ым   уделом
незаконнорожденного, и меня  охватил  гнев.  Во  мне  возникло  безрассудное
желание взломать дверь, ворваться в гостиную  и  крикнуть  самозванцу,  сыну
девицы  Жерди:  "Вон  отсюда,  ублюдок,  вон!  Здесь   я   хозяин!"   Только
уверенность, что я буду восстановлен в правах, удержала меня от  этого.  Да,
теперь я знаю обиталище моих отцов! Я люблю его  старинные  статуи,  высокие
деревья, даже мостовую двора, по которой ступала  нога  моей  матери.  Люблю
все, вплоть до герба над парадным входом, гордо  бросающего  вызов  нынешним
дурацким идеям о всеобщем равенстве.
     Последняя фраза настолько не  соответствовала  взглядам  адвоката,  что
папаша Табаре отвернулся, чтобы скрыть насмешливую улыбку. "Слаб человек!  -
подумал он. - Вот он уже и аристократ".
     - Подъехав к дому, - продолжал Ноэль, - я увидел у  дверей  швейцара  в
роскошной ливрее. Я спросил господина графа де Коммарена.  Швейцар  ответил,
что господин граф путешествует, а господин виконт у себя. Это  нарушало  мои
планы, и все же я настойчиво  потребовал,  чтобы  мне  разрешили  поговорить
вместо отца с сыном. Швейцар не спеша осмотрел меня  с  ног  до  головы.  Он
только что видел, как я вылез из наемного  фиакра,  и  оценивал,  что  я  за
человек. Его одолевали сомнения, не  слишком  ли  я  ничтожен,  чтобы  иметь
честь предстать перед господином виконтом.
     - Но вы же могли все ему объяснить.
     - Прямо так, с места в карьер? О  чем  вы  говорите,  дорогой  господин
Табаре! - с горькой насмешкой ответил адвокат.  -  Похоже,  экзамен  этот  я
выдержал: моя черная пара и белый галстук сделали свое дело. Швейцар  подвел
меня к разряженному слуге, с которым мы пересекли  двор  и  вошли  в  пышный
вестибюль, где на банкетках зевало несколько  лакеев.  Одному  из  них  меня
препоручили.
     Он повел меня по роскошной лестнице, по которой проехала бы карета,  по
длинной, увешанной картинами галерее, через просторные  тихие  комнаты,  где
под чехлами дремала мебель, и наконец передал  с  рук  на  руки  камердинеру
господина Альбера. Так зовут сына госпожи Жерди, на самом же  деле  это  мое
имя.
     - Понимаю, понимаю.
     - Я выдержал  осмотр,  теперь  мне  предстояло  подвергнуться  допросу.
Камердинер пожелал узнать, кто я, откуда, чем занимаюсь,  что  мне  нужно  и
прочее. Я просто ответил, что виконт меня не знает, но мне нужно пять  минут
побеседовать с ним по неотложному делу. Он предложил мне сесть и  подождать,
а сам ушел. Я прождал более четверти часа, пока он не  появился  снова.  Его
хозяин милостиво согласился меня принять.
     Нетрудно было догадаться, что этот прием тяжким грузом  лег  на  сердце
адвоката, который счел его  за  оскорбление.  Он  не  мог  простить  Альберу
лакеев и камердинера. Ноэль позабыл, с каким ядом  некий  знаменитый  герцог
сказал: "Я плачу своим слугам за наглость, чтобы избавить себя  от  дурацкой
и докучной необходимости быть наглым самому".  Папаша  Табаре  был  удивлен,
что столь пошлые и заурядные подробности так огорчают его молодого друга.
     "Какая мелочность! - подумал он. - И это у столь  одаренного  человека!
Быть может, верно, что  именно  в  высокомерии  слуг  следует  искать  корни
ненависти простолюдинов к любезным и учтивым аристократам".
     - Меня провели, - продолжал Ноэль, - в небольшую,  просто  обставленную
гостиную, единственное украшение которой составляло  оружие  всех  времен  и
народов, развешанное по стенам. Никогда еще я не  видел  в  таком  маленьком
помещении столько ружей,  пистолетов,  шпаг,  сабель  и  рапир.  Можно  было
подумать, что находишься в оружейной учителя фехтования.
     Старому сыщику, естественно, тут же пришло на ум оружие,  которым  была
убита вдова Леруж.
     - Когда я вошел, - Ноэль говорил уже спокойнее, - виконт  полулежал  на
диване. Одет он был в бархатную куртку и такие же брюки, вокруг шеи  у  него
был повязан большой платок из белого шелка. Я отнюдь не питаю  зла  к  этому
молодому  человеку;  сам  он  не  причинил  мне  ни   малейшего   вреда,   о
преступлении своего отца не знал, поэтому я хочу быть к  нему  справедливым.
Он хорош собою, полон достоинства и с благородством носит имя,  которое  ему
не принадлежит. Он моего роста, черноволос, как  я,  и,  если  бы  не  носил
бороду, был бы похож на меня с тою лишь разницей, что выглядит на  несколько
лет моложе. Эту моложавость нетрудно объяснить. Ему не  пришлось  трудиться,
бороться, страдать. Он из тех счастливчиков, которые имеют с рождения все  и
катят по  жизни  в  экипаже,  раскинувшись  на  подушках,  не  испытывая  ни
малейшей тряски. Завидев меня, он поднялся и вежливо поклонился.
     - Вы, я полагаю, были крайне взволнованы? - спросил папаша Табаре.
     - Пожалуй, меньше, чем сейчас.  Две  недели  мучений,  что  ни  говори,
притупляют чувствительность. Я сразу начал со слов, вертевшихся  у  меня  на
языке: "Господин виконт, вы меня не знаете, да и неважно,  кто  я  такой.  Я
пришел к вам с чрезвычайно печальным  и  серьезным  делом,  оно  затрагивает
честь вашего имени". Он, конечно, мне не поверил,  так  как  довольно  грубо
осведомился: "Это надолго?" Я только кивнул.
     - Прошу  вас,  -  вмешался  папаша  Табаре,  превратившийся   весь   во
внимание, - не упускать никаких, даже  незначительных  подробностей.  Вы  же
понимаете, насколько это важно.
     - Виконт явно забеспокоился, -  продолжал  Ноэль.  -  "Беда  в  том,  -
сказал он, - что я весьма спешу. В этот час я  должен  быть  у  девушки,  на
которой намерен жениться, у мадемуазель д'Арланж. Не могли  бы  мы  отложить
наш разговор?"
     "Хорошенькое дело! Еще одна женщина!" - подумал старик.
     - Я ответил виконту, что наше объяснение не  терпит  отлагательств,  и,
увидев, что он собирается выставить меня, достал из кармана письма  графа  и
протянул ему одно из них. Узнав почерк отца, виконт смягчился. Он  объяснил,
что поступает  всецело  в  мое  распоряжение,  и  лишь  попросил  позволения
уведомить тех, кто  его  ждет.  Быстро  написав  несколько  слов,  он  отдал
записку камединеру и приказал  немедленно  доставить  ее  маркизе  д'Арланж.
После этого мы прошли в соседнюю комнату - библиотеку.
     - Одно только слово, - прервал  рассказ  сыщик.  -  Увидев  письма,  он
смешался?
     - Ничуть. Плотно прикрыв дверь, он указал мне  на  кресло,  сел  сам  и
сказал: "Теперь, прошу вас, объяснитесь".  В  прихожей  у  меня  было  время
подготовиться к разговору.  Я  решил  рубить  сплеча.  "Господин  виконт,  -
произнес я, - дело это весьма  тягостное.  Я  собираюсь  открыть  вам  нечто
невероятное. Умоляю, не отвечайте, пока не познакомитесь с  этими  письмами.
Кроме того, заклинаю вас, не пытайтесь прибегнуть к насилию, это  ничего  не
даст". Он удивленно взглянул на меня и  ответил:  "Говорите,  я  слушаю".  Я
поднялся и проговорил: "Знаете, господин виконт, что  вы  -  внебрачный  сын
господина де Коммарена. Доказательство - в этих письмах. Законный  наследник
жив, он и послал меня сюда". При этом  я  неотрывно  смотрел  на  виконта  и
заметил, как глаза его вспыхнули гневом. На секунду я даже подумал,  что  он
схватит меня за горло, но он быстро  с  собой  справился.  "Где  письма?"  -
спросил он. Я протянул связку.
     - Как? -  вскричал  папаша  Табаре.  -  Подлинные  письма?  Но  это  же
безрассудство!
     - Почему?
     - Он мог их... Да он мог сделать с ними все, что угодно!
     Адвокат положил старику руку на плечо.
     - Я ведь был там, - глухо ответил он. - Уверяю вас,  никакой  опасности
не было.
     Лицо у Ноэля вспыхнуло такой яростью, что папаша  Табаре  даже  немного
испугался и инстинктивно  отодвинулся.  "Да  он  убил  бы  его!"  -  подумал
старик.
     Адвокат продолжил рассказ:
     - Я сделал для виконта Альбера то же, что сделал  сегодня  вечером  для
вас, мой друг. Я избавил его от чтения, по крайней мере в тот раз, всех  ста
пятидесяти шести писем. Я посоветовал ему  ознакомиться  лишь  с  теми,  что
помечены крестиком, и  обратить  особое  внимание  на  строки,  подчеркнутые
красным карандашом. Тем самым я сокращал его муки...
     Виконт сидел за маленьким столиком, таким хрупким,  что  на  него  даже
нельзя было облокотиться, я же стоял спиною к горящему камину. Я  следил  за
всеми его движениями и наблюдал за лицом. Да, никогда в  жизни  я  не  видел
ничего подобного; проживи я хоть тысячу  лет,  этой  сцены  мне  не  забыть.
Меньше чем за пять минут лицо  виконта  изменилось  настолько,  что  его  не
узнал бы даже собственный камердинер. Он схватил носовой платок и  время  от
времени машинально подносил его ко рту. Прямо  на  глазах  он  побледнел,  а
губы его могли сравниться белизной с платком.
     На лбу у него сверкали крупные капли  пота,  глаза  потускнели,  словно
покрылись какой-то пленкой. Но кроме этого  -  ни  возгласа,  ни  слова,  ни
вздоха, ни жеста - ничего. Был миг,  когда  мне  стало  его  так  жаль,  что
хотелось  вырвать  у  него  письма,  бросить  их  в  огонь,  обнять  его   и
воскликнуть: "Ты - мой брат! Забудем  же  все,  останемся  каждый  на  своем
месте и станем любить друг друга!"
     Папаша Табаре взял руку Ноэля и крепко пожал.
     - Узнаю вас, мое благородное дитя! - проговорил он.
     - Я не сделал этого только  потому,  что  спросил  себя:  "Если  письма
сгорят, признает ли он меня своим братом?"
     - Совершенно справедливо.
     - Примерно через полчаса виконт кончил  читать.  Он  поднялся  и  встал
передо мною. "Вы правы, - сказал он мне. - Если это письма отца, в чем я  не
сомневаюсь, то все сходится на том, что я не сын  графини  де  Коммарен".  Я
молчал. "Но это лишь предположения. Есть ли у вас другие доказательства?"  К
возражениям я, разумеется, был готов. "Жермен сможет подтвердить", -  сказал
я. Он ответил, что Жермен скончался несколько лет назад.  Тогда  я  напомнил
ему о кормилице, вдове Леруж, и объяснил, что найти и расспросить  ее  будет
нетрудно. Потом добавил, что живет она в Ла-Жоншер.
     - И что он на это ответил? - поспешно спросил папаша Табаре.
     - Сперва молчал и, казалось, размышлял. Потом  вдруг  стукнул  себя  по
лбу и сказал: "Ну конечно, я ее знаю! Отец трижды  ездил  к  ней  вместе  со
мной  и  давал  ей  большие  деньги".  Я   заметил,   что   это   еще   одно
доказательство. Он не ответил и принялся мерить шагами  библиотеку.  Наконец
он подошел ко мне и спросил: "Вы знаете законного  наследника  господина  де
Коммарена?" "Это я". Он опустил голову и прошептал: "Так я и  думал".  Потом
взял меня за руку и добавил: "Брат мой, я не держу на вас зла".
     - Мне кажется, - проговорил папаша Табаре, - по справедливости  не  ему
бы вас прощать, а вам его.
     - Нет, друг мой, ведь это его, а не меня настигло несчастье.  С  высоты
упал не я, а он...
     Старик  сыщик  лишь  покачал  головой,  не  желая   высказывать   вслух
обуревавшие его мысли.
     - После долгого молчания, - продолжал Ноэль, - я спросил, каково  будет
его решение. "Послушайте, - проговорил он, - отец вернется  через  неделю  с
небольшим. Вы мне дадите эту отсрочку, не так ли? Как только он  приедет,  я
объяснюсь с ним, и  справедливость  восторжествует,  даю  вам  слово  чести.
Заберите письма и оставьте меня. Я чувствую себя так, словно у  меня  из-под
ног уходит земля. В один миг я потерял  все:  знатное  имя,  которое  всегда
старался носить  достойно,  прекрасное  положение,  громадное  состояние  и,
самое главное, быть может, женщину,  которую  люблю  больше  жизни.  Правда,
взамен я обрету мать. Мы будем утешать друг  друга.  Я  постараюсь,  сударь,
чтобы она вас забыла: она ведь любит вас и станет оплакивать".
     - Он в самом деле сказал это?
     - Почти слово в слово.
     - Негодяй! - проворчал сквозь зубы старик.
     - Что вы сказали? - переспросил Ноэль.
     - Я  говорю,  что  он  достойный  молодой  человек,  -  отвечал  папаша
Табаре, - я был бы счастлив с ним познакомиться.
     - Я не показал ему письмо, в котором отец порывает с госпожой Жерди,  -
добавил Ноэль, - ему лучше не знать о ее падении. Я предпочел  обойтись  без
этого доказательства, чтобы не усугублять горе виконта.
     - А что теперь?
     - Теперь я жду возвращения графа. Буду  действовать  в  зависимости  от
того, что он скажет. Завтра пойду в прокуратуру и попрошу  разобрать  бумаги
Клодины. Если письма найдутся, я спасен,  если  же  нет...  Но,  как  я  уже
говорил, я не могу судить беспристрастно, пока  не  выясню,  кто  убийца.  К
кому мне обратиться за советом?
     - Любой совет требует долгих размышлений,  -  ответил  старик,  который
мечтал уйти. - Бедный мальчик, как вам чудовищно тяжело было все это время!
     - Невыносимо! И добавьте еще денежные затруднения.
     - Да вы же так мало тратите!
     - Пришлось кое-что заложить. Разве я могу прикоснуться  к  нашим  общим
деньгам, которыми распоряжался  до  сих  пор?  Мне  и  подумать-то  об  этом
страшно.
     - Верно, этого  делать  не  следует.  Послушайте-ка,  вы  очень  кстати
заговорили о деньгах, так как можете оказать мне услугу.
     - Охотно. Какую же?
     - Понимаете, у меня в столе лежат не то двенадцать,  не  то  пятнадцать
тысяч франков, которые  меня  страшно  стесняют.  Я  стар,  я  не  отличаюсь
храбростью, и если про эти деньги кто-нибудь прознает...
     - Боюсь... - возразил адвокат.
     - И слышать не хочу! - прервал его старик. - Завтра я вам их принесу.
     Однако вспомнив, что он собирается к  г-ну  Дабюрону  и,  возможно,  не
будет располагать своим временем, папаша Табаре добавил:
     - Нет, не завтра,  а  сегодня  же,  сейчас.  Эти  проклятые  деньги  не
проведут у меня больше и ночи.
     Он  поднялся  наверх  и  вскоре  появился,  держа  в  руке   пятнадцать
тысячефранковых банкнот.
     - Если этого не хватит, - сказал он, протягивая деньги  Ноэлю,  -  есть
еще.
     - Все же мне хотелось бы, - предложил адвокат, - написать расписку.
     - Да зачем? Можно завтра.
     - А если я сегодня ночью умру?
     - Тогда я еще получу от вас наследство, - ответил  старик,  вспомнив  о
своем завещании. - Доброй ночи. Вы  спрашивали  у  меня  совета?  Мне  нужна
ночь, чтобы все обдумать, а то сейчас у  меня  мозги  набекрень.  Я,  может,
даже пройдусь. Если я сейчас лягу, мне будут  сниться  кошмары.  Итак,  друг
мой, терпение и отвага!  Кто  знает,  быть  может,  в  этот  миг  провидение
работает на вас.
     Папаша Табаре ушел; Ноэль оставил дверь  приоткрытой,  прислушиваясь  к
затихающим на лестнице  шагам.  Вскоре  возглас  "Отворите!",  обращенный  к
привратнику, и стук двери возвестили о том, что старик вышел из дома.
     Ноэль подождал еще немного и прикрутил лампу.  Затем  достал  из  ящика
стола маленький сверток, сунул в карман деньги, данные стариком, и вышел  из
кабинета, который запер на два оборота ключа. На площадке он  остановился  и
прислушался, словно  до  него  мог  долететь  стон  г-жи  Жерди.  Ничего  не
услышав, Ноэль на цыпочках спустился вниз. Через минуту он был на улице.
     Кроме квартиры на четвертом этаже, г-жа Жерди снимала  также  помещение
на первом, служившее некогда каретным сараем. Она устроила там  нечто  вроде
кладовой, куда сваливала всякое старье:  ломаную  мебель,  негодную  утварь,
короче, всякий ненужный хлам. Там же хранились запасы дров и угля на зиму.
     В этом  помещении  имелась  давно  заколоченная  дверь,  выходившая  на
улицу. Несколько лет назад  Ноэль  втихомолку  починил  ее  и  врезал  новый
замок. С тех пор он мог выходить из дома и входить в него в любое время  без
ведома привратника, а значит, и остальных жильцов.
     В эту-то дверь адвокат и вышел на сей раз,  отворив  и  затворив  ее  с
величайшей осторожностью.
     Оказавшись на улице, он несколько  мгновений  постоял,  как  бы  решая,
куда направиться. Затем медленно двинулся в сторону вокзала Сен-Лазар и  тут
увидел свободный фиакр.  Ноэль  сделал  извозчику  знак,  и  тот,  придержав
лошадь, подогнал экипаж к тротуару.
     - На улицу Фобур-Монмартр, угол  Провансальской,  -  приказал  адвокат,
влезая, - да поживей!
     Добравшись до места, он вылез и расплатился  с  извозчиком.  Когда  тот
отъехал достаточно далеко, Ноэль пошел по  Провансальской  улице  и,  пройдя
шагов сто, позвонил в один из самых красивых домов.
     Дверь тотчас же отворилась.
     Когда Ноэль проходил  мимо  каморки  привратника,  тот  поздоровался  с
гостем почтительно, покровительственно и дружелюбно в одно и  то  же  время;
так парижские привратники здороваются лишь с теми жильцами,  которые  им  по
душе, людьми великодушными и щедрыми.
     Поднявшись на третий этаж, адвокат остановился, достал из кармана  ключ
и вошел, словно к себе домой, в среднюю квартиру.
     Хотя  ключ  в  замке  повернулся  почти  беззвучно,   этого   оказалось
достаточно, чтобы навстречу  Ноэлю  выбежала  горничная:  довольно  молодая,
довольно хорошенькая, с дерзким взглядом.
     - Ах, это вы, сударь! - воскликнула она.
     Восклицание было как раз той громкости,  какая  необходима,  чтобы  его
услышали в глубине квартиры и восприняли  как  предупреждение.  С  таким  же
успехом горничная могла просто крикнуть:  "Берегись!"  Ноэль,  казалось,  не
обратил на это внимания.
     - Хозяйка дома? - спросил он.
     - Да, сударь, и очень на вас сердита. Сегодня утром она хотела  послать
за вами, а недавно собиралась сама к вам поехать. Насилу я отговорила ее  не
нарушать ваши указания.
     - Это хорошо, - сказал адвокат.
     - Хозяйка в курительной, - продолжала горничная. - Я  готовлю  ей  чай.
Может, вы тоже выпьете?
     - Да, - ответил Ноэль. - Посветите мне, Шарлотта.
     Он прошел через великолепную столовую, сверкающую позолотой гостиную  в
стиле Людовика XIV и оказался в курительной.
     В этой просторной комнате был  очень  высокий  потолок.  Казалось,  она
находится за тысячи миль от  Парижа,  во  владениях  какого-нибудь  богатого
подданного Поднебесной империи. Мебель, ковры, картины,  обои  -  все  здесь
было явно привезено прямо из Гонконга или Шанхая.
     Стены  и  двери  были  задрапированы  расписным  шелком.  На   сценках,
изображенных киноварью, перед зрителями  проходила  вся  Срединная  империя:
пузатые мандарины среди фонариков, одурманенные опиумом ученые,  спящие  под
зонтами, девушки, стыдливо опустившие взгляд на  свои  туго  перебинтованные
ноги.
     Цветы и плоды на ковре - секрет  изготовления  таких  ковров  в  Европе
неизвестен - были вытканы с искусством, которое  обмануло  бы  и  пчелу.  На
шелковой драпировке потолка какой-то великий  китайский  художник  нарисовал
на лазурном фоне фантастических птиц с распростертыми золотыми и  пурпурными
крыльями.    Драпировка    удерживалась    лаковыми    рейками,    изысканно
инкрустированными перламутром; такие же рейки украшали углы комнаты.
     Подле одной стены стояли два причудливых сундука.  Все  помещение  было
заставлено  мебелью  самых  прихотливых  очертаний,  столиками  с  фарфором,
шкафчиками из драгоценных пород дерева.
     Были там и этажерки, купленные у Лин-Ци  в  городе  художников  Сучжоу,
множество редких и дорогих безделушек - от палочек из  слоновой  кости,  что
заменяют китайцам наши вилки, до фарфоровых чашек  тоньше  мыльных  пузырей,
чудес династии Цин*.
     ______________
     * Императорская маньчжурская династия, правившая в Китае в 1644 -  1711
гг.

     Посередине комнаты стоял широкий  и  низкий  диван  с  грудой  подушек,
обтянутых тою же тканью, что и стены.  Окно  было  огромно,  словно  витрина
магазина, с двойными открывающимися  рамами.  Пространство  между  рамами  с
метр шириной было уставлено редкостными цветами. Вместо камина комната  была
снабжена  отдушниками,  расположенными  таким  образом,  чтобы  поддерживать
температуру,  необходимую   для   выведения   шелковичных   червей,   вполне
гармонировавшую с обстановкой.
     Когда Ноэль вошел, молодая  женщина,  свернувши