
{i}Eribon,{/i} рр.235-236).
   Но все  это  будет  потом. Так же,  как  и  определенная  усталость,  и
разочарование. Пока же, в момент этой своего рода инициации, под пристальным
взглядом бронзового  Бергсона,  Фуко - глухим  и сдавленным, изменившимся от
волнения голосом,  поразившим аудиторию,  - читает  свой текст.  Его слушают
сотни людей, среди которых {i}Жорж
   344
   Дюмезиль, Клод Леви-Стросс, Фернан Бродель, Жиль  Дел±з.{/i} Не сказать
ли теперь,  что  в этой лекции Фуко,  которая знаменует вполне  определенное
событие - вступление в институцию, речь как раз и идет о соотношении речи  -
мы  дол-хны  были  бы  уже  говорить  вслед за  самим Фуко:  "дискурса" _  и
институции. "Торжественное начало"...
   Перевод   выполнен   по   изданию:  Michel   Foucault,  {i}L'Ordre   du
discours.{/i} Lecon inaugurale au  College de France prononcee le 2 decembre
1970, Editions Gallimard, 1971. В опубликованном тексте  были  восстановлены
куски,  выпущенные  Фуко -  дабы  не  нарушить временного  регламента  - при
чтении.
   с.49  {i}В  речь,  которую...  -{/i}  "произнести речь"  по-французски:
{i}tenir  discours,{/i}  т.  с. уже  здесь у Фуко  "{i}discours{/i}"{i};{/i}
по-русски же приходится говорить "речь".
   с.50   Из  "L'lnnommable"   ("Неназываемое"),  произведения   в   прозе
{i}Беккета.{/i}
   с.57 К этому различению Фуко возвращается неоднократно, в частности - в
первом курсе лекций, прочитанном им в {i}Коллеж де Франс.{/i} Резюме  лекций
в   конце    года   представляется   каждым   лектором   и   публикуется   в
{i}Ежегодни-ке{/i} Коллежа.  В  1989 году резюме  курсов  лекций Фуко за все
годы  - за исключением двух последних,  когда самочувствие не позволило  ему
подготовить их к печати,  - были изданы отдельной  книгой: Michel  Foucault,
{i}Resume descours. 1970-1982,{/i} Р., 1989.
   В   лекциях   1970-1971   годов,   имеющих  подзаголовок   "{i}Воля   к
знанию{/i}"{i},{/i} Фуко  говорит  о  месте, которое анализ "воли к  знанию"
должен занять в истории систем мысли, и обращается  в этом контексте к своим
прежним исследованиям, выполненным на материале  психопатологии, клинической
медицины,  естественной истории.  Он выделяет  уровень дискурсивных практик,
который   требует   особых   методов   работы  исследователя,   своего  рода
"археологического" анализа. Анализ  этих  практик и их  трансформаций, пишет
Фуко,  "отсылает  не   к  какому-то  субъекту  познания  (историческому  или
трансцендентальному), который бы их изобретал одну за другой или обосновывал
на  некотором   изначальном  уровне",   и   не   "к  глобальному   изменению
ментальности, коллективной установки или же умонас-

   {i}345{/i}
   троения",  но  предполагает скорее  {i}волю к знанию-{/i}  "анонимную и
полиморфную"  ({i}Resume  des  cours,{/i}  pp.10-11).  Изучение  этой воли к
знанию и является  конститутивным моментом  {i}археологического{/i}  анализа
{i}дискурсивных  практик.{/i}  Оно  исходит из различения,  с одной стороны,
{i}знания{/i}  ({i}savoir){/i}  и {i}познания{/i}  ({i}connaissance),{/i}  с
другой - {i}воли  к знанию{/i} и {i}воли к  истине,{/i} а также из признания
различий в {i}позиции субъекта{/i} или субъектов по отношению к этой воле. В
истории философии  можно  обнаружить  весьма  различные  формы  этой  воли к
знанию. Так, у {i}Ницше{/i}  (Аристотель и  Ницше выбраны как представляющие
предельные и противоположные формы) познание есть своего рода "изобретение",
за которым стоит нечто другое:
   "игра  инстинктов,  импульсов,  желаний,   страха,  воли  к  овладению"
({i}ibid.,{/i} pp.13-14); и если познание и "выдает себя за познание истины,
то потому, что оно производит истину через игру первоначальной - и постоянно
возобновляемой  -  {i}фальсификации,{/i}  которая  устанавливает  различение
истинного и ложного"  ({i}ibid.,{/i} р.14).  Именно такая "модель познания",
максимально  "удаленная от постулатов  классической метафизики", -  познания
"фундаментальным образом заинтересованного,  осуществляющегося  как  событие
воли и вызывающего - через фальсификацию - эффект истины" ({i}ibid.,{/i} pp.
14-15),  -  именно  такое  понимание  познания,  продолжает  Фуко,  и   было
реализовано при анализе  целого ряда феноменов, характерных для  архаических
греческих  институтов и относящихся  к области правосудия.  В  числе  прочих
рассматривалась "практика  клятвы  в  юридических спорах  и  ее эволюция  от
"клятвы-вызова",   когда   стороны   предают   себя   отмщению   богов,   до
ассерторической  "клятвы  свидетеля",  который,  как  предполагается,  может
утверждать  истинное,   поскольку   видел  его  и   при  нем  присутствовал"
({i}ibid.,{/i}  р.15).   Сложившаяся  в  итоге  форма  правосудия  оказалась
"соотнесенной с таким знанием, когда истина  устанавливается  как нечто, что
можно  увидеть,   констатировать,   измерить,   что   подчиняется   законам,
аналогичным тем, которые управляют мировым порядком, и обнаружение чего само
по   себе  несет  очистительную  силу"  ({i}ibid.,{/i}  р.15).  "Этому  типу
установления истины, - заключает Фуко, - и было суждено стать определяющим в
истории западного знания" ({i}ibid.,{/i} p. 16).

   {i}346{/i}
   Вопрос об "историчности" истины, разума  и рациональности - вопрос: что
значит,  что  истина  и воля  к  истине  могут  иметь  историю,  -  один  из
центральных для Фуко.  В {i}Порядке  дискурса{/i} Фуко ничего  не говорит  о
{i}Ницше{/i} и роли, которую тот играл для него в  постановке и продумывании
этого  вопроса.  О  своем  отношении  к  Ницше  Фуко вообще  говорил  редко.
Исключительно  важно   поэтому   интервью   1982  года  ("Structuralisme  et
poststructuralisme"),  где  он,  связывая свой  путь  философа с  вопросом о
возможности  {i}истории  рациональности,{/i} указывает  на  значение Ницше в
поиске ответа на  этот вопрос или, быть может, - направления, в котором этот
ответ   следует   искать:   "...может   ли    субъект   феноменологического,
транс-исторического типа дать отчет в историчности разума? Вот тут-то чтение
Ницше и было для меня переломом:  существует {i}история субъекта,{/i}  точно
так  же, как существует {i}история разума,{/i} и  вот с вопросом о ней  - об
истории  разума,  о ее  развертывании -  не  следует  обращаться  к  некоему
основополагающему  и начальному акту рационалистического субъекта"  ({i}Dits
et ecrits, t.IV,{/i}  p.436).  Ницше интересен д