ку. Взгляните на окурок  сигары,  обнаруженный
на месте преступления, и ответьте, какой это сорт и как ее курили.
     - "Трабукос", и курили ее с мундштуком.
     - Как эти, не так ли? -  заметил  следователь,  указывая  на  сигары  и
мундштуки из янтаря и морской пенки, которые были  обнаружены  в  библиотеке
на камине.
     - Да, - пробормотал Альбер. - Странное, ужасное совпадение!
     - Подождите, это еще не все. На убийце вдовы  Леруж  были  перчатки.  В
агонии жертва цеплялась за руки преступника, и под ногтями  у  нее  остались
кусочки  кожи.  Их   оттуда   извлекли,   и   можете   удостовериться:   они
жемчужно-серого цвета. А это вот перчатки, которые вы  надевали  вечером  во
вторник. Они тоже серые и поцарапаны. Сравните эти лоскутки кожи  со  своими
перчатками. Тот же цвет, та же кожа, не так ли?
     Да, тут невозможно было ни отрицать, ни изворачиваться, ни  придумывать
отговорки. Это был факт, и очевидность его бросалась в глаза.  Г-н  Дабюрон,
делая вид, будто занят исключительно лежащими на столе уликами, не  выпускал
из поля зрения обвиняемого. Альбер был в ужасе. Пот выступил у него  на  лбу
и  медленно  стекал  по  щекам.  А  руки  так  дрожали,  что  не  слушались.
Сдавленным голосом он повторял:
     - Чудовищно! Чудовищно!
     - И наконец, - не останавливался неумолимый следователь, -  вот  брюки,
которые были на вас в вечер убийства. По ним видно, что они промокли,  и  на
них есть не только пятна грязи, но и следы земли. Вот, видите.  Более  того,
на колене они разодраны. В крайнем случае я могу  на  минуту  поверить  вам,
что вы не помните, где гуляли. Но как прикажете понимать  ваше  утверждение,
будто вы не знаете, где порвали брюки и поцарапали перчатки?
     Такому натиску  невозможно  было  противиться.  Твердость  и  стойкость
обвиняемого были почти исчерпаны. Силы оставили  его.  Он  рухнул  на  стул,
шепча:
     - Я схожу с ума!
     - Вы признаете, что вдова Леруж не могла быть убита никем  иным,  кроме
вас? - задал вопрос следователь, впившись взглядом в Альбера.
     - Я признаю, - отвечал тот, - что стал жертвой одного из  тех  страшных
совпадений, которые заставляют  усомниться  в  собственном  рассудке.  Но  я
невиновен.
     - Тогда ответьте, где вы провели вечер вторника?
     - Но для этого, сударь, придется... -  воскликнул  обвиняемый,  однако,
спохватившись, упавшим голосом закончил: - Все, что мог, я уже сказал.
     Г-н Дабюрон встал. Настала пора для решительного удара.
     - В таком случае я позволю себе освежить вашу  память,  -  начал  он  с
едва заметной иронией. - Напомню вам, что вы делали.  Во  вторник  в  восемь
вечера, после того как выпитое вино  придало  вам  решимости,  вы  вышли  из
особняка. В восемь тридцать пять на вокзале Сен-Лазар  сели  в  поезд,  а  в
десять вышли на вокзале в Рюэйле...
     И г-н Дабюрон, без  зазрения  совести  присвоив  мысли  папаши  Табаре,
почти слово в слово повторил все то, что прошлой ночью  наговорил  в  порыве
вдохновения старик сыщик.
     Да, он имел все основания восхищаться проницательностью папаши  Табаре.
Еще ни  разу  в  жизни  красноречие  г-на  Дабюрона  не  производило  такого
потрясающего воздействия. Каждое слово, каждая фраза  били  в  цель.  И  без
того уже поколебленная  уверенность  обвиняемого  рушилась,  подобно  стене,
которую непрестанно бомбардируют ядрами.
     Альбер был похож - и г-н Дабюрон это  видел  -  на  человека,  который,
скатываясь в пропасть, понимает: ничто - ни ветки, ни камни  -  не  способно
замедлить его падение,  и  все  препятствия  и  неровности,  с  которыми  он
сталкивается, лишь причиняют ему лишнюю боль.
     - А теперь, - заключил  следователь,  -  позвольте  дать  вам  разумный
совет. Не упорствуйте и не пытайтесь отрицать то, что  отрицать  невозможно.
Поймите:  все,  что  необходимо  знать  правосудию,  оно  знает.   Так   что
постарайтесь признанием заслужить снисхождение у суда.
     Г-ну  Дабюрону  и  в  голову  не  приходило,  что  обвиняемый   решится
упорствовать. Он уже мысленно видел, как  тот,  раздавленный,  уничтоженный,
валяется у него в ногах, умоляя о милосердии. Однако г-н Дабюрон ошибся.
     Сколь ни безмерно, казалось, был подавлен Альбер, он  собрал  всю  свою
волю и  нашел  в  себе  достаточно  силы,  чтобы  выпрямиться  и  решительно
ответить печальным и в то же время твердым голосом:
     - Вы правы, сударь. Все доказывает мою виновность.  На  вашем  месте  я
говорил бы то же, что вы. И тем не менее клянусь вам: я невиновен.
     - Но послушайте... - начал было следователь.
     - Я невиновен, - перебил Альбер. -  Повторяю  это  без  всякой  надежды
хоть в чем-то поколебать вашу уверенность. Да,  все  свидетельствует  против
меня, все, вплоть до моего поведения здесь. Да, перед  такими  невероятными,
странными, страшными совпадениями я дрогнул духом. Я  подавлен,  потому  что
не в силах доказать свою невиновность. Но  я  не  отчаиваюсь.  Мои  жизнь  и
честь в руке божией. И хоть сейчас вы убеждены,  что  я  погиб,  все  равно,
сударь, я верю и не отвергаю возможности оправдания. Более  того,  я  жду  и
надеюсь.
     - Что вы хотите этим сказать? - поинтересовался следователь.
     - Только то, что сказал.
     - Итак, вы упорно все отрицаете?
     - Я невиновен.
     - Но это же безумие!
     - Я невиновен.
     - Ну, хорошо, - сказал г-н Дабюрон, -  на  сегодня  достаточно.  Сейчас
вам прочтут протокол, а затем отведут  в  камеру.  Предлагаю  вам  подумать.
Может быть, ночью вы все-таки  решитесь  раскаяться.  Если  у  вас  появится
желание побеседовать со мной, в котором бы часу это ни было, скажите,  чтобы
меня позвали, и я приду. Я распоряжусь на этот счет. Читайте, Констан.
     Когда жандармы увели Альбера, г-н Дабюрон пробормотал вполголоса:
     - Ну и упрямый негодяй!
     Само собой разумеется, у него не было и тени сомнения.  Он  верил,  что
Альбер - убийца, как если бы получил его признание. Даже если обвиняемый  до
конца следствия будет упорствовать и  отрицать  свою  вину,  на  прекращение
уголовного дела при имеющихся уликах нет ни  малейшего  шанса.  Г-н  Дабюрон
был уверен, что доведет его до  суда,  и  готов  был  поставить  сто  против
одного, что присяжные на все вопросы ответят утвердительно.
     Тем  не  менее,  оставшись  один,  г-н  Дабюрон   не   испытывал   того
внутреннего и, надо  признать,  тщеславного  удовлетворения,  какое  у  него
бывало всякий раз после хорошо проведенного допроса, в  результате  которого
он, как сегодня Альбера, прижимал  "своего  обвиняемого"  к  стенке.  Внутри
что-то грызло  его  и  раздражало.  В  глубине  души  он  ощущал  непонятное
беспокойство.  Да,  он  победил,  но  победа  принесла  ему   лишь   чувство
неловкости, уныния и недовольства собой.
     А еще больше испортила ему настроение  мысль,  настолько  элементарная,
что он просто не понимал, как она сразу не  пришла  ему  в  голову,  и  даже
злился на себя за это.
     "Что-то ведь подсказывало мне, - думал  г-н  Дабюрон,  -  что,  если  я
соглашусь участвовать в этом деле, к добру  это  не  приведет.  И  теперь  я
наказан за то, что не послушался внутреннего голоса. Нужно было  уклониться.
Виконт де Коммарен все равно был бы арестован, заключен в тюрьму,  допрошен,
уличен, предан суду и, вероятней всего, казнен. Но тогда я,  непричастный  к
следствию, мог  бы  вновь  оказаться  возле  Клер.  Она  будет  в  безмерном
отчаянии. Оставшись ее другом, я мог бы сочувствовать ее горю,  смешивать  с
ее  слезами  свои,  смягчать  ее  скорбь.  Со  временем  она  утешилась  бы,
возможно, даже забыла. И уж конечно, испытывала бы ко мне признательность  и
даже... Кто знает!.. А теперь, что  бы  ни  случилось,  я  буду  внушать  ей
только ужас. Мой вид станет ей  ненавистен.  Я  навсегда  останусь  для  нее
убийцей ее возлюбленного. Я собственными руками  вырыл  между  ней  и  собой
пропасть, которую не заполнить и за тысячелетие. Я потерял ее во второй  раз
по собственной неисправимой глупости".
     Несчастный следователь клял себя, как только мог. Он был в отчаянии.  И
никогда еще он не  испытывал  такой  ненависти  к  Альберу,  этому  негодяю,
преступнику, закрывшему ему дорогу к счастью. И еще г-н Дабюрон на все  лады
проклинал папашу Табаре. Без  настояний  сыщика  он  бы  не  согласился  так
скоро. Он бы подождал, все обдумал и, несомненно, сумел  предвидеть  все  те
минусы, которые открылись ему сейчас. А этот старик, охваченный,  как  плохо
выдрессированная ищейка, своей дурацкой  страстью,  увлек  его,  ошалевшего,
обманутого, разгорячившегося, прямо в омут.
     Именно этот  не  самый  удачный  момент  папаша  Табаре  выбрал,  чтобы
появиться у следователя.
     Ему как раз сообщили,  что  допрос  закончился,  и  вот  он  примчался,
сгорая от нетерпения узнать, как все  прошло,  задыхаясь  от  любопытства  и
напряженного  ожидания  и  в  то  же  время  лелея  сладостную  надежду   на
исполнение своих предсказаний.
     - Ну, что он? - выпалил Табаре, не успев затворить дверь.
     - Разумеется, виновен,  -  ответил  следователь  с  несвойственной  ему
резкостью.
     Папаша Табаре был озадачен тоном г-на Дабюрона. Он-то  спешил  сюда  за
похвалами! Поэтому он довольно робко и нерешительно предложил свои услуги:
     - Я  пришел  узнать,  нет  ли   у   господина   судебного   следователя
необходимости в каком-либо дополнительном расследовании, чтобы  опровергнуть
алиби, предъявленное обвиняемым?
     - Нет у него алиби, - сухо отрезал г-н Дабюрон.
     - Как! - воскликнул сыщик. - Нет алиби? - И тут же добавил: -  Господи,
какой я недогадливый!  Вы  сделали  ему  мат  в  три  хода,  и  он  во  всем
признался.
     - Да нет же, ни в  чем  он  не  признался,  -  отвечал  раздосадованный
следователь. - Он согласился,  что  доказательства  неопровержимы,  не  смог
сказать, как провел тот вечер, но заявил, что невиновен.
     Папаша Табаре, застывший  с  разинутым  ртом  и  вытаращенными  глазами
посреди кабинета, являл собой настолько комичное зрелище, что это  не  могло
не вызвать удивления.
     У бедняги буквально опустились руки.
     Г-н Дабюрон, несмотря на раздражение, не удержался от  улыбки,  и  даже
Констан  скорчил  гримасу,   которая   у   него   соответствовала   приступу
безудержного хохота.
     - Чтобы у этакого прохвоста и ни алиби,  ни  оправданий...  -  бормотал
папаша Табаре.  -  Непостижимо!  Не  может  быть!  Нету  алиби!  Значит,  мы
ошиблись, значит, он не совершал преступления. Значит, это не он...
     Судебный  следователь  подумал,  что,  должно  быть,  его  добровольный
помощник либо дожидался завершения допроса в кабачке на углу,  либо  у  него
что-то с головой.
     - К сожалению, - сообщил он,  -  мы  отнюдь  не  ошибаемся.  Более  чем
определенно доказано, что господин де Коммарен - убийца. Впрочем,  если  вам
это может доставить удовольствие, попросите у Констана  протокол  допроса  и
ознакомьтесь с ним, а я пока наведу хоть какой-то порядок в своих бумагах.
     - Ну-ну,  поглядим,  -  с  какой-то  лихорадочной  поспешностью  бросил
папаша Табаре.
     Он сел на место Констана и, опершись локтями на стол и запустив  пальцы
в волосы, буквально  проглотил  протокол.  Закончив  чтение,  папаша  Табаре
поднялся растерянный, бледный, расстроенный.
     - Сударь, - сдавленным голосом обратился он к судебному следователю,  -
я явился невольной причиной чудовищного несчастья. Этот человек невиновен.
     - Ну, перестаньте, - бросил г-н Дабюрон, продолжая  наводить  на  столе
порядок перед уходом. - Вы просто сошли с ума, дорогой господин Табаре.  Как
после всего того, что вы прочитали, можно...
     - Да,  сударь,  именно  после  того,  что  я  прочитал,   умоляю   вас:
остановитесь, иначе к горестному списку  судебных  ошибок  мы  прибавим  еще
одну. Перечитайте спокойно, с ясной головой этот  протокол:  в  нем  нет  ни
одного ответа, который не оправдывал бы беднягу, ни  одного  слова,  которое
не являлось бы лучом света. Он в тюрьме, в одиночке?
     - И останется там, - отвечал следователь. - Как вы можете так  говорить
после всего, что рассказали мне прошлой ночью, когда я сомневался?
     - Но, сударь, я же вам говорил то же самое! -  вскричал  сыщик.  -  Ах,
несчастный  Табаре!  Все  пропало,  тебя  не  поняли!   Простите,   господин
следователь, но, невзирая на все уважение, которое  я  обязан  испытывать  к
вам как к чиновнику судебного ведомства, я заявляю:  вы  не  постигли  моего
метода.  А  ведь  он   так   прост!   Имея   преступление   со   всеми   его
обстоятельствами и деталями, я по кусочкам строю план  обвинения  и  передаю
его вам лишь тогда, когда он готов  целиком  и  полностью.  Если  к  некоему
человеку этот план приложим в точности и во  всех  подробностях,  преступник
найден.  Если  нет,  значит,  арестован  невинный.  Недостаточно  совпадения
каких-то отдельных эпизодов. Нет - либо все, либо  ничего.  Это  непреложное
условие. Как я  здесь  добирался  до  преступника?  Методом  индукции  -  от
известного к неизвестному. Я анализировал  преступление  и  представил  себе
того, кто его совершил. Кто получился у нас в ходе логического  рассуждения?
Решительный, дерзкий и осторожный  негодяй,  хитрый,  как  каторжник.  И  вы
полагаете,  что  такой  человек  забыл  о  предосторожностях,  которыми   не
пренебрег бы даже мелкий воришка?  Это  неправдоподобно.  Вы  хотите,  чтобы
ловкач, оставивший настолько незаметные следы, что они ускользнули  даже  от
наметанного глаза Жевроля, запросто обрек себя на провал, исчезнув на  целую
ночь! Нет, такого быть не может. Я  верю  в  свою  систему,  как  в  таблицу
умножения, потому что она подтверждается. У убийцы из Ла-Жоншер есть  алиби.
Альбер не представляет его, значит, он невиновен.
     Г-н Дабюрон смотрел на старого сыщика с тем  насмешливым  любопытством,
с каким созерцают проявление нелепой навязчивой идеи. Когда  же  тот  умолк,
он возразил:
     - Вы, дражайший господин  Табаре,  допускаете  лишь  одну  ошибку.  Вас
подводит чрезмерное хитроумие. Вы слишком  щедро  наделяете  этого  человека
свойственной вам незаурядной сметливостью. Он  же  пренебрег  осторожностью,
так как считал себя вне подозрений.
     - Нет, сударь,  тысячу  раз  нет!  Мой  преступник,  то  есть  истинный
преступник, которого мы не поймали, всего боялся. Да посмотрите сами:  разве
Альбер  защищался?  Нет.  Он  подавлен,  так  как  понял:   эти   чудовищные
совпадения бесповоротно губят его. Пытается ли  он  оправдываться?  Нет.  Он
просто говорит: "Это ужасно". И тем не менее, прочитав  протокол  от  начала
до конца, я чувствую: он о чем-то умалчивает, но не могу этого объяснить.
     - А я могу и потому совершенно спокоен, как если  бы  он  признался.  У
меня вполне достаточно доказательств.
     - Ах, сударь, что такое  доказательства?  Против  арестованного  всегда
есть доказательства. Они были против  всех  невинно  осужденных.  Да  я  сам
представил, и еще какие, против бедняги портного Кайзера...
     - В таком случае, - нетерпеливо прервал его следователь, - кто же  убил
как не он, лицо заинтересованное? Может быть, граф де Коммарен, его отец?
     - Нет, убийца был молод.
     Г-н Дабюрон покончил с бумагами, взял шляпу и вышел из-за стола.
     - Да полно вам, господин  Табаре,  -  промолвил  он.  -  Позвольте  мне
откланяться и постарайтесь избавиться  от  химер,  которые  вас  преследуют.
Завтра мы переговорим обо всем, а сегодня  я  валюсь  с  ног  от  усталости.
Кон-стан,  -  обратился  он  к  протоколисту,  -   оставьте   в   канцелярии
распоряжения на случай, если арестованный  Коммарен  захочет  поговорить  со
мной.
     Г-н Дабюрон направился к двери, но папаша Табаре встал у него на пути.
     - Сударь, богом заклинаю вас,  выслушайте  меня,  -  умоляюще  произнес
он. -  Альбер  невиновен,  клянусь  вам!  Помогите  мне  найти  преступника.
Подумайте, какие угрызения будут терзать вас, если  из-за  нас  ему  отрубят
голову...
     Но следователь, не  желая  больше  ничего  слушать,  проскользнул  мимо
папаши Табаре и пошел  по  галерее.  Старик  сыщик  повернулся  к  Констану,
намереваясь убедить его, доказать. Тщетные старания! Долговязый  протоколист
торопливо собирался домой, мечтая о супе, который наверно уже остывает.
     Выдворенный из кабинета, папаша Табаре очутился  в  полном  одиночестве
на галерее, где в этот час уже царил полумрак. Во всем Дворце  не  слышалось
ни  звука:  можно  было  подумать,  что  находишься  в  каком-то  гигантском
некрополе. Старик сыщик в отчаянии рвал на себе волосы.
     - Горе мне! - приговаривал он. - Альбер невиновен, а подставил его  под
удар я! Я, старый дурак, вбил в  тупую  голову  следователя  мысль,  которую
теперь не вырвешь оттуда и клещами.  Альбер  невиновен  и  терзается  самыми
чудовищными страхами. А вдруг  он  покончит  с  собой?  Сколько  несчастных,
несправедливо обвиненных, в отчаянии накладывали  на  себя  руки  в  тюрьме.
Слаб человек! Но я его не брошу. Я его погубил, я его  и  спасу.  Мне  нужен
преступник, и я найду его. И он дорого заплатит за мою ошибку!


XI

     Выйдя  от  судебного  следователя,  Ноэль  Жерди  подсадил   графа   де
Коммарена в экипаж, стоявший на бульваре напротив ограды Дворца  правосудия,
и  сделал  вид,  будто  собирается  уходить.   Придерживая   дверцу   кареты
приоткрытой, он низко поклонился и спросил:
     - Господин граф, когда я  смогу  иметь  честь  засвидетельствовать  вам
свое почтение?
     - Садитесь, - бросил г-н де Коммарен.
     Изогнувшийся в поклоне адвокат  забормотал  извинения.  Оправдываясь  в
необходимости уйти, он приводил весьма  веские  причины:  ему  нужно  срочно
быть дома.
     - Садитесь, - тоном, не терпящим возражений, повторил граф.
     Ноэль подчинился.
     - Вы нашли отца, но предупреждаю, одновременно вы  теряете  свободу,  -
вполголоса произнес г-н де Ком-марен.
     Экипаж тронулся, и только тогда граф заметил, что Ноэль скромно  присел
на  переднее  сиденье.  Его  приниженность  очень  не  понравилась  г-ну  де
Коммарену.
     Сядьте же рядом со мной! - приказал он. - Вы что, с  ума  сошли?  Разве
вы не мой сын?
     Адвокат, ни слова не говоря, уселся рядом с грозным стариком,  стараясь
занимать как можно меньше места.
     Он претерпел жестокое потрясение в кабинете г-на  Дабюрона,  и  обычная
самоуверенность  и  то  несколько  чопорное  хладнокровие,  под  которым  он
скрывал чувства, покинули его. К  счастью,  по  дороге  у  него  было  время
перевести дух и несколько прийти в себя.
     На всем пути от Дворца правосудия до особняка отец и сын не  обменялись
ни словом.
     Когда карета остановилась у крыльца и  граф,  поддерживаемый  под  руку
Ноэлем, вышел из нее, на прислугу это произвело впечатление взрыва.
     Правда, слуг было не слишком много, едва ли полтора  десятка,  так  как
почти всех лакеев вызвали во Дворец  правосудия.  Но  едва  граф  и  адвокат
поднялись наверх, все они, как по мановению волшебной палочки,  собрались  в
вестибюле. Они сбежались из сада и конюшни, из подвала и кухни.  Каждый  был
в своей рабочей одежде, а один молодой конюх притопал  в  сабо,  выстеленных
соломой, и, надо сказать, выглядел он на мраморных плитах  пола  точь-в-точь
как  кудлатая  дворняга  на  персидском  ковре.  Кто-то  признал   в   Ноэле
воскресного визитера,  и  этого  оказалось  достаточно,  чтобы  еще  сильней
разжечь любопытство этих любителей скандалов.
     Впрочем,  уже  с  самого  утра  происшествие  в   особняке   Коммаренов
возбуждало  безмерное  волнение  на  всем  левом  берегу.  Появились  тысячи
версий, одни совершенно несуразные, другие попросту дурацкие; их  дополняли,
исправляли и раздували  злоба  и  зависть.  Десятка  два  соседей,  безмерно
благородных и столь же спесивых,  сочли  возможным  послать  своих  наиболее
сметливых слуг навестить  людей  графа  с  единственной  целью  хоть  что-то
выведать.